Кэрол Пэйтман «Сексуальный договор» - Глава 3 «Договор, индивид и рабство» (часть 4)
Перевод: Таис Кострицкая
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник
Если индивид является собственником своих способностей, то он находится в такой же внешней позиции по отношению к этой глубоко личной собственности, как и любой другой. Чтобы стать собственником своей личности, индивид должен создать связь между самим собой и своей собственностью; он должен овладеть собой и утвердить свою волю над собственной личностью и способностями, чтобы сделать их «своими». Аналогичным образом, если индивид не имеет естественных отношений с другими, то все отношения должны быть договорными, созданными самими индивидами; индивиды должны сами воплотить в жизнь социальные связи. Но они сделают это только в том случае, если смогут защитить свою собственность путем создания общественных отношений. Необходимым условием такой защиты является признание каждым индивидом других индивидов собственниками, такими же как он сам. Без такого признания, индивид будет видеть в других лишь (потенциальную) собственность, а не собственников, а потому равенство будет невозможно. Взаимное признание друг друга собственниками достигается посредством договора: «договор предполагает, что стороны заключающие его признают друг друга личностями и собственниками» - пишет Гегель, величайший критик договорной теории, раскрывая предпосылки договора [45].
Если собственность защищена, то один индивид может получить доступ к собственности другого только с согласия последнего. Индивид позволяет использовать свою собственность другим, сдает ее в аренду или продает, только если его собственности ничего не угрожает и если ему это выгодно. Если это верно для двух индивидов, то они заключат договор друг с другом. Обе стороны заключают его на равных основаниях, как владельцы собственности, которые имеют общую цель или совместную волю, выражающуюся в использовании собственности друг друга для взаимной выгоды. Кант утверждал, что практическое осуществление договора может быть возможно только в том случае, если эта совместная воля рассматривается как неотъемлемая часть договора, и стороны выходят за рамки отношений двух своекорыстных индивидов. Они должны, иными словами, договариваться добросовестно и признавать необходимость исполнения договора. Проблема возникает в том случае, если обе стороны договора заявляют о своем согласии одновременно. Кант утверждает, что, эмпирически, их заявления должны быть разнесены во времени, одно должно следовать за другим, каким бы коротким не было время их разделяющее:
«… когда я уже дал обещание, а другой хочет его принять, я могу в течение промежуточного времени (каким бы коротким оно ни было) передумать, так как до принятия [обещания] я еще свободен; с другой стороны, тот, кто принимает [обещание], так же может не считать себя связанным своим следующим за обещанием встречным заявлением». Решение этой проблемы в том, что оба заявления обязательно должны быть поняты не как два (речевых) акта, следующие один за другим, но «как pactum re initum (договор, вступивший в силу лат.) проистекающими из одной совместной воли» [46].
Подобное решение не очевидно для контракционистов; если индивиды действуют руководствуясь исключительно своекорыстными соображениями, требуемая «идея разума» об общей воле не может быть достигнута. Контракционизм (как показывает теория Гоббса) приводит к острой проблеме, касающейся договора, которая занимает многих современных философов. Единственный договор, который может быть заключен в мире контракционизма - это договор одновременного обмена. Любая отсрочка исполнения договора сводит на нет вероятность того, что он когда-либо будет исполнен, и если один индивид выполняет обязательства первым, то второй всегда заинтересован в нарушении договора. Общественный договор и гражданское право защищают договор, обеспечивая доверие индивидов друг к другу. О том что защита эта не была полной, особенно в те времена, когда контракционизм обладал влиянием в обществе, свидетельствует современная озабоченность проблемами кооперации, «исполнения второй стороной», уклонения от оплаты и тому подобными.
Индивиды признают друг друга собственниками посредством взаимного использования или обмена своей собственностью. Обмен - это сердце договора, как пишет Гоббс: «договор есть взаимное перенесение или обмен прав» [47]. Каждый индивид извлекает пользу из обмена - никто не будет отчуждать свою собственность без необходимости - следовательно, обмен является равнозначным.
Социалистические критики трудового договора и феминистские критики брачного договора подвергли сомнению заявление о том, что, если два индивида заключают договор, то самого этого факта достаточно для доказательства равенства обмена. Критики обращают внимание на то обстоятельство, что если одна сторона находится в подчиненном положении (рабочие или женщины), то она не имеет иного выбора, кроме как согласиться с невыгодными условиями, предложенными превосходящей стороной. Однако, социалистическая и феминистская критика неравенства участников трудового и брачного договора принимает как должное характер самого обмена. Что представляет собой «обмен» в договорах, заключение которых в моих интересах? Что именно подлежит обмену?
В принципе, обмен может принимать различные формы, и любой тип собственности может быть предметом обмена, но контракты, которые занимают видное место в классической теории общественного договора, касаются не только материальных благ, но также и собственности в специфическом смысле - права собственности на собственную личность, и включают в себя обмен подчинения на протекцию. Этот обмен не имеет непосредственной связи с картинами, которые демонстрируют гипотезы о естественном состоянии, когда два индивида заключают сделку в лесу, к примеру, один обменивает несколько орехов, которые он собрал, на часть кролика, убитого другим. Разговор об обмене может ввести в заблуждение в контексте права собственности на собственную личность. Договорная теория - это прежде всего о способе создания социальных отношений, основанных на подчинении, а не об обмене. Безусловно, обмен имеет место, но, опять-таки, речь идет об «обмене» - или, точнее, о двух обменах - в специфическом смысле.
