Рассказ Элис Манро
Это, по-видимому, первая публикация рассказа Манро на русском языке. Советский Союз, 1971 год, перевод Оксаны Михайловны Кириченко, подарившей нам, например, «Дорогостоящую публику» Дж.К.Оутс. Антология «Лампа, зажжённая в полдень. Рассказы канадских писателей о молодёжи». Непонятно, как относятся к молодёжи персонажи «Леса», если у самой младшей героини, воспитанницы Роя и Лайлы уже пятеро детей. И мне всегда казалось, что выбрали для публикации, как нарочно, самый не-манровский рассказ из всех возможных. А сейчас перечитываю, уже другими глазами, и понимаю, насколько он неотъемлемо манровский.
Лес
Рой Фаулер трудился в городке Логан, провинция Онтарио. Он единственный тут на всю округу пишет вывески, и заказов хоть отбавляй. Ему даже и не нужно столько. Если перебор, придётся подручного нанимать, возни всякой с оформлением не оберёшься, зачем? В своем деле Рой большой мастак, может любым шрифтом писать, если попросят, нарисует что-нибудь. Фермеры любят вешать всякие картинки у ворот, чтоб свинья была нарисована, или индюк, или шоколадная с белыми пятнами корова-херфордка, или чёрная, безрогая - абердинский ангус, или кремово-белая - шароле. Фермерам непременно хочется, чтоб на заднем плане были нарисованы зелёные сельские холмы и ярко-голубое по-летнему небо. Хотя теперь-то свиньи и индюки выращиваются по новой методе и в отдельных, специально оборудованных свинарниках или птичниках, куда дневной свет не проникает и где скотину или птицу почти всегда раскармливают на убой.
Рой пишет вывески в сарае за домом. Там у него маленькая печурка, которую он топит дровами: в сарае сильно пахнет красками, скипидаром, льняным маслом и древесиной. И поскольку для растопки нужны дрова, это-то и привело Роя Фаулера к увлечению новым занятием, не то чтобы тайному, но затаённому - то есть все о нём знают, но не подозревают, как это серьёзно, как важно для Роя: он полюбил ходить в лес по дрова. У Роя грузовичок о четырёх колесах, цепная пила и тяжёлый колун. Всё чаще и чаще Рой отправляется в лес по дрова, они ему нужны не только для растопки, он их ещё и продаёт. Жена его, Лайла, догадывается, что Рой рубит дрова охотнее, чем пишет вывески; она обеспокоена тем, что увлечение мужа может помешать основному делу, а также тем, что он отправляется в лес один. Рой чувствует это, хотя они с женой никогда на эту тему не говорят. Собираясь в лес, Рой дожидается, пока жена уйдет на работу, Лайла работает медсестрой у нового дантиста - это её устраивает, потому что по характеру она милая, общительная и не может без людей, к тому же лишние деньги не помешают; дантиста Лайла тоже устраивает, потому что он здесь человек свежий, а у неё в округе столько родни, что практика ему с лихвой обеспечена.
Её родня - все эти Воулсы, Пулсы и Девлинсы - нерушимый клан. Нельзя сказать, чтобы все они обожали друг друга, однако им приятно думать, что их много. На рождество или в День благодарения родственники набиваются в чей-нибудь родственный дом по тридцать-сорок человек, с детьми в придачу. По воскресеньям довольствуются сходками по десять-пятнадцать человек, смотрят телевизор, обсуждают новости, готовят стол и очень много едят. Рой считает - либо смотреть телевизор, либо болтать, нельзя то и другое одновременно. Иногда в воскресенье, когда гостиная битком набита жениной роднёй, он поднимается, выходит из дома, направляется к сараю, разводит в печурке огонь, подкладывая поленья граба и яблони - от них дух приятный. На полке среди красок бутылка хлебной водки, можно взять и отпить немного, он много не пьёт: случается, когда пишет вывески, если в лес идёт, то нет; а так - разве что когда родни полон дом. Его ухода никто не замечает. Родственникам не до обид, они слишком друг другом заняты, поэтому и Лайле незачем Рою выговаривать или извиняться за него перед родней. Вообще говоря, Лайла по природе добродушна, ну а для семейного клана Рой - явление малоинтересное: человек, влившийся недавно, ничем пока себя не проявивший, даже потомством не успевший обзавестись. Того, кто не имеет с ними фамильного сходства, родственники почти не замечают. Все они могучие, экспансивные, шумные, Рой же низенький, малозаметный, тихий.
Бывает, в лесу Рою попадаются верхушки и ветви деревьев, поваленных и распиленных лесозаготовщиками, а иногда он натыкается на места, где прошли лесники, метя больные, корявые или негодные для лесоповала деревья. К примеру, бук для лесозаготовок не подходит, так же, как боярышник или голубой бук, хотя голубой бук и для дров не очень-то годится. Когда Рой натыкается на такие вот кучи веток, он отправляется к владельцу леса и, если цена сходная, забирает ветки себе. Всё это происходит по большей части в конце осени - начале зимы, и потому, что в это время дрова покупаются, и потому, что по снегу удобней всего ехать в лес на грузовике. Фермеры нынче не часто прокладывают через лес надёжные тропинки, как раньше, когда сами валили и вывозили деревья. Частенько приходится въезжать в лес через поле, а это можно только, либо когда хлеба ещё не взошли и едешь по бороздам, либо когда урожай убран.
В ту осень спрос на дрова был больше обычного. И Рой наведывался в лес дважды, а то и трижды в неделю. Обычно деревья различают по форме листка, или по очертаниям кроны, или по размерам; Рой же, плутая в голой чаще, определяет дерево по коре. У бука, полешки у которого тяжёлые и хорошо горят, кора на мощном стволе тёмно-коричневая, шершавая, а ветки на концах гладкие и не коричневые, красноватые. Самый тёмный ствол у дикой черешни и кора у неё ровненькими чешуйками. Увидишь черешню в лесу и диву даешься - ишь, какая высокая вымахала, разве можно с садовой сравнить? А яблони совсем не такие высокие, как в саду, и кора у них не такая тёмная, и чешуек почти нет, но яблоневые поленья долго горят, и дым от них пахучий. Ясени замерли, как солдаты, стройными рядами, вытянув свои, в рубчик, под вельвет, стволы. У клёна кора серая, местами шероховатая, тень от него ложится на снег длинной чёрной полосой; и есть что-то такое привольное, такое уютное в этих вытянутых чёрных полосах, то застывших крест-накрест, образуя на снегу причудливые четырёхугольники, то лежащих врозь, не касаясь друг друга; стройная тень под стать самому клёну, такому всем здесь родному и привычному дереву, как ни одно другое. Вот бук или дуб - другое дело, эти деревья особенные, парадные, хотя по красоте всё же уступают вязу, который уже почти вывелся в здешних местах. Кора у бука серая, гладкая, будто специально созданная, чтоб на ней вырезать. Проходят года, десятилетия, и вырезанные на стволе бука острым ножом буквы вспучиваются на коре бородавками, отчего вся надпись расползается вширь. Буки в лесу вытягиваются до четырёх метров. На открытом месте разрастаются в ширину - чуть ли не квадратными становятся, это в лесу они вверх тянутся, и верхние ветви начинают заплетаться вкруговую, как рога оленя. Но древесина у этого горделивого прекрасного дерева может пойти косыми слоями, тогда и кора покрывается рябью. Значит, дерево становится непрочным, может треснуть или повалиться от сильного ветра. Ну а дубы у нас встречаются редко, не так, как буки, поэтому дуб заметишь сразу. Если клен привычно и уютно смотрится возле дома, то дуб для многих - дерево из сказки, только услышишь начало: «Жили-были на лесной опушке…», тотчас перед глазами - дубы, дубы… Потому что листья у дуба диковинные, тёмные, блестящие, причудливо вырезанные; хотя дубы и без листьев хороши, заскорузлый, мощный ствол - весь напоказ, серовато-чёрный, сплошь в узлах, в извилинах, а ветви замысловато сплетаются, изгибаются в разные стороны.
