Питер Акройд. Повесть о Платоне
П. Акройд. Повесть о Платоне. М.: Иностранка, 2002. - 170 с. (серия "Иллюминатор")
Героя маленькой, но в полной мере насыщенной культурными смыслами и ассоциациями книжки одного из ведущих современных английских писателей-постмодернистов Питера Акройда зовут Платоном. И это, действительно, тот самый философ Платон, хотя и живет он не в Афинах "золотого века", а в Лондоне XXXVIII столетия, хотя и похож - как внешностью, так и речами своими - куда больше на Сократа, чем на создателя философской Академии. Он потому Платон, что всё, что с ним происходит, написано впервые Платоном. Акройдом же, прошедшем выучку (сугубо в данном контексте) еще и, со всей очевидностью, у Лукиана, - травестировано.
Зачем? Вообще-то, относительно постмодернизма это не вопрос, поскольку эстетика данного течения во главу угла ставит именно сочинение собственных, новых, ИНЫХ текстов и смыслов из, скажем так, чужих слов и историй. Возьмите, например, романы Гарсиа Маркеса, выросшие, как "Сто лет одиночества", на полях Библии и латиноамериканской мифологии, или, как "Любовь во время чумы", - из самых популярных любовных романов мировой литературы - от "Новой жизни" Данте до "Лолиты" Набокова. Или пример попроще: романы Переса-Реверте, хитроумно обыгрывающего, вслед за своим учителем Умберто Эко, классику детектива и авантюрно-исторического жанра. Так зачем же все-таки Акройд травестирует уже не Конан-Дойла или Набокова, даже не раннего Данте, а самого основоположника европейской философии? Забавный и в то же время достаточно верный ответ можно дать, процитировав строки из известной песенки Булата Окуджавы: "Мы начали прогулку с арбатского двора, / К нему-то всё, как видно, и вернется". Иными словами: с Платона все утопии, все Атлантиды в нашей культуре начались, им же, сделав большой и нерадостный круг во времени, все они и закончатся.
Чем закончатся? Это известно и без постмодернистов - антиутопией. Что настоящий Платон знал не только по судьбе учителя, но и сам успел испытать на долгом своем веку.
Вот, собственно, что и представляет собой "Повесть о Платоне" Питера Акройда - пародия на платоновские сочинения, сперва просто остроумная, но, по ходу развития сюжета вобрав в себя другие, берущие начало в Платоновых же, авантексты (например, сатирические диалоги Лукиана, или разнообразные антиутопии, начиная с уэллсовских), постепенно набирающая обороты траги-иронического фарса. Над кем смеетесь?..
Последний вопрос - сугубо риторический. Как над кем, если, действуя то ли в выморочном, то ли и вообще в потустороннем мире 39-го века от Рождества Христова, когда все привычные нам религии давным-давно развеялись, как дым, главный герой - не то оратор, не то историк по профессии - пытается восстановить нашу с вами эпоху (коей считается время примерно от Ренессанса до XXIV в.), используя для того такие уж обломки, по сравнению с которыми дошедшие до нас фрагменты древнегреческой лирики, например, могут показаться едва ли не академическим изданием?
Толкуя окружающим о нас (и, конечно же, о них самих), Платон категорически ошибается, но одновременно столь же катастрофически оказывается прав. Вот типичный пример его толкований окаменелостей мертвой эпохи:
"П л а т о н. По всем доступным данным выходит, что люди эпохи Крота (то есть нашей с вами, читатель. - В.Р.) любили хаос и бедствия.
С и д о н и я. Да что ты!
П л а т о н. Получается, что они желали знать как можно больше о войнах и убийствах; любое насилие, любое бесчинство радовали их. Информация научила их, однако, скрывать свое удовольствие и, стремясь к нему, изображать трезвую любознательность. Так или иначе, они с вожделением предавались мыслям о смерти и страданиях. Нам известно также, что у них были в ходу так называемые "газеты", которые повествовали о наихудших событиях за тот или иной период и раздавались населению бесплатно.
С и д о н и я. И все без исключения читали эти… газеты?
П л а т о н. Наверняка сказать невозможно. Само собой, никто не извлекал из этого занятия ни знаний, ни мудрости. Как ни трудно нам это понять, им, по-видимому, просто приятно было читать о несчастьях других. В этом состоит главный принцип информации" (С. 34).
Подобно не называемому в тексте, но очевидному за-главному герою, Сократу, Платон третьего тысячелетия, формально занимаясь изучением раритетов давно минувшей эпохи, на самом деле размышляет просто о человеческом, о вечно-человеческом, и судит, прежде всего, о своих современниках. Точнее заставляет их задумываться о самих себе. И - неизбежно - судить самих себя.
