Рассказ. Не смешной. Основ не потрясает. Вторая половина
первая половина - тут http://fimka-sobak.livejournal.com/38425.html
Туалет в клубе был общим, как в пивном ресторане - множество кабинок и коридорчик, наполненный нарочито громкой музыкой. Алексей пустил воду в раковину и долго умывался холодной водой, глядя на себя в зеркало, как на незнакомого, но отчего-то припоминаемого человека. Когда он наклонился смочить еще и волосы, прямо позади него вдруг сказали: «Жарко тут, правда?» - голосом, от которого он вздрогнул и едва не ударился головой об кран. Он выпрямился и увидел в зеркале Риту. Она стояла прямо позади него и смотрела вопросительно и серьезно. Он представил, как разворачивается, обнимает ее, и… Ему стало неловко от ясности, от желанности этой картины, и он пробормотал, нервно разглаживая длинные влажные волосы: «Да, душно… На воздух бы!» Рита слегка улыбнулась и сделала шаг мимо него, к раковине. Она была так близко, что он чувствовал ее запах- какой-то травяной, одуряющий, словно июньский луг. Она открыла воду и стала мыть руки, будто ни в чем не бывало, и вдруг с заговорщицкой хитринкой поглядела на него через зеркало.
- Хотите, я вам город покажу, - сказала она совсем не с вопросительной интонацией.
- Очень хочу, - сказал Алексей, и сердце у него заколотилось так, что он успел подумать: вот будет смешно, если в 35 лет его хватит инфаркт...
- Бежим? - спросила она тихонько, и стала совсем похожа на веселого бесенка.
- Бежим, - выдохнул он и улыбнулся.
- Пока вы умывались, я слышала, как они прошли наверх, - сказала она.
Она не затрудняла себя лишними пояснениями и полунамеками, и это тоже ему очень нравилось. Бесшумно хихикая, как старшеклассники, сбегающие с уроков, они выскользнули на улицу и тут же нырнули в темную подворотню, где захохотали уже в голос, шалея от собственной выходки и чувствуя, как уходит в ночной воздух напряжение, словно скопившийся электрический разряд.
- Погодите, - потом все же сказала Рита, - я напишу Лучезарному нашему… в смысле, Михаилу - смску. А то еще испугаются за вас, бросятся в погоню…
Алексей подумал немного, не стоит ли и ему кому-нибудь что-нибудь написать… И выключил в кармане телефон.
Неизвестно, сколько часов бродили они по городу, оказываясь в самых разных местах. Они сидели на каких-то парапетах, и пили пиво из одной бутылки на лужайке, в большом не то сквере, не то парке над каким-то озером, глядя на звезды, и разговаривали почему-то о батьке Махно. Стояли на мосту через глубокий овраг, спускавшийся к реке, за которой тоже лежал город; по словам Риты, ветер здесь дул всегда в одну и ту же сторону, так, что если развернуться лицом к городу за рекой, ночью можно воображать себя капитаном, ведущим шхуну в порт из темной мглы... Держась за перила, они вытягивались в струнку, и хохотали, и Алексей принимался горланить какую-то пиратскую песню - а она, смеясь, повторяла: «Тише, тише!» - и прикладывала прохладные пальцы к его губам. Он поцеловал эти пальцы, а затем ладонь, и она перестала смеяться, и погладила его по волосам, словно удивляясь ощущению от этого прикосновения, и лицо ее, это сияющее в темноте лицо приблизилось, и, казалось, он видел, как в ее зрачках светятся мягкие, огромные теплые свечи…
…Весь дрожа, словно все это с ним впервые, и сам смеясь такому чувству, он, наконец, отстранился, не выпуская ее маленьких ладоней из своих, и сказал, не узнавая своего голоса:
- Идем… Ветер; не стоит здесь так долго стоять…
... И они шли дальше, держась за руки и уже не смеясь, наполненные чем-то очень особенным и давно позабытым; и вдруг он рассказал ей все: как больше не видит в своей музыке смысла, и как ему ненавистна любая бессмыслица, и про своего демона-вопрос... Она грустно, сочувственно улыбнулась, и не стала его уверять, что он прекрасный музыкант; а вместо этого сказала:
- Я-то думала, только в моей профессии так бывает - одно и то же, одно и то же, заколдованный круг…
- Ты же можешь все бросить и заняться чем-то другим, - усмехнулся он.
- Ты тоже, - лукаво сказала она, а потом вдруг рассказала анекдот:
- Похоронная процессия, хоронят полуживого еврея. К гробу подходит его друг и спрашивает: «Хаим! Что здесь происходит?» - «Меня хоронят, Моня!» - «Так ты ж еще живой!» - «А!.. Кого это здесь интересует!»
- Точно, точно! - воскликнул он, радостно хохотнув, и вспомнил вдруг менеджера, и группу, и всех ребят, и жену… - «Кого это здесь интересует», - повторил он сам себе. - Слушай, отчего теперь перестали рассказывать анекдоты? Контакты эти, башорги дурацкие - а анекдотов нет…
- …хотя евреи никуда не делись, - сказала она со смехом.
- Но подожди, - не унимался он, - тебе же проще простого должно быть все это! Давай так: что ты умеешь? Неужели ты всю жизнь… только проекты эти, и ничего другого не делала?
Она фыркнула:
- В том-то и дело, что особо-то и ничего!.. Ничего, что могло бы меня прокормить, - и отвела глаза, будто затеяла его подразнить, только вот в чем - непонятно.
