Про цветы жизни.
В 15 веке у республики Флоренция был один опасный враг: Милан. Как-то раз Милан пошёл на Флоренцию войной. Флорентийцы собрали на оборону города деньги, но силы были неравны. Войска Милана держали осаду, когда их военачальник скоропостижно скончался. И тогда миланцы не менее скоропостижно сняли осаду и вернулись восвояси.
Флорентийцы решили, что это знак: Флоренция - богоизбранный город!
Деньги, собранные на войну, решили потратить на строительство чего-нибудь красивого и нужного городу. За советом обратились к гуманисту Лоренцо Бруни.
А, хочу вам напомнить, на дворе был 15-ый век. Это в 14-ом веке, на заре гуманизма, прогрессивные мыслители говорили, что заботиться надо о собственной душе, дабы приблизиться к миру ангельскому, - а в 15-ом веке, в эпоху раннего Возрождения, мыслили уже по-другому: своя душа - это хорошо, но мало, нужно делиться духовным богатством с другими!
Так вот, вернёмся к нашим флорентийцам. Лорренцо Бруни рассудил так: в богоизбранном городе всё должно быть хорошо. Везде есть бедняки, преступники, брошенные дети... Во Флоренции их быть не должно! Пусть бедняки приносят детей, которых не могут прокормить, куда-то, где о них позаботятся... Где не будет мамы и папы, но будет крыша над головой, заботливые Сёстры, где научат грамоте и обучат ремеслу, которое сможет однажды прокормить сироту, а затем и его семью. Так появился Воспитательный дом для брошенных детей, работа великого зодчего и скульптора Филиппо Брунеллески. С этого первого в истории детдома и началась ренессансная архитектура.
Мне кажется, это очень важно: деньги, собранные на войну, были потрачены на заботу о сиротах; архитектура Нового времени началась с милосердия.
К сожалению, в современной России появление в городе Воспитательного дома назвали бы "ухудшением статистики". Есть детдом, значит, есть сироты. Наша бюрократическая логика гласит: нет решения - нет проблемы. Если детдома нет, значит, и сирот нет. Если детдомов мало (хотя в каждом из них по 150 воспитанников), статистика хорошая, если много (хотя в каждом воспитанников по 20-30), - плохая. Поэтому прижившаяся в Европе система детдомов семейного типа у нас едва ли осуществима. Поэтому благополучных среди выпускников казённых домов крайне мало. Поэтому маленькие детские дома расформировывают, распихивая детей по "домам-монстрам", разлучая с братьями и сёстрами. Зато статистика улучшается.
______________
Я думаю так. Дети рождаются мудрыми. Они знают всё. Они пребывают в том абсолютном Вселенском Потоке, который для большинства со временем лишь сужается. Дети знают и понимают, а потом забывают. За ненадобностью. Задача родителей - с самого начала смотреть на них, как на бесценную ношу, которую нужно нести максимально бережно. Я не знаю, с чем это сравнить...
Наполненный сосуд? Его надо нести бережно, чтобы не разбить и не расплескать. Его не нужно раскрашивать, не нужно выливать его содержимое и наполнять его чем-то иным, что вам кажется более приемлемым. Его нужно просто беречь.
Паззл? Его надо собрать. Не потеряв ни одной детальки, не затерев изображение.
Произведение искусства? Его надо беречь. Не перекрашивать и не подвергать стрессам, от которых краска потускнеет и облупится.
Картина Сальвадора Дали заслуга коллекционера ровно настолько, насколько она сохранна. В наибольшей части это заслуга художника. Ребёнок не собственность родителя, ибо самое ценное в нём - душа, а она намного старше тела и создана не в этом мире, а намного выше. Родитель может гордиться тем, что помог ребёнку раскрыть его таланты, но не тем, что создал его таким, какой он есть сейчас.
Меня глубоко задела история с дочерью питерских войнистов Мамой Ненаглядной. Отношение к ребёнку как к собственности, как к арт-объекту, недопущение мысли о том, что он выберет путь, отличный от твоего... Антисанитария с первых дней жизни, участие беременной женщины, у которой уже есть маленький сын, в акциях, в результате которых её гарантированно задержут, - для того, чтобы посмеяться над "ментами", которые будут вынуждены отпустить её. Это отвратительно, эгоистично и бесчеловечно.