Рой считает, если знаешь, как валить дерево, одному в лесу работать неопасно. Выбираешь дерево, первым долгом определи, куда оно кренится, потом выруби топором клин под углом градусов в семьдесят, прямо под центром тяжести. С какой стороны вырубишь, туда, значит, и упадет дерево. Дальше, с противоположной стороны ствола делается небольшой надпил, откуда потом пилить начнёшь - так, чтоб он до клина не доходил, но был на уровне его верхнего ребра. Пилить дерево надо так, чтобы потом у самой сердцевины осталась перемычка, по ней дерево и переломится. Лучше всего, конечно, подгадать, чтобы, когда оно упадёт, не сцепилось ветвями с ветками соседних деревьев, но бывает, никак не подгадаешь. Если же дерево, падая, ложится на ветки ближних деревьев, и грузовик никак не развернёшь так, чтоб, накинув цепь, выволочь дерево на простор, ствол надо снизу распилить на части, а потом крона сама упадёт. Если упавшее дерево повисло, упершись в землю собственными ветками, надо срубать по ветке, пока не доберёшься до тех, что держат ствол. На них давит тяжесть ствола - они, бывает, изгибаются тетивой, тут надо исхитриться, подрубить так, что и ствол откатится не на тебя, и ветки, высвобождаясь, не полоснут по лицу. Когда дерево благополучно окажется на земле, ствол распиливается на кряжи по длине полена, а потом они колются топором. Иногда случается и такое. Попадаются такие кряжи, что никак не расколешь; тогда их надо уложить на бок и распиливать вдоль цепной пилой; пила ходит туда-сюда, выбрасывая по обе стороны длинные дорожки опилок и мелкой щепки. Бук и клён тоже иногда приходится распиливать вдоль; крупное, круглое кленовое бревнышко обтесывается перпендикулярно возрастным кольцам с четырёх сторон, пока в сечении не станет почти квадратным, чтоб сподручней было распиливать. Иногда попадается трухлявая древесина, где между кольцами завелся грибок. Хотя обычно, если дерево на вид доброе, неожиданностей почти не бывает; древесина лучше в стволовой части, чем в ветвях, и ещё у тех кряжистых деревьев, что растут на открытых местах, не у тех, что тянутся ввысь, загнанные в самую чащу.
Рой думает о лесе с жадностью, почти с одержимостью, хотя во всём остальном он совсем не алчный человек. Ночами может не спать, думать про то, как однажды набредет на какой-нибудь невиданной красоты бук. В мечтах Рой блуждает по тем лесам в округе, где ни разу не был, - слишком далеки они, на самых окраинах фермерских хозяйств. Если Рой едет по дороге, ведущей через лес, он то и дело вертит головой туда-сюда, примечает каждое дерево. Ему всякое интересно - годится на дрова или нет: вот, например, несколько голубых буков стоят, юные такие, нежные, для лесоруба слишком уж ветвистые. Тёмные, вертикальные жилки ползут по стволам, что посветлее; Рой запоминает место. В голове у него, как на карте, помечено каждое деревце - где стоит, что за древесина.
В лесу не надо отвлекаться, погружаться во всякие докучлиливые заботы. Рой сроду не привык утомлять себя заботами. Ему всё равно, написал он свои вывески или нет, всё равно, сколько родственников нагрянет к нему в дом в очередное воскресенье. Правда, случается, он вспоминает в лесу, хоть и без особой тревоги, но всё же как-то растерянно и с жалостью, про племянницу Карен - не свою, женину. Они воспитывали Карен с восьми до семнадцати лет, а потом та внезапно бросила школу и выскочила замуж за шофера, которого невесть откуда подцепила. У Карен были способности к рисованию, ей нравилось выписывать разные буквы, даже древнеанглийский шрифт. Она прозвала его «общипанным». Карен помогала Рою писать вывески, и все так и думали, будто она его дочь и свой талант унаследовала от отца. Карен была такая же, как Рой, круглолицая, такая же маленькая и жилистая, но в отличие от Роя шумная: дверь не успеет в мастерскую открыть, тут же растрезвонит, что в школе было, все до единого смешные случаи выпалит. И Рой не переставал дивиться: как это ей только удаётся с таким характером сидеть и медленно буквы выводить?
Сейчас у Карен пятеро детей, а задних зубов почти нет. Когда она улыбается, видно, что сбоку дырка. Карен раздобрела, раздалась вширь, как многие женщины после замужества. Как-то Рой встретил её на улице в старой, рваной лыжной куртке, волосы затянуты сзади резинкой. Работа выпадала нерегулярно, и Карен нанялась в придорожный буфет, где вечно стоял такой ор, что она даже слегка оглохла. Слава богу, хоть ушла оттуда, служит теперь горничной в гостинице «У реки».
Похоже, Лайлу никогда особо не заботило, удалась жизнь племянницы или нет, хотя, конечно, Лайле хотелось бы, чтоб у Карен и дом был получше, и имущество побогаче. А Рой считает, что Карен загубила свою жизнь, и всё время ломает голову, что бы ей такого хорошего сделать. Вот если б её муж печку купил, Рой бы им привозил дрова, но у них паровое отопление.
Стоило высыпать первому снегу, Рой чуть ли не на следующий день отправился в лес поискать подходящее для себя, меченное лесником дерево. На краю леса у дороги была стихийная свалка. Сюда, в этот укромный уголок, легче притащить всякий хлам, чем на городскую свалку, куда можно являться только в определенные часы. Подъезжая к свалке, Рой заметил, будто там что-то копошится. Сначала подумал - собака, но вот над кучей мусора поднялась, выпрямившись, человеческая фигура в драном коричневом пальто. Приблизившись, Рой признал Перси Маршалла, рывшегося среди мусора в надежде отыскать что-нибудь пригодное для себя. Раньше, бывало, в таких местах можно было откопать вполне подходящие для продажи старые банки, бутылки или даже медный бак, теперь не то. Однако Перси вовсе не для того рылся на свалке, он просто искал что-нибудь для себя, хотя что можно найти в этой куче изорванных пластиковых сумок, бутылок из-под жидкого мыла, рваных матрасов с торчавшей из дырок ватой.
Перси живет один в задней комнатушке заброшенной и заколоченной досками лавки у перекрестка дорог в нескольких милях отсюда. Его можно повсюду встретить - ходит, бормочет себе что-то под нос, всё время чего-то ищет. Он сам себе выбрал эту одинокую полуголодную жизнь не поймёшь где. Отправили было в дом престарелых, где все удобства, а он не смог, сбежал, не для него это - жить как в клетке, да ещё среди таких же, как он, стариков. Была у него когда-то богатая ферма, но Перси сам же всё и сгубил: тайно спиртным торговал, потом работал разносчиком, обнищал, по тюрьмам таскался - только в последние лет десять взялся за ум, стал работать и доработался до того, что ему дали пенсию по старости, отметили в местной газете и фотографию поместили. Писали, будто он последний из яркого племени решительных и независимых граждан страны. Под фотографией Перси стояла подпись: «Типичный житель здешних мест».
- Ты что, деревья собрался вывозить? - спросил Перси, завидев Роя.
- Да вот, смотрю, - ответил Рой, подумав, что Перси сейчас примется клянчить себе дрова.
- Так поспешай давай.
- Это ещё почему?
- А то весь лес по контракту уйдет.
Рой напрягся: по какому такому контракту? Перси треплив, но почём зря болтать не станет. Он вечно интересовался, где какие сделки, что за сколько продаётся, сколько кому завещается, какая страховка кому полагается, сколько кто кому должен - к вящему удивлению всякого: уж никак не ждёшь от такого старика ничего, кроме воспоминаний о былом. Стало быть, неверно думать о тех, кто всю жизнь без денег, будто денежные дела не про них.
- Тут парень один из Годрича подписал контракт с гостиницей «У реки», что он им дрова будет на зиму поставлять. По корду [Корд - примерно 3,6 кубического метра] в день. Они по целому корду в день в этой гостинице изводят.
- Первый раз об этом слышу, - проговорил Рой.
- Я тут позавчера в Годриче был, там и слыхал.
- Где именно?
- Да не в пивной, нет, - отозвался Перси. - На площади. Мужики поговаривали.
- Называли кто?
- Не слыхал. Может, называли. А может, и услышал - что мне его имя? Позабыл. Слыхал зато, чем он занимается. Плотничает, кажись. Хотя… Маляр он, а может, обойщик. Из этих, в общем.
- Он что, для фирмы «Кумбс» работает?
- Почём я знаю?
- Значит, этот вот самый лес рубить начнет?
- И этот, и тот, что там через дорогу. Вон сколько тут леса кругом.
- Что же это такое, - проговорил Рой. - Ведь я только что ездил, договаривался.
Действительно, Рой на прошлой неделе договорился с фермером, владельцем леса, о сходной цене.
- Там, в гостинице, знаешь, какие камины здоровые! Какое от них тепло - так только, для вида. А дров изводят по корду в день.
- Да, многовато.
- То-то и оно.
- В первый раз слышу, чтобы кто-нибудь из Годрича дровами занимался.
- Вспомню, как зовут, скажу.
- Может, действительно маляр… маляры зимой без работы сидят.
- Во-во, именно!
- Да что мне до него! Как рубил дрова, так и буду рубить.
- Ну да! Как рубил, так и будешь.