И, естественно, осудить Платона. Впрочем, нет, его не ждет, как Сократа, чаша с цикутой. "Демократия" 39-го века как бы выдерживает искушение своим Платоном. Ведь она такая гуманная, ведь она, вместо прежних, придумала себе новое божество - Время (такое ли уж новое, впрочем, ведь не то что до последнего, а еще до первого Платона, в эпоху "детства человеческой цивилизации" почитался Кронос?), пусть и не создала вокруг него культ, ведь смыслом жизни каждого и всего общества в целом почитает она самоосуществление в пределах своей собственной (кем-то же однако заданной?) формы, ведь, наконец, она публично обожествила самого человека, то есть себя, любимых. Вот именно - выдерживает КАК БЫ. Поскольку на поверку оказывается той же афинской толпой, для которой платоны и сократы - неудобны, неудобоваримы, неприемлемы. Но - демократия, гуманность, нерешительность… Да что ходить вокруг да около - недееспособность!..
И потому мыслитель сам приговаривает себе к остракизму. И покидает Лондон "дивного нового мира", чтобы навсегда спуститься в Платонову пещеру, где однажды уже побывал (о чем и попытался, чудак, безуспешно поведать современникам), спуститься, говорю, туда, откуда, как известно, все мы и выглядываем время от времени, дабы принять за Высшую Явь смутные тени, увиденные непривычным к солнечному свету сумеречным зрением.
"Плывем, - как сказано классиком. - Куда ж нам плыть?.."
К изложенному остается добавить следующее. Автор представленного вам сочинения, Питер Акройд, родился в 1949 г. и начинал как поэт-абсурдист, позднее приобрел известность как журналист и яркий литературный критик, ныне же он - автор нескольких знаменитых во всём мире романов, в той или иной степени документально-биографических (насколько далеко и глубоко писатель-постмодернист, тяготеющий к криминальному и мистико-фантастическому жанрам, позволяет проникнуть в собственное сочинение документу как таковому). Его перу принадлежат многочисленные и всегда дискуссионные, но, безусловно, глубокие книги об Уильяме Блейке и Оскаре Уайльде, Томасе Чаттертоне и Джоне Мильтоне, Джеффри Чосере и Чарлзе Диккенсе, а также самая необычная из всех возможных биографий - биография города Лондона.
Интересно? А коли так, я полагаю, в ближайшем будущем мы с вами еще не раз поразмышляем о творчестве замечательного британского писателя. ■
Виктор Распопин | 26.12.2006 (http://raspopin.den-za-dnem.ru/)
Героя маленькой, но в полной мере насыщенной культурными смыслами и ассоциациями книжки одного из ведущих современных английских писателей-постмодернистов Питера Акройда зовут Платоном. И это, действительно, тот самый философ Платон, хотя и живет он не в Афинах "золотого века", а в Лондоне XXXVIII столетия, хотя и похож - как внешностью, так и речами своими - куда больше на Сократа, чем на создателя философской Академии. Он потому Платон, что всё, что с ним происходит, написано впервые Платоном. Акройдом же, прошедшем выучку (сугубо в данном контексте) еще и, со всей очевидностью, у Лукиана, - травестировано.
Зачем? Вообще-то, относительно постмодернизма это не вопрос, поскольку эстетика данного течения во главу угла ставит именно сочинение собственных, новых, ИНЫХ текстов и смыслов из, скажем так, чужих слов и историй. Возьмите, например, романы Гарсиа Маркеса, выросшие, как "Сто лет одиночества", на полях Библии и латиноамериканской мифологии, или, как "Любовь во время чумы", - из самых популярных любовных романов мировой литературы - от "Новой жизни" Данте до "Лолиты" Набокова. Или пример попроще: романы Переса-Реверте, хитроумно обыгрывающего, вслед за своим учителем Умберто Эко, классику детектива и авантюрно-исторического жанра. Так зачем же все-таки Акройд травестирует уже не Конан-Дойла или Набокова, даже не раннего Данте, а самого основоположника европейской философии? Забавный и в то же время достаточно верный ответ можно дать, процитировав строки из известной песенки Булата Окуджавы: "Мы начали прогулку с арбатского двора, / К нему-то всё, как видно, и вернется". Иными словами: с Платона все утопии, все Атлантиды в нашей культуре начались, им же, сделав большой и нерадостный круг во времени, все они и закончатся.
Чем закончатся? Это известно и без постмодернистов - антиутопией. Что настоящий Платон знал не только по судьбе учителя, но и сам успел испытать на долгом своем веку.
Вот, собственно, что и представляет собой "Повесть о Платоне" Питера Акройда - пародия на платоновские сочинения, сперва просто остроумная, но, по ходу развития сюжета вобрав в себя другие, берущие начало в Платоновых же, авантексты (например, сатирические диалоги Лукиана, или разнообразные антиутопии, начиная с уэллсовских), постепенно набирающая обороты траги-иронического фарса. Над кем смеетесь?..
