Чухе Ким, или Эта странная корейская литература
Но "нации" это не что-то очевидное или естественное. Чем больше думаешь о нациях с точки зрения истории, тем меньше смысла в них оказывается. Всю историю человечества нации уничтожали, поглощали, возрождали и забывали. И потомкам от этого ни холодно ни жарко, они продолжают спокойно жить.
Вчера Нобелевскую премию получила писательница Хан Ган из Южной Кореи, и вдохновленная аудитория пошла по книжным сайтам выяснять, не переводят ли у Хан Ган что-нибудь новенькое и вообще какие южнокорейские книги хорошо бы почитать. Вот что, например, мне пало на долю:
Я укрепилась в своем первоначальном подозрении, что корейские «высокие» писатели - это люди, за редким исключением, не имеющие ни своих слов, ни своих мыслей, с удручающе бедным жизненным опытом и кругозором. Сам факт того, что за свою писанину они получают деньги, объясняется исключительно их паразитированием на корейской традиции уважения к интеллектуальному труду. (Хотя, судя по количеству корейских писательниц, халяве этой скоро придет конец. Нашествие женщин на некую социальную нишу - первый признак снижения ее доходности и престижа.)
Эссе Татьяны Габрусенко, кроме шуток, рекомендую прочесть, хоть оно и написано почти десять лет назад. Квинтэссенция. Уже из-за одного термина «тёткописательницы» - а есть ведь ещё и тёткопереводчицы, тёткоредакторши, тёткочитательницы, наконец. И вот, выступая в амплуа этой самой тёткочитательницы, переходящей в бабкочитательницу, я хочу рассказать о книге, которая сегодня получила премию «Ясная Поляна» в номинации «Иностранная литература» - то есть награждаются и писательница Ким Чухе [김주혜] , и переводчик Кирилл Батыгин.
С незапамятных времён в Корее существовал институт государственных рабынь или, скорее, крепостных артисток-куртизанок, так называемых кисэн. По всей стране работали кёбаны, учебные заведения для подготовки девушек к этой незавидной должности. Хотя смотря для кого незавидной:
- Госпожа, постойте. - Яшма сама удивилась тому, что осмелилась заговорить. Мать хлопнула её по плечу в надежде приструнить дочь, но Яшма продолжила: - Я готова остаться и стать вашей ученицей… Мама, всё в порядке. Я это сделаю.
- Цыц. Ты не понимаешь, о чем идет речь, - шикнула на нее мать. Если бы они были с дочерью с глазу на глаз, то Яшма услышала бы длинный поток непристойностей на тему того, чем занимаются женщины, зарабатывающие на жизнь своими промежностями. В присутствии же госпожи Серебро мать ограничилась тычком Яшмы меж лопаток, выглядевших как сложенные остренькие крылышки так и не оперившейся птички.
Госпожа Серебро улыбнулась, будто бы внимала невысказанным мыслям.
- Да, то, чем мы занимаемся, - дело далеко не для всех. Знаешь ли ты, что именно представляет собой наше занятие?
Зардевшаяся Яшма кивнула. Подруги, чьим сестрам выпало вступить в брак в возрасте 14-15 лет, рассказывали ей, что именно происходит в брачную ночь. По всей видимости, малоприятное времяпрепровождение, но от одной мысли о нем у нее сводило ляжки. В любом случае тело подсказывало, что не было особой разницы в том, произойдет это действо с одним мужчиной за бесплатно или с множеством мужчин за деньги. По прошествии нескольких лет Яшму все равно бы отдали замуж тому, кто предложил бы за нее большую цену. Например, сельскому врачу, который неустанно подыскивал пару болезненному сынку. Яшма даже ощущала сострадание к молодому человеку, но столь же ясно чувствовала, что любая участь лучше брака с олухом, чьи сжатые в клешни руки были мало пригодны для ласк. Такому мужчине она была бы на самом деле не женой, а сестрой, позже - даже матерью.
Пятьдесят вон - это в два раза больше, чем даже доктор был готов отдать за нее. И этих денег ее семье хватило бы надолго: и на небольшой участок от хозяина земли, и на молоденького петушка, и целую кучку здоровеньких курочек в придачу. Им не пришлось бы больше отправляться спать на пустой желудок. Мальчишек можно было бы отправить в школу, а младшей дочке подыскать достойную пару из уважаемой семьи землевладельцев. Но только при одном условии - никому в деревне нельзя было прознать о том, что Яшму продали в куртизанки.
