Различие культур. Изучение культуры - борьба за конкретизацию абстракций (часть 3)
Смерть локальных картин в контексте первоначальных ассоциаций, и их последующая эксгумация и возрождение новыми поколения - удивительная особенность культуры. Поговорим об этом немного подробнее.
Манн указывает нам на проблему, которую мы уже поднимали в предыдущей главе - он говорит о том, что человек, находясь в рамках культуры, может в полной мере почувствовать чуждость «родной» культуры, только более раннего периода. Дело в том, что в мире картин культуры, как и в мире картин отдельного человека, постоянно происходят некие эволюционные процессы, которые затрагивают не только суперкартины (об эволюции которых мы говорили более чем подробно), на и картины меньших масштабов. Как и в мозгу человека, менее востребованные картины культуры постепенно лаконизируются, и вовсе стираются из коллективной памяти. Ассоциации, на основе которых они строятся постепенно перестают быть общими, приобретая все более частный характер, а затем и вовсе исчезают. Это происходит и в том случае, если картина утрачивает живую ассоциативную связь с эволюционирующими суперкартинами, если она закостеневает и прекращает свое развитие. Ведь неразумно, на самом деле, было бы предполагать, что закон, касающийся суперкартин, не будет действовать на остальных уровнях, касаясь картин менее значительных и менее значимых.
В этом смысле можно сказать, что сама культура есть бесконечная череда подобных расцветов и закатов, а локальная «гибель культуры» происходит чуть ли не в каждом поколении. Каждая из картин, пусть не столь значимо и не столь ярко, как суперкартины, проходит различные этапы своего развития, и, постепенно насыщаясь элементами, подходит к благословенному времени полной завершенности, которое сопровождается неизбежной стагнацией. А уж последняя ведет за собой постепенное забвение, или гибель.
И только в том случае, если картина продолжает развиваться, открывая новые горизонты, через ассоциации, связывающие ее с расцветающими картинами настоящего, она продлевает свое существование в рамках мира картин культуры.
Кроме того, иногда картину, присыпанную нафталином, пытаются реанимировать, однако этот творческий процесс оборачивается на деле, созданием принципиально новой картины, базирующейся на основе символического ядра старой, которое интерпретируется в полном соответствии с новыми веяниями.
Так, раз за разом возрождаются для нас великие литературные и художественные произведения прошлого, которые мы «обращиваем» ассоциациями, в соответствии с нашей сегодняшней их интерпретацией. Благодаря этому мы и сегодня способны восхищаться творениями древних мастеров, дошедшими до нас лишь в качестве элементов-символов.
Точно таким же символом были для Иосифа и пирамиды, и мы можем быть абсолютно уверены в том, что его интерпретация этих элементов не совпадала не только с изначальной, которая ко времени его приезда в страну Кеме была уже утрачена, но и с нашей сегодняшней, которая основана на ассоциациях, навязанных нам современной культурой.
По правде сказать гигантские усыпальницы действительно были для Иосифа «кучей тряпья», однако пожалуй, лишь в том смысле, в котором является «кучей тряпья» для нас сегодняшних, скажем, роман «Евгений Онегин», о котором Юрий Лотман написал буквально следующее:
«Непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» было утрачено уже во второй половине 19-го века.
Сто лет тому назад автор первой попытки прокомментировать роман писал: «В Евгении Онегине более, чем в каком другом произведении, мы встречаем массу непонятных для нас выражений, намеков…» (Вольский А. Объяснения и примечания к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». М., 1877, с. 3).
Уже пореформенная жизнь плохо помнила быт онегинской эпохи. Что же говорить о современном нам читателе?». [1]
Действительно, даже школьник 1990-х прочтет этот роман не так, как его коллега из 1950-х, а что уж говорить о приближении к исконной интерпретации романа, восстановлении его первозданной картины, со всеми связями и ассоциациями.… В каком-то смысле великий роман уже умер, однако вместе с тем, он гораздо ближе для нас, нежели, скажем «Песнь о Гайавате», или даже «Слово о полку Игоревом».
Дело в том, что «Евгений Онегин» не прекращал своего развития, будучи связанным тысячами ассоциативных нитей с развивающимися картинами нашей культуры, и сегодня мы имеем дело не с реанимированным трупом, а вернее его восковой копией, которой в значительной степени являются для нас произведения древней русской литературы, или давние произведения чуждых культур, а с организмом, который содержит в себе немало первозданных составляющих. И хотя часто мы все же натыкаемся на протезы, ощущение идентичности картины, не покидает нас.
Нечто похожее, очевидно испытывал и Иосиф, составляя для себя картину «пирамиды». И его картина, несомненно, еще несла в себе частицы живых ассоциаций, которые сохранялись в «преданьях старины глубокой», и возможно еще были актуальными для жившего старыми порядками жреца Амуна Бекнехонса.
Об этом удивительном явлении пишет и Шпенглер, очень точно и эмоционально выражая свою мысль:
«Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт моцартовской музыки - хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, - так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые с необходимостью ощущали миры своих «вечных истин» как истинные». [2]
Таким образом, подводя некие итоги, можно сказать, что культура это не только череда бесконечных смертей, но и упорная работа по реанимации покойников, которые предстают перед будущими поколениями в таком виде, в котором их никогда не признали бы современники, да и сами создатели.
[1] Ю. Лотман «Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий», Ленинград, 1980, стр. 11.
[2] О. Шпенглер «Закат Европы», М., 1993, стр. 329.