___________
...Солнечные лучи лились в окно, расцвечивая стены, и плясали в кроватях, где лежали близнецы.
- Пожалуйста, сдвиньтесь немного. Вы светите мне в глаза, - сказал Джон громко.
- Прости, но это невозможно, - ответил один луч. - Нам ведь надо обежать всю комнату. Так заведено испокон веков. Мы
движемся весь день с востока на запад, и эта комната как раз у нас на пути. Советую тебе зажмуриться, и я как бы исчезну.
Золотистый столп лучей наискось падал в комнату. Он двигался
довольно быстро, вняв, без сомнения, просьбе Джона.
- Какие вы нежные и теплые. Я так вас люблю, - сказала Барбара, стараясь поймать в кулачок хотя бы один луч.
- Милая девочка, - ответили лучи и стали гладить ее щечки. - Тебе нравится, как мы ласкаем тебя? -- видно, им приятно,
когда их любят.
- Очень! - вздохнула с наслаждением Барбара.
- Слова! Слова! Слова! Я нигде не слышал столько слов, как в доме N 17 по Вишневой улице. В этой комнате всегда кто-то
болтает, - проверещал в окне чей-то голос. Джон с Барбарой повернули головы. Это был Скворец, живший на верху дымоходной трубы.
<...>
Скворец с подоконника перелетел на шишечку кроватки, где лежала Барбара, и сказал тихим, вкрадчивым голосом:
- Есть сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки, Барбара?
Барбара села, держась за кроватку.
- Вот тебе половинка овсяного печенья, - протянула она в кулачке угощенье.
Скворец мгновенно вспорхнул с кровати, схватил кусочек печенья, вернулся на подоконник и стал быстро-быстро клевать.
- А где твое спасибо? - укорила Скворца Мэри Поппинс, но печенье было такое вкусное, что Скворец никого и ничего не
слышал. - А спасибо где? - громче повторила Мэри Поппинс.
- Что такое? Ах, дорогуша, занимайтесь своим делом. У меня нет времени на всякие церемонии. - И он склюнул последнюю крошку.
В комнате воцарилась тишина. Джон, нежась в солнечных лучах, схватил свою голенькую ножку, сунул пальцы в рот, где уже белел первый зубик, и стал водить ими по губам.
- Что с тобой? Зачем это? - засмеялась Барбара. - Сейчас тобой никто не любуется.
- Знаю, - ответил Джон, ведя ножкой по губам, точно играл на губной гармошке, - но надо практиковаться. Взрослые от
этого балдеют. Ты обратила внимание, тетушка Флосси увидела вчера этот фокус и чуть с ума не сошла. Столько глупостей
наговорила - я и птенчик, и умничка, и золотце - словом, седьмое чудо света. Слыхала что-нибудь подобное? - Джон
выпустил изо рта ножку и захохотал, вспомнив тетушку Флосси.
- Мои штучки ей тоже нравятся, - без тени хвастовства заметила Барбара. - Я начну снимать и надевать пинетки, а она
мне - ты такая сладенькая, я тебя сейчас съем, смешно, да? Если я говорю, что съем, значит, и правда съем, например,
яблоко или печенье. А у взрослых ничего не поймешь. Говорят одно - делают другое. Как ты думаешь, она понарошку хочет меня съесть?
- Конечно, понарошку. Это они так шутят. Мне никогда не понять взрослых. Они все-таки очень глупые. Даже и Джейн с
Майклом не всегда умными назовешь.
- Да, - согласилась Барбара, сосредоточенно стаскивая пинетки.
- Например, они никогда не понимают, о чем мы говорим. Но самое страшное, они вообще не понимают ничей язык. Я сам
слышал, как Джейн сказала: вот бы понять, что говорит ветер.
- И я удивляюсь на Майкла. Только и слышишь: "Ах, как поет скворец - ти-ви, ти-ви!" Да разве скворец поет? Он просто
говорит, как мы с тобой. А уж от мамы с папой, конечно, и ожидать нечего. Они просто ничегошеньки не понимают. Но Джейн с Майклом, кажется, должны бы понимать...