А Алексею вдруг страшно захотелось понять, докопаться до сути. Ему почему-то казалось, что это важно:
- Тогда так: что ты любишь? Может, в этом ключ?..
Она посмотрела на него мягкими серьезными глазами, словно он не вопрос ей задал, а в любви признался… Коротко рассмеялась, пожала плечами.
- Честно? Люблю бродить вот так, как сегодня. Люблю, когда вокруг меня люди творят, создают что-то, от чего потом народ бесится, как сегодня в клубе… А я просто люблю сидеть и смотреть, как это создается. Вот, так. Глупо, правда?
- Что ты! - с жаром воскликнул он. - Совсем нет!.. Совсем!
Так они говорили и говорили, и беседа их сама была словно музыка. Партия для двоих; когда один начинает, а другой вторит, и вместе они не видят и не слышат больше ничего вокруг, и нет для них на свете ничего прекрасней… А их сцепленные руки словно вели свою партитуру, сплетая пальцы, осторожно поглаживая и изучая, договаривая то, что нельзя сказать словом.
А потом пошел дождь, и они укрылись в кафе, где круглосуточно подавали пиццу, суши, кофе и пиво. Заметив, как он замялся у входа, она дернула его за руку, словно строптивая девчонка, подначивающая на проделку.
- Хватит тебе, пошли! В три часа ночи, в нашем городе - да если тебя кто и узнает, решит, что допился до чертей, и только…
Они сели в самый темный уголок и вдруг обнаружили, что зверски голодны, и, не чинясь, ели пиццу руками, запивая ледяным пивом, и Рита уронила изнеженный в сыре помидор себе на джинсы, и почему-то это казалось очень смешно… Потом они стояли посреди затихшего города, слушая, как стекают по листве и падают на землю редкие капли. Алексей, вдыхая сырой воздух, будто дым первой сигареты, сказал:
- Не знал, что остались города, где по ночам так тихо. Круто, что они остались…
- Потому я сюда и вернулась, - сказала Рита.
- Из Москвы?
- Откуда же теперь еще возвращаются…
Она замолчала, вдруг ставши задумчивой, а потом сказала тихо:
- Пора идти. Ночь скоро кончится.
Он ласково сжал ее руку, заглядывая в лицо и чувствуя, как внутри него разворачивается и закипает что-то, перед чем неважны никакие слова.
- Что?.. Не любишь встречать рассвет?
- Люблю. Но только когда проснусь перед его приходом… Ненавижу смотреть, как кончается ночь, если проживешь ее без сна. Рассветом не должно что-то заканчиваться. Он больше подходит для начала.
Алексею чудилось, что сердце у него колотится уже не только в груди, а и в горле, и даже в пятках. Не помня себя, он потянулся к Рите, обнимая ее всю, удивляясь опять, какая она маленькая и как она прекрасна.
- Тебя ждут? - хрипло спросил он, дыша дурманящим запахом ее волос.
- Сегодня - нет, - почти прошептала она.
- Ты замужем, - сказал он и сам удивился, насколько ему, обычно в таких вещах щепетильному, на это плевать.
- А ты - женат, - сказала она чуть насмешливо.
Он уже целовал ее шею, как пьяный, не видя и не слыша ничего вокруг. Если бы в ту минуту начался артиллерийский обстрел, он бы вряд ли заметил. Она приникла к нему, растворяясь, а потом отстранилась и сказала, заглядывая в самые зрачки:
- Идем со мной.
У него перехватило дыхание.
- У тебя будет время поспать. Немного. Обещаю.
В другое время, с кем угодно другим это показалось бы ему смешным и даже стыдным - бежать в какую-то гостиницу чуть ли не бегом, как первокурсники, опьяненные возможностью первого соития и дрожащие от страха, что все сорвется, придут родители или что кто-нибудь опозорится… Видимо, здешний портье привык и не к такому; он как будто специально мучительно долго переписывал Ритин паспорт в карточку гостя и в какой-то гроссбух - Алексей с удовольствием вышиб бы ему зубы этим самым гроссбухом… Но вот наконец дверь номера за ними закрылась, он подхватил Риту уже всю, без остатка - и упал в сладкую, горячую и бездонную тьму.
…разбудил его телефонный звонок. Спросонок он пошарил рукой рядом с подушкой, там, где обычно оставлял телефон на ночь - и ничего не нашел, и открыл глаза.
Он был не из тех, чьи первые мысли после пробуждения - это где он и как он здесь очутился. Он столько лет засыпал и просыпался в таких местах, что давно привык держать реальность на короткой привязи.
Риты рядом не было, но откуда-то слышался ее голос - кажется, она говорила по телефону в ванной. Он сел на кровати, посмотрел на кучу брошенной одежды, на часы, висящие над телевизором - они замерли на половине шестого, - и подумал, что надо бы отыскать мобильник… Потянулся всем телом и окончательно понял, что вчерашнее чувство удивительного равновесия никуда не исчезло; словно до самой макушки он был налит горячей, волшебной праной. Что все хорошо, правильно и впредь должно быть только так.
Вошла Рита, помахивая телефоном в руке, и улыбнулась. Волосы у нее были мокры, лицо без косметики несло печать какой-то счастливой усталости, а вся маленькая ладная фигурка завернута в старое гостиничное полотенце.
Никакой утренней неловкости не было. О том, что хорошо бы сейчас побыстрей остаться одному, стряхнуть с себя эту ночь, и речи не шло. Он встал, чувствуя себя только что сотворенным человеком, и подошел к своей только что сотворенной женщине. Никто из них не произнес ни слова. Он медленно, как-то даже торжественно поцеловал ее, высвобождая из полотенца… А она смешливо зафыркала:
- Правильно-правильно, полотенце нам дали одно! Иди в душ, живо.
