Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера - Бологое - Валдай - Старая Русса - Дно - Порхов - Псков
Дмитрий Николаевич Дубенский. Как произошел переворот в России
23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев - Орша - Смоленск - Лихославль - Бологое - Малая Вишера
Днем мы подходили к Старой Руссе. Огромная толпа народа заполняла всю станцию. Около часовни, которая имеется на платформе, сгруппировались монахини местного монастыря. Все смотрели с большим вниманием на наш поезд, снимали шапки, кланялись. Настроение всего народа глубоко сочувственное к Царю, поезд которого только что прошел Руссу, и я сам слышал, как монахини и другие говорили: «Слава Богу, удалось хотя в окошко увидать Батюшку-Царя, а то ведь некоторые никогда не видали его».
Всюду господствовал полный порядок и оживление. Никого из местной полиции, кроме двух-трех урядников, станционных жандармов, исправника, не было на станции. Я не знаю, было ли уже известно всему народу о создании «временного» правительства, но железнодорожная администрация из телеграммы Бубликова должна была знать о переменах и распоряжениях Государственной Думы, тем не менее все было по-прежнему, и внимание к поезду особого назначения полное.
Невольно думалось об этой разнице в отношении к Царю среди простого народа в глубине провинции, здесь, в Старой Руссе, и теми революционными массами Петрограда с солдатскими бунтами, благодаря которым Государь принужден вернуться со своего пути на Царское Село.
День стоял ясный, уже чуть-чуть чувствовалась весна. Наши поезда шли спокойно, без малейших затруднений. Единственное изменение в нашем движении было то, что мы шли тише, так как не был известен путь, и надо было уменьшить скорость. Кроме того, на паровозе находились офицер железнодорожного полка с двумя солдатами.
Как я сказал выше, свитский поезд шел сзади «собственного», но на станции Дно, которую прошли совершенно спокойно, мы обогнали царский поезд, дабы к Пскову подойти раньше.
Когда мы проходили на станции Дно мимо «собственного» поезда и некоторые из нас стояли на площадке вагона, то дворцовый комендант вышел из своего вагона, стал на подножку, приветливо помахал нам рукой и, улыбаясь, громко крикнул в мою сторону: «Надеюсь, вы довольны, мы едем в Псков». Вид у Владимира Николаевича был очень бодрый, веселый.
«Мне кажется, что дворком уверен в благополучном исходе всех наших приключений и событий, иначе у него не было бы такого довольного вида», -- сказал кто-то из нас, когда мы миновали царские вагоны.
Первое марта, проклятый и позорный день для России, уже кончался, когда мы после семи часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи, генерал-лейтенант Ушаков и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч, очевидно, не будет и почетного караула не видно. Поджидая подход императорского поезда, многие из нас говорили с теми лицами, которые прибыли на вокзал для встречи Государя, но ничего нового мы не узнали здесь о событиях в Петрограде, да и все были очень сдержанны в своих речах. Губернатор сообщил только, что Псков пока равнодушно отнесся к событиям и в городе тихо. «Впрочем, мы на театре военных действий и у нас трудно было ожидать волнений», - добавил начальник губернии.
На вокзале народа мало, так как из Петрограда после революционных дней конца февраля поезда не приходили и пассажирское движение еще не установилось.
Около восьми часов вечера прибыл «собственный» поезд. Я и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. Мы застали всех в коридоре; тут были граф Фредерикс, К. Д. Нилов, князь Долгоруков, граф Граббе, С. П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет. Спросили нас, что слышно о городе, спокойно ли там.
