Пятница, 3 марта 1917г. Псков - Витебск - Орша - Могилев
Дмитрий Николаевич Дубенский. Как произошел переворот в России
23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев - Орша - Смоленск - Лихославль - Бологое - Малая Вишера
Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера - Бологое - Валдай - Старая Русса - Дно - Порхов - Псков
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Поздно ночью, в пятницу 3 марта, Государь отбыл из Пскова в Могилев. Путь Его Величества лежал через Остров, Двинск (совр. Даугавпилс - ред.), Витебск, Оршу в Могилев, в Ставку.
От ярко освещенной, но пустынной платформы пассажирского вокзала Пскова отошли собственный Его Величества и свитский поезда. Только небольшая группа железнодорожных служащих да несколько лиц в военной форме смотрели на отходящие поезда.
Переезд от Пскова до Могилева совершился спокойно, без малейших осложнений. На станциях почти не было публики, только в Витебске, который миновали днем, скопление пассажиров значительно, но никаких волнений, симпатий или антипатий к царскому проезду мы не заметили. Точно это был один из очередных поездов, точно никто не знал, кто находится в этих больших, чудных синих вагонах с орлами.
А между тем по всем линиям, как я уже отметил ранее, разослана была телеграмма члена Думы Бубликова об образовании Временного правительства.
На одной какой-то станции уже к вечеру наш свитский поезд остановился: я вышел из вагона и направился к вокзалу. Стояла тихая, чуть-чуть морозная погода. Платформа пуста, и на ней находились только жандармы, тщательно отдававшие честь. В самом вокзале, в зале первого класса, совершенно пустом, ко мне подошел какой-то человек, лет за сорок, по виду, одежде и разговору торговый человек или состоятельный крестьянин. Он поклонился, затем очень тихо спросил меня:
«Простите, позвольте узнать, неужели это Государя провезли?»
Я ответил, что да, это проследовал Его Величество в Могилев в Ставку.
«Да ведь у нас здесь читали, что его отрешила Дума и теперь сама хочет управлять».
Я дал ему разъяснение, но он остался неудов-летворенным и с грустью сказал:
«Как же это так? Не спросясь народа, сразу Царя Русского, Помазанника Божия, и отменить и заменить новым».
И человек отошел от меня.
Я задумался над этими простыми, но ясными словами. Точно нарочно этот русский случайный человек передал мне, в первый же день, когда у нас уже не было Государя Императора Николая II, голос толпы, голос того русского народа, который сотни лет так свято чтил имя православного Царя. Я передал то, что услыхал, своим спутникам и помню, все задумались и разделили убеждение случайно мной встреченного обывателя.
Днем 3 марта с пути Его Величество послал телеграмму Михаилу Александровичу уже как новому Царю, в которой просил его простить, что принужден передать ему тяжелую ношу правления Россией, и желал брату своему успеха в этом трудном деле. Телеграмма простая, сердечная, и она так отражала Государя и всю его духовную жизнь. Нет ни малейшей рисовки, ни малейшей позы, а высказан только душевный порыв человека.
Эта телеграмма, может быть, объясняет в значительной степени то сравнительно спокойное отношение к событиям, которое замечалось у Государя последние два дня. Его Величество надеялся, что брат его, который принимает царство, при том сочувствии со стороны деятелей переворота, успокоит страну, а назначенный Государем Верховным Главнокомандующим Великий Князь Николай Николаевич сбережет армию от революционного развала и война будет закончена победоносно. Государь, однако, понимал, что Михаил Александрович неопытен в государственных делах, но Его Величество знал, что брат предан России, любит Родину и отдаст себя на служение ей.
В настроении Его Величества заметна перемена. Он по-прежнему хотя ровен, спокоен, но задумчив и сосредоточен. Видимо, он уходит в себя, молчит. Иногда с особой грустью смотрели его глаза, и в них, в этих особенных чистых, правдивых и красивых глазах, особенно грустный вопрос: как все это совершилось, и сможет ли брат справиться с государством, и имел ли он, законный Царь, право передать ему Россию?