• Во-первых, речь идет об обмене, определяющем договор и социальные отношения, он не включает собственность, если только не рассматривать как собственность определенные символы волеизъявления. Скорее договор заключается, и отношения создаются посредством обмена словами, то есть, путем осуществления речевого акта (или обмена иными знаками вроде подписей). Как только слова сказаны - договор заключен, а индивиды отныне предстают друг перед другом в новом качестве. Таким образом, заключая общественный договор, природные индивиды мужского пола преобразуют себя в гражданских индивидов (граждан); заключая трудовой договор мужчины преобразуют себя в работодателя и работника, а заключая брачный договор женщины становятся женами, а мужчины мужьями на основании слов «согласна» или «согласен». (Следует заметить, в противовес Канту, что эти слова могут быть сказаны одновременно, так что нет никаких проблем с заключением подобных контрактов в естественном состоянии; проблема заключается в принуждении).
• Второй «обмен» не может сильно отличаться от первого. Новые отношения структурированы во времени постоянным обменом между двумя сторонами, обменом подчинения на протекцию (о протекции позже я расскажу более подробно). Особенность этого обмена состоит в том, что одна из договаривающихся сторон, та что обеспечивает протекцию, имеет право определять, что должна делать другая сторона для исполнения своих обязательств. В последующих главах я исследую различные способы, которыми собственность в лице подчиненного использовалась превосходящей стороной договора (очень странный обмен). Но в качестве первой иллюстрации этой точки зрения рассмотрим трудовой договор.
Я упоминала ранее, что контракционистская концепция общественной жизни подразумевает, что договоры там «до самого низа»; социальная жизнь - ничто иное, как договоры между индивидами. Экономическая жизнь, таким образом, должна быть структурирована соответственно. Тот факт, что контракционисты рассматривают трудовой договор как образец договора, наводит на мысль, что экономические институты служат моделью их идеала. Но в капиталистической фирме, как показывает неоклассический анализ Коуза, если рабочий переходит из одного отдела в другой, то это не потому, что он свободно заключил сделку с нанимателем и создал новый договор; он делает это «потому, что ему так приказали». Фирма не является, так сказать, контракционистским обществом в миниатюре, составленным из непрерывной серии отдельных договоров; как пишет Коуз: «эту серию контрактов заменяет один единственный». Наниматель заключает договор с каждым работником только один раз. В трудовом договоре работник «за некоторое вознаграждение (которое может быть фиксированным или колеблющимся) соглашается выполнять распоряжения предпринимателя в известных пределах. Суть контракта в том, что он устанавливает только пределы власти предпринимателя» [48]. Коуз отмечает, что, если бы не было этих пределов, договор был бы договором добровольного рабства. Он также подчеркивает, что чем больше период, на который наниматель заключает договор по использованию труда работника, тем более желательным становится отсутствие точности относительно того, что именно работодатель может приказать рабочему делать; прерогатива работодателя - руководить трудом рабочего, и для Коуза это и есть суть трудового договора. Договор создает отношения подчинения.
В брачном договоре «обмен» между сторонами даже более любопытен, поскольку включает только одного «индивида» - собственника собственной личности. Я отметила в предыдущей главе, что некоторые современные феминистки обращаются к Леви-Строссу, который, будучи далек от того чтобы считать брачный договор и обмен, который он включает, хоть сколько-нибудь необычным или противоречивым, заявляет, что «брак - архетип обмена» [49]. И, согласно Леви-Строссу, в ходе заключения брачного договора обмену подлежит уникальная форма собственности, «наиболее драгоценная категория благ - женщины» [50]. Женщины являются предметом обмена как и слова и, подобно словам, они являются знаками. В предпоследнем параграфе «Элементарных структур родства» Леви-Стросс замечает, что женщины не только знаки (собственность), но также и личности. Вопрос о том, являются ли определенные человеческие существа ничем иным, как собственностью, возникает также и в ином контексте; для определенных целей рабовладельцы не могли не признать, что их собственность также и человек. Рабство содержит в себе противоречие, заключающееся в необходимости одновременно и отрицать человечность раба и утверждать ее, это противоречие повторяется в различных более или менее драматичных формах в современном патриархате. Женщины - собственность, но также и личности; они одновременно и обладают и не обладают способностями, необходимыми для заключения договора, а договор требует, чтобы их женственность одновременно и отрицалась и утверждалась.
Только постулат о естественном равенстве не позволяет общественному договору стать откровенно рабским, или, иными словами, только постулат о естественном равенстве не дает историям об общественном договоре превратиться в описание различных механизмов принуждения. Необходимость допущения равенства в естественном состоянии проиллюстрирована (скорее всего неосознанно) Джеймсом Бьюкененом, современным контракционистом. Бьюкенен доказывает, что, если договорная теория возможна как таковая, то скорее неравенство, чем равенство должно характеризоваать «гипотетические первоначальные условия» [51]. Он изображает двух индивидов в неравном положении, в условиях недостатка ресурсов. Один индивид обнаруживает, что он может приобретать блага не только путем их самостоятельного производства, но и путем захвата чужих запасов, если потребуется. В этом случае обоим индивидам придется направить часть ресурсов на защиту своей собственности. Бьюкенен доказывает, что по этой причине первоначальное соглашение, которое должно предшествовать любому социальному договору, является договором или «двусторонним поведенческим обменом, обоюдным разоружением» [52]. Однако, нет причины, по которой подобное соглашение должно совершаться в условиях неравенства.
