Тайны Голландского дома
Меня с детства интересовали святые. У кого динозавры, у кого звёзды поп-музыки, а у меня вот исповедники, страстотерпцы, преподобномученицы. Самым непостижимым казался Алексий человек Божий. Что юноша не хочет ни учиться, ни жениться, а хочет в монашестве душу спасать - это бывает, против призвания не попрёшь. Что согласился под давлением папы с мамой венчаться - тоже неудивительно. Папа с мамой есть папа с мамой. Что в брачную ночь покинул невесту, попросив сохранить обручальное колечко, и отплыл на восток поститься и молиться - ну, случается. Но что вернулся и десятки лет прожил неузнанным в родительском доме - тут я теряла всякое терпение. Бещымянный автор жития отдельно отмечал, что особым мучением для преподобного были еженощные рыдания матери и жены, перемежаемые тяжкими вздохами и упоминанием дорогого имени. Ах, бедняжка, как он страдал!
А если бы у Божьего человека были бы дети?
Роман Энн Пэтчетт [Ann Patchett] «Голландский дом» [The Dutch House] - увлекательная биография одной сверхценной идеи, полная искренней любви к красоте, внимания к людским характерам и изящных отсылок к классике. Так, описание «Щелкунчика» глазами персонажа, балет не любящего и не понимающего, с необходимостью направляет нас в сторону «Войны и мира». А этот пассаж достоин был бы войти в «Загадку женственности» Бетти Фридан:
За годы её отсутствия я многое узнал о Селесте: я понял, что ее готовность не отвлекать меня от учебы требовала усилий. Я и понятия не имел, что должен быть благодарен за ее в те за это, пока не начал встречаться с другими женщинами, которые хотели читать мне утром статьи из газеты, пока я занимался, или свой гороскоп, или мой гороскоп, или объяснять мне свои чувства, плача над тем, что я никогда не выражал свои. Селеста, напротив, могла открыть какой-нибудь толстый британский роман - и поминай её как звали. Она не звякала тарелками, пытаясь привлечь моё внимание, не ходила на цыпочках, чтобы показать, до чего осмысленно она старается не шуметь. Она чистила персик, резала его на дольки и выкладывала на тарелку или делала мне бутерброд и оставляла на столе без комментариев, как Сэнди и Джослин [прежние служанки Дэнни]. Селеста так ловко превратила меня в свою работу, что я даже толком этого не заметил.
Дэнни, главный герой, - пример того, как эффективно себя поставить, когда родные и близкие охвачены теми или иными идефиксами. С кажущейся бесхарактерностью он подстраивается то под одного, то под другого, но ни в коем случае не вникает, не очаровывается (ну, почти не очаровывается) и, главное, не пытается противостоять. Соглашается, кивает, поддаётся, а под шумок гнёт и гнёт свою линию. В результате именно он и пожинает плоды, когда все прочие умерли или безнадёжно изнурены конфронтацией. Главное не размышлять: нравится, не нравится... Надо, и всё тут. Понятно, к своей цели Конрой-младший подплывает законченным невротиком, но при обозначенных раскладах он в любом случае здоровым бы не остался.
Учит нас «Голландский дом» и ещё одной вещи: можно выжить и жить, если у вас родитель-бревно, мачеха-фурия и сестра-одержимая. Но если у вас ко всему вышеперечисленному ещё и маменька-святая... тогда беда. Туши свет, сливай воду.
Мужчины то и дело бросают своих детей, и мир их за это восхваляет. Будда бросил, Одиссей бросил, и всем вообще насрать на их сыновей. Они отправлялись в свои возвышенные путешествия, чтобы сделать то, что, чёрт возьми, хотели сделать, и тысячи лет спустя мы все еще воспеваем их.
А так выглядит боковой обрез книги:
Ну можно ли не влюбиться?
А если бы у Божьего человека были бы дети?
Роман Энн Пэтчетт [Ann Patchett] «Голландский дом» [The Dutch House] - увлекательная биография одной сверхценной идеи, полная искренней любви к красоте, внимания к людским характерам и изящных отсылок к классике. Так, описание «Щелкунчика» глазами персонажа, балет не любящего и не понимающего, с необходимостью направляет нас в сторону «Войны и мира». А этот пассаж достоин был бы войти в «Загадку женственности» Бетти Фридан:
За годы её отсутствия я многое узнал о Селесте: я понял, что ее готовность не отвлекать меня от учебы требовала усилий. Я и понятия не имел, что должен быть благодарен за ее в те за это, пока не начал встречаться с другими женщинами, которые хотели читать мне утром статьи из газеты, пока я занимался, или свой гороскоп, или мой гороскоп, или объяснять мне свои чувства, плача над тем, что я никогда не выражал свои. Селеста, напротив, могла открыть какой-нибудь толстый британский роман - и поминай её как звали. Она не звякала тарелками, пытаясь привлечь моё внимание, не ходила на цыпочках, чтобы показать, до чего осмысленно она старается не шуметь. Она чистила персик, резала его на дольки и выкладывала на тарелку или делала мне бутерброд и оставляла на столе без комментариев, как Сэнди и Джослин [прежние служанки Дэнни]. Селеста так ловко превратила меня в свою работу, что я даже толком этого не заметил.
Дэнни, главный герой, - пример того, как эффективно себя поставить, когда родные и близкие охвачены теми или иными идефиксами. С кажущейся бесхарактерностью он подстраивается то под одного, то под другого, но ни в коем случае не вникает, не очаровывается (ну, почти не очаровывается) и, главное, не пытается противостоять. Соглашается, кивает, поддаётся, а под шумок гнёт и гнёт свою линию. В результате именно он и пожинает плоды, когда все прочие умерли или безнадёжно изнурены конфронтацией. Главное не размышлять: нравится, не нравится... Надо, и всё тут. Понятно, к своей цели Конрой-младший подплывает законченным невротиком, но при обозначенных раскладах он в любом случае здоровым бы не остался.
Учит нас «Голландский дом» и ещё одной вещи: можно выжить и жить, если у вас родитель-бревно, мачеха-фурия и сестра-одержимая. Но если у вас ко всему вышеперечисленному ещё и маменька-святая... тогда беда. Туши свет, сливай воду.
Мужчины то и дело бросают своих детей, и мир их за это восхваляет. Будда бросил, Одиссей бросил, и всем вообще насрать на их сыновей. Они отправлялись в свои возвышенные путешествия, чтобы сделать то, что, чёрт возьми, хотели сделать, и тысячи лет спустя мы все еще воспеваем их.
А так выглядит боковой обрез книги:
Ну можно ли не влюбиться?