- А они раньше и понимали, - вмешалась Мэри Поппинс, складывая стопкой ночные сорочки Джейн.
- Что? - воскликнули близнецы. - Понимали язык скворца и ветра?
- Да, и язык деревьев, солнечных лучей, звезд.
- Но как они могли разучиться? - Джон наморщил лобик, силясь постичь причину такого несчастья.
- Ты хочешь знать? - проверещал Скворец таким тоном, точно хотел сказать: а я знаю, как.
- Выросли и забыли, - объяснила Мэри Поппинс. - Барбара, надень, пожалуйста, пинетки.
- Глупая причина, - сказал Джон, сердито на нее глядя.
- Может, и глупая, но это факт, -- Мэри Поппинс нагнулась к Барбаре и крепко-накрепко завязала пинетки.
- А Джейн с Майклом и правда глупые, - продолжал Джон. - Вот я вырасту и ни за что не забуду.
- И я тоже, - Барбара сунула палец в рот и стала, причмокивая, сосать.
- Забудете, - отрезала Мэри Поппинс.
Близнецы сели в постельках и уставились на нее.
- Ха! - презрительно воскликнул Скворец. - Вы только взгляните на них! Ишь, вундеркинды выискались! Бывают, конечно,
чудеса. Но на этот раз никакого чуда не будет. Вы тоже все забудете, как Джейн с Майклом.
- Никогда! - воскликнули близнецы в один голос и взглянули на Скворца так, словно хотели его убить: очень он их расстроил.
- А я говорю, что забудете, - рассмеялся Скворец. - Впрочем, вы в этом не виноваты, - прибавил он, смягчившись. - Забудете, потому что выбора у вас нет. Не было еще на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, ее. - И Скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.
- А почему она помнит, а мы забудем? -- спросил Джон.
- Ишь, что захотели! Она не такая, как все. Она - Великое исключение. Вам с ней не равняться, - усмехнулся Скворец.
<...>
Солнечный столп продолжал скользить по комнате, волоча за собой золотистый шлейф. За окном подул легкий ветер и стал
нежно шептаться с вишнями на улице.
- Слышите, что говорит ветер? - спросил Джон, склонив набок голову. - Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем
и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
- Слышать, конечно, будете, - ответила Мэри Поппинс. - Но понимать - нет.
Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слезы.
- Это непоправимо. Так устроен мир, - взывала к их разуму Мэри Поппинс.
<...>
А Джон и Барбара, лежа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг
отворилась дверь и вошла миссис Банкс.
- Мне послышалось, что дети плачут? - сказала она и подбежала к кроваткам. - Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?
- Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, - говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на
Скворца.
- Ну конечно, зубки, - поспешила согласиться миссис Банкс.
- Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них все самое важное, - голосил Джон, катаясь по кровати.
- И я тоже, - рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.
- Бедненькие мои, славненькие. Все, все будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, - успокаивала близнецов
миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.
- Ты ничего не понимаешь! - еще сильнее вопил Джон. - Мне не нужны твои зубки!
- Никогда, никогда ничего хорошего не будет, - плакала в подушку Барбара.
- Да, да, все будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, - нежно ворковала миссис Банкс.
За окном послышался легкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.
Миссис Банкс ласково гладила близнецов - то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала, утешить даже в самом большом горе.
И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не ее вина,
что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И все потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму - лег на
спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.
- Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик! - восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как
будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.
Тогда и Барбара - пусть и ее похвалят - оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.
- Ах ты мое сокровище! - воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.
- Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Все, все хорошо, - сказала миссис Банкс, точно
пропела строчку колыбельной. - И зубки все вырастут, - прибавила она.
- Да, мадам, - вежливо ответила Мэри Поппинс.
Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.
В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.
- Простите, ради Бога, мою неучтивость! - воскликнул он сквозь смех. - Но я правда, правда не могу удержаться. Какая
сцена! Боже, какая сцена!
Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:
- Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! - он кивнул головой в сторону Скворца. - Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.
Мэри Поппинс ничего не сказала, только улыбнулась загадочной, понимающей улыбкой.
- И я не забуду, - сказала Барбара. - Никогда!