Яшма практически увидела воочию, как проносятся эти образы в помутневших глазах матери, слишком уставших даже для того, чтобы проливать слезы. Госпожа Серебро подалась вперед и взяла мать за руку. Та не отстранилась.
- Поверьте моему опыту. Даже девочка, всю жизнь прожившая в монастыре, может стать куртизанкой, если это ей предначертано судьбой. А зачастую - скорее даже гораздо чаще - бывает наоборот. Если Яшма не предназначена для этого, то она в любом случае отыщет иной удел, даже если вырастет и обучится при кибане. - Мягкая улыбка снова тронула уста госпожи Серебро. - Я вряд ли смогу оказать на ее будущее какое-либо влияние.
Пусть убаюкивающие речи о всесилии судьбы не настораживают читательниц! Под философские разговоры, полные смиренного фатализма, персонажи берут жизнь в свои руки и мощными рывками задают ей направление. Это и чудесный мальчик Чонхо, из Оливера Твиста переквалифицировавшийся сначала в удалого рэкетира с большой дороги, а потом в кристально чистого революционера, точно сошедшего со страниц Чернышевского. Это и студент Ким Сонсу, выбравший между любовью всей жизни и почтением к родителям... что бы вы думали? Угадали, он ведь кореец. Это и госпожа Серебро, женщина несгибаемой внутренней силы и невыносимого характера. Это Дани, Луна, Лилия, это в первую очередь сама Яшма. В древние времена она прославилась бы не меньше, чем поэтесса Хван Джин И, также кисэн. Но, как с неизменной корректностью указывает Википедия, в XX веке, особенно во время японского господства, многие из кисэн опустились до уровня обычных проституток.
Да, «Звери малой земли» [작은 땅의 야수들] - это в первую очередь книга об оккупации. Много сказано и написано о том, как пагубны и разрушительны отношения господства-подчинения для всех, над кем господствуют. И как редко говорится о пагубности оккупации для самого оккупанта. Ким Чухе к героям-японцам, в основном военнослужащим, относится понятно как, они безлюбые, машинно-дисциплинированные, механистичные убийцы и насильники, а в то же время способны на краткий миг остановиться, спросить себя: что ж я творю? И продолжить механическую рубку всего живого вокруг, уже противу своего желания.
В последние годы полковник Ямада открыл для себя простую истину: то, как он должен был чувствовать себя, зачастую отличалось от того, как он чувствовал себя в действительности. Он опасался, что эта особенность сдерживала и делала его слабым. Для испытания собственной силы воли он привык делать то, к чему его сердце совсем не лежало. Ямада трудился в тюремных камерах, лично бичуя самых злонамеренных повстанцев с самоотверженностью, с которой профессиональный атлет посвящает себя изнурительным тренировкам из веры, что когда-нибудь эти экзерсисы будут даваться с большей легкостью, а тело станет сильнее.
А экзерсисы не даются. А тело только слабеет и иссякает, а душа боится себе признаться, что занята не своим делом. А самоограничение не идёт во благо, потому что ограничивать себя в элементарной порядочности оказывается себе дороже, даже ради общего дела и процветания империи. Да и с империей как-то неудобно получилось в конечном итоге.
Как может быть так, что в одном месте ветер теребит пурпурные цветочки, черепахи лениво плавают в озере, а деревья, расправив ветки, всеми силами пытаются расти вопреки скупому на тепло лету, а где-то в другом месте белая вспышка озаряет город, обращая все в пепел, вытирая черты с лиц людей и превращая плоть в обугленные обрубки? Весь мир - крайняя бессмыслица, и худшее из всех возможных преступлений - изображать, словно во всём этом есть какой-то тайный смысл.
Жизнь, как сказано в одном стихотворении, оказалась длинной, бессмысленной, хаотичной. Все новые мысли и прогрессивные идеи были не такими уж прогрессивными, а зачастую и хорошо забытыми старыми. Расширение кругозора обернулось такими последствиями, что захотелось, чтобы он, этот кругозор, схлопнулся в точку, и остался лишь один весенний день тысяча девятьсот восемнадцатого года. Пёстрая процессия куртизанок, юные, нарядные девочки, на которых загляделся прохожий беспризорник, ещё не понимающий смысла шествия. Этот день и этот час определит их судьбу. Или они сами определят свою судьбу. По большому счёту, не всё ли равно?
Прежде чем начать, я хочу поздравить мою коллегу, корейскую писательницу Хан Ган, которая ранее входила в списки премии «Ясная Поляна» и только что получила Нобелевскую премию. Кажется, сегодня невероятный день для корейской литературы.
