РЕЛИГИОЗНОСТЬ ФЁДОРА ИВАНОВИЧА ТЮТЧЕВА
"«Утром в день моего отъезда (в Германию), приходившийся на воскресенье, после обедни был отслужен обязательный молебен, после чего мы посетили собор и часовню, в коей находится чудотворный образ Иверской Божией Матери. Одним словом, все произошло по обрядам самого точного православия. И что же? Для того, кто приобщается к нему лишь мимоходом и кто воспринимает от него лишь поскольку это ему заблагорассудится…» (Запись в дневнике 17 летнего Тютчева)
У поэта было очень сложное и противоречивое отношение к церкви и религии, достаточно сказать, что в зрелые свои годы Тютчев исполнял церковные обряды только в очень редких, особых случаях. Если сказать об этом наиболее кратко, он жил на самой грани веры и безверия и уж во всяком случае - за пределами церкви. С другой стороны, он ясно видел, что молодые поколения неудержимо отстраняются от христианства.
Не смотря на то, что поэт большую часть жизни прожил в Германии и Италии и на французском языке разговаривал лучше, чем на русском, а ни одна из двух его жён русским языком вообще не владели, Тютчев утверждал, что только православие является истинным христианством; в католицизме и протестантстве он видел искажение, извращение - и именно индивидуалистическое извращение - христианской этики, хотя и в существенно разных направлениях.
Протестантство Тютчев истолковывал как тот же самый «апофеоз человеческого я», который он считал основной чертой Запада. Протестанты, писал он в 1849 году, решили «апеллировать к суду личной совести, то есть сотворили себя судьями в своем собственном деле», между тем как «человеческое я, предоставленное самому себе, противно христианству по существу». Далее, само возникновение протестантства в XVI веке поэт рассматривал как прямое, закономерное следствие становления католицизма в XI веке: «Скоро исполняется восемь веков с того дня, как Рим разорвал последнее звено, связывавшее его с православным преданием Вселенской церкви… Рим, отделившись от единства, счел, что он имеет право в интересе, который он отождествил с интересом самого христианства, устроить это царство Христово как царство мира сего… Рим, конечно, поступил не так, как протестантство: он не упразднил христианского средоточия, которое есть церковь, в пользу человеческого, личного я; но зато он проглотил его в римском я…»
И далее Тютчев говорит о монашеском ордене иезуитов как ярчайшем воплощении католицизма: «Дух личного эгоизма, человеческого я обладает ими не как отдельными единицами, но ими как орденом, потому что они отождествили дело христианское со своим собственным, потому что собственное самоудовлетворение возвели в значение победы Божией, и в стяжание побед Господу Богу внесли всю страсть и неразборчивость личного эгоизма… Между иезуитами и Римом связь истинно органическая, кровная. Орден иезуитов концентрированное, но буквально верное выражение римского католицизма; одним словом, это сам римский католицизм, но на положении действующего и воинствующего».
Тютчев дважды венчался в православной церкви с каждой из своих немецких жён. Но самая религиозная женщина с ним была православная Елена Александравна Денисьева, у которой от него родилось трое внебрачных детей.Женщина постоянно ходила в храм молиться, но её религиозность ни как не передалась поэту.
Впервые за четверть века с лишним (со времени кончины первой его жены) в нем пробуждается желание обратиться к церкви только тогда, когда он потерял любимую женщину, Елену Александровну. Тогда он сообщил дочери, что будет поститься и молиться, но уже на утро передумал обращаться в церковь.
Видя в христианстве почти двухтысячелетнюю духовно-историческую силу, сыгравшую громадную роль в судьбах России и мира, поэт в то же время пребывал на самой грани веры и безверия, что решительно отличало его от Гоголя, Достоевского и даже Толстого, который, при всем своем бунте против церкви, все же был безусловно верующим человеком.
Тютчев заходил в храмы и не был чужд от Церкви, но он не молился, он говорил "Я простой созерцатель". Очень характерен и его рассказ в письме жене от 7 августа 1867 года: «Я в виде развлечения ездил к Троице присутствовать на юбилее митрополита Филарета Московского. Это действительно был прекрасный праздник, совсем особенного характера - очень торжественный и без всякой театральности… Маленький, хрупкий, изможденный до последней степени , однако со взором, полным жизни и ума, он господствовал над всем происходившим вокруг него, благодаря бесспорной нравственной силе… Ввиду всего этого прославления он был совершенно прост и естествен и, казалось, принимал все эти почести только для того, чтобы передать кому-то другому - кому-то, чей он был только случайный уполномоченный. Это было очень хорошо. Это действительно было торжество духа… Во всех… подробностях чувствовался отпечаток Восточной Церкви. Это было величественно - и вполне серьезно».
Федор Иванович, глубоко понимая все значение религии в жизни отдельных людей и целых народов и всего человечества и высоко ценя и превознося нашу Православную Церковь, сам был человек далеко не религиозный и еще менее церковный: никакие изречения из Священного Писания или из писаний Отцов Церкви, столь отрадные для верующего человека и столь способные поддержать и возвысить его дух, в данном случае не оказались бы действенными.
И всё же сохранилось письмо из Женевы для дочери Дарьи:
==«Моя милая дочка, через несколько часов иду на исповедь, а затем буду причащаться. Помолись за меня! Попроси Бога ниспослать мне помилование, помилование, помилование. Освободить мою душу от этой страшной тоски, спасти меня от отчаяния, но иначе, чем забвением, - нет, не забвением… Или чтобы в Своем милосердии Он сократил испытание, превышающее мои силы… О, да вступится она сама за меня, она, которая должна чувствовать смятение моего духа, мое томление, мое отчаяние, - она, которая должна от этого страдать, она, так много молившаяся в своей бедной земной жизни, которую я переполнил горестями и скорбями и которая никогда, однако, не переставала быть молитвой, слезной молитвой перед Богом.
О, да дарует мне Господь милость, дозволив сказать через несколько часов с тем же чувством, с каким - я слышал, - она ясно произнесла эти слова накануне своей смерти: «Верую, Господи, и исповедую…»
Сегодня шесть недель, что ее нет…»==
Несколько позднее дочь Анна писала об отце, что «его горе, все увеличиваясь, переходило в отчаянье, которое было недоступно утешениям религией… Я не могла больше верить, что Бог придет на помощь его душе, жизнь которой была растрачена в земной и незаконной страсти». И Анна пришла к выводу, что теперь, после смерти Елены Александровны, поэту «самому недолго осталось жить».
В 1870 году скончался его сын от второго брака Дмитрий, в 1872 году - дочь Мария. Вслед за сыном, в 1870-м, умер брат поэта Николай, бывший двумя годами старше его. Возвращаясь 11 декабря с похорон в поезде Москва - Петербург, Тютчев, по его слову, «в состоянии полусна» создал проникновенное стихотворение «Брат, столько лет сопутствовавший мне…», которое заканчивается строками, воспринимающимися как прощание с жизнью:
…Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я как есть
На роковой стою очереди.
Здесь и прямое предсказание:
…год-другой - и пусто будет там,
Где я теперь…
Первые признаки надвигающегося удара появились еще 4 декабря 1872 года. 11 декабря Эрнестина Федоровна писала брату: «Несколько дней назад его левая рука… перестала ему повиноваться настолько, что он, сам того не чувствуя, роняет взятые ею предметы. Затем ему вдруг стало трудно читать, так как буквы сливались в его глазах».
Как рассказывает Аксаков, доктора «советовали ему тишину, спокойствие, рекомендовали поменьше читать и думать… Но Тютчев не уступал, упорно пытался жить, как жилось ему прежде и как не мог он иначе жить… Несмотря на несколько случаев подозрительной дурноты, испытанной им в гостях, у знакомых, несмотря на мучительные боли в голове, он не хотел признавать власти недуга над своим умом и дарованиями».
Эрнестина не отходила от мужа все 195 дней его болезни. Она читала ему у постели газеты. Девятнадцатого мая Тютчевы переехали в Царское Село, которое поэт так любил. Его возят здесь в кресле по дорогим ему местам. Но 13 июня Тютчева постиг новый удар. Аксаков, который с 9 июня находился в Царском Селе, писал: «Все полагали, что он умер или умирает; но недвижимый, почти бездыханный, он сохранял сознание. И когда чрез несколько часов оцепенение миновало - первый вопрос его, произнесенный чуть слышным голосом, был: «Какие последние политические новости?» Тем не менее с этого дня положение Тютчева резко изменилось… большую часть времени лежал он как бы в забытьи или полусне: но то был не сон и не забытье.
В болезни поэт исповедовался и причащался, потому что этого хотела супруга и он ради неё оглашался.
Через неделю последовал еще один, третий удар, после которого, рассказывал Аксаков, «нем и недвижим лежал он как мертвец… Священник прочел ему отходную и напутствовал к смерти. Кругом стояли домашние - плакали, прощались. Так продолжалось часа четыре; наконец… он ожил. В эту минуту приехал из Петербурга вызванный по телеграфу его духовник… и когда он подошел к Тютчеву, чтобы со своей стороны напутствовать его к смерти, то Тютчев предварил его вопросом: какие подробности о взятии Хивы? Потом сказал ему: меня сегодня уже похоронили».
Эрнестина Федоровна писала тогда же: «У него по-прежнему страшные головные боли… пытка тем ужаснее, что голова его ясна… Это сам Бог в милосердии Своем посылает ему все эти страдания, чтобы очистить его душу от нечистот жизни, но мне кажется, что, если бы даже он совершил страшнейшие злодеяния, они уже были искуплены переживаемыми муками…»
После третьего удара, вспоминал Аксаков, «несмотря на все уверения докторов, что Тютчеву остается жить день-два, он прожил еще недели три…[116] Всё постепенно изнемогало в нем, никло и умирало - не омрачилось только сознание и не умирала мысль…
Дней за шесть до смерти он хотел передать какое-то соображение, пробовал его высказать и, видя неудачу, промолвил с тоской: «Ах, какая мука, когда не можешь найти слова, чтобы передать мысль». Тогда же Тютчев воскликнул: «Я исчезаю, исчезаю!».
В ночь с 12 на 13 июля, рассказывал Аксаков в письме Юрию Самарину от 18 июля, «лицо его… видимо, озарилось приближением смертного часа… Он лежал безмолвен, недвижим, с глазами, открыто глядевшими, вперенными напряженно куда-то, за края всего окружающего с выражением ужаса и в то же время необычайной торжественности на челе. «Никогда чело его не было прекраснее, озареннее и торжественнее…» - говорит его жена… Священник также свидетельствовал мне, что Тютчев хранил полное сознание до смерти, хотя уже не делился этим сознанием с живыми. Вся деятельность этого сознания, вся жизнь мысли в эти два дня выражалась и светилась на этом, тебе знакомом, высоком челе…».
Ранним утром в воскресенье, 15 июля 1873 года Федор Иванович Тютчев скончался в Царском Селе. 18 июля его похоронили на Новодевичьем кладбище в Петербурге.
ЕВДОКИЯ НИКОЛАЕВНА МЕЩЕРСКАЯ, ОНА ЖЕ ИГУМЕНЯ ЕВГЕНИЯ
(тётя поэта Тютчева)
Е. Н. Мещерская (будущая мать Евгения ,тётка поэта) с дочерью Анастасией (двоюродной сестрой поэта Тютчева)и Аносин монастырь, созданный Е.Н.Мещерской
Княгиня Евдокия Тютчева, старшая сестра Ивана Тютчева (отца поэта), родилась 18 февраля 1774 года, дер. Гореново, Рославльский уезд, Смоленская губерния. Её отцом был русский дворянин Николай Андреевич Тютчев, который являлся дедом поэта и ... любовником известной "Салтычихи". Когда он ее оставил и посватался за девицу Пелагею Денисовну Панютину, "Салтычиха", она же Дарья Салтыкова хотела сжечь дом Панютиной и приказала это сделать своим людям, но они на это не решились. В 1762 году Тютчев женился на Панютиной и отбыл в своё имение, Салтыкова выслала на дорогу своих людей, чтобы они убили молодоженов. Но предупрежденные Тютчевы поехали по другой дороге, а на Салтыкову подали донос в московскую полицию.
У Тютчевых уже был в роду поэт, дядя известного поэта и брат игумени Евгении Дмитрий Николаевич Тютчев, которого родной отец лишил прав наследства.. У деда известного поэта было трое сыновей и четверо дочерей. Одна дочь Евдокия и посветила себя монашеству.
Но монашество было позже. Вначале она в 1796 году вышла замуж за поручика князя Бориса Ивановича Мещерского, который, простудившись на охоте, умер через два месяца после свадьбы. Евдокия осталась 22 летней вдовой. Спустя несколько месяцев Евдокия родила дочь Анастасию. После смерти мужа она полностью посвятила себя воспитанию дочери, благотворительности, изучению Священного Писания и наследия святых отцов.
В 1799 году купила в Звенигородском уезде имение Аносино, привела его в порядок, перестроила усадебный дом, в котором жила вместе с дочерью в летнее время. Позднее, в 1810-1812 годах, на свои средства Мещерская построила в Аносино каменную церковь.
Летом 1812 года войска Наполеона приблизились к Москве: княгиня вместе с дочерью и прислугой уехала в Моршанск Тамбовской губернии. Французские солдаты разорили усадьбу, разграбили господский дом и церковь. В 1813 году она вернулась в Аносино, усадьба была восстановлена, приделы храма, а затем и основной престол освящены.
Анастасии Мещерской не было ещё и 15 лет, когда её мать сосватала свою дочь за человека, который был в два раза старше Анастасии, это был граф и военный человек, генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, он обещал взять в жёны Анастасию, как только ей исполнится 16 лет. Но этому не суждено было совершится, генерал был убит под Бородином. Это была трагедия. О любви генерала к юной княжне Мещерской знала вся Армия, поэт Жуковский о этой любви слогал стихи и вот развязка...
В январе 1814 года дочь Мещерской, 19-летняя Анастасия, стала второй женой сенатора, тайного советника и кавалера Семёна Николаевича Озерова.
Оставшись одна, Евдокия Мещерская решила посвятить свою жизнь Богу. В то время поэту Тютчеву было уже 12 лет и он помнил и свадьбу своей двоюродной сестры и как его тётя потом собиралась уходить в монастырь.
17 апреля 1823 года поступила в Борисоглебское общежитие, подав перед этим прошение об обращении общежития в монастырь с приложением планов существующих на его территории зданий и указав те, которые собиралась выстроить за свой счёт.
13 сентября того же года Евдокия была пострижена под именем Евгении. В монастыре Евдокия вела аскетичный образ жизни, носила власяницу, спала на доске, покрытой войлоком. По инициативе Евдокии, при монастыре были построены церковь во имя свт. Димитрия Ростовского (1824), больничный корпус с приютом и церковь во имя вмц. Анастасии Узорешительницы (1828-1829 гг.), покровительницы дочери Мещерской - Анастасии Озеровой, кельи, трапезная, мастерская, хлебные амбары и другие жилые и хозяйственные постройки, вырыто 2 пруда для разведения рыбы. В строительной и наставнической деятельности Евдокия руководствовалась советами самого святителя Филарета (Дроздова), вела с ним регулярную переписку.
В январе 1832 года из-за болезни и конфликтов с казначеей монастыря Евдокия передала ей управление монастырем и по благословению митрополита Филарета отправилась в паломничество: посетила Воронеж, Киев, Чернигов, несколько женских обителей, заехала к родственникам, побывала на могилах родных.
Вернувшись в Москву, 19 сентября 1832 года Евдокия, она же мать Евгения, получила письмо от святителя Филарета с предложением принять управление монастырём «к утешению всех там пребывающих». Ответив согласием, 24 сентября 1832 года Евдокия вернулась в Борисоглебский монастырь.
В монастыре строго соблюдался общежительный устав преподобного Феодора Студита: утреннее правило в половине четвёртого часа ночи, затем обедня, послушания, повечерие, всенощная. Все монахини были обязаны присутствовать в храме во время службы, запрещалось стряпать в кельях, ходить из кельи в келью без благословения. Мирским людям, даже ближайшим родственникам монахинь, вход в обитель был строжайше запрещен.
За несколько лет до смерти Евдокия ископала своими руками себе могилу, которую часто посещала. В августе 1836 года, предчувствуя скорую кончину, Евдокия вновь посетила Воронеж, поклонилась мощам святого Митрофана, еп. Воронежского. 3 февраля 1837 года Евдокия Мещерская умерла в 62 года, её тело положили в простой дубовый гроб, заранее приготовленный игуменьей, перенесли в больничную церковь, а оттуда в собор. Похоронили её с северной стороны Троицкого собора, около Борисоглебского придела.
Её единственная дочь княжна Анастасия Борисовна Мещерская провела не долгую жизнь, она прожила всего 45 лет, но за 26 лет брака родила 12 детей , их имена: Евдокия, Мария, Николай, Екатерина, Елизавета, Варвара, Анастасия, Александра, Надежда, Борис, Любовь и Евгения, все они племянники и племянницы поэта Фёдора Ивановича Тютчева.
Видимо религиозность бабушки так передалась этим детям, что некоторые девочки так и не пожелали выйти замуж и жили девами в миру. Так Варвара 71 год жизни прожила в девстве, а Надежда прожила в девстве все свои земные 33 года .
Старшая девочка, внучка игумени Евгении Мещерской и вовсе пошла по стопам бабушки. Её и назвали Евдокией в честь мирского имени бабушки и когда бабушка умерла. ей было 26 лет, она так же приняла монашество с именем Евгения и была назначена игуменей на место своей бабушки.
Таким образом у поэта Тютчева игуменями были и тётя и племянница, но сам Тютчев имея таких родственников не слишком склонен был к Церкви. Племянница Тютчева, игуменя Евгения прожила 75 лет и последние годы жизни она была повышена духовно и переведена в Москву управлять Страстным Московским монастырём .
И бабушка и внучка в игуменстве писали книги воспоминаний, которые в последствии были опубликованы. Сохранились «3аписки», "Воспоминания" и «Беседы с моей дочерью».
Борисоглебский Аносин женский монастырь. Аносин монастырь находится близ Дедовска (Московская область, Россия)