В параграфе «Завоевание, рабство и договор» Бьюкенен также вскользь упоминает другие возможные последствия первоначальных условий, в которых «индивидуальные различия действительно велики» [53]. Одни индивиды могут быть способны на убийство других, и пакт о разоружении может быть заключен только после того, как часть популяции будет уничтожена. В этом случае, как и в случае с двумя людьми, первоначальные условия Бьюкенена очень напоминают естественное состояние Гоббса; неравенство между двумя индивидами или между выжившими недостаточно велико для того, чтобы дать возможность какому-либо индивиду или группе наверняка победить других. Фактически, Бьюкенен окольным путем возвращает грубую идею естественного равенства. У индивидов, следовательно, есть причина и стимул для договора о разоружении: обеспечение безопасности собственности для всех. Другой пример Бьюкенена совершенно иной. В нем результат допущения, что некоторые индивиды обладают «превосходящими способностями», таков: сильные захватили блага слабых и менее способных (вместо того, чтобы убить их). Затем они заключили договор о разоружении, но при таких условиях, утверждает Бьюкенен, он «напоминает договор о рабстве». Как только слабые побеждены, заключается договор, согласно которому, они соглашаются производить для сильных, в обмен на «позволение оставлять себе что-то сверх необходимого для жизнеобеспечения». Обе стороны выигрывают от этого рабского договора из-за сокращения «затрат на захват и защиту».
Бьюкенен отмечает, что его «интерпретация рабства как института может показаться слишком извилистой», но она призвана сделать его анализ как можно более общим. В сущности, если абстрагироваться от ссылок на разоружение, его аргументация остается в русле традиционных дискуссий классиков договорной теории о рабских договорах. Она также демонстрирует, что постулирование естественного равенства отнюдь не избыточно, а необходимо для того чтобы проблемы, присущие договорной теории, не стали слишком очевидны. Если некоторые индивиды от природы сильнее или способнее других и если к тому же подразумевается, что индивиды всегда эгоистичны, тогда общественный договор, создающий равных гражданских лиц или граждан, управляемых справедливыми законами, невозможен; первоначальное соглашение учредит общество господ и рабов. Сильные - руководствуясь эгоистическими интересами - завоюют, принудительно обезоружат слабых и захватят их имущество, а затем заключат договор, согласно которому, побежденные согласятся впредь работать в обмен на свою жизнь, или, иными словами, на протекцию. Сильные могут представить договор как выгодный обеим сторонам; сильным больше не нужно трудиться, а слабые теперь могут быть уверены, что их базовые потребности будут удовлетворены. С другой стороны, все участники могут рассматриваться как несущие бремя: рабы должны работать (подчиняться), господа же несут ответственность за их благополучие. Рабский договор выгоден или не выгоден обеим сторонам в равной степени.
Аргументация Бьюкенена, таким образом, вызывает некоторые неудобные вопросы о современных договорах в нашем обществе. Когда сильные принуждают слабых к заключению рабского договора, очевидное возражение состоит в том, что это в действительности никакой не «договор»; принуждение лишает «соглашение» законной силы. Гоббс служит иллюстрацией этой крайности договорной теории, когда не разграничивает свободное соглашение и вынужденное подчинение. То, каким образом формируется «семья» в естественном состоянии, демонстрирует допущение, что причины, по которым люди заключают договор никак не влияют на его законность, достаточно того факта что он был заключен «добровольно». Для Гоббса нет никакой разницы между тщательным взвешиванием всех «за» и «против» сидя в одиночестве в собственном кабинете и принятием решения с пистолетом у виска. Однако, нет нужды прибегать к таким крайностям как меч завоевателя. В условиях значительного социального неравенства всегда есть «стимул» для заключения договоров «слабыми». Когда социальное неравенство преобладает, возникают вопросы о том, что считать добровольным заключением договора. Вот почему социалисты и феминистки фокусируются на условиях заключения трудового или брачного договора. Сегодня, в странах англо-американской группы, женщины и мужчины являются юридически свободными и равными гражданами, но, в условиях социального неравенства, нельзя исключать возможность того, что некоторые или многие договоры создают отношения, пугающе похожие на рабский договор.
Как недавно заметила одна критик, договор - это «инструмент для торговцев, дельцов и капиталистов, а не для детей, слуг, связанных договором жен и рабов» [54]. Однако, это не совсем так; договор видится как инструмент, полностью подходящий для слуг и жен, а некоторые теоретики договора, к тому же, рассматривали его и как инструмент для рабов. Постулаты договорной теории, как представляется, исключают рабство, по крайней мере среди мужчин. Главное утверждение договорной теории заключается в том, что договор - это средство защиты и увеличения индивидуальной свободы. Рабство - антипод свободы, пример полного подчинения индивида деспотической воле господина. Следовательно, договор и рабство должны взаимно исключать друг друга. Почему же тогда некоторые теоретики договора, прошлые и нынешние, ставят рабские или близкие к рабским договоры, в один ряд с легитимными соглашениями?
Идея рабского договора или того, что я называю гражданским рабством, окутана атмосферой таинственности. Большинство людей не считают, что раб заключает договор, обязывающий его работать на господина, по своей собственной воле, но скорее (подобно рабам на американском Юге) он насильственно перевезен из Африки, не по своей воле куплен и продан, а затем приставлен к работе под угрозой плети. В этом вопросе, а также в некоторых иных, касающихся договора, интуиции Роулза - надежный путеводитель. Договорное рабство имеет только один общий элемент с рабством в историческом понимании; действительное рабство пожизненно и таков же срок рабского договора. Можно найти многочисленные примеры людей, продающих себя в рабство [55], но такое самопорабощение не равно добровольному вступлению в гражданское рабство. Гражданский рабский договор отнюдь не создает раба в обычном смысле слова, он создает «раба», который весьма похож на рабочего или наемного работника, если не считать продолжительности его договора. Современные контракционисты, вслед за некоторыми более ранними прецедентами, приравнивают рабский договор к трудовому; гражданский рабский договор представляет собой просто расширенную версию трудового.
