Исследование, задействующее участниц - продолжение
Итак, в предыдущей серии мы оставили студентку-соцработницу Таль Левин-Рутберг в печальной уверенности, что построить какой-то мост через иерархическую пропасть, разделяющую ее как исследовательницу и матерей в проституции, о которых ей бы хотелось узнать из первых уст - невозможно. ( Начало здесь.)
Тем не менее, оказалось, что она не из тех, кто пасует перед невозможными задачами - она нашла промежуточный вариант и стала интервьюировать государственных соцработниц, обслуживающих ее искомую группу населения. То, что она обнаружила, оказалось очень любопытно и подтвердило кое-что из ее изначальных теоретических построений.
Она обнаружила, что соцработницы, которых она интервьюировала, воспринимают матерей в проституции в рамках двух раздельных, часто противоречащих друг другу нарративов, и часто колеблются, какой из них выбрать в данный момент.
Один нарратив строится по принципам традиционной "мужской" логоцентричной этики (тут она ссылается на Кэрол Гиллиган и Розалин Дипроуз) которая сторится на принципах прав и контрактов, на абстрактном понятии свободы воли, где субъект и его воля существуют отдельно от тела, а тело в свою очередь предстает имуществом субъекта, которым он имеет право распоряжаться, в том числе и как товаром. В этой системе этический конфликт проистекает из столкновения прав и обязанностей. Пока мать, работающая проституткой, успешно компартментализирует свою жизнь, отделяет свою работу в проституции от своей семейной жизни, и ей удается обеспечивать ребенку надлежащие условия - она имеет на него родительские права. Если ей это не удается, права ребенка имеют приоритет над ее правами как матери. Все это вроде бы логично, но в этом нарративе телесность и эмоции исключены из этического поля и оставляются за скобками как нерелевантные (Гэйл Вайс, 1999), а тело не считается неотъемлемой частью субъекта.
Второй же нарратив признает вред, который наносит проституция матери и ребенку, которых он воспринимает как взаимосвязанную общественную единицу. Он ставит под сомнение возможность отделить проституцию от материнства и подчеркивает эмоциональную, диссоциативную цену попыток такого разделения. Этот нарратив - в духе женской-материнской этики, которая придает первостепенное значение телу, чувствам и межличностным отношениям. Женская этика основана на заботе и эмпатии по отношению к другому, на понимании, что "я" и "другой" связаны и отвечают друг за друга (Кэрол Гиллиган, 1995, Тоня Ван ден Энде, 2006).*
Во время интервью Левин-Рутберг постоянно замечала у соцработниц тот же барьер, мешающий говорить о материнстве в связке с проституцией, который она с самого начала заметила у себя, и с осознания которого и начался ее квест. Это выражалось прежде всего в динамике забывания и вспоминания. В начале интервью большинство ее респонденток вообще затруднялись припомнить такие встречи, с клиентками-матерями в проституции. Потом начинали всплывать забытые эпизоды и рассказы, и вместе с ними - чувство причастности к боли этих женщин. Эта причастность вызывала глубокие и противоречивые чувство по отношению к самим матерям и критику отношения общества к ним. Тяжесть разговора о проституции, а в особенности в связке с материнством, выражалась не только в молчании и забывании. Собеседницы могли заикаться, вздыхать, барабанить по столу, смеяться, неожиданно переводить разговор на другую тему. Было ощущение, что это трудно выразить словами, что здесь есть что-то, выходящее за границы выразимого в языке (Левин-Рутберг, 2011).
Получается, что не только субъективный опыт самих матерей в проституции, но и опыт тех, кто работает с ними, пытаясь помочь, оттесняется в молчание. Это исследование показало, что один из способов это молчание преодолеть - выражение действием (acting out). Одна из соцработниц рассказала историю своей клиентки, про которую она долгое время знала только то, что у нее есть дети - но не то, что она работает проституткой. Однажды утром эта клиентка пришла в бюро социальных услуг в своей рабочей одежде проститутки, не переодевшись после ночи. Это был вызывающий, социально неприемлемый, нарушающий условности акт, без которого она, очевидно, не могла начать разговор о своей вовлеченности в проституцию. Это действие можно истолковать как обращение с отчаянием и надеждой к окружающим за человеческим вниманием, на которое можно положиться; это такое внимание, которое дает индивидууму свободу двигаться, действовать и чувствовать (по Винникотту).
-------------------
*Я не то чтобы в восторге от этого противопоставления между "мужской" и "женской" этикой, но в 2011-м году, когда было опубликовано то предыдущее исследование по интервью с соцработницами, авторка очевидно находила его полезным.
Но этих результатов исследовательнице показалось явно недостаточно, и в частности она задумалась о том, какие действия она сама может предпринять, чтобы нарушить это подавляющее молчание. Про то, как она не остановилась на достигнутом - продолжение следует :)
Тем не менее, оказалось, что она не из тех, кто пасует перед невозможными задачами - она нашла промежуточный вариант и стала интервьюировать государственных соцработниц, обслуживающих ее искомую группу населения. То, что она обнаружила, оказалось очень любопытно и подтвердило кое-что из ее изначальных теоретических построений.
Она обнаружила, что соцработницы, которых она интервьюировала, воспринимают матерей в проституции в рамках двух раздельных, часто противоречащих друг другу нарративов, и часто колеблются, какой из них выбрать в данный момент.
Один нарратив строится по принципам традиционной "мужской" логоцентричной этики (тут она ссылается на Кэрол Гиллиган и Розалин Дипроуз) которая сторится на принципах прав и контрактов, на абстрактном понятии свободы воли, где субъект и его воля существуют отдельно от тела, а тело в свою очередь предстает имуществом субъекта, которым он имеет право распоряжаться, в том числе и как товаром. В этой системе этический конфликт проистекает из столкновения прав и обязанностей. Пока мать, работающая проституткой, успешно компартментализирует свою жизнь, отделяет свою работу в проституции от своей семейной жизни, и ей удается обеспечивать ребенку надлежащие условия - она имеет на него родительские права. Если ей это не удается, права ребенка имеют приоритет над ее правами как матери. Все это вроде бы логично, но в этом нарративе телесность и эмоции исключены из этического поля и оставляются за скобками как нерелевантные (Гэйл Вайс, 1999), а тело не считается неотъемлемой частью субъекта.
Второй же нарратив признает вред, который наносит проституция матери и ребенку, которых он воспринимает как взаимосвязанную общественную единицу. Он ставит под сомнение возможность отделить проституцию от материнства и подчеркивает эмоциональную, диссоциативную цену попыток такого разделения. Этот нарратив - в духе женской-материнской этики, которая придает первостепенное значение телу, чувствам и межличностным отношениям. Женская этика основана на заботе и эмпатии по отношению к другому, на понимании, что "я" и "другой" связаны и отвечают друг за друга (Кэрол Гиллиган, 1995, Тоня Ван ден Энде, 2006).*
Во время интервью Левин-Рутберг постоянно замечала у соцработниц тот же барьер, мешающий говорить о материнстве в связке с проституцией, который она с самого начала заметила у себя, и с осознания которого и начался ее квест. Это выражалось прежде всего в динамике забывания и вспоминания. В начале интервью большинство ее респонденток вообще затруднялись припомнить такие встречи, с клиентками-матерями в проституции. Потом начинали всплывать забытые эпизоды и рассказы, и вместе с ними - чувство причастности к боли этих женщин. Эта причастность вызывала глубокие и противоречивые чувство по отношению к самим матерям и критику отношения общества к ним. Тяжесть разговора о проституции, а в особенности в связке с материнством, выражалась не только в молчании и забывании. Собеседницы могли заикаться, вздыхать, барабанить по столу, смеяться, неожиданно переводить разговор на другую тему. Было ощущение, что это трудно выразить словами, что здесь есть что-то, выходящее за границы выразимого в языке (Левин-Рутберг, 2011).
Получается, что не только субъективный опыт самих матерей в проституции, но и опыт тех, кто работает с ними, пытаясь помочь, оттесняется в молчание. Это исследование показало, что один из способов это молчание преодолеть - выражение действием (acting out). Одна из соцработниц рассказала историю своей клиентки, про которую она долгое время знала только то, что у нее есть дети - но не то, что она работает проституткой. Однажды утром эта клиентка пришла в бюро социальных услуг в своей рабочей одежде проститутки, не переодевшись после ночи. Это был вызывающий, социально неприемлемый, нарушающий условности акт, без которого она, очевидно, не могла начать разговор о своей вовлеченности в проституцию. Это действие можно истолковать как обращение с отчаянием и надеждой к окружающим за человеческим вниманием, на которое можно положиться; это такое внимание, которое дает индивидууму свободу двигаться, действовать и чувствовать (по Винникотту).
-------------------
*Я не то чтобы в восторге от этого противопоставления между "мужской" и "женской" этикой, но в 2011-м году, когда было опубликовано то предыдущее исследование по интервью с соцработницами, авторка очевидно находила его полезным.
Но этих результатов исследовательнице показалось явно недостаточно, и в частности она задумалась о том, какие действия она сама может предпринять, чтобы нарушить это подавляющее молчание. Про то, как она не остановилась на достигнутом - продолжение следует :)