Государь на очень короткое время принял губернатора. Все ждали прибытия Главнокомандующего Северным фронтом генерал-адъютанта Николая Владимировича Рузского. Через несколько минут он показался на платформе в сопровождении начальника штаба фронта генерала Юрия Никифоровича Данилова (бывший генерал-квартирмейстер при Великом Князе Николае Николаевиче) и своего адъютанта графа Шереметева. Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме Генерального штаба. Лицо у него бледное, болезненное, и глаза из-под очков смотрели неприветливо. Небольшой, с сильной проседью, брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем Черный, следовал за главнокомандующим. Они вошли в вагон свиты, где все собрались, и Рузский прошел в одно из отделений, кажется, князя Долгорукова, поздоровался со всеми нами и сел в угол дивана около двери. Мы все обступили его. Волнение среди нас царило большое. Все хотели говорить. Рузский, отвалившись в угол дивана, смотрел как-то саркастически на всех. Граф Фредерикс, когда немного успокоились и восклицания вроде того, что «Ваше Высокопревосходительство должны помочь, к вам направился Его Величество, когда узнал о событиях в Петрограде», прекратились, обратился к Рузскому примерно со следующими словами: «Николай Владимирович, вы знаете, что Его Величество дает ответственное министерство. Государь едет в Царское. Там находится Императрица и вся Семья, Наследник болен корью, а в столице восстание. Когда стало известно, что уже проехать прямо в Царское нельзя, Его Величество в Малой Вишере приказал следовать в Псков к вам и вы должны помочь Государю наладить дела».
«Теперь уже поздно, - сказал Рузский. - Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой и давать те реформы, которые требует страна. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большее значение. Им управлялась Россия. Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына. Все говорят о сепаратном мире...» И так далее, и тому подобное с яростью и злобой говорил генерал-адъютант Рузский.
Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно. Граф Фредерике вновь заговорил:
«Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал, и, кроме того, вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела...»
«О вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите», - ответил Рузский, и в этих словах чувствовалось указание, что ты, дескать, стар и не в счет.
«Но, однако, что же делать? - спросили разом несколько человек Рузского. - Вы видите, что мы стоим над пропастью. На вас только и надежда».
Век не забуду я ответа генерал-адъютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору:
«Теперь надо сдаваться на милость победителя», - сказал он.
Опять начались возражения, негодования, споры, требования, наконец, просто просьбы помочь Царю в эти минуты и не губить Отечества. Говорили все. Генерал Воейков предложил переговорить лично по прямому проводу с Родзянко; на это Рузский ответил: «Он не подойдет к аппарату, когда узнает, что вы хотите с ним беседовать».
Дворцовый комендант сконфузился, замолчал и отошел в сторону.
«Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем (Родзянко)», - сказал Рузский.
Я стал убеждать своего бывшего сослуживца по мобилизационному отделу Генерального штаба генерала Данилова повлиять на Рузского.
«Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко», - ответил Юрий Никифорович.
В это время флигель-адъютант полковник Мордвинов пришел и доложил генерал-адъютанту Рузскому, что Его Величество может его принять. Главнокомандующий и его начальник штаба поднялись и направились к выходу.
«Вы после аудиенции у Его Величества вернитесь к нам сюда и сообщите о своей беседе с Государем», - говорили ему все.
«Хорошо, я зайду», - нехотя ответил Рузский.
После разговора с Рузским мы стояли все, потрясенные и как в воду опущенные. Последняя наша надежда, что ближайший Главнокомандующий Северным фронтом поддержит своего Императора, очевидно, не осуществится. С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза: «Надо сдаваться на милость победителя» - все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло. Прошло менее двух суток, то есть 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев, и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант, Рузский, признает «победителей» и советует сдаваться на их милость.
Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего «победителей».
Генерал-адъютант К. Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он, задыхаясь, говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. К. Д. Нилов не надеялся на какой-либо благоприятный поворот в начавшемся ходе событий.
«Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет», - сказал Нилов. К. Д. весь вечер не выходил из купе и сидел мрачный, не желая никого видеть.
Я пошел к нему. Нилов прерывающимся голосом стал говорить мне:
«Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей, генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть верные люди, войска и не все предатели в России».
К. Д. стал убеждать меня пойти к Государю и еще раз доложить, что оставление трона невозможно.
Мы долго ждали возвращения Главнокомандующего Северным фронтом от Государя, желая узнать, чем кончилась их беседа. Однако свита не дождалась Рузского. Он в двенадцатом часу прямо прошел от Его Величества к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой.