Всю дорогу домой эта новость не выходила у Роя из головы. Ведь он же сам продавал дрова гостинице «У реки»; правда, не столько, сколько им нужно. Вот они взяли и решили покупать всё из одних рук, значит, ему теперь продавать дрова некому. Действительно, в гостинице много дров уходит, правда, насчет корда в день он не слышал. Рой задумался: это ведь не шутка, по стольку дров в день добывать, особенно сейчас, когда только снег выпал. Торопиться надо, пока настоящая зима не пришла, вытянуть деревья из лесу на открытое место, а как же иначе? И потом быстро сложить их громадными штабелями, распилить, а уж после можно порубить на дрова. А вывезти как? Бульдозер нужен или трактор мощный. Сначала дорогу в лес расчистить, потом вытягивать деревья на цепях. Людей нанимать надо, одному или даже вдвоем не управиться. Тут без людей и машин не обойдёшься. Куда там одному маляру за те пяток месяцев, что без работы простаивает! Может, это бригада чья-нибудь, и бригадира звать Мэлер или Мейлер, а старику послышалось «маляр»? Рой припомнил строительную фирму под схожим названием, но те были из Стрэтфорда. Хотя вполне может быть, что этот конкурент вовсе не из здешних мест. Тот фермер, с которым Рой договаривался, ни словом не обмолвился о других, но ведь всё могло произойти уже после их разговора. Никаких денег Рой фермеру не платил, никаких бумаг они не подписывали. Почему бы фермеру не передумать, получив более выгодное предложение, не отказаться от уговора с Роем и не одолжить новому поставщику дров свой бульдозер? Весь вечер Рой решал, позвонить или не позвонить фермеру - узнать у него, что происходит, или нет. А потом сказал себе: раз уж фермер передумал, ничего не поделаешь! Мало ли, о чём люди договариваются на словах! Фермер возьмёт да и скажет Рою, чтоб выметался из его леса. Нет уж, самое лучшее, сделать вид, что ему, Рою, ничего про того парня не известно, и быстро самому, пока не объявился бульдозер, отправиться в лес и заготовить побольше дров.
Рою приходило в голову, что Перси мог что-нибудь напутать не только по части занятий новоиспеченного дровосека или насчёт того, откуда тот взялся, но и вообще касательно всей истории - Перси мог основательно всё перекорежить. Но чем больше Рой думал обо всём этом, тем менее вероятной представлялась ему ошибка. Даже мысленно рисовалась картина: бульдозер, волокущий перехваченные цепью стволы, огромные штабеля поваленного леса и лесорубы с цепными пилами - настолько зримо, что скоро Рою стало казаться, будто он сам обо всём услышал из первых уст. К тому же он терпеть не мог эту гостиницу «У реки», не доверял её владельцам, так и ждал с их стороны какого-нибудь наглого вероломства.
Гостиница «У реки», сооруженная на развалинах старой мельницы, неподалеку от того самого перекрёстка, где обитал Перси Маршалл, была весьма популярным у местных жителей заведением. Вообще говоря, во владения гостиницы входила и вся земля вокруг, даже заброшенное строение, где ютился Перси, и владельцы чуть было не снесли ту лавку, однако постояльцы гостиницы, как выяснилось, от нечего делать любят наведываться туда, фотографировать то заброшенную лавку, то ржавую борону, то опрокинутый фургон, то бездействующую колонку. Бывало, что и Перси позволял себя фотографировать и задавать всякие вопросы. Иные приходили с этюдником. Постояльцы, приезжавшие не более чем на ночь, являлись издалека, порой даже из Монреаля или из Оттавы и, уж конечно, воображали, что их занесло в самую что ни на есть глушь. Местные наведывались в гостиницу отобедать или отужинать. Лайла собралась как-то, поехала. Рой отказался. Сказал, что не желает за один обед всё выложить, а потом без штанов остаться.
Собственно, он не мог точно сказать, почему так ненавидел эту гостиницу. Вообще он был не против, чтоб одни тратили деньги на развлечения, а другие на этом наживались. Ну и пусть владельцы гостиницы заказывают вывески не у Роя, в другом месте! Если бы они к Рою сунулись, он бы им тут же ответил, что у него полным-полно заказов. Когда в гостиницу явилась Карен наниматься официанткой, потому что прежде тоже официанткой работала, там ей дали от ворот поворот.
- Боюсь, вы у нас для официантки не подойдете, полноваты, - отрезала администраторша.
Карен сама рассказывала - смеялась.
- Ишь, костлявых им подавай!
Всё-таки устроилась туда горничной, в общем-то ей всё равно. Как бы там ни было, Рой считал, что владельцы гостиницы - хапуги, а те, кто там служит, - наглецы. Вон всю землю по обоим берегам захапали, новое здание себе строят, и ещё ходят слухи, будто коттеджи будут сооружать, магазинчик под старину и такой же под старину театрик. Дрова жгут просто так, из пижонства. По целому корду в день. И, нате вам, пожалуйста, человека наняли: ведь он весь лес бульдозером подчистую, как поле сенокосилкой. Запросто!
С самого раннего утра Рой приступает к работе над очередной вывеской. К восьми решает, что на сегодня хватит. Моет кисточки и вдруг слышит: хлопает дверца машины. Рой выглядывает в окошко и видит старый, безнадёжно проржавленный «бьюик» Карен, который её семейство приобрело в кредит, теперь же занимает деньги на ремонт «бьюика».
Карен распахивает дверь в сарай и говорит:
- Привет!
- Привет.
- Слушай, ты что сегодня делаешь?
- Да так, то, сё…
Карен в точности такая же толстая и так же неряшливо одета, как тогда на улице. И всё-таки от её появления у Роя становится полегче на душе.
- Ага, кисточки моешь, не иначе, в лес собрался.
- Да не мешало б.
- А тётка пусть себе думает, что ты трудишься в поте лица?
Рой смотрит на Карен, она оглядывает его мастерскую, ищет глазами, какую вывеску он сейчас расписывает.
- Что, поработать захотелось?
- Хватит с меня моей работы. Бельё менять да ванны чистить. Погоди, знаешь, зачем я приехала? Сегодня мне машину в ремонт сдавать, а завтра на работу чуть свет. Думала, подъеду на машине, но вот…
- Грузовик, что ли, взять хочешь?
- Ты уж извини, пожалуйста, а то прямо и не знаю, как завтра до работы добираться.
- Ладно, бери.
- Правда? Ты завтра никуда не поедешь?
- Сам себе хозяин, могу завтра, могу и послезавтра. Дома дел полно.
- Прямо мысли мои читаешь. Мне ведь и продуктов надо б накупить на субботу-воскресенье. Ну, слава богу, гора с плеч!
А Рой всё раздумывает, как бы её спросить про лес-то? Может, выложить напрямик: слыхала, мол, что гостиничные владельцы задумали? Уж было заготовил, с чего начать: «Знаешь, тут неприятность одна, прямо не знаю, что и делать». Но Рой не успел произнести это вслух, потому что Карен уже вышла и направляется к своей машине.
- Мне машину к двенадцати отвозить, а пока поеду, продуктов накуплю, Тигра заберу, он у ветеринара. Говорила, ему ухо изгрызли собаки? Можно вечерком за грузовичком заскочить? Я сама заправлюсь.
Ну вот, Тигр у ветеринара! А это небось денег стоит. Ладно, днём сам бак залью.
Карен уезжает, а Рой тотчас садится в грузовичок и едет в лес, на то самое место, где был вчера. Может, к Перси заехать, порасспросить? Да нет, решает он. Перси увидит, что меня разобрало, да ещё перестарается, присочинит с три короба. Снова Рой подумал: не поговорить ли с фермером? Снова, как вчера, решил, что ни к чему.
Рой оставляет грузовик на тропинке, что ведёт в лес. Скоро тропинка оборвется, но Рой, не дожидаясь, сворачивает с неё. Он ходит по лесу, высматривает подходящие деревья, а деревья - совсем такие, как вчера, никак не скажешь, что их втянули в такой грандиозный вражеский сговор. Рой спешит, будто ему кто-то наступает на пятки. При нём цепная пила и топор. Если кто придёт сюда и грозно спросит, что он тут делает, Рой ответит: он здесь с разрешения фермера-владельца и ни о каких других контрактах и слыхом не слыхал. Он скажет, что не уйдёт отсюда, пусть фермер сам явится, сам ему велит убраться. Рой ловит себя на том, что говорит вслух.
- Кроме него, никто не имеет права! - говорит Рой сам себе, как Перси Маршалл.
В лесу не то, что на улице, только успевай под ноги смотреть. Рой понимает: это потому, что испокон веку валится бурелом, земля вспарывается корнями, а упавшие стволы гниют. Там, где сгнили, - бугорки, там, где корни переплетаются, - ямки. Рой ведь читал где-то - совсем недавно, никак не может вспомнить где, - будто считается, что повелось так издавна, сразу после ледникового периода, когда лед, застывая между пластами земли, вспучивал её причудливыми буграми как и сейчас в Арктике бывает, а где землю не расчищают, не возделывают, там бугры так и остаются.