Он весело засмеялся, слегка боднул ее лбом и пошел, куда послали.
И, стоя под горячими жесткими струями, закрыв глаза, услышал, как зашелестела шторка и маленькие узкие ступни шагнули к нему. Она обнимала его осторожными умными руками, гладила все смелей и слаще. А говорила совсем другие вещи:
- Лучезарный наш звонил. Михаил то есть, директор клуба который… Спрашивал, не съели ли нас местные орки. Просил передать - твои спрашивают, когда тебя ждать.
- А сколько сейчас времени?
- Десятый час.
- Класс! Так мало…
- Тебе надо поспать еще… Тебе же второй концерт играть сегодня. И… какие-то встречи, наверняка.
- Все уже сделано вчера. И на радио мы вчера были. У нас спецом был оговорен сегодня свободный день.
Она хохотнула:
- Хотели напиться как следует?
- Не без того! - почти пропел он в ответ.
И тут же встревожился:
- А ты? Ты же не уйдешь прямо сейчас?
- Не уйду… Никуда я сегодня не уйду! - проговорила она легко и ласково.
Дальше не было слышно ничего - только плеск струящейся воды и тяжелое дыхание.
Потом, когда они отдыхали на кровати между сном и явью, она сказала, сонно поглаживая ладонью его широкую грудь:
- Ты красивый. Похож на кентавра.
- Почему на кентавра? - изумился он.
- Не знаю… У тебя такой лоб, линия носа… Что-то диковатое. Первобытное, что ли… Волосы твои, такие черные, такие жесткие… Как грива. Я, наверное, чепуху горожу?
- Да нет, что ты… Просто… странно, что ли… Даже смутила меня. А нос - мне его в армии перебили… Вот и вся моя первобытность!
- Ты был в армии?
- Не поверишь, - улыбнулся он. - В погранвойсках служил. На финской границе…
- Отчего же не поверю… Ты вон какой здоровый. Ваша братия, музыканты, все больше - дохляки какие-то, а ты…
И они тихонько смеялись, сами не зная чему. И снова говорили, узнавая жизни друг друга на ощупь осторожными вопросами-прикосновениями, и тела их соприкасались тоже, словно плавясь в волшебном тигле в одно драгоценное вещество. Потом они проголодались, и Рита сказала, что при этой гостинице есть ресторан, но дорогущий и неизвестно еще, как там кормят, она ни разу не пробовала. Но уходить отсюда до вечера казалось преступлением против человечности, и было решено обедать здесь.
Лица двух молоденьких официанток загорелись узнаванием - здесь, при свете дня и с рекламой концерта в клубе, которую то и дело крутили по радио…
- Тебя заметили, - лукаво сказала Рита, принимаясь за салат.
- Знаю, - сказал он, пряча досаду.
- Неловко, что заметили со мной? - спросила она очень серьезно.
Алексей вскинулся, подался к ней через стол.
- Да пошли они все!.. Хочешь, я тебя прямо сейчас поцелую?
- Не глупи, - Рита слегка погладила его руку и сразу показалась ему гораздо старше. - День кончится, а жизнь останется!.. Нам надо будет в нее возвращаться.
Он смотрел на ее лицо, неяркое в дневном свете и погрустневшее, на ее губы, как они двигаются, выговаривая слова…
- Наверное, я сошел с ума, - сказал он тихо. - Но я не уверен, что хочу возвращаться. Не хочу, чтобы снова стало все, как раньше…
Она поглядела на него каким-то новым, незнакомым взглядом; словно про себя хвалила за что-то, в чем боялась обмануться.
- Значит, не станет, - только и сказала она.
Они вернулись в номер и снова занялись любовью, и только тогда он, наконец, включил телефон и завел будильник, чтобы не проспать. И, проваливаясь в сон рядом с ее сладостным теплом, думал не о природе любви и не о нечаянности счастья, как накануне ночью, а о том, что уже и забыл, когда последний раз столько занимался сексом…
Песня пришла к нему во сне. Казалось, ее кто-то поет за него его голосом; сперва одна лишь фраза, а затем она разворачивается все шире, шире, как волшебное полотно… Он вскочил и бросился по всему номеру, ища, на чем бы записать.
Рита проснулась, но не говорила ни слова, не восклицала: «Что случилось?» Лежала и наблюдала за его метаниями с неким непонятным удовольствием - словно заранее знала, что так оно и будет.
- Извини меня, - бормотал он. - Это буквально несколько минут…
Он что-то черкал на обрывке газеты, а она смотрела, закинув за голову красивую загорелую руку; и его не тяготило то, что вот он пишет - а она наблюдает… И это тоже было удивительно и необычно.
- Ты, должно быть, захочешь поскорей попробовать ее сыграть, - сказала она наконец.
- Захочу… Обязательно захочу, - сказал он рассеянно. Свернул газетный лист и положил его поверх джинсов. И повернулся к ней.
- Уверена, это будет хорошая песня, - сказала она.
- Я бы сыграл ее прямо сейчас. Для тебя.
- Уверена, я еще не раз ее услышу, - она мягко улыбнулась.
Позже они снова приняли душ, и он наконец-то спросил, где ее муж. «В Лативии, уехал по делам», - сказала она. Потом помолчала и добавила:
- Думаю, я знаю, о чем ты. Да, такие истории случались со мной нередко. Но это было очень, очень давно. Я вообще до вчерашнего дня не думала, что на кого-нибудь еще посмотрю… Думала, мое время прошло.