Есть в этом тонкая историческая ирония. На американском Юге рабы были освобождены и превращены в наемных рабочих, а сейчас американские контракционисты утверждают, что все рабочие должны иметь возможность стать гражданскими рабами. Но рабовладельческое общество Старого Юга отличается от других обществ, древних и современных, в которых экономическое производство было основано на рабстве (рабы, конечно, также существовали во многих обществах, в которых экономическое производство зависело от других форм труда, в том числе в Британии; о ней я скажу пару слов в главе 5). В Северной Америке рабовладельческое общество было частью более широкого социального порядка, провозглашенного гражданским, возможно, это лучший пример гражданского общества - общества, основанного на договоре. Шесть штатов Старого Юга в промежутке с 1856 по 1860 год приняли закон, который позволял чернокожим стать рабами добровольно [56]. Отцы-основатели Соединенных Штатов, в частности Томас Джефферсон, который владел рабами вплоть до самой смерти, провозгласили принципы, в которых легко узнать постулаты теоретиков общественного договора, особенно формулировку Локка: «каждое человеческое тело», - восклицал Джефферсон - обладает «правом самоуправления. Оно получает это право от природы, вместе с жизнью» [57].
Рабы - это уникальная категория трудящихся, хотя на практике во многих случаях бывает сложно отличить условия существования рабов от условий в других формах несвободного труда вроде крепостного права, пеонажа, договорного, долгового или каторжного труда. Раб отличается от других трудящихся, так как он является законной собственностью господина. Раб перестает быть человеком и становится вещью, res (лат. вещь), предметом потребления, который может быть куплен и продан, как и любой другой предмет собственности. Господин владеет не только трудом, обслуживанием или рабочей силой раба, но и им самим. Так, одно емкое определение раба утверждает, что «его личность - это собственность другого человека, его воля подчинена власти его владельца, а его труд или услуги извлекаются посредством принуждения» [58]. Однако, рабство - это нечто большее, чем превращение людей в собственность. Раб - согласно предельно точной формулировке Орландо Паттерсона - это «социальный мертвец». Раб принужден к «вековому отлучению от церкви», с тем чтобы «он утратил полученное при рождении право быть частью любого законного социального порядка». Раб также был «в общих чертах обесчещен», потому что его социальная экзистенция и ценность полностью зависели от господина [59]. Вряд ли есть необходимость упоминать, что заключая гражданский договор, человек не становится обесчещенным, социально мертвым предметом собственности.
Примечания:
[45] G. W. F. Hegel, Philosophy of Right, tr. T. M. Knox (Oxford, The Clarendon Press, 1952), $71.
Гегель Г. В. Ф. Философия права. - М.: Мысль, 1990. С. 128.
[46] I. Kant, The Philosophy of Law, tr. W. Hastie (Edinburgh, T. and T. Clark, 1887), part first, second section, $19, pp. 102-3.
Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Сочинения в 6 т. Т. 4. Ч.2. - М.: Мысль, 1965. С. 186-187.
[47] Hobbes, Leviathan, ch. XIV, p. 123.
Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т.2. - М.: Мысль, 1991. Гл. XIV. С. 103.
[48] R. H. Coase, ‘The Nature of the Firm’, Economica, IV, 16 (1937), pp. 387, 391.
Коуз Р. Г. Природа фирмы // http://gallery.economicus.ru/cgi-bin/frame_rightn_newlife.pl?type=in&links=./in/coase/works/coase_w1.txt&img=works_small.gif&name=coase
В мире транснациональных корпораций разговор о договоре с предпринимателями охватывает только малую часть организации капиталистического экономического производства. Однако, договорная теория имеет дело, прежде всего, с политическими фикциями. Я не могу обсуждать транснациональное в рамках этого исследования: я только противопоставлю контракционистскому идеалу «договоров на всех уровнях» реальность, в которой в 1982 году прибыль от продаж Exxon составила 97.172 миллиардов долларов (что равно ВНП некоторых стран); взято из M. Kidron and R. Segal, The New State of the World Atlas (New York, Simon and Schuster, 1984), section 30.
[49] C. Lévi-Strauss, The Elementary Structures of Kinship, rev. edn (Boston, Beacon Press, 1969), p. 483.
К. Леви-Стросс, «Элементарные структуры родства».
[50] Там же, p. 61.
[51] J. M. Buchanan, The Limits of Liberty: Between Anarchy and Leviathan (Chicago, University of Chicago Press, 1975), p. 54.
Бьюкенен Дж. Границы свободы. Между анархией и Левиафаном// http://gallery.economicus.ru/cgi-bin/frame_rightn_newlife.pl?type=school&links=./in/buchanan/works/buchanan_w3_0.txt&img=works.jpg&name=pubchoice
[52] Ibid., p. 59.
[53] The section, from which the rest of the quotations are taken, is on pp. 59-60.
[54] A. Baier, ‘Trust and Antitrust’, Ethics 96 (1986), p. 247.
[55] See O. Patterson, Slavery and Social Death: A Comparative Study (Cambridge, MA,.Harvard University Press, 1982), pp. 130-1.
[56] S. Engerman, ‘Some Considerations Relating to Property Rights in Man’, The Journal of Economic History, XXXIII, 1 (1973), p. 44, note 2.
[57] T. Jefferson, Democracy, ed. S. K. Padover (New York, Greenwood Press, 1969), p. 24.
[58] D. B. Davis, The Problem of Slavery in Western Culture (Ithaca, Cornell University Press, 1966), p. 31.