И вот случается то самое - и невероятное и естественное, - что может произойти с любым безмозглым раззявой в лесу, скажем, с постояльцами гостиницы «У реки», для кого лес - место прогулок, куда отправляются в лёгких ботиночках, а не в сапогах, и где под ноги смотреть необязательно. Так вот, происходит то, что никогда не случалось с Роем, хотя он наведывался в лес тысячу раз, не случалось и не могло случиться. Сыплет легкий снежок, ложится на землю, покрытую сухими листьями, скользко. Нога Роя скользит, подворачивается, а в это время другая внезапно проваливается в заснеженное месиво сучьев, и уходит так глубоко, гораздо глубже, чем можно ожидать, и не чувствует под собой опоры. Это всё означает: Рой, бродя по лесу в растрёпанных чувствах, угодил, можно сказать, в такое месиво, куда ступают осторожно, боязливо, а если можно обойти, не ступают вовсе. Ну ладно, угодил, что же дальше? Не в нору же попал, в самом деле! Рой закачался, не устоял, и - быть того не может! - Рой падает: Рой лежит на земле, и та нога, что скользнула и подвернулась, оказывается зажатой другой. И эту другую медленно затягивает вниз, в бурелом. Рой выбрасывает руку с пилой вперед, другой откидывает топор подальше. Неудача: топор срывается, топорище с силой ударяет по колену подвернутой ноги. С помощью пилы Рой подтягивается кверху, но ему не удаётся лечь на неё. Медленно, упрямо и неотвратимо его засасывает вниз, так можно и ребра переломать, но ему везёт. Рукоятка топора могла, вырвавшись, ударить его в лицо, но и тут ему повезло. Он мог порезать ногу. Он перебирает мысленно всевозможные исходы, не то чтобы с облегчением, а с таким чувством, что всё это ещё может случиться. То, что только что с ним произошло, - то, что он поскользнулся, попал ногой в бурелом, упал, - непостижимо, нелепо, невероятно.
Рой пытается вытянуть ногу. Оба колена сводит боль. Одно ушибло при падении, другое зашибло топорищем. Рой хватается за ствол молодой дикой черешни и медленно подтягивается кверху. Становится на обе ноги, наклоняется за пилой и… чуть не падает снова. Боль, возникшая где-то в пятке, пронзает тело до самого сердца. Рой выпрямляется, ещё не понимая, откуда боль, но инстинктивно стараясь не становиться на ту ногу, что, скользнув, подвернулась. Вот она, боль, где. Не в пятке - в лодыжке. Рой выпрямляет ногу, осматривает: осторожно, еле-еле наступает на пятку. Резкая, нечеловеческая боль. Не может быть, что она не исчезнет; не может быть, что нельзя идти. Это не вывих, скорее всего растяжение. А, какая разница! Рой понимает, надо привыкнуть к боли, надо терпеть; это сначала так больно, потом будет полегче. Он пытается идти и не может. Он боится ступать на больную ногу. А вдруг перелом? Перелом голени - хотя это не так уж страшно, такое и у старух бывает, когда поскальзываются. Рой решает, что ему ещё повезло, могло куда как хуже случиться. Перелом голени, пустяки, ничего особенного. Однако Рой не может сделать ни шагу. Он не может идти.
Наконец до него доходит: чтоб добраться до грузовика, придётся оставить здесь топор и пилу, лечь на землю и ползти. Рой опускается на четвереньки и ползёт из леса по своим собственным, уже заносимым снегом следам. Проверяет, застегнута ли «молния» на кармане, где ключ от грузовика. Мотает головой, стряхивает шапку, она падает в снег. Козырёк мешал глядеть вперед. Теперь снег падает прямо ему на голову. Рой считает, что избранный им способ передвижения - ползком - не так уж плох, во всяком случае, осуществим, хоть и ноют колени. Теперь Рой движется осторожно, проползая по бугристой земле через валежник и молодую поросль. Даже если перед ним оказывается легкий уклон и можно скатиться, Рой не рискует - боится боли в ноге. Слава богу, что на пути не попадаются болотца; слава богу, что он, не медля ни минуты, решился ползти к грузовику - метель усиливается, следы его сапог почти занесло. Если б не они, нелегко бы пришлось: прижавшись животом к земле, искать дорогу через лес.
Всё, что с ним произошло, что сначала казалось немыслимым, постепенно становится привычным… Он ползёт, упираясь руками и коленями, припав к земле, осторожно ощупывает валежник под собой - не гнилой ли? - затем переваливается через него животом, загребая руками прелые листья, землю, снег - в перчатках неудобно, не уцепишься пальцами как следует, не разберёшь на ощупь, что под тобой, голыми пальцами лучше: вот так он ползёт, и ничего его больше не удивляет. Теперь он не вспоминает ни про топор, ни про пилу, брошенные где-то там, хоть едва уговорил себя оставить их. Рой даже не раздумывает над случившимся. Случилось, и ладно. Ему всё явственней кажется, что иначе и быть не могло. Впереди маячит довольно крутой бугор. Добравшись до подножия, Рой радуется, что столько прополз, но одновременно ему страшно подумать, какой тяжёлый путь ещё предстоит. Он передыхает, греет руки за пазухой. Ему почему-то вспоминается Карен в своей красной лыжной куртке, и он решает, что Лайла права: нечего за других переживать. Рой ползет вверх на бугор, где можно подтягиваясь на локтях. Были бы у них детишки, он бы наверняка за них волновался. Лайла, которая считает, что волноваться вообще ни к чему, всё же волнуется за Роя, хотя больше потому, что он мало работает. Все эти мысли тянутся у него в голове, кажется, где-то сольются воедино, но они не сливаются. Рой движется вперед, цепляется за всё, за что можно уцепиться, упираясь в землю ноющими от боли коленками. Пару раз он срывается, скользит назад, но удерживается. Нам не дано знать, что думают другие, что они чувствуют, проносится в голове у Роя. Нам не дано знать, что думают другие про себя.
Он подтягивается, прижимаясь к земле, поднимает голову и видит перед собой грузовик. Впереди ровно, утоптано, снова Рою становится радостно, он приподнимается, становится на колени, медленно, шатаясь, встает на здоровую ногу, волоча ту, что болит. Пытается подпрыгнуть. Не выходит. Эдак ничего не получится - упадёшь, и всё. Пытается слегка, еле-еле, наступить на больную ногу - от резкой боли темнеет в глазах. Снова опускается на четвереньки, снова ползёт, деловито устремляясь вперед, к грузовику. Он ползёт по обледенелым болотцам, кое-где взламывается, трещит ранний ледок. Колени нещадно ноют, и всё-таки ползти намного легче, чем продираться сквозь чащу, настолько легче, что всё плохое выветривается из памяти. В голове непроизвольно складывается что-то похожее на песенку:
…Ползу я по дороге,
Ползу я по дороге…
«Грузовик заведу как-нибудь. Надо бы к этой старой каналье, к Перси, заехать. Хоть телефон-то у него есть?» И тут встрепенулось много всяких неприятных мыслей. Что скажет жена? Кто пойдет за его топором и пилой? Как он объяснит, где он их оставил? Найдутся ли, не засыплет ли снегом? Когда можно будет наступать на ногу? Но Рой гонит треволнения прочь. Снова поднимает голову посмотреть, много ли осталось ползти до грузовика. Хорошо бы, Перси дома оказался или хоть бы дверь открытой оставил.
Снова Рой передыхает, греет руки. Теперь можно и перчатки натянуть, да ладно, зачем их об землю рвать? Ему видно, как из-за куста позади грузовика вылетает большая птица. Кто это, сокол? А может, ястреб? Если ястреб, может кинуться на меня; ничего, обману. Перси и его жилище не выходят у Роя из головы, и, когда он снова пристально вглядывается, стремясь разобрать по взмаху крыльев и по полету, какая это птица, ему вдруг с удивительной ясностью открывается совсем иное: истинный смысл рассказа Перси.
А истинный смысл заключается в том, что тот обойщик, художник-оформитель, маляр или как его там - не существует.
Нету в природе никакого такого подрядчика, никакого такого дельца, никакого человека из Годрича нет. Это Рой и есть. Не маляр, а художник, что вывески пишет. И не из Годрича, а из Логана. Совсем недавно он, Рой, продал дрова гостинице «У реки». Пусть и не в виде контракта, но имеет разрешение на рубку леса в этих местах. Отсюда-то и завертелась вся канитель. Дальше - больше: тьму, мол, дров в день продаёт! У нас и прежде чего только про эту гостиницу не болтали. Чуть деньгами запахнет, непременно слух подхватят да приврут с три короба. В наших краях полно мастеров невесть что рассказывать - что было, а пуще чего не было.
И бульдозер никакой не появится, и стольких людей с пилами тут не соберёшь, а значит, спасены они - и ясень, и клен, и бук, и дикая черешня, и боярышник - никто их не тронет, никто, кроме него самого да местного лесничего, не оставит на деревьях зарубки.