- Нет, вы только послушайте их, сохрани, Господи, мои маховые перья, - просвистел за окном Скворец, прижал крылья к
бокам и опять давай смеяться. - Как будто это от них зависит! Вот умора! Еще месяц-два, ну от силы три, и они забудут даже, как меня звать, глупые кукушонки. Глупые, желторотые, бесперые кукушата. Ха! Ха! Ха! - И Скворец расправил свои крапчатые крылья и улетел...
Прошло немного времени, у близнецов появились зубки, как тому положено, и весь дом отпраздновал их первый день рождения.
На утро после торжества Скворец, только вернувшийся в дом N 17 по Вишневой улице с далеких Бермуд, сел по обыкновению на подоконник.
- Привет! Привет! Привет! Вот мы и вернулись, - весело насвистывал он. - Ну как вы, дорогуша? - не очень почтительно
обратился он к Мэри Поппинс, склонив голову набок и глядя на нее ясным, блестящим глазом.
- В вашем приветствии никто не нуждается, - вскинула голову Мэри Поппинс.
- Узнаю старушку. Ни капельки не изменилась! А как наши кукушата? - Скворец взглянул на постельку Барбары. - Ну,
Барбарина, есть ли сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки?
- Ба-ля, ба-ля, ба-ля, - пролепетала Барбара, уписывая овсяное печенье.
Скворец, слегка удивившись, прыгнул на шишечку кровати.
- Я спрашиваю, - отчетливо произнес он, - есть ли что-нибудь вкусненькое для скворушки?
- Бу-лю, бу-лю, бу-лю, - пролепетала Барбара, глянула на потолок и проглотила последнюю крошку.
Скворец уставился на нее блестящими глазками.
- Ха! - вдруг воскликнул он и вопросительно взглянул на Мэри Поппинс. Она ответила ему долгим говорящим взглядом.
Скворец порхнул на кровать Джона. Джон крепко прижимал к себе белую кудрявую овечку.
- Как меня зовут? Как меня зовут? Как меня зовут? - пронзительно закричал Скворец, чувствуя какое-то беспокойство.
- Бе-бе-бе, - сказал Джон, открыл рот и ухватил зубками ногу овечки.
Тряхнув головой, Скворец отвернулся.
- Значит, свершилось, -- тихо сказал он Мэри Поппинс.
Памела Треверс, "Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы"
Флорентийцы решили, что это знак: Флоренция - богоизбранный город!
Деньги, собранные на войну, решили потратить на строительство чего-нибудь красивого и нужного городу. За советом обратились к гуманисту Лоренцо Бруни.
А, хочу вам напомнить, на дворе был 15-ый век. Это в 14-ом веке, на заре гуманизма, прогрессивные мыслители говорили, что заботиться надо о собственной душе, дабы приблизиться к миру ангельскому, - а в 15-ом веке, в эпоху раннего Возрождения, мыслили уже по-другому: своя душа - это хорошо, но мало, нужно делиться духовным богатством с другими!
Так вот, вернёмся к нашим флорентийцам. Лорренцо Бруни рассудил так: в богоизбранном городе всё должно быть хорошо. Везде есть бедняки, преступники, брошенные дети... Во Флоренции их быть не должно! Пусть бедняки приносят детей, которых не могут прокормить, куда-то, где о них позаботятся... Где не будет мамы и папы, но будет крыша над головой, заботливые Сёстры, где научат грамоте и обучат ремеслу, которое сможет однажды прокормить сироту, а затем и его семью. Так появился Воспитательный дом для брошенных детей, работа великого зодчего и скульптора Филиппо Брунеллески. С этого первого в истории детдома и началась ренессансная архитектура.
Мне кажется, это очень важно: деньги, собранные на войну, были потрачены на заботу о сиротах; архитектура Нового времени началась с милосердия.
К сожалению, в современной России появление в городе Воспитательного дома назвали бы "ухудшением статистики". Есть детдом, значит, есть сироты. Наша бюрократическая логика гласит: нет решения - нет проблемы. Если детдома нет, значит, и сирот нет. Если детдомов мало (хотя в каждом из них по 150 воспитанников), статистика хорошая, если много (хотя в каждом воспитанников по 20-30), - плохая. Поэтому прижившаяся в Европе система детдомов семейного типа у нас едва ли осуществима. Поэтому благополучных среди выпускников казённых домов крайне мало. Поэтому маленькие детские дома расформировывают, распихивая детей по "домам-монстрам", разлучая с братьями и сёстрами. Зато статистика улучшается.