При этом первом продолжительном свидании Рузского с Государем сразу уже определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны Государь должен передать престол Наследнику при регентстве брата своего Великого Князя Михаила Александровича. Ответственное министерство, которое обещал Царь, теперь уже не удовлетворяет Государственную Думу и образовавшееся «временное» правительство, и уже требуют оставления трона Его Величеством. Главнокомандующий Северным фронтом сообщил о согласии всех остальных Главнокомандующих с этим мнением Думы и «временного» правительства. По этому вопросу через генерала Алексеева достигнуто уже соглашение по прямому проводу между Ставкой Верховного и ставками главнокомандующих*. Верховное командование всеми Российскими силами необходимо передать прежнему Верховному Великому Князю Николаю Николаевичу. Рузский повторил то, что сказал ранее всем нам, - о «сдаче на милость победителя» и недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование, стоящее во главе всех войск, против Императора. Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо, сдерживая себя. Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград. «Когда же мог произойти весь этот переворот?» - сказал Государь. Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, то есть после отъезда Государя из Ставки.
Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора.
Зная Государя и все особенности его сложного характера, его искреннюю, непритворную любовь к Родине, к Семье своей, его полное понимание того неблагоприятного к нему отношения, которое в данный момент охватило «прогрессивную» Россию, а главное, боясь, что все это бедственно отразится на продолжении войны, многие из нас предполагали, что Его Величество может согласиться на требование отречения от престола, о котором говорил Рузский. Государь не начнет борьбу, думали мы, боясь не за себя, а за судьбу своего Отечества.
«Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за Родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает», - говорил Государь.
Государь в эту ночь, с 1 на 2 марта, долго не спал. Он ждал опять прихода генерала Рузского к себе после его разговоров с Петроградом и Ставкой, но Рузский не пришел. Его Величество говорил с графом Фредериксом, Воейковым и Федоровым о Царском, и его очень заботила мысль о Петрограде, Семье, так как уже с 27 февраля, то есть два дня, Его Величество ничего не знал и никаких сношений с Царским Селом не было.
Поздно ночью я вышел из вагона и прошел на вокзал. Там было пустынно, дежурили только железнодорожные служащие. Около царских поездов стояла наша охрана, солдаты железнодорожного полка спокойно и чинно отдавали честь. Полная тишина всюду, и окончательное безлюдье.
Я взял извозчика и проехал в город. Ночь была звездная, морозная и безветренная. Улицы старого города безлюдны, дома мало освещены, только около штабов было несколько люднее и ярко светились окна и фонари. На какой-то колокольне пробило два часа, и я вернулся в поезд.
Неужели же я нахожусь в древнем Пскове вместе с Государем Императором и присутствую при обсуждении вопроса об оставлении Царем Российского престола, в дни величайшей войны с немцами, после того как этот Царь, ставши предводителем Русской армии, накануне перехода в наступление, и вся страна и весь народ уверены, что мы разобьем врага.
Два с половиной года я ежедневно вижу Государя, и все мы, стоящие около него, понимаем, какой это искренний, чуждый малейшей позы, простой, добрый и умный человек. Он не только знает Россию, не только беззаветно ей предан, но он всю свою жизнь ей служил всем своим существом, без отдыха, забывая свои интересы. Он глубоко предан Православию, он понимает нашу историю, своего предка Царя Алексея, любит солдата, народ, его обычаи и верования, любит наш русский уклад, эти древние храмы, Московский Кремль.
И все это оказалось ни к чему. Его заставляют передать престол отроку-сыну и слабому, маловольному регенту - брату Михаилу. А у власти, явной власти, становятся случайные люди, и среди них личный враг Царя Гучков, Родзянко и все эти лидеры «прогрессивного блока», мечтающие о министерских портфелях.
У нас в вагоне еще не спали и вели беседы о тех горьких минутах наших дней.
Николай Владимирович Рузский
* Согласие Государя на образование ответственного министерства последовало лишь вечером 1 марта в Пскове, по настоянию генерала Рузского, после чего отменены были военные меры, предуказанные Государем в Ставке.- Ред
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Пятница, 3 марта 1917г. Псков - Витебск - Орша - Могилев
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник - вторник, 6 - 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.