С этой минуты сознание Роя переключилось на это открытие и заработало так чётко, как никогда прежде, представляя всё в исключительно благополучном виде. Рой уже позабыл нелепость, приведшую его к травме, теперь исполненный ликованием, он готов бесконечно ползти к грузовику, к счастливому завершению невзгод. И он снова ползёт вперёд, и никаких угрызений в том, что поверил слухам, - к чему огорчаться, нервничать, копаться в происшедшем? Роя переполняет победное чувство: он справился. Слава богу, всё позади!
Лес
Рой Фаулер трудился в городке Логан, провинция Онтарио. Он единственный тут на всю округу пишет вывески, и заказов хоть отбавляй. Ему даже и не нужно столько. Если перебор, придётся подручного нанимать, возни всякой с оформлением не оберёшься, зачем? В своем деле Рой большой мастак, может любым шрифтом писать, если попросят, нарисует что-нибудь. Фермеры любят вешать всякие картинки у ворот, чтоб свинья была нарисована, или индюк, или шоколадная с белыми пятнами корова-херфордка, или чёрная, безрогая - абердинский ангус, или кремово-белая - шароле. Фермерам непременно хочется, чтоб на заднем плане были нарисованы зелёные сельские холмы и ярко-голубое по-летнему небо. Хотя теперь-то свиньи и индюки выращиваются по новой методе и в отдельных, специально оборудованных свинарниках или птичниках, куда дневной свет не проникает и где скотину или птицу почти всегда раскармливают на убой.
Рой пишет вывески в сарае за домом. Там у него маленькая печурка, которую он топит дровами: в сарае сильно пахнет красками, скипидаром, льняным маслом и древесиной. И поскольку для растопки нужны дрова, это-то и привело Роя Фаулера к увлечению новым занятием, не то чтобы тайному, но затаённому - то есть все о нём знают, но не подозревают, как это серьёзно, как важно для Роя: он полюбил ходить в лес по дрова. У Роя грузовичок о четырёх колесах, цепная пила и тяжёлый колун. Всё чаще и чаще Рой отправляется в лес по дрова, они ему нужны не только для растопки, он их ещё и продаёт. Жена его, Лайла, догадывается, что Рой рубит дрова охотнее, чем пишет вывески; она обеспокоена тем, что увлечение мужа может помешать основному делу, а также тем, что он отправляется в лес один. Рой чувствует это, хотя они с женой никогда на эту тему не говорят. Собираясь в лес, Рой дожидается, пока жена уйдет на работу, Лайла работает медсестрой у нового дантиста - это её устраивает, потому что по характеру она милая, общительная и не может без людей, к тому же лишние деньги не помешают; дантиста Лайла тоже устраивает, потому что он здесь человек свежий, а у неё в округе столько родни, что практика ему с лихвой обеспечена.
Её родня - все эти Воулсы, Пулсы и Девлинсы - нерушимый клан. Нельзя сказать, чтобы все они обожали друг друга, однако им приятно думать, что их много. На рождество или в День благодарения родственники набиваются в чей-нибудь родственный дом по тридцать-сорок человек, с детьми в придачу. По воскресеньям довольствуются сходками по десять-пятнадцать человек, смотрят телевизор, обсуждают новости, готовят стол и очень много едят. Рой считает - либо смотреть телевизор, либо болтать, нельзя то и другое одновременно. Иногда в воскресенье, когда гостиная битком набита жениной роднёй, он поднимается, выходит из дома, направляется к сараю, разводит в печурке огонь, подкладывая поленья граба и яблони - от них дух приятный. На полке среди красок бутылка хлебной водки, можно взять и отпить немного, он много не пьёт: случается, когда пишет вывески, если в лес идёт, то нет; а так - разве что когда родни полон дом. Его ухода никто не замечает. Родственникам не до обид, они слишком друг другом заняты, поэтому и Лайле незачем Рою выговаривать или извиняться за него перед родней. Вообще говоря, Лайла по природе добродушна, ну а для семейного клана Рой - явление малоинтересное: человек, влившийся недавно, ничем пока себя не проявивший, даже потомством не успевший обзавестись. Того, кто не имеет с ними фамильного сходства, родственники почти не замечают. Все они могучие, экспансивные, шумные, Рой же низенький, малозаметный, тихий.
Бывает, в лесу Рою попадаются верхушки и ветви деревьев, поваленных и распиленных лесозаготовщиками, а иногда он натыкается на места, где прошли лесники, метя больные, корявые или негодные для лесоповала деревья. К примеру, бук для лесозаготовок не подходит, так же, как боярышник или голубой бук, хотя голубой бук и для дров не очень-то годится. Когда Рой натыкается на такие вот кучи веток, он отправляется к владельцу леса и, если цена сходная, забирает ветки себе. Всё это происходит по большей части в конце осени - начале зимы, и потому, что в это время дрова покупаются, и потому, что по снегу удобней всего ехать в лес на грузовике. Фермеры нынче не часто прокладывают через лес надёжные тропинки, как раньше, когда сами валили и вывозили деревья. Частенько приходится въезжать в лес через поле, а это можно только, либо когда хлеба ещё не взошли и едешь по бороздам, либо когда урожай убран.
В ту осень спрос на дрова был больше обычного. И Рой наведывался в лес дважды, а то и трижды в неделю. Обычно деревья различают по форме листка, или по очертаниям кроны, или по размерам; Рой же, плутая в голой чаще, определяет дерево по коре. У бука, полешки у которого тяжёлые и хорошо горят, кора на мощном стволе тёмно-коричневая, шершавая, а ветки на концах гладкие и не коричневые, красноватые. Самый тёмный ствол у дикой черешни и кора у неё ровненькими чешуйками. Увидишь черешню в лесу и диву даешься - ишь, какая высокая вымахала, разве можно с садовой сравнить? А яблони совсем не такие высокие, как в саду, и кора у них не такая тёмная, и чешуек почти нет, но яблоневые поленья долго горят, и дым от них пахучий. Ясени замерли, как солдаты, стройными рядами, вытянув свои, в рубчик, под вельвет, стволы. У клёна кора серая, местами шероховатая, тень от него ложится на снег длинной чёрной полосой; и есть что-то такое привольное, такое уютное в этих вытянутых чёрных полосах, то застывших крест-накрест, образуя на снегу причудливые четырёхугольники, то лежащих врозь, не касаясь друг друга; стройная тень под стать самому клёну, такому всем здесь родному и привычному дереву, как ни одно другое. Вот бук или дуб - другое дело, эти деревья особенные, парадные, хотя по красоте всё же уступают вязу, который уже почти вывелся в здешних местах. Кора у бука серая, гладкая, будто специально созданная, чтоб на ней вырезать. Проходят года, десятилетия, и вырезанные на стволе бука острым ножом буквы вспучиваются на коре бородавками, отчего вся надпись расползается вширь. Буки в лесу вытягиваются до четырёх метров. На открытом месте разрастаются в ширину - чуть ли не квадратными становятся, это в лесу они вверх тянутся, и верхние ветви начинают заплетаться вкруговую, как рога оленя. Но древесина у этого горделивого прекрасного дерева может пойти косыми слоями, тогда и кора покрывается рябью. Значит, дерево становится непрочным, может треснуть или повалиться от сильного ветра. Ну а дубы у нас встречаются редко, не так, как буки, поэтому дуб заметишь сразу. Если клен привычно и уютно смотрится возле дома, то дуб для многих - дерево из сказки, только услышишь начало: «Жили-были на лесной опушке…», тотчас перед глазами - дубы, дубы… Потому что листья у дуба диковинные, тёмные, блестящие, причудливо вырезанные; хотя дубы и без листьев хороши, заскорузлый, мощный ствол - весь напоказ, серовато-чёрный, сплошь в узлах, в извилинах, а ветви замысловато сплетаются, изгибаются в разные стороны.
Рой считает, если знаешь, как валить дерево, одному в лесу работать неопасно. Выбираешь дерево, первым долгом определи, куда оно кренится, потом выруби топором клин под углом градусов в семьдесят, прямо под центром тяжести. С какой стороны вырубишь, туда, значит, и упадет дерево. Дальше, с противоположной стороны ствола делается небольшой надпил, откуда потом пилить начнёшь - так, чтоб он до клина не доходил, но был на уровне его верхнего ребра. Пилить дерево надо так, чтобы потом у самой сердцевины осталась перемычка, по ней дерево и переломится. Лучше всего, конечно, подгадать, чтобы, когда оно упадёт, не сцепилось ветвями с ветками соседних деревьев, но бывает, никак не подгадаешь. Если же дерево, падая, ложится на ветки ближних деревьев, и грузовик никак не развернёшь так, чтоб, накинув цепь, выволочь дерево на простор, ствол надо снизу распилить на части, а потом крона сама упадёт. Если упавшее дерево повисло, упершись в землю собственными ветками, надо срубать по ветке, пока не доберёшься до тех, что держат ствол. На них давит тяжесть ствола - они, бывает, изгибаются тетивой, тут надо исхитриться, подрубить так, что и ствол откатится не на тебя, и ветки, высвобождаясь, не полоснут по лицу. Когда дерево благополучно окажется на земле, ствол распиливается на кряжи по длине полена, а потом они колются топором. Иногда случается и такое. Попадаются такие кряжи, что никак не расколешь; тогда их надо уложить на бок и распиливать вдоль цепной пилой; пила ходит туда-сюда, выбрасывая по обе стороны длинные дорожки опилок и мелкой щепки. Бук и клён тоже иногда приходится распиливать вдоль; крупное, круглое кленовое бревнышко обтесывается перпендикулярно возрастным кольцам с четырёх сторон, пока в сечении не станет почти квадратным, чтоб сподручней было распиливать. Иногда попадается трухлявая древесина, где между кольцами завелся грибок. Хотя обычно, если дерево на вид доброе, неожиданностей почти не бывает; древесина лучше в стволовой части, чем в ветвях, и ещё у тех кряжистых деревьев, что растут на открытых местах, не у тех, что тянутся ввысь, загнанные в самую чащу.