[Из обращения г-жи Ким к тем, кто читает её на русском языке].
Смею добавить: сегодня невероятный день для корейской литературы женского авторства.
Вчера Нобелевскую премию получила писательница Хан Ган из Южной Кореи, и вдохновленная аудитория пошла по книжным сайтам выяснять, не переводят ли у Хан Ган что-нибудь новенькое и вообще какие южнокорейские книги хорошо бы почитать. Вот что, например, мне пало на долю:
Я укрепилась в своем первоначальном подозрении, что корейские «высокие» писатели - это люди, за редким исключением, не имеющие ни своих слов, ни своих мыслей, с удручающе бедным жизненным опытом и кругозором. Сам факт того, что за свою писанину они получают деньги, объясняется исключительно их паразитированием на корейской традиции уважения к интеллектуальному труду. (Хотя, судя по количеству корейских писательниц, халяве этой скоро придет конец. Нашествие женщин на некую социальную нишу - первый признак снижения ее доходности и престижа.)
Эссе Татьяны Габрусенко, кроме шуток, рекомендую прочесть, хоть оно и написано почти десять лет назад. Квинтэссенция. Уже из-за одного термина «тёткописательницы» - а есть ведь ещё и тёткопереводчицы, тёткоредакторши, тёткочитательницы, наконец. И вот, выступая в амплуа этой самой тёткочитательницы, переходящей в бабкочитательницу, я хочу рассказать о книге, которая сегодня получила премию «Ясная Поляна» в номинации «Иностранная литература» - то есть награждаются и писательница Ким Чухе [김주혜] , и переводчик Кирилл Батыгин.
С незапамятных времён в Корее существовал институт государственных рабынь или, скорее, крепостных артисток-куртизанок, так называемых кисэн. По всей стране работали кёбаны, учебные заведения для подготовки девушек к этой незавидной должности. Хотя смотря для кого незавидной:
- Госпожа, постойте. - Яшма сама удивилась тому, что осмелилась заговорить. Мать хлопнула её по плечу в надежде приструнить дочь, но Яшма продолжила: - Я готова остаться и стать вашей ученицей… Мама, всё в порядке. Я это сделаю.
- Цыц. Ты не понимаешь, о чем идет речь, - шикнула на нее мать. Если бы они были с дочерью с глазу на глаз, то Яшма услышала бы длинный поток непристойностей на тему того, чем занимаются женщины, зарабатывающие на жизнь своими промежностями. В присутствии же госпожи Серебро мать ограничилась тычком Яшмы меж лопаток, выглядевших как сложенные остренькие крылышки так и не оперившейся птички.
Госпожа Серебро улыбнулась, будто бы внимала невысказанным мыслям.
- Да, то, чем мы занимаемся, - дело далеко не для всех. Знаешь ли ты, что именно представляет собой наше занятие?
Зардевшаяся Яшма кивнула. Подруги, чьим сестрам выпало вступить в брак в возрасте 14-15 лет, рассказывали ей, что именно происходит в брачную ночь. По всей видимости, малоприятное времяпрепровождение, но от одной мысли о нем у нее сводило ляжки. В любом случае тело подсказывало, что не было особой разницы в том, произойдет это действо с одним мужчиной за бесплатно или с множеством мужчин за деньги. По прошествии нескольких лет Яшму все равно бы отдали замуж тому, кто предложил бы за нее большую цену. Например, сельскому врачу, который неустанно подыскивал пару болезненному сынку. Яшма даже ощущала сострадание к молодому человеку, но столь же ясно чувствовала, что любая участь лучше брака с олухом, чьи сжатые в клешни руки были мало пригодны для ласк. Такому мужчине она была бы на самом деле не женой, а сестрой, позже - даже матерью.
Пятьдесят вон - это в два раза больше, чем даже доктор был готов отдать за нее. И этих денег ее семье хватило бы надолго: и на небольшой участок от хозяина земли, и на молоденького петушка, и целую кучку здоровеньких курочек в придачу. Им не пришлось бы больше отправляться спать на пустой желудок. Мальчишек можно было бы отправить в школу, а младшей дочке подыскать достойную пару из уважаемой семьи землевладельцев. Но только при одном условии - никому в деревне нельзя было прознать о том, что Яшму продали в куртизанки.
Яшма практически увидела воочию, как проносятся эти образы в помутневших глазах матери, слишком уставших даже для того, чтобы проливать слезы. Госпожа Серебро подалась вперед и взяла мать за руку. Та не отстранилась.