[59] Patterson, Slavery and Social Death, pp. 4, 10.
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник
Если индивид является собственником своих способностей, то он находится в такой же внешней позиции по отношению к этой глубоко личной собственности, как и любой другой. Чтобы стать собственником своей личности, индивид должен создать связь между самим собой и своей собственностью; он должен овладеть собой и утвердить свою волю над собственной личностью и способностями, чтобы сделать их «своими». Аналогичным образом, если индивид не имеет естественных отношений с другими, то все отношения должны быть договорными, созданными самими индивидами; индивиды должны сами воплотить в жизнь социальные связи. Но они сделают это только в том случае, если смогут защитить свою собственность путем создания общественных отношений. Необходимым условием такой защиты является признание каждым индивидом других индивидов собственниками, такими же как он сам. Без такого признания, индивид будет видеть в других лишь (потенциальную) собственность, а не собственников, а потому равенство будет невозможно. Взаимное признание друг друга собственниками достигается посредством договора: «договор предполагает, что стороны заключающие его признают друг друга личностями и собственниками» - пишет Гегель, величайший критик договорной теории, раскрывая предпосылки договора [45].
Если собственность защищена, то один индивид может получить доступ к собственности другого только с согласия последнего. Индивид позволяет использовать свою собственность другим, сдает ее в аренду или продает, только если его собственности ничего не угрожает и если ему это выгодно. Если это верно для двух индивидов, то они заключат договор друг с другом. Обе стороны заключают его на равных основаниях, как владельцы собственности, которые имеют общую цель или совместную волю, выражающуюся в использовании собственности друг друга для взаимной выгоды. Кант утверждал, что практическое осуществление договора может быть возможно только в том случае, если эта совместная воля рассматривается как неотъемлемая часть договора, и стороны выходят за рамки отношений двух своекорыстных индивидов. Они должны, иными словами, договариваться добросовестно и признавать необходимость исполнения договора. Проблема возникает в том случае, если обе стороны договора заявляют о своем согласии одновременно. Кант утверждает, что, эмпирически, их заявления должны быть разнесены во времени, одно должно следовать за другим, каким бы коротким не было время их разделяющее:
«… когда я уже дал обещание, а другой хочет его принять, я могу в течение промежуточного времени (каким бы коротким оно ни было) передумать, так как до принятия [обещания] я еще свободен; с другой стороны, тот, кто принимает [обещание], так же может не считать себя связанным своим следующим за обещанием встречным заявлением». Решение этой проблемы в том, что оба заявления обязательно должны быть поняты не как два (речевых) акта, следующие один за другим, но «как pactum re initum (договор, вступивший в силу лат.) проистекающими из одной совместной воли» [46].
Подобное решение не очевидно для контракционистов; если индивиды действуют руководствуясь исключительно своекорыстными соображениями, требуемая «идея разума» об общей воле не может быть достигнута. Контракционизм (как показывает теория Гоббса) приводит к острой проблеме, касающейся договора, которая занимает многих современных философов. Единственный договор, который может быть заключен в мире контракционизма - это договор одновременного обмена. Любая отсрочка исполнения договора сводит на нет вероятность того, что он когда-либо будет исполнен, и если один индивид выполняет обязательства первым, то второй всегда заинтересован в нарушении договора. Общественный договор и гражданское право защищают договор, обеспечивая доверие индивидов друг к другу. О том что защита эта не была полной, особенно в те времена, когда контракционизм обладал влиянием в обществе, свидетельствует современная озабоченность проблемами кооперации, «исполнения второй стороной», уклонения от оплаты и тому подобными.
Индивиды признают друг друга собственниками посредством взаимного использования или обмена своей собственностью. Обмен - это сердце договора, как пишет Гоббс: «договор есть взаимное перенесение или обмен прав» [47]. Каждый индивид извлекает пользу из обмена - никто не будет отчуждать свою собственность без необходимости - следовательно, обмен является равнозначным.
Социалистические критики трудового договора и феминистские критики брачного договора подвергли сомнению заявление о том, что, если два индивида заключают договор, то самого этого факта достаточно для доказательства равенства обмена. Критики обращают внимание на то обстоятельство, что если одна сторона находится в подчиненном положении (рабочие или женщины), то она не имеет иного выбора, кроме как согласиться с невыгодными условиями, предложенными превосходящей стороной. Однако, социалистическая и феминистская критика неравенства участников трудового и брачного договора принимает как должное характер самого обмена. Что представляет собой «обмен» в договорах, заключение которых в моих интересах? Что именно подлежит обмену?
В принципе, обмен может принимать различные формы, и любой тип собственности может быть предметом обмена, но контракты, которые занимают видное место в классической теории общественного договора, касаются не только материальных благ, но также и собственности в специфическом смысле - права собственности на собственную личность, и включают в себя обмен подчинения на протекцию. Этот обмен не имеет непосредственной связи с картинами, которые демонстрируют гипотезы о естественном состоянии, когда два индивида заключают сделку в лесу, к примеру, один обменивает несколько орехов, которые он собрал, на часть кролика, убитого другим. Разговор об обмене может ввести в заблуждение в контексте права собственности на собственную личность. Договорная теория - это прежде всего о способе создания социальных отношений, основанных на подчинении, а не об обмене. Безусловно, обмен имеет место, но, опять-таки, речь идет об «обмене» - или, точнее, о двух обменах - в специфическом смысле.
• Во-первых, речь идет об обмене, определяющем договор и социальные отношения, он не включает собственность, если только не рассматривать как собственность определенные символы волеизъявления. Скорее договор заключается, и отношения создаются посредством обмена словами, то есть, путем осуществления речевого акта (или обмена иными знаками вроде подписей). Как только слова сказаны - договор заключен, а индивиды отныне предстают друг перед другом в новом качестве. Таким образом, заключая общественный договор, природные индивиды мужского пола преобразуют себя в гражданских индивидов (граждан); заключая трудовой договор мужчины преобразуют себя в работодателя и работника, а заключая брачный договор женщины становятся женами, а мужчины мужьями на основании слов «согласна» или «согласен». (Следует заметить, в противовес Канту, что эти слова могут быть сказаны одновременно, так что нет никаких проблем с заключением подобных контрактов в естественном состоянии; проблема заключается в принуждении).
• Второй «обмен» не может сильно отличаться от первого. Новые отношения структурированы во времени постоянным обменом между двумя сторонами, обменом подчинения на протекцию (о протекции позже я расскажу более подробно). Особенность этого обмена состоит в том, что одна из договаривающихся сторон, та что обеспечивает протекцию, имеет право определять, что должна делать другая сторона для исполнения своих обязательств. В последующих главах я исследую различные способы, которыми собственность в лице подчиненного использовалась превосходящей стороной договора (очень странный обмен). Но в качестве первой иллюстрации этой точки зрения рассмотрим трудовой договор.
Я упоминала ранее, что контракционистская концепция общественной жизни подразумевает, что договоры там «до самого низа»; социальная жизнь - ничто иное, как договоры между индивидами. Экономическая жизнь, таким образом, должна быть структурирована соответственно. Тот факт, что контракционисты рассматривают трудовой договор как образец договора, наводит на мысль, что экономические институты служат моделью их идеала. Но в капиталистической фирме, как показывает неоклассический анализ Коуза, если рабочий переходит из одного отдела в другой, то это не потому, что он свободно заключил сделку с нанимателем и создал новый договор; он делает это «потому, что ему так приказали». Фирма не является, так сказать, контракционистским обществом в миниатюре, составленным из непрерывной серии отдельных договоров; как пишет Коуз: «эту серию контрактов заменяет один единственный». Наниматель заключает договор с каждым работником только один раз. В трудовом договоре работник «за некоторое вознаграждение (которое может быть фиксированным или колеблющимся) соглашается выполнять распоряжения предпринимателя в известных пределах. Суть контракта в том, что он устанавливает только пределы власти предпринимателя» [48]. Коуз отмечает, что, если бы не было этих пределов, договор был бы договором добровольного рабства. Он также подчеркивает, что чем больше период, на который наниматель заключает договор по использованию труда работника, тем более желательным становится отсутствие точности относительно того, что именно работодатель может приказать рабочему делать; прерогатива работодателя - руководить трудом рабочего, и для Коуза это и есть суть трудового договора. Договор создает отношения подчинения.
В брачном договоре «обмен» между сторонами даже более любопытен, поскольку включает только одного «индивида» - собственника собственной личности. Я отметила в предыдущей главе, что некоторые современные феминистки обращаются к Леви-Строссу, который, будучи далек от того чтобы считать брачный договор и обмен, который он включает, хоть сколько-нибудь необычным или противоречивым, заявляет, что «брак - архетип обмена» [49]. И, согласно Леви-Строссу, в ходе заключения брачного договора обмену подлежит уникальная форма собственности, «наиболее драгоценная категория благ - женщины» [50]. Женщины являются предметом обмена как и слова и, подобно словам, они являются знаками. В предпоследнем параграфе «Элементарных структур родства» Леви-Стросс замечает, что женщины не только знаки (собственность), но также и личности. Вопрос о том, являются ли определенные человеческие существа ничем иным, как собственностью, возникает также и в ином контексте; для определенных целей рабовладельцы не могли не признать, что их собственность также и человек. Рабство содержит в себе противоречие, заключающееся в необходимости одновременно и отрицать человечность раба и утверждать ее, это противоречие повторяется в различных более или менее драматичных формах в современном патриархате. Женщины - собственность, но также и личности; они одновременно и обладают и не обладают способностями, необходимыми для заключения договора, а договор требует, чтобы их женственность одновременно и отрицалась и утверждалась.
Только постулат о естественном равенстве не позволяет общественному договору стать откровенно рабским, или, иными словами, только постулат о естественном равенстве не дает историям об общественном договоре превратиться в описание различных механизмов принуждения. Необходимость допущения равенства в естественном состоянии проиллюстрирована (скорее всего неосознанно) Джеймсом Бьюкененом, современным контракционистом. Бьюкенен доказывает, что, если договорная теория возможна как таковая, то скорее неравенство, чем равенство должно характеризоваать «гипотетические первоначальные условия» [51]. Он изображает двух индивидов в неравном положении, в условиях недостатка ресурсов. Один индивид обнаруживает, что он может приобретать блага не только путем их самостоятельного производства, но и путем захвата чужих запасов, если потребуется. В этом случае обоим индивидам придется направить часть ресурсов на защиту своей собственности. Бьюкенен доказывает, что по этой причине первоначальное соглашение, которое должно предшествовать любому социальному договору, является договором или «двусторонним поведенческим обменом, обоюдным разоружением» [52]. Однако, нет причины, по которой подобное соглашение должно совершаться в условиях неравенства.
В параграфе «Завоевание, рабство и договор» Бьюкенен также вскользь упоминает другие возможные последствия первоначальных условий, в которых «индивидуальные различия действительно велики» [53]. Одни индивиды могут быть способны на убийство других, и пакт о разоружении может быть заключен только после того, как часть популяции будет уничтожена. В этом случае, как и в случае с двумя людьми, первоначальные условия Бьюкенена очень напоминают естественное состояние Гоббса; неравенство между двумя индивидами или между выжившими недостаточно велико для того, чтобы дать возможность какому-либо индивиду или группе наверняка победить других. Фактически, Бьюкенен окольным путем возвращает грубую идею естественного равенства. У индивидов, следовательно, есть причина и стимул для договора о разоружении: обеспечение безопасности собственности для всех. Другой пример Бьюкенена совершенно иной. В нем результат допущения, что некоторые индивиды обладают «превосходящими способностями», таков: сильные захватили блага слабых и менее способных (вместо того, чтобы убить их). Затем они заключили договор о разоружении, но при таких условиях, утверждает Бьюкенен, он «напоминает договор о рабстве». Как только слабые побеждены, заключается договор, согласно которому, они соглашаются производить для сильных, в обмен на «позволение оставлять себе что-то сверх необходимого для жизнеобеспечения». Обе стороны выигрывают от этого рабского договора из-за сокращения «затрат на захват и защиту».
Бьюкенен отмечает, что его «интерпретация рабства как института может показаться слишком извилистой», но она призвана сделать его анализ как можно более общим. В сущности, если абстрагироваться от ссылок на разоружение, его аргументация остается в русле традиционных дискуссий классиков договорной теории о рабских договорах. Она также демонстрирует, что постулирование естественного равенства отнюдь не избыточно, а необходимо для того чтобы проблемы, присущие договорной теории, не стали слишком очевидны. Если некоторые индивиды от природы сильнее или способнее других и если к тому же подразумевается, что индивиды всегда эгоистичны, тогда общественный договор, создающий равных гражданских лиц или граждан, управляемых справедливыми законами, невозможен; первоначальное соглашение учредит общество господ и рабов. Сильные - руководствуясь эгоистическими интересами - завоюют, принудительно обезоружат слабых и захватят их имущество, а затем заключат договор, согласно которому, побежденные согласятся впредь работать в обмен на свою жизнь, или, иными словами, на протекцию. Сильные могут представить договор как выгодный обеим сторонам; сильным больше не нужно трудиться, а слабые теперь могут быть уверены, что их базовые потребности будут удовлетворены. С другой стороны, все участники могут рассматриваться как несущие бремя: рабы должны работать (подчиняться), господа же несут ответственность за их благополучие. Рабский договор выгоден или не выгоден обеим сторонам в равной степени.
Аргументация Бьюкенена, таким образом, вызывает некоторые неудобные вопросы о современных договорах в нашем обществе. Когда сильные принуждают слабых к заключению рабского договора, очевидное возражение состоит в том, что это в действительности никакой не «договор»; принуждение лишает «соглашение» законной силы. Гоббс служит иллюстрацией этой крайности договорной теории, когда не разграничивает свободное соглашение и вынужденное подчинение. То, каким образом формируется «семья» в естественном состоянии, демонстрирует допущение, что причины, по которым люди заключают договор никак не влияют на его законность, достаточно того факта что он был заключен «добровольно». Для Гоббса нет никакой разницы между тщательным взвешиванием всех «за» и «против» сидя в одиночестве в собственном кабинете и принятием решения с пистолетом у виска. Однако, нет нужды прибегать к таким крайностям как меч завоевателя. В условиях значительного социального неравенства всегда есть «стимул» для заключения договоров «слабыми». Когда социальное неравенство преобладает, возникают вопросы о том, что считать добровольным заключением договора. Вот почему социалисты и феминистки фокусируются на условиях заключения трудового или брачного договора. Сегодня, в странах англо-американской группы, женщины и мужчины являются юридически свободными и равными гражданами, но, в условиях социального неравенства, нельзя исключать возможность того, что некоторые или многие договоры создают отношения, пугающе похожие на рабский договор.
Как недавно заметила одна критик, договор - это «инструмент для торговцев, дельцов и капиталистов, а не для детей, слуг, связанных договором жен и рабов» [54]. Однако, это не совсем так; договор видится как инструмент, полностью подходящий для слуг и жен, а некоторые теоретики договора, к тому же, рассматривали его и как инструмент для рабов. Постулаты договорной теории, как представляется, исключают рабство, по крайней мере среди мужчин. Главное утверждение договорной теории заключается в том, что договор - это средство защиты и увеличения индивидуальной свободы. Рабство - антипод свободы, пример полного подчинения индивида деспотической воле господина. Следовательно, договор и рабство должны взаимно исключать друг друга. Почему же тогда некоторые теоретики договора, прошлые и нынешние, ставят рабские или близкие к рабским договоры, в один ряд с легитимными соглашениями?
Идея рабского договора или того, что я называю гражданским рабством, окутана атмосферой таинственности. Большинство людей не считают, что раб заключает договор, обязывающий его работать на господина, по своей собственной воле, но скорее (подобно рабам на американском Юге) он насильственно перевезен из Африки, не по своей воле куплен и продан, а затем приставлен к работе под угрозой плети. В этом вопросе, а также в некоторых иных, касающихся договора, интуиции Роулза - надежный путеводитель. Договорное рабство имеет только один общий элемент с рабством в историческом понимании; действительное рабство пожизненно и таков же срок рабского договора. Можно найти многочисленные примеры людей, продающих себя в рабство [55], но такое самопорабощение не равно добровольному вступлению в гражданское рабство. Гражданский рабский договор отнюдь не создает раба в обычном смысле слова, он создает «раба», который весьма похож на рабочего или наемного работника, если не считать продолжительности его договора. Современные контракционисты, вслед за некоторыми более ранними прецедентами, приравнивают рабский договор к трудовому; гражданский рабский договор представляет собой просто расширенную версию трудового.