Рой думает о лесе с жадностью, почти с одержимостью, хотя во всём остальном он совсем не алчный человек. Ночами может не спать, думать про то, как однажды набредет на какой-нибудь невиданной красоты бук. В мечтах Рой блуждает по тем лесам в округе, где ни разу не был, - слишком далеки они, на самых окраинах фермерских хозяйств. Если Рой едет по дороге, ведущей через лес, он то и дело вертит головой туда-сюда, примечает каждое дерево. Ему всякое интересно - годится на дрова или нет: вот, например, несколько голубых буков стоят, юные такие, нежные, для лесоруба слишком уж ветвистые. Тёмные, вертикальные жилки ползут по стволам, что посветлее; Рой запоминает место. В голове у него, как на карте, помечено каждое деревце - где стоит, что за древесина.
В лесу не надо отвлекаться, погружаться во всякие докучлиливые заботы. Рой сроду не привык утомлять себя заботами. Ему всё равно, написал он свои вывески или нет, всё равно, сколько родственников нагрянет к нему в дом в очередное воскресенье. Правда, случается, он вспоминает в лесу, хоть и без особой тревоги, но всё же как-то растерянно и с жалостью, про племянницу Карен - не свою, женину. Они воспитывали Карен с восьми до семнадцати лет, а потом та внезапно бросила школу и выскочила замуж за шофера, которого невесть откуда подцепила. У Карен были способности к рисованию, ей нравилось выписывать разные буквы, даже древнеанглийский шрифт. Она прозвала его «общипанным». Карен помогала Рою писать вывески, и все так и думали, будто она его дочь и свой талант унаследовала от отца. Карен была такая же, как Рой, круглолицая, такая же маленькая и жилистая, но в отличие от Роя шумная: дверь не успеет в мастерскую открыть, тут же растрезвонит, что в школе было, все до единого смешные случаи выпалит. И Рой не переставал дивиться: как это ей только удаётся с таким характером сидеть и медленно буквы выводить?
Сейчас у Карен пятеро детей, а задних зубов почти нет. Когда она улыбается, видно, что сбоку дырка. Карен раздобрела, раздалась вширь, как многие женщины после замужества. Как-то Рой встретил её на улице в старой, рваной лыжной куртке, волосы затянуты сзади резинкой. Работа выпадала нерегулярно, и Карен нанялась в придорожный буфет, где вечно стоял такой ор, что она даже слегка оглохла. Слава богу, хоть ушла оттуда, служит теперь горничной в гостинице «У реки».
Похоже, Лайлу никогда особо не заботило, удалась жизнь племянницы или нет, хотя, конечно, Лайле хотелось бы, чтоб у Карен и дом был получше, и имущество побогаче. А Рой считает, что Карен загубила свою жизнь, и всё время ломает голову, что бы ей такого хорошего сделать. Вот если б её муж печку купил, Рой бы им привозил дрова, но у них паровое отопление.
Стоило высыпать первому снегу, Рой чуть ли не на следующий день отправился в лес поискать подходящее для себя, меченное лесником дерево. На краю леса у дороги была стихийная свалка. Сюда, в этот укромный уголок, легче притащить всякий хлам, чем на городскую свалку, куда можно являться только в определенные часы. Подъезжая к свалке, Рой заметил, будто там что-то копошится. Сначала подумал - собака, но вот над кучей мусора поднялась, выпрямившись, человеческая фигура в драном коричневом пальто. Приблизившись, Рой признал Перси Маршалла, рывшегося среди мусора в надежде отыскать что-нибудь пригодное для себя. Раньше, бывало, в таких местах можно было откопать вполне подходящие для продажи старые банки, бутылки или даже медный бак, теперь не то. Однако Перси вовсе не для того рылся на свалке, он просто искал что-нибудь для себя, хотя что можно найти в этой куче изорванных пластиковых сумок, бутылок из-под жидкого мыла, рваных матрасов с торчавшей из дырок ватой.
Перси живет один в задней комнатушке заброшенной и заколоченной досками лавки у перекрестка дорог в нескольких милях отсюда. Его можно повсюду встретить - ходит, бормочет себе что-то под нос, всё время чего-то ищет. Он сам себе выбрал эту одинокую полуголодную жизнь не поймёшь где. Отправили было в дом престарелых, где все удобства, а он не смог, сбежал, не для него это - жить как в клетке, да ещё среди таких же, как он, стариков. Была у него когда-то богатая ферма, но Перси сам же всё и сгубил: тайно спиртным торговал, потом работал разносчиком, обнищал, по тюрьмам таскался - только в последние лет десять взялся за ум, стал работать и доработался до того, что ему дали пенсию по старости, отметили в местной газете и фотографию поместили. Писали, будто он последний из яркого племени решительных и независимых граждан страны. Под фотографией Перси стояла подпись: «Типичный житель здешних мест».
- Ты что, деревья собрался вывозить? - спросил Перси, завидев Роя.
- Да вот, смотрю, - ответил Рой, подумав, что Перси сейчас примется клянчить себе дрова.
- Так поспешай давай.
- Это ещё почему?
- А то весь лес по контракту уйдет.
Рой напрягся: по какому такому контракту? Перси треплив, но почём зря болтать не станет. Он вечно интересовался, где какие сделки, что за сколько продаётся, сколько кому завещается, какая страховка кому полагается, сколько кто кому должен - к вящему удивлению всякого: уж никак не ждёшь от такого старика ничего, кроме воспоминаний о былом. Стало быть, неверно думать о тех, кто всю жизнь без денег, будто денежные дела не про них.
- Тут парень один из Годрича подписал контракт с гостиницей «У реки», что он им дрова будет на зиму поставлять. По корду [Корд - примерно 3,6 кубического метра] в день. Они по целому корду в день в этой гостинице изводят.
- Первый раз об этом слышу, - проговорил Рой.
- Я тут позавчера в Годриче был, там и слыхал.
- Где именно?
- Да не в пивной, нет, - отозвался Перси. - На площади. Мужики поговаривали.
- Называли кто?
- Не слыхал. Может, называли. А может, и услышал - что мне его имя? Позабыл. Слыхал зато, чем он занимается. Плотничает, кажись. Хотя… Маляр он, а может, обойщик. Из этих, в общем.
- Он что, для фирмы «Кумбс» работает?
- Почём я знаю?
- Значит, этот вот самый лес рубить начнет?
- И этот, и тот, что там через дорогу. Вон сколько тут леса кругом.
- Что же это такое, - проговорил Рой. - Ведь я только что ездил, договаривался.
Действительно, Рой на прошлой неделе договорился с фермером, владельцем леса, о сходной цене.
- Там, в гостинице, знаешь, какие камины здоровые! Какое от них тепло - так только, для вида. А дров изводят по корду в день.
- Да, многовато.
- То-то и оно.
- В первый раз слышу, чтобы кто-нибудь из Годрича дровами занимался.
- Вспомню, как зовут, скажу.
- Может, действительно маляр… маляры зимой без работы сидят.
- Во-во, именно!
- Да что мне до него! Как рубил дрова, так и буду рубить.
- Ну да! Как рубил, так и будешь.