Ему вдруг стало неловко, и вместе с тем хотелось взять ее на руки и гладить, и поцеловать чуть прикрытые глаза, только бы в них не было больше этой вдруг мелькнувшей, задумчивой грусти.
- Ну что ты, - сказал он тихо, - разве твое время может пройти? Ты… Ты очень красивая, вот что. Самая красивая, кого я только видел. Как-то так. Причем тут время? Тебе сколько лет-то вообще, что ты так говоришь? - и тут же смутился еще больше:
- Прости… Бестактный, наверное, вопрос…
- Бестактный!.. - она рассмеялась в его руках тем самым рассыпчатым смехом, что так ему нравился. - Неужто нам было так плохо вдвоем, что мы станем теперь вспоминать о такте? Мне тридцать два, и ни годом меньше, - сказала она.
Она подкрасила ресницы тушью из своей сумочки, а потом вызвала им такси. Он записал все ее номера - телефонные, icq и какие только были - в свой мобильник, и перезвонил на ее номер, и проверил, сохранила ли она его.
Уже на пороге Алексей взял ее за плечи и, заглядывая в глаза, сказал отяжелевшим голосом:
- Давай не будем сдавать номер… Прошу тебя.
- У нас мало времени, - ответила она, глядя на него серьезными глубокими глазами.
- Во именно. Мало, - сказал он, осторожно целуя ее. - Слишком мало. Но впереди целый вечер и ночь…
- Да.
Его будто подхватил вихрь, в котором бешено крутилось все: желание работать, страстное, как и его желание этой женщины, стоявшей перед ним, и какие-то неясные пока даже ему самому слова и образы, и сила, и жажда жизни - все это, казалось сливалось в прекрасную, величественную, слышную пока лишь ему одному музыку…
***
- Хотел бы я знать, как ты это делаешь, - директор сидел, сцепив перед собой руки и глядя на сцену. У него было выражение лица человека, довольного хорошей работой.
- Просто вставляю в них новые батарейки, и все, - усмехнулась Рита, которую он чаще всего звал Сергевной по причине, известной нескольким их общим друзьям в этом городе, и иногда - другим именем, незнакомым и незвучным для нашего слуха, и по причине, известной только им двоим.
- И ведь чувствуешь же, кому из них это действительно нужно… Ты только посмотри на него! Глаз горит, просто новый человек! А? Думаю, вот это будет взлет! Через годик в наш «Мусейон»их уже и не заманишь, как считаешь? Нет, серьезно, как ты это делаешь?
- Секрет фирмы, - она допила бокал и аккуратно поставила его на стол. - Великое таинство!
- Еще пивка?
- Нет, спасибо. У меня сегодня впереди длинный вечер, - лукаво сказала она.
Директор усмехнулся понимающе, но без пошлости.
- Скажи хотя бы: это тяжело?
Уголки ее губ заиграли улыбкой, в которой человек на сцене видел свет.
- Скажем так: самое главное - это работает в обе стороны.
Директор смерил ее взглядом с ног до головы.
- Да уж, - сказал он. - Хотел бы я это почувствовать…
- Старый греховодник, - ласково сказала Рита.
- Да уж не старей тебя…
Они снова посмотрели на сцену.
- Он захочет, чтобы ты поехала с ним. Зуб даю. Он начнет звать тебя уже через неделю.
- Знаю.
- Поедешь?
- Пока не решила…
Директор задумчиво почесал безупречно ровный нос, наводящий на мысли о каких-то музейный статуях.
- А как же Вадик?
Рита подняла брови, как бы говоря: что ж, есть вещи, с которыми ничего не поделаешь.
- Вадику нужна жена. Он торгует автомобилями, ему все это, - она неопределенно повела рукой, - ни к чему…
- А талант ржавеет, - поддел ее директор.
- Это такой же талант, как и у тебя, - сказала она вдруг очень строго. - Не могу я изменить свою сущность… И не стану. Не стоило, пожалуй, и пробовать. Даже ради Вадика. Хотя, пожалуй, мне будет его не хватать…
Она помолчала, а потом добавила с чувством:
- И потом, мне до смерти надоела эта архитектура! В конце концов, это всегда было не мое дело... Другие этим занимались.
- Других уже нет. Остались только мы, - сказал директор голосом, который никто из его знакомых не узнал бы сейчас. - Сам, как видишь, впрягся в дело этого старого пьяницы... Всегда его недолюбливал.
Рита вздохнула.
- Да брось ворчать. Ведь и правда - остались только мы…
- Ага. Оно и чувствуется, глядя на все, что теперь делают.
Потом он все же улыбнулся и добавил, глядя на сцену:
- Но порой получается неплохо, правда?
Возле сцены бушевал настоящий шквал, и над ним царил человек с лицом древнего, могучего существа.
Директор взглянул на часы.
- Мне пора, - сказал он и лукаво улыбнулся. - Если не застану тебя - хорошей тебе ночи.
Она мягко улыбнулась и сказала на древнем, давно забытом языке:
- Радуйся, Музагет.
- Радуйся, Эвтерпа*.
*Музагет - одно из имен Аполлона, означает «предводитель муз»
Эвтерпа - муза лиричиской поэзии и музыки. Одна из девяти.
Мусейон - храм, где просили благосклонности муз.
Лучезарный (Феб) - одно из прозвищ Аполлона
Соответственно, одно из значений Михаила - Солнечный, какбэ Лучезарный. Если чо.