______________
Я думаю так. Дети рождаются мудрыми. Они знают всё. Они пребывают в том абсолютном Вселенском Потоке, который для большинства со временем лишь сужается. Дети знают и понимают, а потом забывают. За ненадобностью. Задача родителей - с самого начала смотреть на них, как на бесценную ношу, которую нужно нести максимально бережно. Я не знаю, с чем это сравнить...
Наполненный сосуд? Его надо нести бережно, чтобы не разбить и не расплескать. Его не нужно раскрашивать, не нужно выливать его содержимое и наполнять его чем-то иным, что вам кажется более приемлемым. Его нужно просто беречь.
Паззл? Его надо собрать. Не потеряв ни одной детальки, не затерев изображение.
Произведение искусства? Его надо беречь. Не перекрашивать и не подвергать стрессам, от которых краска потускнеет и облупится.
Картина Сальвадора Дали заслуга коллекционера ровно настолько, насколько она сохранна. В наибольшей части это заслуга художника. Ребёнок не собственность родителя, ибо самое ценное в нём - душа, а она намного старше тела и создана не в этом мире, а намного выше. Родитель может гордиться тем, что помог ребёнку раскрыть его таланты, но не тем, что создал его таким, какой он есть сейчас.
Меня глубоко задела история с дочерью питерских войнистов Мамой Ненаглядной. Отношение к ребёнку как к собственности, как к арт-объекту, недопущение мысли о том, что он выберет путь, отличный от твоего... Антисанитария с первых дней жизни, участие беременной женщины, у которой уже есть маленький сын, в акциях, в результате которых её гарантированно задержут, - для того, чтобы посмеяться над "ментами", которые будут вынуждены отпустить её. Это отвратительно, эгоистично и бесчеловечно.
___________
...Солнечные лучи лились в окно, расцвечивая стены, и плясали в кроватях, где лежали близнецы.
- Пожалуйста, сдвиньтесь немного. Вы светите мне в глаза, - сказал Джон громко.
- Прости, но это невозможно, - ответил один луч. - Нам ведь надо обежать всю комнату. Так заведено испокон веков. Мы
движемся весь день с востока на запад, и эта комната как раз у нас на пути. Советую тебе зажмуриться, и я как бы исчезну.
Золотистый столп лучей наискось падал в комнату. Он двигался
довольно быстро, вняв, без сомнения, просьбе Джона.
- Какие вы нежные и теплые. Я так вас люблю, - сказала Барбара, стараясь поймать в кулачок хотя бы один луч.
- Милая девочка, - ответили лучи и стали гладить ее щечки. - Тебе нравится, как мы ласкаем тебя? -- видно, им приятно,
когда их любят.
- Очень! - вздохнула с наслаждением Барбара.
- Слова! Слова! Слова! Я нигде не слышал столько слов, как в доме N 17 по Вишневой улице. В этой комнате всегда кто-то
болтает, - проверещал в окне чей-то голос. Джон с Барбарой повернули головы. Это был Скворец, живший на верху дымоходной трубы.
<...>
Скворец с подоконника перелетел на шишечку кроватки, где лежала Барбара, и сказал тихим, вкрадчивым голосом:
- Есть сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки, Барбара?
Барбара села, держась за кроватку.
- Вот тебе половинка овсяного печенья, - протянула она в кулачке угощенье.
Скворец мгновенно вспорхнул с кровати, схватил кусочек печенья, вернулся на подоконник и стал быстро-быстро клевать.
- А где твое спасибо? - укорила Скворца Мэри Поппинс, но печенье было такое вкусное, что Скворец никого и ничего не
слышал. - А спасибо где? - громче повторила Мэри Поппинс.
- Что такое? Ах, дорогуша, занимайтесь своим делом. У меня нет времени на всякие церемонии. - И он склюнул последнюю крошку.
В комнате воцарилась тишина. Джон, нежась в солнечных лучах, схватил свою голенькую ножку, сунул пальцы в рот, где уже белел первый зубик, и стал водить ими по губам.