Всю дорогу домой эта новость не выходила у Роя из головы. Ведь он же сам продавал дрова гостинице «У реки»; правда, не столько, сколько им нужно. Вот они взяли и решили покупать всё из одних рук, значит, ему теперь продавать дрова некому. Действительно, в гостинице много дров уходит, правда, насчет корда в день он не слышал. Рой задумался: это ведь не шутка, по стольку дров в день добывать, особенно сейчас, когда только снег выпал. Торопиться надо, пока настоящая зима не пришла, вытянуть деревья из лесу на открытое место, а как же иначе? И потом быстро сложить их громадными штабелями, распилить, а уж после можно порубить на дрова. А вывезти как? Бульдозер нужен или трактор мощный. Сначала дорогу в лес расчистить, потом вытягивать деревья на цепях. Людей нанимать надо, одному или даже вдвоем не управиться. Тут без людей и машин не обойдёшься. Куда там одному маляру за те пяток месяцев, что без работы простаивает! Может, это бригада чья-нибудь, и бригадира звать Мэлер или Мейлер, а старику послышалось «маляр»? Рой припомнил строительную фирму под схожим названием, но те были из Стрэтфорда. Хотя вполне может быть, что этот конкурент вовсе не из здешних мест. Тот фермер, с которым Рой договаривался, ни словом не обмолвился о других, но ведь всё могло произойти уже после их разговора. Никаких денег Рой фермеру не платил, никаких бумаг они не подписывали. Почему бы фермеру не передумать, получив более выгодное предложение, не отказаться от уговора с Роем и не одолжить новому поставщику дров свой бульдозер? Весь вечер Рой решал, позвонить или не позвонить фермеру - узнать у него, что происходит, или нет. А потом сказал себе: раз уж фермер передумал, ничего не поделаешь! Мало ли, о чём люди договариваются на словах! Фермер возьмёт да и скажет Рою, чтоб выметался из его леса. Нет уж, самое лучшее, сделать вид, что ему, Рою, ничего про того парня не известно, и быстро самому, пока не объявился бульдозер, отправиться в лес и заготовить побольше дров.
Рою приходило в голову, что Перси мог что-нибудь напутать не только по части занятий новоиспеченного дровосека или насчёт того, откуда тот взялся, но и вообще касательно всей истории - Перси мог основательно всё перекорежить. Но чем больше Рой думал обо всём этом, тем менее вероятной представлялась ему ошибка. Даже мысленно рисовалась картина: бульдозер, волокущий перехваченные цепью стволы, огромные штабеля поваленного леса и лесорубы с цепными пилами - настолько зримо, что скоро Рою стало казаться, будто он сам обо всём услышал из первых уст. К тому же он терпеть не мог эту гостиницу «У реки», не доверял её владельцам, так и ждал с их стороны какого-нибудь наглого вероломства.
Гостиница «У реки», сооруженная на развалинах старой мельницы, неподалеку от того самого перекрёстка, где обитал Перси Маршалл, была весьма популярным у местных жителей заведением. Вообще говоря, во владения гостиницы входила и вся земля вокруг, даже заброшенное строение, где ютился Перси, и владельцы чуть было не снесли ту лавку, однако постояльцы гостиницы, как выяснилось, от нечего делать любят наведываться туда, фотографировать то заброшенную лавку, то ржавую борону, то опрокинутый фургон, то бездействующую колонку. Бывало, что и Перси позволял себя фотографировать и задавать всякие вопросы. Иные приходили с этюдником. Постояльцы, приезжавшие не более чем на ночь, являлись издалека, порой даже из Монреаля или из Оттавы и, уж конечно, воображали, что их занесло в самую что ни на есть глушь. Местные наведывались в гостиницу отобедать или отужинать. Лайла собралась как-то, поехала. Рой отказался. Сказал, что не желает за один обед всё выложить, а потом без штанов остаться.
Собственно, он не мог точно сказать, почему так ненавидел эту гостиницу. Вообще он был не против, чтоб одни тратили деньги на развлечения, а другие на этом наживались. Ну и пусть владельцы гостиницы заказывают вывески не у Роя, в другом месте! Если бы они к Рою сунулись, он бы им тут же ответил, что у него полным-полно заказов. Когда в гостиницу явилась Карен наниматься официанткой, потому что прежде тоже официанткой работала, там ей дали от ворот поворот.
- Боюсь, вы у нас для официантки не подойдете, полноваты, - отрезала администраторша.
Карен сама рассказывала - смеялась.
- Ишь, костлявых им подавай!
Всё-таки устроилась туда горничной, в общем-то ей всё равно. Как бы там ни было, Рой считал, что владельцы гостиницы - хапуги, а те, кто там служит, - наглецы. Вон всю землю по обоим берегам захапали, новое здание себе строят, и ещё ходят слухи, будто коттеджи будут сооружать, магазинчик под старину и такой же под старину театрик. Дрова жгут просто так, из пижонства. По целому корду в день. И, нате вам, пожалуйста, человека наняли: ведь он весь лес бульдозером подчистую, как поле сенокосилкой. Запросто!
С самого раннего утра Рой приступает к работе над очередной вывеской. К восьми решает, что на сегодня хватит. Моет кисточки и вдруг слышит: хлопает дверца машины. Рой выглядывает в окошко и видит старый, безнадёжно проржавленный «бьюик» Карен, который её семейство приобрело в кредит, теперь же занимает деньги на ремонт «бьюика».
Карен распахивает дверь в сарай и говорит:
- Привет!
- Привет.
- Слушай, ты что сегодня делаешь?
- Да так, то, сё…
Карен в точности такая же толстая и так же неряшливо одета, как тогда на улице. И всё-таки от её появления у Роя становится полегче на душе.
- Ага, кисточки моешь, не иначе, в лес собрался.
- Да не мешало б.
- А тётка пусть себе думает, что ты трудишься в поте лица?
Рой смотрит на Карен, она оглядывает его мастерскую, ищет глазами, какую вывеску он сейчас расписывает.
- Что, поработать захотелось?
- Хватит с меня моей работы. Бельё менять да ванны чистить. Погоди, знаешь, зачем я приехала? Сегодня мне машину в ремонт сдавать, а завтра на работу чуть свет. Думала, подъеду на машине, но вот…
- Грузовик, что ли, взять хочешь?
- Ты уж извини, пожалуйста, а то прямо и не знаю, как завтра до работы добираться.
- Ладно, бери.
- Правда? Ты завтра никуда не поедешь?
- Сам себе хозяин, могу завтра, могу и послезавтра. Дома дел полно.
- Прямо мысли мои читаешь. Мне ведь и продуктов надо б накупить на субботу-воскресенье. Ну, слава богу, гора с плеч!
А Рой всё раздумывает, как бы её спросить про лес-то? Может, выложить напрямик: слыхала, мол, что гостиничные владельцы задумали? Уж было заготовил, с чего начать: «Знаешь, тут неприятность одна, прямо не знаю, что и делать». Но Рой не успел произнести это вслух, потому что Карен уже вышла и направляется к своей машине.
- Мне машину к двенадцати отвозить, а пока поеду, продуктов накуплю, Тигра заберу, он у ветеринара. Говорила, ему ухо изгрызли собаки? Можно вечерком за грузовичком заскочить? Я сама заправлюсь.
Ну вот, Тигр у ветеринара! А это небось денег стоит. Ладно, днём сам бак залью.
Карен уезжает, а Рой тотчас садится в грузовичок и едет в лес, на то самое место, где был вчера. Может, к Перси заехать, порасспросить? Да нет, решает он. Перси увидит, что меня разобрало, да ещё перестарается, присочинит с три короба. Снова Рой подумал: не поговорить ли с фермером? Снова, как вчера, решил, что ни к чему.
Рой оставляет грузовик на тропинке, что ведёт в лес. Скоро тропинка оборвется, но Рой, не дожидаясь, сворачивает с неё. Он ходит по лесу, высматривает подходящие деревья, а деревья - совсем такие, как вчера, никак не скажешь, что их втянули в такой грандиозный вражеский сговор. Рой спешит, будто ему кто-то наступает на пятки. При нём цепная пила и топор. Если кто придёт сюда и грозно спросит, что он тут делает, Рой ответит: он здесь с разрешения фермера-владельца и ни о каких других контрактах и слыхом не слыхал. Он скажет, что не уйдёт отсюда, пусть фермер сам явится, сам ему велит убраться. Рой ловит себя на том, что говорит вслух.
- Кроме него, никто не имеет права! - говорит Рой сам себе, как Перси Маршалл.
В лесу не то, что на улице, только успевай под ноги смотреть. Рой понимает: это потому, что испокон веку валится бурелом, земля вспарывается корнями, а упавшие стволы гниют. Там, где сгнили, - бугорки, там, где корни переплетаются, - ямки. Рой ведь читал где-то - совсем недавно, никак не может вспомнить где, - будто считается, что повелось так издавна, сразу после ледникового периода, когда лед, застывая между пластами земли, вспучивал её причудливыми буграми как и сейчас в Арктике бывает, а где землю не расчищают, не возделывают, там бугры так и остаются.