- Поверьте моему опыту. Даже девочка, всю жизнь прожившая в монастыре, может стать куртизанкой, если это ей предначертано судьбой. А зачастую - скорее даже гораздо чаще - бывает наоборот. Если Яшма не предназначена для этого, то она в любом случае отыщет иной удел, даже если вырастет и обучится при кибане. - Мягкая улыбка снова тронула уста госпожи Серебро. - Я вряд ли смогу оказать на ее будущее какое-либо влияние.
Пусть убаюкивающие речи о всесилии судьбы не настораживают читательниц! Под философские разговоры, полные смиренного фатализма, персонажи берут жизнь в свои руки и мощными рывками задают ей направление. Это и чудесный мальчик Чонхо, из Оливера Твиста переквалифицировавшийся сначала в удалого рэкетира с большой дороги, а потом в кристально чистого революционера, точно сошедшего со страниц Чернышевского. Это и студент Ким Сонсу, выбравший между любовью всей жизни и почтением к родителям... что бы вы думали? Угадали, он ведь кореец. Это и госпожа Серебро, женщина несгибаемой внутренней силы и невыносимого характера. Это Дани, Луна, Лилия, это в первую очередь сама Яшма. В древние времена она прославилась бы не меньше, чем поэтесса Хван Джин И, также кисэн. Но, как с неизменной корректностью указывает Википедия, в XX веке, особенно во время японского господства, многие из кисэн опустились до уровня обычных проституток.
Да, «Звери малой земли» [작은 땅의 야수들] - это в первую очередь книга об оккупации. Много сказано и написано о том, как пагубны и разрушительны отношения господства-подчинения для всех, над кем господствуют. И как редко говорится о пагубности оккупации для самого оккупанта. Ким Чухе к героям-японцам, в основном военнослужащим, относится понятно как, они безлюбые, машинно-дисциплинированные, механистичные убийцы и насильники, а в то же время способны на краткий миг остановиться, спросить себя: что ж я творю? И продолжить механическую рубку всего живого вокруг, уже противу своего желания.
В последние годы полковник Ямада открыл для себя простую истину: то, как он должен был чувствовать себя, зачастую отличалось от того, как он чувствовал себя в действительности. Он опасался, что эта особенность сдерживала и делала его слабым. Для испытания собственной силы воли он привык делать то, к чему его сердце совсем не лежало. Ямада трудился в тюремных камерах, лично бичуя самых злонамеренных повстанцев с самоотверженностью, с которой профессиональный атлет посвящает себя изнурительным тренировкам из веры, что когда-нибудь эти экзерсисы будут даваться с большей легкостью, а тело станет сильнее.
А экзерсисы не даются. А тело только слабеет и иссякает, а душа боится себе признаться, что занята не своим делом. А самоограничение не идёт во благо, потому что ограничивать себя в элементарной порядочности оказывается себе дороже, даже ради общего дела и процветания империи. Да и с империей как-то неудобно получилось в конечном итоге.
Как может быть так, что в одном месте ветер теребит пурпурные цветочки, черепахи лениво плавают в озере, а деревья, расправив ветки, всеми силами пытаются расти вопреки скупому на тепло лету, а где-то в другом месте белая вспышка озаряет город, обращая все в пепел, вытирая черты с лиц людей и превращая плоть в обугленные обрубки? Весь мир - крайняя бессмыслица, и худшее из всех возможных преступлений - изображать, словно во всём этом есть какой-то тайный смысл.
Жизнь, как сказано в одном стихотворении, оказалась длинной, бессмысленной, хаотичной. Все новые мысли и прогрессивные идеи были не такими уж прогрессивными, а зачастую и хорошо забытыми старыми. Расширение кругозора обернулось такими последствиями, что захотелось, чтобы он, этот кругозор, схлопнулся в точку, и остался лишь один весенний день тысяча девятьсот восемнадцатого года. Пёстрая процессия куртизанок, юные, нарядные девочки, на которых загляделся прохожий беспризорник, ещё не понимающий смысла шествия. Этот день и этот час определит их судьбу. Или они сами определят свою судьбу. По большому счёту, не всё ли равно?
Прежде чем начать, я хочу поздравить мою коллегу, корейскую писательницу Хан Ган, которая ранее входила в списки премии «Ясная Поляна» и только что получила Нобелевскую премию. Кажется, сегодня невероятный день для корейской литературы.
[Из обращения г-жи Ким к тем, кто читает её на русском языке].
Смею добавить: сегодня невероятный день для корейской литературы женского авторства.