Туалет в клубе был общим, как в пивном ресторане - множество кабинок и коридорчик, наполненный нарочито громкой музыкой. Алексей пустил воду в раковину и долго умывался холодной водой, глядя на себя в зеркало, как на незнакомого, но отчего-то припоминаемого человека. Когда он наклонился смочить еще и волосы, прямо позади него вдруг сказали: «Жарко тут, правда?» - голосом, от которого он вздрогнул и едва не ударился головой об кран. Он выпрямился и увидел в зеркале Риту. Она стояла прямо позади него и смотрела вопросительно и серьезно. Он представил, как разворачивается, обнимает ее, и… Ему стало неловко от ясности, от желанности этой картины, и он пробормотал, нервно разглаживая длинные влажные волосы: «Да, душно… На воздух бы!» Рита слегка улыбнулась и сделала шаг мимо него, к раковине. Она была так близко, что он чувствовал ее запах- какой-то травяной, одуряющий, словно июньский луг. Она открыла воду и стала мыть руки, будто ни в чем не бывало, и вдруг с заговорщицкой хитринкой поглядела на него через зеркало.
- Хотите, я вам город покажу, - сказала она совсем не с вопросительной интонацией.
- Очень хочу, - сказал Алексей, и сердце у него заколотилось так, что он успел подумать: вот будет смешно, если в 35 лет его хватит инфаркт...
- Бежим? - спросила она тихонько, и стала совсем похожа на веселого бесенка.
- Бежим, - выдохнул он и улыбнулся.
- Пока вы умывались, я слышала, как они прошли наверх, - сказала она.
Она не затрудняла себя лишними пояснениями и полунамеками, и это тоже ему очень нравилось. Бесшумно хихикая, как старшеклассники, сбегающие с уроков, они выскользнули на улицу и тут же нырнули в темную подворотню, где захохотали уже в голос, шалея от собственной выходки и чувствуя, как уходит в ночной воздух напряжение, словно скопившийся электрический разряд.
- Погодите, - потом все же сказала Рита, - я напишу Лучезарному нашему… в смысле, Михаилу - смску. А то еще испугаются за вас, бросятся в погоню…
Алексей подумал немного, не стоит ли и ему кому-нибудь что-нибудь написать… И выключил в кармане телефон.
Неизвестно, сколько часов бродили они по городу, оказываясь в самых разных местах. Они сидели на каких-то парапетах, и пили пиво из одной бутылки на лужайке, в большом не то сквере, не то парке над каким-то озером, глядя на звезды, и разговаривали почему-то о батьке Махно. Стояли на мосту через глубокий овраг, спускавшийся к реке, за которой тоже лежал город; по словам Риты, ветер здесь дул всегда в одну и ту же сторону, так, что если развернуться лицом к городу за рекой, ночью можно воображать себя капитаном, ведущим шхуну в порт из темной мглы... Держась за перила, они вытягивались в струнку, и хохотали, и Алексей принимался горланить какую-то пиратскую песню - а она, смеясь, повторяла: «Тише, тише!» - и прикладывала прохладные пальцы к его губам. Он поцеловал эти пальцы, а затем ладонь, и она перестала смеяться, и погладила его по волосам, словно удивляясь ощущению от этого прикосновения, и лицо ее, это сияющее в темноте лицо приблизилось, и, казалось, он видел, как в ее зрачках светятся мягкие, огромные теплые свечи…
…Весь дрожа, словно все это с ним впервые, и сам смеясь такому чувству, он, наконец, отстранился, не выпуская ее маленьких ладоней из своих, и сказал, не узнавая своего голоса:
- Идем… Ветер; не стоит здесь так долго стоять…
... И они шли дальше, держась за руки и уже не смеясь, наполненные чем-то очень особенным и давно позабытым; и вдруг он рассказал ей все: как больше не видит в своей музыке смысла, и как ему ненавистна любая бессмыслица, и про своего демона-вопрос... Она грустно, сочувственно улыбнулась, и не стала его уверять, что он прекрасный музыкант; а вместо этого сказала:
- Я-то думала, только в моей профессии так бывает - одно и то же, одно и то же, заколдованный круг…
- Ты же можешь все бросить и заняться чем-то другим, - усмехнулся он.
- Ты тоже, - лукаво сказала она, а потом вдруг рассказала анекдот:
- Похоронная процессия, хоронят полуживого еврея. К гробу подходит его друг и спрашивает: «Хаим! Что здесь происходит?» - «Меня хоронят, Моня!» - «Так ты ж еще живой!» - «А!.. Кого это здесь интересует!»
- Точно, точно! - воскликнул он, радостно хохотнув, и вспомнил вдруг менеджера, и группу, и всех ребят, и жену… - «Кого это здесь интересует», - повторил он сам себе. - Слушай, отчего теперь перестали рассказывать анекдоты? Контакты эти, башорги дурацкие - а анекдотов нет…
- …хотя евреи никуда не делись, - сказала она со смехом.
- Но подожди, - не унимался он, - тебе же проще простого должно быть все это! Давай так: что ты умеешь? Неужели ты всю жизнь… только проекты эти, и ничего другого не делала?
Она фыркнула:
- В том-то и дело, что особо-то и ничего!.. Ничего, что могло бы меня прокормить, - и отвела глаза, будто затеяла его подразнить, только вот в чем - непонятно.
А Алексею вдруг страшно захотелось понять, докопаться до сути. Ему почему-то казалось, что это важно:
- Тогда так: что ты любишь? Может, в этом ключ?..