И вот случается то самое - и невероятное и естественное, - что может произойти с любым безмозглым раззявой в лесу, скажем, с постояльцами гостиницы «У реки», для кого лес - место прогулок, куда отправляются в лёгких ботиночках, а не в сапогах, и где под ноги смотреть необязательно. Так вот, происходит то, что никогда не случалось с Роем, хотя он наведывался в лес тысячу раз, не случалось и не могло случиться. Сыплет легкий снежок, ложится на землю, покрытую сухими листьями, скользко. Нога Роя скользит, подворачивается, а в это время другая внезапно проваливается в заснеженное месиво сучьев, и уходит так глубоко, гораздо глубже, чем можно ожидать, и не чувствует под собой опоры. Это всё означает: Рой, бродя по лесу в растрёпанных чувствах, угодил, можно сказать, в такое месиво, куда ступают осторожно, боязливо, а если можно обойти, не ступают вовсе. Ну ладно, угодил, что же дальше? Не в нору же попал, в самом деле! Рой закачался, не устоял, и - быть того не может! - Рой падает: Рой лежит на земле, и та нога, что скользнула и подвернулась, оказывается зажатой другой. И эту другую медленно затягивает вниз, в бурелом. Рой выбрасывает руку с пилой вперед, другой откидывает топор подальше. Неудача: топор срывается, топорище с силой ударяет по колену подвернутой ноги. С помощью пилы Рой подтягивается кверху, но ему не удаётся лечь на неё. Медленно, упрямо и неотвратимо его засасывает вниз, так можно и ребра переломать, но ему везёт. Рукоятка топора могла, вырвавшись, ударить его в лицо, но и тут ему повезло. Он мог порезать ногу. Он перебирает мысленно всевозможные исходы, не то чтобы с облегчением, а с таким чувством, что всё это ещё может случиться. То, что только что с ним произошло, - то, что он поскользнулся, попал ногой в бурелом, упал, - непостижимо, нелепо, невероятно.
Рой пытается вытянуть ногу. Оба колена сводит боль. Одно ушибло при падении, другое зашибло топорищем. Рой хватается за ствол молодой дикой черешни и медленно подтягивается кверху. Становится на обе ноги, наклоняется за пилой и… чуть не падает снова. Боль, возникшая где-то в пятке, пронзает тело до самого сердца. Рой выпрямляется, ещё не понимая, откуда боль, но инстинктивно стараясь не становиться на ту ногу, что, скользнув, подвернулась. Вот она, боль, где. Не в пятке - в лодыжке. Рой выпрямляет ногу, осматривает: осторожно, еле-еле наступает на пятку. Резкая, нечеловеческая боль. Не может быть, что она не исчезнет; не может быть, что нельзя идти. Это не вывих, скорее всего растяжение. А, какая разница! Рой понимает, надо привыкнуть к боли, надо терпеть; это сначала так больно, потом будет полегче. Он пытается идти и не может. Он боится ступать на больную ногу. А вдруг перелом? Перелом голени - хотя это не так уж страшно, такое и у старух бывает, когда поскальзываются. Рой решает, что ему ещё повезло, могло куда как хуже случиться. Перелом голени, пустяки, ничего особенного. Однако Рой не может сделать ни шагу. Он не может идти.
Наконец до него доходит: чтоб добраться до грузовика, придётся оставить здесь топор и пилу, лечь на землю и ползти. Рой опускается на четвереньки и ползёт из леса по своим собственным, уже заносимым снегом следам. Проверяет, застегнута ли «молния» на кармане, где ключ от грузовика. Мотает головой, стряхивает шапку, она падает в снег. Козырёк мешал глядеть вперед. Теперь снег падает прямо ему на голову. Рой считает, что избранный им способ передвижения - ползком - не так уж плох, во всяком случае, осуществим, хоть и ноют колени. Теперь Рой движется осторожно, проползая по бугристой земле через валежник и молодую поросль. Даже если перед ним оказывается легкий уклон и можно скатиться, Рой не рискует - боится боли в ноге. Слава богу, что на пути не попадаются болотца; слава богу, что он, не медля ни минуты, решился ползти к грузовику - метель усиливается, следы его сапог почти занесло. Если б не они, нелегко бы пришлось: прижавшись животом к земле, искать дорогу через лес.
Всё, что с ним произошло, что сначала казалось немыслимым, постепенно становится привычным… Он ползёт, упираясь руками и коленями, припав к земле, осторожно ощупывает валежник под собой - не гнилой ли? - затем переваливается через него животом, загребая руками прелые листья, землю, снег - в перчатках неудобно, не уцепишься пальцами как следует, не разберёшь на ощупь, что под тобой, голыми пальцами лучше: вот так он ползёт, и ничего его больше не удивляет. Теперь он не вспоминает ни про топор, ни про пилу, брошенные где-то там, хоть едва уговорил себя оставить их. Рой даже не раздумывает над случившимся. Случилось, и ладно. Ему всё явственней кажется, что иначе и быть не могло. Впереди маячит довольно крутой бугор. Добравшись до подножия, Рой радуется, что столько прополз, но одновременно ему страшно подумать, какой тяжёлый путь ещё предстоит. Он передыхает, греет руки за пазухой. Ему почему-то вспоминается Карен в своей красной лыжной куртке, и он решает, что Лайла права: нечего за других переживать. Рой ползет вверх на бугор, где можно подтягиваясь на локтях. Были бы у них детишки, он бы наверняка за них волновался. Лайла, которая считает, что волноваться вообще ни к чему, всё же волнуется за Роя, хотя больше потому, что он мало работает. Все эти мысли тянутся у него в голове, кажется, где-то сольются воедино, но они не сливаются. Рой движется вперед, цепляется за всё, за что можно уцепиться, упираясь в землю ноющими от боли коленками. Пару раз он срывается, скользит назад, но удерживается. Нам не дано знать, что думают другие, что они чувствуют, проносится в голове у Роя. Нам не дано знать, что думают другие про себя.
Он подтягивается, прижимаясь к земле, поднимает голову и видит перед собой грузовик. Впереди ровно, утоптано, снова Рою становится радостно, он приподнимается, становится на колени, медленно, шатаясь, встает на здоровую ногу, волоча ту, что болит. Пытается подпрыгнуть. Не выходит. Эдак ничего не получится - упадёшь, и всё. Пытается слегка, еле-еле, наступить на больную ногу - от резкой боли темнеет в глазах. Снова опускается на четвереньки, снова ползёт, деловито устремляясь вперед, к грузовику. Он ползёт по обледенелым болотцам, кое-где взламывается, трещит ранний ледок. Колени нещадно ноют, и всё-таки ползти намного легче, чем продираться сквозь чащу, настолько легче, что всё плохое выветривается из памяти. В голове непроизвольно складывается что-то похожее на песенку:
…Ползу я по дороге,
Ползу я по дороге…
«Грузовик заведу как-нибудь. Надо бы к этой старой каналье, к Перси, заехать. Хоть телефон-то у него есть?» И тут встрепенулось много всяких неприятных мыслей. Что скажет жена? Кто пойдет за его топором и пилой? Как он объяснит, где он их оставил? Найдутся ли, не засыплет ли снегом? Когда можно будет наступать на ногу? Но Рой гонит треволнения прочь. Снова поднимает голову посмотреть, много ли осталось ползти до грузовика. Хорошо бы, Перси дома оказался или хоть бы дверь открытой оставил.
Снова Рой передыхает, греет руки. Теперь можно и перчатки натянуть, да ладно, зачем их об землю рвать? Ему видно, как из-за куста позади грузовика вылетает большая птица. Кто это, сокол? А может, ястреб? Если ястреб, может кинуться на меня; ничего, обману. Перси и его жилище не выходят у Роя из головы, и, когда он снова пристально вглядывается, стремясь разобрать по взмаху крыльев и по полету, какая это птица, ему вдруг с удивительной ясностью открывается совсем иное: истинный смысл рассказа Перси.
А истинный смысл заключается в том, что тот обойщик, художник-оформитель, маляр или как его там - не существует.
Нету в природе никакого такого подрядчика, никакого такого дельца, никакого человека из Годрича нет. Это Рой и есть. Не маляр, а художник, что вывески пишет. И не из Годрича, а из Логана. Совсем недавно он, Рой, продал дрова гостинице «У реки». Пусть и не в виде контракта, но имеет разрешение на рубку леса в этих местах. Отсюда-то и завертелась вся канитель. Дальше - больше: тьму, мол, дров в день продаёт! У нас и прежде чего только про эту гостиницу не болтали. Чуть деньгами запахнет, непременно слух подхватят да приврут с три короба. В наших краях полно мастеров невесть что рассказывать - что было, а пуще чего не было.
И бульдозер никакой не появится, и стольких людей с пилами тут не соберёшь, а значит, спасены они - и ясень, и клен, и бук, и дикая черешня, и боярышник - никто их не тронет, никто, кроме него самого да местного лесничего, не оставит на деревьях зарубки.
С этой минуты сознание Роя переключилось на это открытие и заработало так чётко, как никогда прежде, представляя всё в исключительно благополучном виде. Рой уже позабыл нелепость, приведшую его к травме, теперь исполненный ликованием, он готов бесконечно ползти к грузовику, к счастливому завершению невзгод. И он снова ползёт вперёд, и никаких угрызений в том, что поверил слухам, - к чему огорчаться, нервничать, копаться в происшедшем? Роя переполняет победное чувство: он справился. Слава богу, всё позади!