Вчера при отъезде из Пскова князь Долгоруков доложил Его Величеству: «Мы не успели получить провизию в поезда; Ваше Величество, не сетуйте, что завтра стол будет кой из чего». Государь ласково и спокойно взглянул на Василия Александровича и, улыбаясь, сказал: «Да мне все равно. Вы дадите мне стакан чая и кусок хлеба, и я буду совершенно удовлетворен...»
Сказано было это, как все, что делает Государь, без малейшей рисовки, без подчеркивания своего положения.
Все эти дни с 1 марта Государь был в кубанской пластунской форме, выходил на воздух, несмотря на свежую ветреную погоду, без паль-то, в одной черкеске и башлыке. Он такой моложавый, бодрый и так легко и скоро ходит.
Когда я смотрел на него сегодня, мне припомнились почему-то слова флигель-адъютанта А. А. Дрентельна: «Государь никогда не торопится и никогда не опаздывает». Так ли это теперь, когда все рушится?
Мы все, которые имели счастье знать ближе других Царя, понимали, какого человека лишается Россия и какой от нее отходит Государь в такую тяжелую историческую эпоху великой войны.
Утром 3 марта я зашел в купе барона Штакельберга. Он сидел еще не одетый, и все лицо его было красно от слез:
«Меня возмущает обстановка, при которой совершен переворот. Готовили все это давно. Воспользовались только волнениями в Петрограде. Ставка по отъезде Государя в один день снеслась со всеми Главнокомандующими фронтами от севера России до Румынии и Малой Азии. Установилась полная связь между Алексеевым, Родзянкой и всеми высшими генералами. Английский посол Бьюкенен принимал давно горячее участие во всех интригах и происках. Решили, что надо сменить «шофера» и тогда Россия помчится быстрее к победе и реформам. И начальник штаба Государя, его генерал-адъютант прощается с Его Величеством 27 февраля, провожая Государя в Царское для создания ответственного министерства, а час спустя начинает осуществлять смену «шофера». Вот что меня особо удивляет и возмущает. Ведь это измена и предательство».
Я ответил Штакельбергу, что мне трудно понять поведение Алексеева, тем более что лично давно его знаю. Я Алексеева помню еще на академической скамье. Он товарищ моего брата по академии. Все считали его простым, искренним и чистым человеком. Некоторые увлекались им, находили его даже особо даровитым, чуть ли не государственным человеком. Я лично никогда не разделял этого взгляда. Мы целый год писали вместе с Алексеевым книгу о Суворове, и пришлось узнать его хорошо. Михаил Васильевич - средний человек, но необычайно упорный и трудолюбивый. Он без особой воли и склонный подпадать под чужое влияние. Алексеев всегда выбирал в сотрудники себе недаровитых людей, ему нужны были исполнители, он работал всегда единолично. Но все-таки я не могу понять, как Алексеев мог осуществить это величайшее предательство. Как этот действительно религиозный человек мог изменить своему Царю, будучи самым доверенным у него лицом?
Император Николай II, генералы Михаил Пустовойтенко (слева) и Михаил Алексеев (справа)
«Как встретится сегодня Алексеев с Государем, как он будет глядеть ему в глаза? - сказал Штакельберг. - И все это совершено в два-три дня, с 28 февраля по 2 марта. Да, новая и еще небывалая в истории России позорная страница», - продолжал барон Штакельберг.
К вечеру, когда уже стало темнеть, проехали Оршу - это преддверие Ставки. Шумная толпа, как всегда, наполняла грязную станцию в этом узловом пункте. Но на платформе около поезда было тихо, спокойно.
Около четырех часов Государь прибыл в Могилев. Поезд тихо подошел к «военной» длинной, пустынной, открытой платформе, к которой всегда прибывали царские поезда. Высокие электрические фонари ярко освещали небольшую группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывшим встретить Его Величество.
Небольшой, с седыми усами, солдатской наружности, невзрачный генерал Алексеев вытянулся, отдал честь. К нему подошел Его Величество, протянул ему руку, поздоровался, что-то спросил его и затем сел в автомобиль с графом Фредериксом и отправился к себе по пустынным, тихим улицам Могилева. Мы все проследовали за Его Величеством и разместились в своих обычных помещениях.