Она посмотрела на него мягкими серьезными глазами, словно он не вопрос ей задал, а в любви признался… Коротко рассмеялась, пожала плечами.
- Честно? Люблю бродить вот так, как сегодня. Люблю, когда вокруг меня люди творят, создают что-то, от чего потом народ бесится, как сегодня в клубе… А я просто люблю сидеть и смотреть, как это создается. Вот, так. Глупо, правда?
- Что ты! - с жаром воскликнул он. - Совсем нет!.. Совсем!
Так они говорили и говорили, и беседа их сама была словно музыка. Партия для двоих; когда один начинает, а другой вторит, и вместе они не видят и не слышат больше ничего вокруг, и нет для них на свете ничего прекрасней… А их сцепленные руки словно вели свою партитуру, сплетая пальцы, осторожно поглаживая и изучая, договаривая то, что нельзя сказать словом.
А потом пошел дождь, и они укрылись в кафе, где круглосуточно подавали пиццу, суши, кофе и пиво. Заметив, как он замялся у входа, она дернула его за руку, словно строптивая девчонка, подначивающая на проделку.
- Хватит тебе, пошли! В три часа ночи, в нашем городе - да если тебя кто и узнает, решит, что допился до чертей, и только…
Они сели в самый темный уголок и вдруг обнаружили, что зверски голодны, и, не чинясь, ели пиццу руками, запивая ледяным пивом, и Рита уронила изнеженный в сыре помидор себе на джинсы, и почему-то это казалось очень смешно… Потом они стояли посреди затихшего города, слушая, как стекают по листве и падают на землю редкие капли. Алексей, вдыхая сырой воздух, будто дым первой сигареты, сказал:
- Не знал, что остались города, где по ночам так тихо. Круто, что они остались…
- Потому я сюда и вернулась, - сказала Рита.
- Из Москвы?
- Откуда же теперь еще возвращаются…
Она замолчала, вдруг ставши задумчивой, а потом сказала тихо:
- Пора идти. Ночь скоро кончится.
Он ласково сжал ее руку, заглядывая в лицо и чувствуя, как внутри него разворачивается и закипает что-то, перед чем неважны никакие слова.
- Что?.. Не любишь встречать рассвет?
- Люблю. Но только когда проснусь перед его приходом… Ненавижу смотреть, как кончается ночь, если проживешь ее без сна. Рассветом не должно что-то заканчиваться. Он больше подходит для начала.
Алексею чудилось, что сердце у него колотится уже не только в груди, а и в горле, и даже в пятках. Не помня себя, он потянулся к Рите, обнимая ее всю, удивляясь опять, какая она маленькая и как она прекрасна.
- Тебя ждут? - хрипло спросил он, дыша дурманящим запахом ее волос.
- Сегодня - нет, - почти прошептала она.
- Ты замужем, - сказал он и сам удивился, насколько ему, обычно в таких вещах щепетильному, на это плевать.
- А ты - женат, - сказала она чуть насмешливо.
Он уже целовал ее шею, как пьяный, не видя и не слыша ничего вокруг. Если бы в ту минуту начался артиллерийский обстрел, он бы вряд ли заметил. Она приникла к нему, растворяясь, а потом отстранилась и сказала, заглядывая в самые зрачки:
- Идем со мной.
У него перехватило дыхание.
- У тебя будет время поспать. Немного. Обещаю.
В другое время, с кем угодно другим это показалось бы ему смешным и даже стыдным - бежать в какую-то гостиницу чуть ли не бегом, как первокурсники, опьяненные возможностью первого соития и дрожащие от страха, что все сорвется, придут родители или что кто-нибудь опозорится… Видимо, здешний портье привык и не к такому; он как будто специально мучительно долго переписывал Ритин паспорт в карточку гостя и в какой-то гроссбух - Алексей с удовольствием вышиб бы ему зубы этим самым гроссбухом… Но вот наконец дверь номера за ними закрылась, он подхватил Риту уже всю, без остатка - и упал в сладкую, горячую и бездонную тьму.
…разбудил его телефонный звонок. Спросонок он пошарил рукой рядом с подушкой, там, где обычно оставлял телефон на ночь - и ничего не нашел, и открыл глаза.
Он был не из тех, чьи первые мысли после пробуждения - это где он и как он здесь очутился. Он столько лет засыпал и просыпался в таких местах, что давно привык держать реальность на короткой привязи.
Риты рядом не было, но откуда-то слышался ее голос - кажется, она говорила по телефону в ванной. Он сел на кровати, посмотрел на кучу брошенной одежды, на часы, висящие над телевизором - они замерли на половине шестого, - и подумал, что надо бы отыскать мобильник… Потянулся всем телом и окончательно понял, что вчерашнее чувство удивительного равновесия никуда не исчезло; словно до самой макушки он был налит горячей, волшебной праной. Что все хорошо, правильно и впредь должно быть только так.
Вошла Рита, помахивая телефоном в руке, и улыбнулась. Волосы у нее были мокры, лицо без косметики несло печать какой-то счастливой усталости, а вся маленькая ладная фигурка завернута в старое гостиничное полотенце.
Никакой утренней неловкости не было. О том, что хорошо бы сейчас побыстрей остаться одному, стряхнуть с себя эту ночь, и речи не шло. Он встал, чувствуя себя только что сотворенным человеком, и подошел к своей только что сотворенной женщине. Никто из них не произнес ни слова. Он медленно, как-то даже торжественно поцеловал ее, высвобождая из полотенца… А она смешливо зафыркала:
- Правильно-правильно, полотенце нам дали одно! Иди в душ, живо.
Он весело засмеялся, слегка боднул ее лбом и пошел, куда послали.
И, стоя под горячими жесткими струями, закрыв глаза, услышал, как зашелестела шторка и маленькие узкие ступни шагнули к нему. Она обнимала его осторожными умными руками, гладила все смелей и слаще. А говорила совсем другие вещи:
- Лучезарный наш звонил. Михаил то есть, директор клуба который… Спрашивал, не съели ли нас местные орки. Просил передать - твои спрашивают, когда тебя ждать.
- А сколько сейчас времени?
- Десятый час.
- Класс! Так мало…
- Тебе надо поспать еще… Тебе же второй концерт играть сегодня. И… какие-то встречи, наверняка.
- Все уже сделано вчера. И на радио мы вчера были. У нас спецом был оговорен сегодня свободный день.
Она хохотнула:
- Хотели напиться как следует?
- Не без того! - почти пропел он в ответ.
И тут же встревожился:
- А ты? Ты же не уйдешь прямо сейчас?
- Не уйду… Никуда я сегодня не уйду! - проговорила она легко и ласково.
Дальше не было слышно ничего - только плеск струящейся воды и тяжелое дыхание.
Потом, когда они отдыхали на кровати между сном и явью, она сказала, сонно поглаживая ладонью его широкую грудь:
- Ты красивый. Похож на кентавра.
- Почему на кентавра? - изумился он.
- Не знаю… У тебя такой лоб, линия носа… Что-то диковатое. Первобытное, что ли… Волосы твои, такие черные, такие жесткие… Как грива. Я, наверное, чепуху горожу?
- Да нет, что ты… Просто… странно, что ли… Даже смутила меня. А нос - мне его в армии перебили… Вот и вся моя первобытность!
- Ты был в армии?
- Не поверишь, - улыбнулся он. - В погранвойсках служил. На финской границе…
- Отчего же не поверю… Ты вон какой здоровый. Ваша братия, музыканты, все больше - дохляки какие-то, а ты…
И они тихонько смеялись, сами не зная чему. И снова говорили, узнавая жизни друг друга на ощупь осторожными вопросами-прикосновениями, и тела их соприкасались тоже, словно плавясь в волшебном тигле в одно драгоценное вещество. Потом они проголодались, и Рита сказала, что при этой гостинице есть ресторан, но дорогущий и неизвестно еще, как там кормят, она ни разу не пробовала. Но уходить отсюда до вечера казалось преступлением против человечности, и было решено обедать здесь.
Лица двух молоденьких официанток загорелись узнаванием - здесь, при свете дня и с рекламой концерта в клубе, которую то и дело крутили по радио…
- Тебя заметили, - лукаво сказала Рита, принимаясь за салат.
- Знаю, - сказал он, пряча досаду.
- Неловко, что заметили со мной? - спросила она очень серьезно.
Алексей вскинулся, подался к ней через стол.
- Да пошли они все!.. Хочешь, я тебя прямо сейчас поцелую?
- Не глупи, - Рита слегка погладила его руку и сразу показалась ему гораздо старше. - День кончится, а жизнь останется!.. Нам надо будет в нее возвращаться.
Он смотрел на ее лицо, неяркое в дневном свете и погрустневшее, на ее губы, как они двигаются, выговаривая слова…
- Наверное, я сошел с ума, - сказал он тихо. - Но я не уверен, что хочу возвращаться. Не хочу, чтобы снова стало все, как раньше…
Она поглядела на него каким-то новым, незнакомым взглядом; словно про себя хвалила за что-то, в чем боялась обмануться.
- Значит, не станет, - только и сказала она.
Они вернулись в номер и снова занялись любовью, и только тогда он, наконец, включил телефон и завел будильник, чтобы не проспать. И, проваливаясь в сон рядом с ее сладостным теплом, думал не о природе любви и не о нечаянности счастья, как накануне ночью, а о том, что уже и забыл, когда последний раз столько занимался сексом…
Песня пришла к нему во сне. Казалось, ее кто-то поет за него его голосом; сперва одна лишь фраза, а затем она разворачивается все шире, шире, как волшебное полотно… Он вскочил и бросился по всему номеру, ища, на чем бы записать.
Рита проснулась, но не говорила ни слова, не восклицала: «Что случилось?» Лежала и наблюдала за его метаниями с неким непонятным удовольствием - словно заранее знала, что так оно и будет.
- Извини меня, - бормотал он. - Это буквально несколько минут…
Он что-то черкал на обрывке газеты, а она смотрела, закинув за голову красивую загорелую руку; и его не тяготило то, что вот он пишет - а она наблюдает… И это тоже было удивительно и необычно.
- Ты, должно быть, захочешь поскорей попробовать ее сыграть, - сказала она наконец.
- Захочу… Обязательно захочу, - сказал он рассеянно. Свернул газетный лист и положил его поверх джинсов. И повернулся к ней.
- Уверена, это будет хорошая песня, - сказала она.
- Я бы сыграл ее прямо сейчас. Для тебя.
- Уверена, я еще не раз ее услышу, - она мягко улыбнулась.
Позже они снова приняли душ, и он наконец-то спросил, где ее муж. «В Лативии, уехал по делам», - сказала она. Потом помолчала и добавила:
- Думаю, я знаю, о чем ты. Да, такие истории случались со мной нередко. Но это было очень, очень давно. Я вообще до вчерашнего дня не думала, что на кого-нибудь еще посмотрю… Думала, мое время прошло.
Ему вдруг стало неловко, и вместе с тем хотелось взять ее на руки и гладить, и поцеловать чуть прикрытые глаза, только бы в них не было больше этой вдруг мелькнувшей, задумчивой грусти.
- Ну что ты, - сказал он тихо, - разве твое время может пройти? Ты… Ты очень красивая, вот что. Самая красивая, кого я только видел. Как-то так. Причем тут время? Тебе сколько лет-то вообще, что ты так говоришь? - и тут же смутился еще больше:
- Прости… Бестактный, наверное, вопрос…
- Бестактный!.. - она рассмеялась в его руках тем самым рассыпчатым смехом, что так ему нравился. - Неужто нам было так плохо вдвоем, что мы станем теперь вспоминать о такте? Мне тридцать два, и ни годом меньше, - сказала она.
Она подкрасила ресницы тушью из своей сумочки, а потом вызвала им такси. Он записал все ее номера - телефонные, icq и какие только были - в свой мобильник, и перезвонил на ее номер, и проверил, сохранила ли она его.
Уже на пороге Алексей взял ее за плечи и, заглядывая в глаза, сказал отяжелевшим голосом:
- Давай не будем сдавать номер… Прошу тебя.
- У нас мало времени, - ответила она, глядя на него серьезными глубокими глазами.
- Во именно. Мало, - сказал он, осторожно целуя ее. - Слишком мало. Но впереди целый вечер и ночь…
- Да.
Его будто подхватил вихрь, в котором бешено крутилось все: желание работать, страстное, как и его желание этой женщины, стоявшей перед ним, и какие-то неясные пока даже ему самому слова и образы, и сила, и жажда жизни - все это, казалось сливалось в прекрасную, величественную, слышную пока лишь ему одному музыку…
***
- Хотел бы я знать, как ты это делаешь, - директор сидел, сцепив перед собой руки и глядя на сцену. У него было выражение лица человека, довольного хорошей работой.
- Просто вставляю в них новые батарейки, и все, - усмехнулась Рита, которую он чаще всего звал Сергевной по причине, известной нескольким их общим друзьям в этом городе, и иногда - другим именем, незнакомым и незвучным для нашего слуха, и по причине, известной только им двоим.
- И ведь чувствуешь же, кому из них это действительно нужно… Ты только посмотри на него! Глаз горит, просто новый человек! А? Думаю, вот это будет взлет! Через годик в наш «Мусейон»их уже и не заманишь, как считаешь? Нет, серьезно, как ты это делаешь?
- Секрет фирмы, - она допила бокал и аккуратно поставила его на стол. - Великое таинство!
- Еще пивка?
- Нет, спасибо. У меня сегодня впереди длинный вечер, - лукаво сказала она.
Директор усмехнулся понимающе, но без пошлости.
- Скажи хотя бы: это тяжело?
Уголки ее губ заиграли улыбкой, в которой человек на сцене видел свет.
- Скажем так: самое главное - это работает в обе стороны.
Директор смерил ее взглядом с ног до головы.
- Да уж, - сказал он. - Хотел бы я это почувствовать…
- Старый греховодник, - ласково сказала Рита.
- Да уж не старей тебя…
Они снова посмотрели на сцену.
- Он захочет, чтобы ты поехала с ним. Зуб даю. Он начнет звать тебя уже через неделю.
- Знаю.
- Поедешь?
- Пока не решила…
Директор задумчиво почесал безупречно ровный нос, наводящий на мысли о каких-то музейный статуях.
- А как же Вадик?
Рита подняла брови, как бы говоря: что ж, есть вещи, с которыми ничего не поделаешь.
- Вадику нужна жена. Он торгует автомобилями, ему все это, - она неопределенно повела рукой, - ни к чему…
- А талант ржавеет, - поддел ее директор.
- Это такой же талант, как и у тебя, - сказала она вдруг очень строго. - Не могу я изменить свою сущность… И не стану. Не стоило, пожалуй, и пробовать. Даже ради Вадика. Хотя, пожалуй, мне будет его не хватать…
Она помолчала, а потом добавила с чувством:
- И потом, мне до смерти надоела эта архитектура! В конце концов, это всегда было не мое дело... Другие этим занимались.
- Других уже нет. Остались только мы, - сказал директор голосом, который никто из его знакомых не узнал бы сейчас. - Сам, как видишь, впрягся в дело этого старого пьяницы... Всегда его недолюбливал.
Рита вздохнула.
- Да брось ворчать. Ведь и правда - остались только мы…
- Ага. Оно и чувствуется, глядя на все, что теперь делают.
Потом он все же улыбнулся и добавил, глядя на сцену:
- Но порой получается неплохо, правда?
Возле сцены бушевал настоящий шквал, и над ним царил человек с лицом древнего, могучего существа.
Директор взглянул на часы.
- Мне пора, - сказал он и лукаво улыбнулся. - Если не застану тебя - хорошей тебе ночи.
Она мягко улыбнулась и сказала на древнем, давно забытом языке:
- Радуйся, Музагет.
- Радуйся, Эвтерпа*.
*Музагет - одно из имен Аполлона, означает «предводитель муз»
Эвтерпа - муза лиричиской поэзии и музыки. Одна из девяти.
Мусейон - храм, где просили благосклонности муз.
Лучезарный (Феб) - одно из прозвищ Аполлона
Соответственно, одно из значений Михаила - Солнечный, какбэ Лучезарный. Если чо.