Есть в этом тонкая историческая ирония. На американском Юге рабы были освобождены и превращены в наемных рабочих, а сейчас американские контракционисты утверждают, что все рабочие должны иметь возможность стать гражданскими рабами. Но рабовладельческое общество Старого Юга отличается от других обществ, древних и современных, в которых экономическое производство было основано на рабстве (рабы, конечно, также существовали во многих обществах, в которых экономическое производство зависело от других форм труда, в том числе в Британии; о ней я скажу пару слов в главе 5). В Северной Америке рабовладельческое общество было частью более широкого социального порядка, провозглашенного гражданским, возможно, это лучший пример гражданского общества - общества, основанного на договоре. Шесть штатов Старого Юга в промежутке с 1856 по 1860 год приняли закон, который позволял чернокожим стать рабами добровольно [56]. Отцы-основатели Соединенных Штатов, в частности Томас Джефферсон, который владел рабами вплоть до самой смерти, провозгласили принципы, в которых легко узнать постулаты теоретиков общественного договора, особенно формулировку Локка: «каждое человеческое тело», - восклицал Джефферсон - обладает «правом самоуправления. Оно получает это право от природы, вместе с жизнью» [57].
Рабы - это уникальная категория трудящихся, хотя на практике во многих случаях бывает сложно отличить условия существования рабов от условий в других формах несвободного труда вроде крепостного права, пеонажа, договорного, долгового или каторжного труда. Раб отличается от других трудящихся, так как он является законной собственностью господина. Раб перестает быть человеком и становится вещью, res (лат. вещь), предметом потребления, который может быть куплен и продан, как и любой другой предмет собственности. Господин владеет не только трудом, обслуживанием или рабочей силой раба, но и им самим. Так, одно емкое определение раба утверждает, что «его личность - это собственность другого человека, его воля подчинена власти его владельца, а его труд или услуги извлекаются посредством принуждения» [58]. Однако, рабство - это нечто большее, чем превращение людей в собственность. Раб - согласно предельно точной формулировке Орландо Паттерсона - это «социальный мертвец». Раб принужден к «вековому отлучению от церкви», с тем чтобы «он утратил полученное при рождении право быть частью любого законного социального порядка». Раб также был «в общих чертах обесчещен», потому что его социальная экзистенция и ценность полностью зависели от господина [59]. Вряд ли есть необходимость упоминать, что заключая гражданский договор, человек не становится обесчещенным, социально мертвым предметом собственности.
Примечания:
[45] G. W. F. Hegel, Philosophy of Right, tr. T. M. Knox (Oxford, The Clarendon Press, 1952), $71.
Гегель Г. В. Ф. Философия права. - М.: Мысль, 1990. С. 128.
[46] I. Kant, The Philosophy of Law, tr. W. Hastie (Edinburgh, T. and T. Clark, 1887), part first, second section, $19, pp. 102-3.
Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Сочинения в 6 т. Т. 4. Ч.2. - М.: Мысль, 1965. С. 186-187.
[47] Hobbes, Leviathan, ch. XIV, p. 123.
Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т.2. - М.: Мысль, 1991. Гл. XIV. С. 103.
[48] R. H. Coase, ‘The Nature of the Firm’, Economica, IV, 16 (1937), pp. 387, 391.
Коуз Р. Г. Природа фирмы // http://gallery.economicus.ru/cgi-bin/frame_rightn_newlife.pl?type=in&links=./in/coase/works/coase_w1.txt&img=works_small.gif&name=coase
В мире транснациональных корпораций разговор о договоре с предпринимателями охватывает только малую часть организации капиталистического экономического производства. Однако, договорная теория имеет дело, прежде всего, с политическими фикциями. Я не могу обсуждать транснациональное в рамках этого исследования: я только противопоставлю контракционистскому идеалу «договоров на всех уровнях» реальность, в которой в 1982 году прибыль от продаж Exxon составила 97.172 миллиардов долларов (что равно ВНП некоторых стран); взято из M. Kidron and R. Segal, The New State of the World Atlas (New York, Simon and Schuster, 1984), section 30.
[49] C. Lévi-Strauss, The Elementary Structures of Kinship, rev. edn (Boston, Beacon Press, 1969), p. 483.
К. Леви-Стросс, «Элементарные структуры родства».
[50] Там же, p. 61.
[51] J. M. Buchanan, The Limits of Liberty: Between Anarchy and Leviathan (Chicago, University of Chicago Press, 1975), p. 54.
Бьюкенен Дж. Границы свободы. Между анархией и Левиафаном// http://gallery.economicus.ru/cgi-bin/frame_rightn_newlife.pl?type=school&links=./in/buchanan/works/buchanan_w3_0.txt&img=works.jpg&name=pubchoice
[52] Ibid., p. 59.
[53] The section, from which the rest of the quotations are taken, is on pp. 59-60.
[54] A. Baier, ‘Trust and Antitrust’, Ethics 96 (1986), p. 247.
[55] See O. Patterson, Slavery and Social Death: A Comparative Study (Cambridge, MA,.Harvard University Press, 1982), pp. 130-1.
[56] S. Engerman, ‘Some Considerations Relating to Property Rights in Man’, The Journal of Economic History, XXXIII, 1 (1973), p. 44, note 2.
[57] T. Jefferson, Democracy, ed. S. K. Padover (New York, Greenwood Press, 1969), p. 24.
[58] D. B. Davis, The Problem of Slavery in Western Culture (Ithaca, Cornell University Press, 1966), p. 31.
[59] Patterson, Slavery and Social Death, pp. 4, 10.