23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев - Орша - Смоленск - Лихославль - Бологое - Малая Вишера
Днем мы подходили к Старой Руссе. Огромная толпа народа заполняла всю станцию. Около часовни, которая имеется на платформе, сгруппировались монахини местного монастыря. Все смотрели с большим вниманием на наш поезд, снимали шапки, кланялись. Настроение всего народа глубоко сочувственное к Царю, поезд которого только что прошел Руссу, и я сам слышал, как монахини и другие говорили: «Слава Богу, удалось хотя в окошко увидать Батюшку-Царя, а то ведь некоторые никогда не видали его».
Всюду господствовал полный порядок и оживление. Никого из местной полиции, кроме двух-трех урядников, станционных жандармов, исправника, не было на станции. Я не знаю, было ли уже известно всему народу о создании «временного» правительства, но железнодорожная администрация из телеграммы Бубликова должна была знать о переменах и распоряжениях Государственной Думы, тем не менее все было по-прежнему, и внимание к поезду особого назначения полное.
Невольно думалось об этой разнице в отношении к Царю среди простого народа в глубине провинции, здесь, в Старой Руссе, и теми революционными массами Петрограда с солдатскими бунтами, благодаря которым Государь принужден вернуться со своего пути на Царское Село.
День стоял ясный, уже чуть-чуть чувствовалась весна. Наши поезда шли спокойно, без малейших затруднений. Единственное изменение в нашем движении было то, что мы шли тише, так как не был известен путь, и надо было уменьшить скорость. Кроме того, на паровозе находились офицер железнодорожного полка с двумя солдатами.
Как я сказал выше, свитский поезд шел сзади «собственного», но на станции Дно, которую прошли совершенно спокойно, мы обогнали царский поезд, дабы к Пскову подойти раньше.
Когда мы проходили на станции Дно мимо «собственного» поезда и некоторые из нас стояли на площадке вагона, то дворцовый комендант вышел из своего вагона, стал на подножку, приветливо помахал нам рукой и, улыбаясь, громко крикнул в мою сторону: «Надеюсь, вы довольны, мы едем в Псков». Вид у Владимира Николаевича был очень бодрый, веселый.
«Мне кажется, что дворком уверен в благополучном исходе всех наших приключений и событий, иначе у него не было бы такого довольного вида», -- сказал кто-то из нас, когда мы миновали царские вагоны.
Первое марта, проклятый и позорный день для России, уже кончался, когда мы после семи часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи, генерал-лейтенант Ушаков и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч, очевидно, не будет и почетного караула не видно. Поджидая подход императорского поезда, многие из нас говорили с теми лицами, которые прибыли на вокзал для встречи Государя, но ничего нового мы не узнали здесь о событиях в Петрограде, да и все были очень сдержанны в своих речах. Губернатор сообщил только, что Псков пока равнодушно отнесся к событиям и в городе тихо. «Впрочем, мы на театре военных действий и у нас трудно было ожидать волнений», - добавил начальник губернии.
На вокзале народа мало, так как из Петрограда после революционных дней конца февраля поезда не приходили и пассажирское движение еще не установилось.
Около восьми часов вечера прибыл «собственный» поезд. Я и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. Мы застали всех в коридоре; тут были граф Фредерикс, К. Д. Нилов, князь Долгоруков, граф Граббе, С. П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет. Спросили нас, что слышно о городе, спокойно ли там.
Государь на очень короткое время принял губернатора. Все ждали прибытия Главнокомандующего Северным фронтом генерал-адъютанта Николая Владимировича Рузского. Через несколько минут он показался на платформе в сопровождении начальника штаба фронта генерала Юрия Никифоровича Данилова (бывший генерал-квартирмейстер при Великом Князе Николае Николаевиче) и своего адъютанта графа Шереметева. Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме Генерального штаба. Лицо у него бледное, болезненное, и глаза из-под очков смотрели неприветливо. Небольшой, с сильной проседью, брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем Черный, следовал за главнокомандующим. Они вошли в вагон свиты, где все собрались, и Рузский прошел в одно из отделений, кажется, князя Долгорукова, поздоровался со всеми нами и сел в угол дивана около двери. Мы все обступили его. Волнение среди нас царило большое. Все хотели говорить. Рузский, отвалившись в угол дивана, смотрел как-то саркастически на всех. Граф Фредерикс, когда немного успокоились и восклицания вроде того, что «Ваше Высокопревосходительство должны помочь, к вам направился Его Величество, когда узнал о событиях в Петрограде», прекратились, обратился к Рузскому примерно со следующими словами: «Николай Владимирович, вы знаете, что Его Величество дает ответственное министерство. Государь едет в Царское. Там находится Императрица и вся Семья, Наследник болен корью, а в столице восстание. Когда стало известно, что уже проехать прямо в Царское нельзя, Его Величество в Малой Вишере приказал следовать в Псков к вам и вы должны помочь Государю наладить дела».
«Теперь уже поздно, - сказал Рузский. - Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой и давать те реформы, которые требует страна. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большее значение. Им управлялась Россия. Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына. Все говорят о сепаратном мире...» И так далее, и тому подобное с яростью и злобой говорил генерал-адъютант Рузский.
Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно. Граф Фредерике вновь заговорил:
«Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал, и, кроме того, вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела...»
«О вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите», - ответил Рузский, и в этих словах чувствовалось указание, что ты, дескать, стар и не в счет.
«Но, однако, что же делать? - спросили разом несколько человек Рузского. - Вы видите, что мы стоим над пропастью. На вас только и надежда».
Век не забуду я ответа генерал-адъютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору:
«Теперь надо сдаваться на милость победителя», - сказал он.
Опять начались возражения, негодования, споры, требования, наконец, просто просьбы помочь Царю в эти минуты и не губить Отечества. Говорили все. Генерал Воейков предложил переговорить лично по прямому проводу с Родзянко; на это Рузский ответил: «Он не подойдет к аппарату, когда узнает, что вы хотите с ним беседовать».
Дворцовый комендант сконфузился, замолчал и отошел в сторону.
«Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем (Родзянко)», - сказал Рузский.
Я стал убеждать своего бывшего сослуживца по мобилизационному отделу Генерального штаба генерала Данилова повлиять на Рузского.
«Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко», - ответил Юрий Никифорович.
В это время флигель-адъютант полковник Мордвинов пришел и доложил генерал-адъютанту Рузскому, что Его Величество может его принять. Главнокомандующий и его начальник штаба поднялись и направились к выходу.
«Вы после аудиенции у Его Величества вернитесь к нам сюда и сообщите о своей беседе с Государем», - говорили ему все.
«Хорошо, я зайду», - нехотя ответил Рузский.
После разговора с Рузским мы стояли все, потрясенные и как в воду опущенные. Последняя наша надежда, что ближайший Главнокомандующий Северным фронтом поддержит своего Императора, очевидно, не осуществится. С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза: «Надо сдаваться на милость победителя» - все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло. Прошло менее двух суток, то есть 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев, и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант, Рузский, признает «победителей» и советует сдаваться на их милость.
Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего «победителей».
Генерал-адъютант К. Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он, задыхаясь, говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. К. Д. Нилов не надеялся на какой-либо благоприятный поворот в начавшемся ходе событий.
«Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет», - сказал Нилов. К. Д. весь вечер не выходил из купе и сидел мрачный, не желая никого видеть.
Я пошел к нему. Нилов прерывающимся голосом стал говорить мне:
«Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей, генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть верные люди, войска и не все предатели в России».
К. Д. стал убеждать меня пойти к Государю и еще раз доложить, что оставление трона невозможно.
Мы долго ждали возвращения Главнокомандующего Северным фронтом от Государя, желая узнать, чем кончилась их беседа. Однако свита не дождалась Рузского. Он в двенадцатом часу прямо прошел от Его Величества к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой.