Последний вопрос - сугубо риторический. Как над кем, если, действуя то ли в выморочном, то ли и вообще в потустороннем мире 39-го века от Рождества Христова, когда все привычные нам религии давным-давно развеялись, как дым, главный герой - не то оратор, не то историк по профессии - пытается восстановить нашу с вами эпоху (коей считается время примерно от Ренессанса до XXIV в.), используя для того такие уж обломки, по сравнению с которыми дошедшие до нас фрагменты древнегреческой лирики, например, могут показаться едва ли не академическим изданием?
Толкуя окружающим о нас (и, конечно же, о них самих), Платон категорически ошибается, но одновременно столь же катастрофически оказывается прав. Вот типичный пример его толкований окаменелостей мертвой эпохи:
"П л а т о н. По всем доступным данным выходит, что люди эпохи Крота (то есть нашей с вами, читатель. - В.Р.) любили хаос и бедствия.
С и д о н и я. Да что ты!
П л а т о н. Получается, что они желали знать как можно больше о войнах и убийствах; любое насилие, любое бесчинство радовали их. Информация научила их, однако, скрывать свое удовольствие и, стремясь к нему, изображать трезвую любознательность. Так или иначе, они с вожделением предавались мыслям о смерти и страданиях. Нам известно также, что у них были в ходу так называемые "газеты", которые повествовали о наихудших событиях за тот или иной период и раздавались населению бесплатно.
С и д о н и я. И все без исключения читали эти… газеты?
П л а т о н. Наверняка сказать невозможно. Само собой, никто не извлекал из этого занятия ни знаний, ни мудрости. Как ни трудно нам это понять, им, по-видимому, просто приятно было читать о несчастьях других. В этом состоит главный принцип информации" (С. 34).
Подобно не называемому в тексте, но очевидному за-главному герою, Сократу, Платон третьего тысячелетия, формально занимаясь изучением раритетов давно минувшей эпохи, на самом деле размышляет просто о человеческом, о вечно-человеческом, и судит, прежде всего, о своих современниках. Точнее заставляет их задумываться о самих себе. И - неизбежно - судить самих себя.
И, естественно, осудить Платона. Впрочем, нет, его не ждет, как Сократа, чаша с цикутой. "Демократия" 39-го века как бы выдерживает искушение своим Платоном. Ведь она такая гуманная, ведь она, вместо прежних, придумала себе новое божество - Время (такое ли уж новое, впрочем, ведь не то что до последнего, а еще до первого Платона, в эпоху "детства человеческой цивилизации" почитался Кронос?), пусть и не создала вокруг него культ, ведь смыслом жизни каждого и всего общества в целом почитает она самоосуществление в пределах своей собственной (кем-то же однако заданной?) формы, ведь, наконец, она публично обожествила самого человека, то есть себя, любимых. Вот именно - выдерживает КАК БЫ. Поскольку на поверку оказывается той же афинской толпой, для которой платоны и сократы - неудобны, неудобоваримы, неприемлемы. Но - демократия, гуманность, нерешительность… Да что ходить вокруг да около - недееспособность!..
И потому мыслитель сам приговаривает себе к остракизму. И покидает Лондон "дивного нового мира", чтобы навсегда спуститься в Платонову пещеру, где однажды уже побывал (о чем и попытался, чудак, безуспешно поведать современникам), спуститься, говорю, туда, откуда, как известно, все мы и выглядываем время от времени, дабы принять за Высшую Явь смутные тени, увиденные непривычным к солнечному свету сумеречным зрением.
"Плывем, - как сказано классиком. - Куда ж нам плыть?.."
К изложенному остается добавить следующее. Автор представленного вам сочинения, Питер Акройд, родился в 1949 г. и начинал как поэт-абсурдист, позднее приобрел известность как журналист и яркий литературный критик, ныне же он - автор нескольких знаменитых во всём мире романов, в той или иной степени документально-биографических (насколько далеко и глубоко писатель-постмодернист, тяготеющий к криминальному и мистико-фантастическому жанрам, позволяет проникнуть в собственное сочинение документу как таковому). Его перу принадлежат многочисленные и всегда дискуссионные, но, безусловно, глубокие книги об Уильяме Блейке и Оскаре Уайльде, Томасе Чаттертоне и Джоне Мильтоне, Джеффри Чосере и Чарлзе Диккенсе, а также самая необычная из всех возможных биографий - биография города Лондона.
Интересно? А коли так, я полагаю, в ближайшем будущем мы с вами еще не раз поразмышляем о творчестве замечательного британского писателя. ■
Виктор Распопин | 26.12.2006 (http://raspopin.den-za-dnem.ru/)