Три уровня мышления (часть 3)
Третий уровень - гениальность. Как удается выйти на третий уровень, и что для этого сделать?
На мой взгляд, формальная разница между вторым и третьим уровнем очень хорошо определяет фраза о том, что талант - это умение попасть в мишень, в которую никто не может попасть, а гений -- в мишень, которую никто не видит.
Если талант, работающий на втором уровне мышления, за счет организации сознания максимально насыщает картины, строящиеся вокруг хорошо различимой цели, и в конце концов достигает успехов, то гений должен получить новую информацию в области, пока еще не связанной с существующими в общечеловеческом багаже картинами, или, говоря иными словами, выявить область незнаемого в обширном пространстве неведомого.
Этот поиск, и эти удачные находки, не могут осуществляться просто исходя из предыдущего опыта, по аналогии. Тут мы не видим цели, а значит - не можем точно сказать, какие картины понадобится активизировать в мозгу с тем, чтобы получить некий результат.
Для того, чтобы решить проблему, подвластную работающим на третьем уровне, человек, активно использующий второй уровень, может конечно, выбрав достаточно широкую тему, на протяжении очень длительного времени насыщать элементами соответствующие картины, забыв об эффективности своего труда, однако и этот подвижнический труд может не дать плодов, ибо необходимые для открытия элементы могут находиться в картинах, связанных с формальной темой исследования лишь косвенно.
Если использовать бытовые аналогии, то работу третьего уровня мышления можно сравнить с работой выдающегося парфюмера, создателя духов, или «носа».
Каждый из нас, в то время, когда не страдает насморком, или иными респираторными заболеваниями, вполне определенно может отличить приятные запахи от неприятных, классифицировать предложенные запахи, и выстроить их по шкале привлекательности. В этом нет ничего удивительного, ведь мы все же унаследовали частично обоняние от наших предков-животных.
Также, мне кажется, большинство людей, если перед ними поставить задачу составить, предположим, сладковато-пряный аромат, уверенно приступит к делу, смешивая предложенные запахи, подобно тому, как живописец смешивает краски на палитре. Более того, очевидно, что через некоторое время значительная часть смельчаков получит в своем флаконе запах, который с определенной натяжкой можно будет признать соответствующим первоначальным условиям. Это тоже естественно, поскольку вряд ли, кому придет в голову, получив такое задание, использовать запах горелой резины, или тухлых яиц. Немного сладкого, немного пряного - и новый аромат готов.
Конечно, такое творчество вызовет снисходительную усмешку большинства парфюмеров, привыкших использовать в работе не один-два-три, а десятки и сотни ароматов, создавая сложнейшие комбинации, однако, по сути оно будет мало отличаться от профессиональной работы. Ведь если дать нашим героям неограниченное время, хорошую зарплату, и множество запахов, то в конечном итоге они научатся создавать услаждающие наше обоняние букеты из десятков элементов. При этом они будут затрачивать не в пример больше времени и сил, нежели люди, обученные специально, однако, как мы уже говорили, это вопрос опыта.
Так можно проиллюстрировать классическое приложение второго уровня мышления (или обоняния). Многочисленные опыты с комбинациями элементов в нужном направлении, и, наконец, во флакончике то, что нужно. При этом все удивительно наглядно. Мы можем увидеть, как одна маленькая капля производит революцию, превращая неопределенные формы запаха в стройный и строгий аромат, приятный и запоминающийся, гармоничный и целостный. Мы уже говорили о том, что примерно то же происходит и нашем мозгу, только добавляем мы в него не парфюмерные, а информационные элементы. Само же «чудо» происходит так же неожиданно, и почти также неизбежно, если мы проявляем, конечно, достаточно усердия и таланта.
Впрочем, эту аналогию я провел собственно для того, чтобы сделать более понятной специфику третьего уровня мышления. Итак, на протяжении жизни нас окружает великое множество всевозможных запахов и ароматов искусственного происхождения. Большинству из них отмерян не слишком длинный срок существования, и уготована безвестность. Мы не сможем определить этот запах среди сотен, и дать ему название, мы лишь скажем, что он похож на что-то, или охарактеризуем его, используем привычные термины «кисловатый», «свежий», «тонкий» и так далее.
Однако некоторые запахи обречены на узнавание, и долгую жизнь. Ими восхищается весь мир, их безошибочно определяют неспециалисты, они желанны и вызывают яркие эмоции.
Таких ароматов очень немного, их можно пересчитать чуть ли не по пальцам, а круг их создателей и вовсе крайне узок. Последние по праву считаются королями парфюмерии, и олицетворяют собой высшую ступень в иерархии «носов».