- Что с тобой? Зачем это? - засмеялась Барбара. - Сейчас тобой никто не любуется.
- Знаю, - ответил Джон, ведя ножкой по губам, точно играл на губной гармошке, - но надо практиковаться. Взрослые от
этого балдеют. Ты обратила внимание, тетушка Флосси увидела вчера этот фокус и чуть с ума не сошла. Столько глупостей
наговорила - я и птенчик, и умничка, и золотце - словом, седьмое чудо света. Слыхала что-нибудь подобное? - Джон
выпустил изо рта ножку и захохотал, вспомнив тетушку Флосси.
- Мои штучки ей тоже нравятся, - без тени хвастовства заметила Барбара. - Я начну снимать и надевать пинетки, а она
мне - ты такая сладенькая, я тебя сейчас съем, смешно, да? Если я говорю, что съем, значит, и правда съем, например,
яблоко или печенье. А у взрослых ничего не поймешь. Говорят одно - делают другое. Как ты думаешь, она понарошку хочет меня съесть?
- Конечно, понарошку. Это они так шутят. Мне никогда не понять взрослых. Они все-таки очень глупые. Даже и Джейн с
Майклом не всегда умными назовешь.
- Да, - согласилась Барбара, сосредоточенно стаскивая пинетки.
- Например, они никогда не понимают, о чем мы говорим. Но самое страшное, они вообще не понимают ничей язык. Я сам
слышал, как Джейн сказала: вот бы понять, что говорит ветер.
- И я удивляюсь на Майкла. Только и слышишь: "Ах, как поет скворец - ти-ви, ти-ви!" Да разве скворец поет? Он просто
говорит, как мы с тобой. А уж от мамы с папой, конечно, и ожидать нечего. Они просто ничегошеньки не понимают. Но Джейн с Майклом, кажется, должны бы понимать...
- А они раньше и понимали, - вмешалась Мэри Поппинс, складывая стопкой ночные сорочки Джейн.
- Что? - воскликнули близнецы. - Понимали язык скворца и ветра?
- Да, и язык деревьев, солнечных лучей, звезд.
- Но как они могли разучиться? - Джон наморщил лобик, силясь постичь причину такого несчастья.
- Ты хочешь знать? - проверещал Скворец таким тоном, точно хотел сказать: а я знаю, как.
- Выросли и забыли, - объяснила Мэри Поппинс. - Барбара, надень, пожалуйста, пинетки.
- Глупая причина, - сказал Джон, сердито на нее глядя.
- Может, и глупая, но это факт, -- Мэри Поппинс нагнулась к Барбаре и крепко-накрепко завязала пинетки.
- А Джейн с Майклом и правда глупые, - продолжал Джон. - Вот я вырасту и ни за что не забуду.
- И я тоже, - Барбара сунула палец в рот и стала, причмокивая, сосать.
- Забудете, - отрезала Мэри Поппинс.
Близнецы сели в постельках и уставились на нее.
- Ха! - презрительно воскликнул Скворец. - Вы только взгляните на них! Ишь, вундеркинды выискались! Бывают, конечно,
чудеса. Но на этот раз никакого чуда не будет. Вы тоже все забудете, как Джейн с Майклом.
- Никогда! - воскликнули близнецы в один голос и взглянули на Скворца так, словно хотели его убить: очень он их расстроил.
- А я говорю, что забудете, - рассмеялся Скворец. - Впрочем, вы в этом не виноваты, - прибавил он, смягчившись. - Забудете, потому что выбора у вас нет. Не было еще на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, ее. - И Скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.
- А почему она помнит, а мы забудем? -- спросил Джон.
- Ишь, что захотели! Она не такая, как все. Она - Великое исключение. Вам с ней не равняться, - усмехнулся Скворец.
<...>
Солнечный столп продолжал скользить по комнате, волоча за собой золотистый шлейф. За окном подул легкий ветер и стал
нежно шептаться с вишнями на улице.
- Слышите, что говорит ветер? - спросил Джон, склонив набок голову. - Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем
и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
- Слышать, конечно, будете, - ответила Мэри Поппинс. - Но понимать - нет.
Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слезы.
- Это непоправимо. Так устроен мир, - взывала к их разуму Мэри Поппинс.
<...>
А Джон и Барбара, лежа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг
отворилась дверь и вошла миссис Банкс.
- Мне послышалось, что дети плачут? - сказала она и подбежала к кроваткам. - Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?
- Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, - говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на
Скворца.
- Ну конечно, зубки, - поспешила согласиться миссис Банкс.
- Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них все самое важное, - голосил Джон, катаясь по кровати.
- И я тоже, - рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.
- Бедненькие мои, славненькие. Все, все будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, - успокаивала близнецов
миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.
- Ты ничего не понимаешь! - еще сильнее вопил Джон. - Мне не нужны твои зубки!
- Никогда, никогда ничего хорошего не будет, - плакала в подушку Барбара.
- Да, да, все будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, - нежно ворковала миссис Банкс.
За окном послышался легкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.
Миссис Банкс ласково гладила близнецов - то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала, утешить даже в самом большом горе.
И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не ее вина,
что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И все потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму - лег на
спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.
- Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик! - восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как
будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.
Тогда и Барбара - пусть и ее похвалят - оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.
- Ах ты мое сокровище! - воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.
- Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Все, все хорошо, - сказала миссис Банкс, точно
пропела строчку колыбельной. - И зубки все вырастут, - прибавила она.
- Да, мадам, - вежливо ответила Мэри Поппинс.
Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.
В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.
- Простите, ради Бога, мою неучтивость! - воскликнул он сквозь смех. - Но я правда, правда не могу удержаться. Какая
сцена! Боже, какая сцена!
Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:
- Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! - он кивнул головой в сторону Скворца. - Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.
Мэри Поппинс ничего не сказала, только улыбнулась загадочной, понимающей улыбкой.
- И я не забуду, - сказала Барбара. - Никогда!
- Нет, вы только послушайте их, сохрани, Господи, мои маховые перья, - просвистел за окном Скворец, прижал крылья к
бокам и опять давай смеяться. - Как будто это от них зависит! Вот умора! Еще месяц-два, ну от силы три, и они забудут даже, как меня звать, глупые кукушонки. Глупые, желторотые, бесперые кукушата. Ха! Ха! Ха! - И Скворец расправил свои крапчатые крылья и улетел...
Прошло немного времени, у близнецов появились зубки, как тому положено, и весь дом отпраздновал их первый день рождения.
На утро после торжества Скворец, только вернувшийся в дом N 17 по Вишневой улице с далеких Бермуд, сел по обыкновению на подоконник.
- Привет! Привет! Привет! Вот мы и вернулись, - весело насвистывал он. - Ну как вы, дорогуша? - не очень почтительно
обратился он к Мэри Поппинс, склонив голову набок и глядя на нее ясным, блестящим глазом.
- В вашем приветствии никто не нуждается, - вскинула голову Мэри Поппинс.
- Узнаю старушку. Ни капельки не изменилась! А как наши кукушата? - Скворец взглянул на постельку Барбары. - Ну,
Барбарина, есть ли сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки?
- Ба-ля, ба-ля, ба-ля, - пролепетала Барбара, уписывая овсяное печенье.
Скворец, слегка удивившись, прыгнул на шишечку кровати.
- Я спрашиваю, - отчетливо произнес он, - есть ли что-нибудь вкусненькое для скворушки?
- Бу-лю, бу-лю, бу-лю, - пролепетала Барбара, глянула на потолок и проглотила последнюю крошку.
Скворец уставился на нее блестящими глазками.
- Ха! - вдруг воскликнул он и вопросительно взглянул на Мэри Поппинс. Она ответила ему долгим говорящим взглядом.
Скворец порхнул на кровать Джона. Джон крепко прижимал к себе белую кудрявую овечку.
- Как меня зовут? Как меня зовут? Как меня зовут? - пронзительно закричал Скворец, чувствуя какое-то беспокойство.
- Бе-бе-бе, - сказал Джон, открыл рот и ухватил зубками ногу овечки.
Тряхнув головой, Скворец отвернулся.
- Значит, свершилось, -- тихо сказал он Мэри Поппинс.
Памела Треверс, "Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы"