Roaming (продолжение)
Когда Бриан сел в такси (уже выйдя из парижского аэропорта), он все же достал из сумки телефон и набрал номер Леши. Совесть замучила. Когда вежливый женский голос в трубке сказал, что, мол, с абонентом соединение в данный момент невозможно, Бриан понял, что это была не только совесть. Но и желание поговорить с другом. Который, может, и нарушает, но поймет. Поймет и простит, в любом случае. Жубер нажал на вызов еще раз. Когда вместо Леши второй раз отозвалась вежливая француженка, фигурист велел себе не переживать.
После тридцать пятой попытки Бриану пришлось признать, что все варианты того, почему у Леши выключен сотовый, уже перебраны, и остался только самый неприятный. В котором Леша обиделся на француза. Жубер заерзал на сидении. Нет, ну Леша же должен был понять, что Бриану плохо, и поэтому он не берет трубку. С другой стороны, русский имел полное право рассердиться на то, что он так долго звонил, а Бриан не ответил. В результате всех этих размышлений француз почувствовал себя еще более несчастным, чем раньше, и в свою секретную квартиру поднимался в совершенно разобранном состоянии.
Бриан зашел внутрь, зажег свет, кинул сумку на пол и включил телевизор - просто так, для фона. И тут же остолбенел: по русскому спортивному каналу (который ему какими-то ухищрениями поймал Ягудин) показывали его! Лешу, то есть. Стоявшего с удивленным выражением лица и что-то говорившего. Так как говорил Леша по-русски, Бриан ничего понять не мог, но все равно смотрел. Постепенно осознавая, насколько он соскучился по симпатичному серьезно-хулиганистому блондину.
Леша тем временем жутко изменился в лице и, слегка повысив голос, что-то сказал, после чего развернулся и пошел куда-то, а камера перепрыгнул на почему-то валяющегося на полу Плющенко.
- Да, конечно. Мне делать больше нечего, кроме как возвращение Евгения на Родину портить. А зачем я здесь, это не ваше дело, - с этими словами Леша развернулся и не спеша отправился наконец-то к нужному выходу.
Журналисты слегка погалдели, но вдогонку не бросились. Просто они стояли перед мучительнейшим выбором - назвать статью «Ягудин все испортил» или «Ягудин довел бедного Женю». Но Леше было абсолютно все равно.
Бриан лежал и смотрел в потолок. Занятие, конечно, не из захватывающих, но выбирать не приходилось. Усугублялась скука еще и тем, что Жубер таращился на белую поверхность в течение уже трех с половиной часов. Ужас, конечно, но ничего не попишешь. Делать ничего не хотелось. А спать не получалось. Вот Бриан и смотрел в потолок. Единственное, что могло бы привести француза в чувство, это внезапное появление Леши. Но чудес не бывает. А потому француз лежал и молча переживал. Ему казалось, что этот год... Да что там год... Два или три последних года были временем упущенных возможностей. Он мог все. Но не получил ничего. Ни золотых медалей, ни - что самое обидное - Леши. И все вроде бы было нормально. Нормально и... Правильно. Они общались по телефону, они слали друг другу забавные смс-ки, они встречались. Где-то раз в полгода. А Бриану этого было мало, как выяснилось. Лешу хотелось видеть постоянно. Каждый день. И желательно, каждый час. Ну почему, почему так получается, что человек, который дорог, живет совсем другой жизнью? Почему он не рядом, когда мог бы быть? Почему он не лучший друг? Когда мог бы бьпъ. Почему его нельзя сейчас покусать? Бриан постепенно скатывался в бездну отчаяния. Почему до него нельзя дотронуться? Почему, почему, почему? Бесконечные вопросы сводили с ума. С каждой минутой все сильнее. И вроде бы все хорошо было. Доволен был до сегодняшней ночи Бриан тем, что общается с Лешей, кумиром юности, а сейчас... Сейчас нет. Если бы Бог существовал, он, наверно бы, сделал что-нибудь. Но Жубер так и продолжал валяться на кровати, даже не раздевшись. Минут через двадцать в дверь позвонили. Бриан вздрогнул. Кого могло принести в такой час? В дверь позвонили еще раз. Жубер сел на кровати. Через мгновение раздался третий звонок - отчаянный и неуверенный. Тогда Бриан вышел в прихожую и распахнул дверь. На пороге стоял Леша. Расстроенный, бледный, но как всегда очень симпатичный. Бриан сделал шаг назад. Закрыл глаза. Потом снова их открыл. Леша все еще стоял на пороге, но теперь улыбался. Чуть-чуть. Жубер окаменел. Мысли спутались в голове окончательно. Как?! Как ЭТО возможно?! Как вообще может быть такое счастье?!
Леша стоял на пороге квартирки Бриана и звонил в дверь. Один. Два. Не открывают. Не открывают. Да что же это такое? Ради чего был проделан этот путь? Ради чего он сорвался с места? Только чтобы слушать пустоту... Тишину за дверью холодной квартиры, в которую уже год никто не заходил? Три. Никого, никого. Придется ведь уезжать. А потом как этому глупышу смотреть в красивые ореховые глаза? И понимать, что никогда не расскажешь, что он никогда не узнает... О том, как ты сорвался с места ночью. Как, только чтобы узнать, все ли с ним в порядке, пролетел несколько тысяч километров. Как не вовремя налетел на журналистов. И на Плющенко. И все ради того, чтобы увидеть его, этого звонкоголосого мальчишку. Леша вдохнул в грудь очень много воздуха, чтобы как-то перебить горечь от того, что встретиться с Брианом не удалось, почти решился уйти, но тут... Входная дверь распахнулась. Трудно описать всю бурю эмоций, нахлынувшую на Алексея Ягудина. Тут была и несмелая, но заливающая все вокруг радость, и изумление, и самый настоящий восторг. Бриан, однако, доволен, похоже, не был. Ну да, а чего ты ждал? - подумал Леша, снова впадая в уныние. Поведение француза тем временем становилось все более странным. Он отошел назад, зажмурился зачем-то, потом открыл глаза и молча уставился на Лешу.
- Ээээ... Ну я, собственно, на минуточку, - начал Ягудин по-английски. - Просто, знаешь, хотел удостовериться, что с тобой все в порядке. А так ничего, не задержусь, не волнуйся. Зачем мне тебя обременять? Мне и совсем несложно было, вот Плющенко только в аэропорту встретил...
Бриан сначала вообще не понял, что сказал Леша. Да чего тут понимать, когда он тут, рядом, когда он стоит в метре от тебя, когда он... Жубер, несколько не сдержав эмоций, завопил. Леша вздрогнул и шарахнулся. Бриан схватил его за руку и втащил в квартиру, после чего запер дверь, вытащил связку ключей из замка и выкинул ее в окно. Потом повис на шее у совершенно изумленного Ягудина.
Леша уже перестал понимать что-либо. Француз, похоже, вообще не услышал того, что он сказал, просто втянул его внутрь квартиры, запер дверь, зачем-то выкинул ключи...
Потом еще и обнял Лешу...
- Эй, малыш, - хрипло произнес Ягудин, сам удивившись тому, как за мгновение сел голос, - неужели ты меня так рад видеть?
А Бриан уже принялся возмущаться:
- Рад? Да конечно я рад! Как я могу быть не рад, когда я уже который час думаю о тебе?! Когда я спать не могу?! Когда я так скучаю! - тут француз осекся. Улыбка сползла с его лица, когда он посмотрел в глаза Леше.
Бриан сообразил, что сказал лишнего. Но было уже поздно.
Леша все понял. Сразу, мгновенно, на уровне эмоций, чувств, особо даже не вслушиваясь в слова, которые, вроде бы ничего такого и не значили. Он понял все так быстро, что, наверно, не прошло и миллионной секунды с того момента, как француз произнес последний звук в слове «скучал». Он понял и выброшенные ключи, и вопль, и объятье. Жубер между тем уставился в пол и пробормотал:
- Прости. Прости. Я... не хотел... - по щекам француза разливался румянец.
«Может, и хорошо, что он проиграл Олимпиаду?» - подумал Леша, обнимая за плечи ничего не понимающего француза, а вслух сказал:
- Ты знаешь, ради такого я не прочь еще раз встретиться с Плющенко. И даже, возможно, с ним помириться.
Бриан ошеломленно посмотрел на Лешу. Тот, широко улыбаясь, поправился: - Хотя нет. Мириться с ним из-за тебя?! Еще чего.
В ответ на это наглое заявление Жубер таки сделал то, о чем мечтал последние шесть часов - укусил Лешу за плечо. Русский, очевидно, обидевшись, огрел его диванной подушкой по голове, и абсолютно счастливый Бриан свалился на диван с криком: - Конечно, маленьких всегда обижают!
Соседи сверху, снизу и сбоку проклинали все на свете, а где-то в далекой России печатался очередной номер спортивного журнала с хедлайнером «Ягудин, как всегда, все испортил и довел бедного, нездорового Плющенко до обморока».