Час спустя, уже около одиннадцати часов вечера, я прошел в генерал-квартирмейстерскую часть к генералу Клембовскому. Я знаю Владислава Наполеоновича давно, так как мы одного выпуска из военного училища. Это умный, выдержанный, скрытный человек, хороший офицер Генерального штаба, боевой генерал и известный военный писатель. Нам помешали говорить, так как генерал Алексеев прислал за Клембовским. Я узнал только, что завтра в обычное время, после девяти часов утра, Государь прибудет в штаб для выслушивания доклада начальника штаба генерала Алексеева в присутствии генерала Клембовского и генерал-квартирмейстера генерала Лукомского.
«Я не могу не выразить удивления, как после того, что произошло, Государь все-таки будет принимать обычный наш доклад», - сказал мне генерал Клембовский и пошел в кабинет генерала Алексеева.
Я спустился в первый этаж и здесь в одной из комнат встретил графа Граббе, который был очень оживлен. На мой вопрос, почему он здесь так поздно, граф Граббе ответил: «Я был у Алексеева и просил конвой Его Величества сделать конвоем Ставки. Он обещал».
Удивленный этими соображениями командира конвоя Русского Государя устроить этот конвой в Ставку уже без Царя, я заметил Граббе, что зачем он так торопится с этим делом, ведь Его Величество еще в Ставке.
«Да, но нужно не упускать времени», - ответил Граббе и быстро ушел из комнаты.
Этот случай был первый из подобных, когда люди так спешно стали менять идею службы, ее принципы...
В комнатах генерал-квартирмейстерской части все было по-прежнему. Дежурили полевые жандармы, сидели офицеры за столами, стучал телеграфный аппарат...
На маленькой площади у дворца и старинной ратуши, в круглом садике стояли посты дворцовой полиции, а у подъезда Государя в дубленых постовых тулупах находились по-прежнему парные часовые Георгиевского батальона.
Могилев тих, малолюден и спокоен, как всегда. В царских комнатах долго-долго светился огонь. Точно ничего не случилось, точно то, что я видел, что все мы пережили, был сон.
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник - вторник, 6 - 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.
23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев - Орша - Смоленск - Лихославль - Бологое - Малая Вишера
Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера - Бологое - Валдай - Старая Русса - Дно - Порхов - Псков
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Поздно ночью, в пятницу 3 марта, Государь отбыл из Пскова в Могилев. Путь Его Величества лежал через Остров, Двинск (совр. Даугавпилс - ред.), Витебск, Оршу в Могилев, в Ставку.
От ярко освещенной, но пустынной платформы пассажирского вокзала Пскова отошли собственный Его Величества и свитский поезда. Только небольшая группа железнодорожных служащих да несколько лиц в военной форме смотрели на отходящие поезда.
Переезд от Пскова до Могилева совершился спокойно, без малейших осложнений. На станциях почти не было публики, только в Витебске, который миновали днем, скопление пассажиров значительно, но никаких волнений, симпатий или антипатий к царскому проезду мы не заметили. Точно это был один из очередных поездов, точно никто не знал, кто находится в этих больших, чудных синих вагонах с орлами.
А между тем по всем линиям, как я уже отметил ранее, разослана была телеграмма члена Думы Бубликова об образовании Временного правительства.
На одной какой-то станции уже к вечеру наш свитский поезд остановился: я вышел из вагона и направился к вокзалу. Стояла тихая, чуть-чуть морозная погода. Платформа пуста, и на ней находились только жандармы, тщательно отдававшие честь. В самом вокзале, в зале первого класса, совершенно пустом, ко мне подошел какой-то человек, лет за сорок, по виду, одежде и разговору торговый человек или состоятельный крестьянин. Он поклонился, затем очень тихо спросил меня:
«Простите, позвольте узнать, неужели это Государя провезли?»
Я ответил, что да, это проследовал Его Величество в Могилев в Ставку.
«Да ведь у нас здесь читали, что его отрешила Дума и теперь сама хочет управлять».
Я дал ему разъяснение, но он остался неудов-летворенным и с грустью сказал:
«Как же это так? Не спросясь народа, сразу Царя Русского, Помазанника Божия, и отменить и заменить новым».
И человек отошел от меня.
Я задумался над этими простыми, но ясными словами. Точно нарочно этот русский случайный человек передал мне, в первый же день, когда у нас уже не было Государя Императора Николая II, голос толпы, голос того русского народа, который сотни лет так свято чтил имя православного Царя. Я передал то, что услыхал, своим спутникам и помню, все задумались и разделили убеждение случайно мной встреченного обывателя.
Днем 3 марта с пути Его Величество послал телеграмму Михаилу Александровичу уже как новому Царю, в которой просил его простить, что принужден передать ему тяжелую ношу правления Россией, и желал брату своему успеха в этом трудном деле. Телеграмма простая, сердечная, и она так отражала Государя и всю его духовную жизнь. Нет ни малейшей рисовки, ни малейшей позы, а высказан только душевный порыв человека.
Эта телеграмма, может быть, объясняет в значительной степени то сравнительно спокойное отношение к событиям, которое замечалось у Государя последние два дня. Его Величество надеялся, что брат его, который принимает царство, при том сочувствии со стороны деятелей переворота, успокоит страну, а назначенный Государем Верховным Главнокомандующим Великий Князь Николай Николаевич сбережет армию от революционного развала и война будет закончена победоносно. Государь, однако, понимал, что Михаил Александрович неопытен в государственных делах, но Его Величество знал, что брат предан России, любит Родину и отдаст себя на служение ей.
В настроении Его Величества заметна перемена. Он по-прежнему хотя ровен, спокоен, но задумчив и сосредоточен. Видимо, он уходит в себя, молчит. Иногда с особой грустью смотрели его глаза, и в них, в этих особенных чистых, правдивых и красивых глазах, особенно грустный вопрос: как все это совершилось, и сможет ли брат справиться с государством, и имел ли он, законный Царь, право передать ему Россию?
Вчера при отъезде из Пскова князь Долгоруков доложил Его Величеству: «Мы не успели получить провизию в поезда; Ваше Величество, не сетуйте, что завтра стол будет кой из чего». Государь ласково и спокойно взглянул на Василия Александровича и, улыбаясь, сказал: «Да мне все равно. Вы дадите мне стакан чая и кусок хлеба, и я буду совершенно удовлетворен...»
Сказано было это, как все, что делает Государь, без малейшей рисовки, без подчеркивания своего положения.
Все эти дни с 1 марта Государь был в кубанской пластунской форме, выходил на воздух, несмотря на свежую ветреную погоду, без паль-то, в одной черкеске и башлыке. Он такой моложавый, бодрый и так легко и скоро ходит.
Когда я смотрел на него сегодня, мне припомнились почему-то слова флигель-адъютанта А. А. Дрентельна: «Государь никогда не торопится и никогда не опаздывает». Так ли это теперь, когда все рушится?
Мы все, которые имели счастье знать ближе других Царя, понимали, какого человека лишается Россия и какой от нее отходит Государь в такую тяжелую историческую эпоху великой войны.
Утром 3 марта я зашел в купе барона Штакельберга. Он сидел еще не одетый, и все лицо его было красно от слез:
«Меня возмущает обстановка, при которой совершен переворот. Готовили все это давно. Воспользовались только волнениями в Петрограде. Ставка по отъезде Государя в один день снеслась со всеми Главнокомандующими фронтами от севера России до Румынии и Малой Азии. Установилась полная связь между Алексеевым, Родзянкой и всеми высшими генералами. Английский посол Бьюкенен принимал давно горячее участие во всех интригах и происках. Решили, что надо сменить «шофера» и тогда Россия помчится быстрее к победе и реформам. И начальник штаба Государя, его генерал-адъютант прощается с Его Величеством 27 февраля, провожая Государя в Царское для создания ответственного министерства, а час спустя начинает осуществлять смену «шофера». Вот что меня особо удивляет и возмущает. Ведь это измена и предательство».
Я ответил Штакельбергу, что мне трудно понять поведение Алексеева, тем более что лично давно его знаю. Я Алексеева помню еще на академической скамье. Он товарищ моего брата по академии. Все считали его простым, искренним и чистым человеком. Некоторые увлекались им, находили его даже особо даровитым, чуть ли не государственным человеком. Я лично никогда не разделял этого взгляда. Мы целый год писали вместе с Алексеевым книгу о Суворове, и пришлось узнать его хорошо. Михаил Васильевич - средний человек, но необычайно упорный и трудолюбивый. Он без особой воли и склонный подпадать под чужое влияние. Алексеев всегда выбирал в сотрудники себе недаровитых людей, ему нужны были исполнители, он работал всегда единолично. Но все-таки я не могу понять, как Алексеев мог осуществить это величайшее предательство. Как этот действительно религиозный человек мог изменить своему Царю, будучи самым доверенным у него лицом?
Император Николай II, генералы Михаил Пустовойтенко (слева) и Михаил Алексеев (справа)
«Как встретится сегодня Алексеев с Государем, как он будет глядеть ему в глаза? - сказал Штакельберг. - И все это совершено в два-три дня, с 28 февраля по 2 марта. Да, новая и еще небывалая в истории России позорная страница», - продолжал барон Штакельберг.
К вечеру, когда уже стало темнеть, проехали Оршу - это преддверие Ставки. Шумная толпа, как всегда, наполняла грязную станцию в этом узловом пункте. Но на платформе около поезда было тихо, спокойно.
Около четырех часов Государь прибыл в Могилев. Поезд тихо подошел к «военной» длинной, пустынной, открытой платформе, к которой всегда прибывали царские поезда. Высокие электрические фонари ярко освещали небольшую группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывшим встретить Его Величество.
Небольшой, с седыми усами, солдатской наружности, невзрачный генерал Алексеев вытянулся, отдал честь. К нему подошел Его Величество, протянул ему руку, поздоровался, что-то спросил его и затем сел в автомобиль с графом Фредериксом и отправился к себе по пустынным, тихим улицам Могилева. Мы все проследовали за Его Величеством и разместились в своих обычных помещениях.
Час спустя, уже около одиннадцати часов вечера, я прошел в генерал-квартирмейстерскую часть к генералу Клембовскому. Я знаю Владислава Наполеоновича давно, так как мы одного выпуска из военного училища. Это умный, выдержанный, скрытный человек, хороший офицер Генерального штаба, боевой генерал и известный военный писатель. Нам помешали говорить, так как генерал Алексеев прислал за Клембовским. Я узнал только, что завтра в обычное время, после девяти часов утра, Государь прибудет в штаб для выслушивания доклада начальника штаба генерала Алексеева в присутствии генерала Клембовского и генерал-квартирмейстера генерала Лукомского.
«Я не могу не выразить удивления, как после того, что произошло, Государь все-таки будет принимать обычный наш доклад», - сказал мне генерал Клембовский и пошел в кабинет генерала Алексеева.
Я спустился в первый этаж и здесь в одной из комнат встретил графа Граббе, который был очень оживлен. На мой вопрос, почему он здесь так поздно, граф Граббе ответил: «Я был у Алексеева и просил конвой Его Величества сделать конвоем Ставки. Он обещал».
Удивленный этими соображениями командира конвоя Русского Государя устроить этот конвой в Ставку уже без Царя, я заметил Граббе, что зачем он так торопится с этим делом, ведь Его Величество еще в Ставке.
«Да, но нужно не упускать времени», - ответил Граббе и быстро ушел из комнаты.
Этот случай был первый из подобных, когда люди так спешно стали менять идею службы, ее принципы...
В комнатах генерал-квартирмейстерской части все было по-прежнему. Дежурили полевые жандармы, сидели офицеры за столами, стучал телеграфный аппарат...
На маленькой площади у дворца и старинной ратуши, в круглом садике стояли посты дворцовой полиции, а у подъезда Государя в дубленых постовых тулупах находились по-прежнему парные часовые Георгиевского батальона.
Могилев тих, малолюден и спокоен, как всегда. В царских комнатах долго-долго светился огонь. Точно ничего не случилось, точно то, что я видел, что все мы пережили, был сон.
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник - вторник, 6 - 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.