При этом первом продолжительном свидании Рузского с Государем сразу уже определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны Государь должен передать престол Наследнику при регентстве брата своего Великого Князя Михаила Александровича. Ответственное министерство, которое обещал Царь, теперь уже не удовлетворяет Государственную Думу и образовавшееся «временное» правительство, и уже требуют оставления трона Его Величеством. Главнокомандующий Северным фронтом сообщил о согласии всех остальных Главнокомандующих с этим мнением Думы и «временного» правительства. По этому вопросу через генерала Алексеева достигнуто уже соглашение по прямому проводу между Ставкой Верховного и ставками главнокомандующих*. Верховное командование всеми Российскими силами необходимо передать прежнему Верховному Великому Князю Николаю Николаевичу. Рузский повторил то, что сказал ранее всем нам, - о «сдаче на милость победителя» и недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование, стоящее во главе всех войск, против Императора. Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо, сдерживая себя. Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград. «Когда же мог произойти весь этот переворот?» - сказал Государь. Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, то есть после отъезда Государя из Ставки.
Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора.
Зная Государя и все особенности его сложного характера, его искреннюю, непритворную любовь к Родине, к Семье своей, его полное понимание того неблагоприятного к нему отношения, которое в данный момент охватило «прогрессивную» Россию, а главное, боясь, что все это бедственно отразится на продолжении войны, многие из нас предполагали, что Его Величество может согласиться на требование отречения от престола, о котором говорил Рузский. Государь не начнет борьбу, думали мы, боясь не за себя, а за судьбу своего Отечества.
«Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за Родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает», - говорил Государь.
Государь в эту ночь, с 1 на 2 марта, долго не спал. Он ждал опять прихода генерала Рузского к себе после его разговоров с Петроградом и Ставкой, но Рузский не пришел. Его Величество говорил с графом Фредериксом, Воейковым и Федоровым о Царском, и его очень заботила мысль о Петрограде, Семье, так как уже с 27 февраля, то есть два дня, Его Величество ничего не знал и никаких сношений с Царским Селом не было.
Поздно ночью я вышел из вагона и прошел на вокзал. Там было пустынно, дежурили только железнодорожные служащие. Около царских поездов стояла наша охрана, солдаты железнодорожного полка спокойно и чинно отдавали честь. Полная тишина всюду, и окончательное безлюдье.
Я взял извозчика и проехал в город. Ночь была звездная, морозная и безветренная. Улицы старого города безлюдны, дома мало освещены, только около штабов было несколько люднее и ярко светились окна и фонари. На какой-то колокольне пробило два часа, и я вернулся в поезд.
Неужели же я нахожусь в древнем Пскове вместе с Государем Императором и присутствую при обсуждении вопроса об оставлении Царем Российского престола, в дни величайшей войны с немцами, после того как этот Царь, ставши предводителем Русской армии, накануне перехода в наступление, и вся страна и весь народ уверены, что мы разобьем врага.
Два с половиной года я ежедневно вижу Государя, и все мы, стоящие около него, понимаем, какой это искренний, чуждый малейшей позы, простой, добрый и умный человек. Он не только знает Россию, не только беззаветно ей предан, но он всю свою жизнь ей служил всем своим существом, без отдыха, забывая свои интересы. Он глубоко предан Православию, он понимает нашу историю, своего предка Царя Алексея, любит солдата, народ, его обычаи и верования, любит наш русский уклад, эти древние храмы, Московский Кремль.
И все это оказалось ни к чему. Его заставляют передать престол отроку-сыну и слабому, маловольному регенту - брату Михаилу. А у власти, явной власти, становятся случайные люди, и среди них личный враг Царя Гучков, Родзянко и все эти лидеры «прогрессивного блока», мечтающие о министерских портфелях.
У нас в вагоне еще не спали и вели беседы о тех горьких минутах наших дней.
Николай Владимирович Рузский
* Согласие Государя на образование ответственного министерства последовало лишь вечером 1 марта в Пскове, по настоянию генерала Рузского, после чего отменены были военные меры, предуказанные Государем в Ставке.- Ред
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Пятница, 3 марта 1917г. Псков - Витебск - Орша - Могилев
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник - вторник, 6 - 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.