В чем же секрет их ароматов, в чем тайна их создания? Очевидно, в поиске не предзаданных, а неожиданных комбинаций, в поисках с непредсказуемым результатом. В знаменитых духах компоненты смешаны причудливо и неожиданно. Их сочетание таково, что вряд ли кто-либо мог соединить их с определенной целью. Духи получаются из беспорядочной, на первый взгляд, комбинации, о которой никто из просто хороших парфюмеров не сказал бы, что она будет столь гармоничной.
И, вместе с тем, каждая такая комбинация, не является просто мусорной свалкой запахов, ибо отсутствие в ней одного элемента, или, напротив, присутствие излишнего запаха немедленно погубило бы гармонию. Гений парфюмера, естественно, не состоит в том, чтобы беспорядочно сложить в кучу и перемешать множество запахов. Он просто должен увидеть сочетание-взрыв там, где предположить его существование кажется невозможным.
Нечто подобное может делать и наше сознание в общении с мозгом. Только вместо комбинации запахов оно использует комбинации картин и комбинации элементов. Мы знаем, что мозг наверняка отреагирует на определенное сочетание элементов. Однако мы не знаем, ни какой будет реакция, ни какая комбинация элементов ее вызовет. И если первое для нас не так важно, в конечном итоге, любой результат найдет свое применение, то второе и является тем ключевым моментом, который дает нам возможность думать.
Если мы овладеваем, сознательно или нет, навыками, позволяющими снабжать мозг единственно верными комбинациями - мы на коне.
Второй уровень мышления представляет собой умение достигать искомого эффекта с помощью более или менее упорядоченной концентрации более или менее необходимых элементов. При этом, зачастую, исследователь потом может увидеть, какой значительный труд пропал втуне.
Что же до третьего уровня, то он предполагает умение находить счастливые комбинации элементов в достаточно широком разбросе картин, на первый взгляд, не связанных друг с другом. Это умение привлечь к решению задачи картину, которая по формальным признакам не может претендовать на то, чтобы быть активизированной. На третьем уровне мышления задача сознания состоит в том, чтобы отыскать и включить в «общий список» картин, такой набор, который исследователю, работающему на втором уровне, покажется просто абсурдным.
В этом смысле особое значение приобретают слова Нильса Бора о красоте теории, которая определяется наименьшим числом независимых посылок. Ученый ведет речь о посылках, входящих в «нормальный» круг исследований по данной проблематике, посылок, которые привлекает в своей работе каждый мало-мальски добросовестный мыслитель. Действительно, чем таких посылок меньше, тем эффектнее кажется вывод, тем эффективнее работает мышление.
Однако, нетрудно заметить, что посылки, которых хватило для величайшего открытия, или для создания великой теории, используются практически всеми исследователями, работающими в этой области, и достаточно давно. Становится непонятным, почему теория появляется столь поздно и вызывает всеобщий восторг - ведь до нее должен был легко додуматься каждый.
Очевидно, что, используя в своих размышлениях небольшое число непосредственно приложимых к теме исследования посылок, сознание ученого привлекает параллельно иные, на первый взгляд, не связанные с темой исследования картины, и создает из них комбинации, заставляющие мозг откликаться установлением неожиданных аналогий, и производством новых элементов.
Можно сказать, что на третьем уровне мышления сознание берет на себя некоторые функции, свойственные самому мозгу, или, по крайней мере, пытается приблизиться к разгадке законов его работы. Ведь на самом деле, оно пытается нащупать возможности аналогий между элементами, дотоле аналогиями не связанными, а также обращается к картинам, которые оно могло использовать, окажись на месте мозга.
Возможно, это покажется смешным, но мы часто сами используем в своей работе третий уровень мышления, и достигаем при этом выдающихся результатов. Я имею в виду процесс изучения чего-либо. В ходе изучения той или иной дисциплины, мы поглощаем опыт десятков поколений, обогащаясь результатами сотен открытий. При этом, очень часто, особенно в детстве, мы буквально повторяем путь, пройденный некогда первопроходцами. Книги и учебники предлагают нам активизировать наборы картин, сделавшие возможным создание той или иной теории, и наш мозг (достаточно часто, не правда ли) самостоятельно создает для нас необходимые выводы.
Это же самое происходит и при чтении статей или монографий, в которых вначале принято излагать все посылки, или использованные картины, с указанием необходимых ассоциаций и аналогий, а лишь затем демонстрировать выводы.
Таким образом, мы, не слишком сознавая что делаем, предоставляем в распоряжение сознания парадоксальный набор картин, и получаем (о чудо из чудес) вывод вполне совпадающий с тем, что был сделан создателем той или иной теории или гипотезы.
Третий уровень мышления вполне доступен нам, и практически каждый школьник, сознательно доказывающий геометрическую теорему, самостоятельно проходит путь Евклида и Пифагора, однако для того, чтобы сделать его своим повседневным орудием, у многих не хватает … . Чего не хватает, сказать тяжело, однако факт остается фактом, людей, которые умеют самостоятельно создавать необычные и парадоксальные комбинации элементов, заставляющие мозг работать в сверхэффективном режиме, на Земле очень и очень мало.
Возможно, то что я говорил до сих пор о третьем уровне мышления являло собой классический пример запутанности и непонятности, возможно, у многих возникло ощущение того, что то, о чем я говорил, следует буквально относить лишь к научным откровениям.
Я не уверен, что удастся развеять сомнения читателя, но я постараюсь несколько отвлечь его.
Вам никогда не казалось удивительным то, что роман «Евгений Онегин» одновременно называют и «энциклопедией русской жизни», и воплощением пушкинского божьего дара. Согласитесь, не совсем понятно, зачем Господу Богу посредством гениального Пушкина создавать «энциклопедию русской жизни». Более уместно было предположить, что Богу было мало дела до увековечивания для потомков набора светских развлечений, которым предавались русские столицы в девятнадцатом веке. Ведь вряд ли Бог, переживший уже множество эпох в жизни многочисленных народов, населявших и населяющих Землю, нашел что-то совсем уж необычное в этой точке земного шара, в этот отрезок времени.
Вместе с тем, было бы глупостью отбрасывать многочисленные свидетельства о боговдохновенности поэта, выражавшейся в том, что многие бессмертные строчки были как будто продиктованы свыше.
Итак, попробуем согласиться на том, что, с одной стороны, Бог не диктовал Пушкину строки о достоинствах лимбургского сыра и страсбургского пирога, а с другой, - строчки поэта действительно уникальны в своем роде, и ничего подобного не было написано никем и никогда.
Я думаю, что для любого мало-мальски образованного человека вполне посильной была бы задача описания московской жизни прошлого века с разных точек зрения. Это описание могло бы быть даже более полным, нежели «Евгений Онегин», и содержать более существенные сведения. Собственно, такие описания существуют и широко распространены, ведь недаром многие историки добросовестно работают над изучением этого исторического периода.
Однако, для того, чтобы появилось нечто подобное «Евгению Онегину» или «Войне и миру», необходимо рождение нового гения, способного заставить свой мозг заставить из подобного набора элементов создать художественное полотно.
Впрочем, совсем не обязательно сравнивать Пушкина или Толстого с кем-либо другим. Ведь сам Пушкин оставил нам, к примеру, великолепный исторический трактат об истории Пугачевского бунта.
Насколько же разнится это, без сомнения, великое произведение с «Евгением Онегиным». Читая историческое исследование поэта, мы поражаемся его научному дарованию, его добросовестности, его великолепному слогу. Однако, вряд ли у нас может возникнуть мысль о том, что нечто подобное никогда не сможет появиться. Ведь Пушкин, в данном случае, выступает в роли классического исследователя, видящего перед собой конкретную цель, и для ее достижения, насыщающего соответствующие картины все новыми и новыми элементами. Это исследование вполне можно назвать работой, выполненной на втором уровне мышления.
А вот о «Евгении Онегине» сказать это невозможно. Слишком уж тяжело проследить за картинами, использованными при написании романа (недаром это поэзия, где процесс скрыт, а виден лишь результат), да и конечная цель не видится изначально столь же отчетливо. Впрочем, будь у нас под руками даже все исходные элементы и картины, мы не сможем составить комбинацию, которая заставит наш мозг творить подобно мозгу Пушкина.
Мы можем лишь предположить, что сознание Пушкина самым причудливым образом переплетало вполне обыденные картины российского быта, с картинами человеческих чувств и отношений, с картинами, отражающими буйство природы, с картинами, олицетворяющими в его мозгу сущность поэзии, с картинами … мы можем перечислять еще очень долго, но наверняка не найдем того сочетания, которое заставляло мозг диктовать сознанию строки, ставшие бессмертными. Не Бог, а его (возможное) творение - мозг, осуществлял эту диктовку, используя при этом, наряду с особенными, совершенно заурядные картины, точно такие, какие мы могли бы наблюдать в головах многих современников поэта.
При этом иногда строки, созданные мозгом, приводят в недоумение самого поэта, забывающего о своей роли «умелого поставщика информации». Но строки эти принимаются, поскольку творец в конце концов соглашается с правотой своего мозга.
Итак, не Бог, а мозг, разбуженный титанической работой сознания, использующего самые нетрадиционные приемы, дает возможность нам насладиться звучанием прекрасных строк романа.
Об этом удивительном сочетании напряженного труда и внезапного озарения пишет Паустовский в своей чуть ли не исследовательской книге «Золотая роза». Его наблюдения за писательским трудом, за возникновением замыслов, предпосылками их появления, за литературной гениальностью, наконец, могут служить прекрасной иллюстрацией к тезису об использовании мозгом в своей работе принципа картин и элементов. В этой связи мне кажется уместным привести, не столько даже цитату, сколько показательный эпизод размышлений писателя:
«Замысел - это молния. Много дней накапливается над землей электричество. Когда атмосфера насыщена им до предела, белые кучевые облака превращаются в грозные грозовые тучи и в них из густого электрического настроя рождается первая искра - молния.
Почти тотчас же вслед за молнией на землю обрушивается ливень.
Замысел, так же как молния, возникает в сознании человека, насыщенном мыслями, чувствами и заметками памяти. Накапливается все это исподволь, медленно, пока не доходит до той степени напряжения, которое требует неизбежного разряда. Тогда весь этот сжатый и еще несколько хаотический мир рождает молнию - замысел.
Для появления замысла, как и для появления молнии, нужен чаще всего ничтожный толчок.
Кто знает, будет ли это случайная встреча, запавшее в душу слово, сон, отдаленный голос, свет солнца в капле воды или гудок парохода.
Толчком может быть все, что существует в мире вокруг нас и в нас самих.
Лев Толстой увидел сломанный репейник - и вспыхнула молния: появился замысел изумительной повести о Хаджи-Мурате.
Но если бы Толстой не был на Кавказе, не знал и не слышал о Хаджи-Мурате, то, конечно, репейник не вызвал бы у него этой мысли. Толстой был внутренне подготовлен к этой теме, и только потому репейник дал ему нужную ассоциацию.
Если молния - замысел, то ливень - это воплощение замысла. Это стройные потоки образов и слов. Это книга.
Но в отличие от слепящей молнии, первоначальный замысел зачастую бывает неясным.
«И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще неясно различал».
Лишь постепенно замысел зреет, завладевает умом и сердцем писателя, обдумывается и усложняется. Но это так называемое «вынашивание замысла» происходит совсем по-иному, нежели представляют себе иные наивные люди. Оно не выражается в том, что писатель сидит, стиснув голову руками, или бродит, одинокий и дикий, выборматывая свои думы.
Совсем нет! Кристаллизация замысла, его обогащение идут непрерывно, каждый час, каждый день, всегда и повсюду, во всех случайностях, трудах, радостях и горестях нашей «быстротекущей жизни». [1]
Это ли не лучшая иллюстрация третьего уровня работы мышления. Писатель накапливает совершенно разнородный материал, включая новые элементы в самые разнообразные картины. Кажется, что их вовсе невозможно объединить. Однако, ударяет молния, которая неожиданной ассоциацией расставляет все по своим местам. Ассоциация связывает дотоле далекие элементы, и их гармоничный союз воспринимается сознанием, как готовый замысел романа.
При этом, ни на секунду не прекращается работа по накоплению и упорядочиванию вновь поступающих элементов, которые, в свою очередь, заполняют уготованные им ассоциативные ниши, в построенных, благодаря молниеносному озарению картинах.
Ну, а что касается необходимости этого титанического труда сознания в литературном творчестве, сознания, создающего невероятные, и, вместе с тем, совершенно гармоничные комбинации, то, по некоторым свидетельствам, Пушкин еще в Лицее продемонстрировал ее, в ответ на появление в стихотворении его товарища совершенно абсурдного образа.
Вот что пишет об этом Натан Эйдельман:
«…Получив задание от Кошанского описать восход солнца в стихах, туповатый Мясоедов поражает всех первой строкой (как оказалось, впрочем, списанной у одной поэтессы):
Блеснул на западе румяный царь природы…
Услышав, что солнце у Мясоедова восходит на Западе, Пушкин (а по другим сведениям - Илличевский) приделывает окончание:
Блеснул на западе румяный царь природы,
И изумленные народы
Не знают что начать:
Ложиться спать или вставать». [2]
Действительно, просто абсурдной комбинации мало для настоящего творческого порыва. С его помощью можно создать лишь строчки, поражающие своей абсурдностью, но не великое, завораживающее творение.
Живописные полотна, или скульптуры несут отпечаток гениальности точно так же, как и стихотворения и научные теории. Они также обязаны своим признанием тем, что творцы их используют в работе третий уровень мышления. Недаром мы называем гениальными картины, изображающие достаточно обычные и известные всем вещи, будь то изображения людей, природы, предметов обихода. Каждый из элементов, составляющих живописное полотно не таит в себе ничего мистического, и может воспроизводиться в других картинах даже с большим тщанием. Но комбинация всех элементов, приводящая к созданию внутренней картины, постепенно отражающейся на материальном носителе, дает именно это хорошо нам знакомое ощущение чуда.
[1] К. Паустовский «Собрание сочинений в восьми томах», М., 1967, т. 3, стр. 318-319.
[2] Н. Эйдельман «Твой 18-й век…», М., 1991, стр. 244-245.