Умерла Тамара Жирмунская
Тамара Александровна Жирмунская родилась в 1936 году в Москве. В пятилетнем возрасте вместе с матерью эвакуировалась в Сибирь, вернулись после войны. После школы поступила в Литературный институт (семинар Евгения Долматовского), где училась на одном курсе с Юрием Казаковым, дружила с Беллой Ахмадулиной, Юнной Мориц, Геннадием Айги. Первый сборник Жирмунской «Район моей любви» рецензировал строгий и взыскательный Эренбург:
- Ваш отец жив? - спрашивает после паузы.
- Нет, умер полтора года назад.
- С кем вы живете?
- С матерью, мужем и девятимесячной дочерью.
- На что живете?
Услышав про «гонорары за стихи и выступления», про временную работу моего мужа-филолога, Илья Григорьевич снова хмурится.
- Что собираетесь делать в ближайшее время?
Мое неосторожное выражение, что оба мы «ищем себя», вызывает у него настоящий гнев.
- Как это «ищете себя»?! Вы - взрослые люди. У вас ребёнок. Давно пора себя найти. Или менять профессию!..
Прочитав по моему лицу, что переборщил, Эренбург возвращается к стихам.
Муж, Павел Сиркис, в описываемый период переводил молдавскую литературу, в частности, Ану Лупан (и очень хорошо переводил!). А нашёл себя действительно позднее, в качестве режиссёра-документалиста, тут мэтр как в воду смотрел. Что же касается Т.А. Жирмунской, она, конечно, менять профессию не стала. Я очень хорошо помню номера «Юности» шестилесятых годов: Кашежева, Фокина, Ахмадулина... и такие, например, строки Жирмунской:
Я продаю свою библиотеку,
Я в десять тридцать букиниста жду
Оценщикам модерна на потеху,
Утильщикам на зависть и вражду.
Неэстетично, если книг сверх меры:
Их явно не вмещают стеллажи,
Их не предполагают интерьеры,
Так равнодушно вписанные в жизнь.
Прощай, Дюма!
Мы всей семьёй решили,
Что проживём без шпаги и плаща.
Прощай, Плутарх, Майн Рид
и даже Шиллер,
Тридцатитомник Диккенса, прощай.
Я оставляю только хлеб насущный,
Тех, чья на мне навечная печать.
Всех прочих буду с миной равнодушной
В читальный зал похаживать читать.
До половины пройдены ступени,
А может быть, осталась только треть.
Мне не до вас, «Собранья сочинений»,
Мне «Избранное» только бы успеть.
Но как расстаться с этими томами,
Где ум и совесть, красота и жар?
Ненужных нет, бездарных нет меж вами.
Вы точно люди.
Вы - живой товар.
Шкафы томов! Я под дождями мокла,
Чтобы подписку разрешили мне.
Прощайте вы, светящиеся окна
В пустой, в глухой, во внутренней стене.
До половины пройдены ступени... Поэтессе исполнялось тридцать лет.
После первой книги Тамару Жирмунскую приняли в Союз писателей СССР, а исключили в 1979 году, из-за того, что она с семьёй подала документы на выезд в Израиль. Через какое-то время восстановили, надо заметить. С 1999 года поэтесса с мужем и дочерью жила в Германии, в Мюнхене, а в ноябре двадцать первого года возвратилась. С тем чтобы дожить остаток дней на родине.
Малое избранное Т. Жирмунской можно почитать по ссылке: http://www.laidinen.ru/women.php?part=7905&letter=%C6&code=7909
А здесь её сборники и литературоведческие работы: https://imwerden.de/razdel-384-str-1.html У меня, правда, Имверден не открывается, это к вопросу о цензуре.
***
Пока росла, все были молодыми,
Никто не умирал, не угасал,
Никто на идиллической латыни
Ужасных приговоров не писал.
Врачи микстурой спаивали сладкой,
Укладывали в тридцать семь и шесть
И щекотали в горлышке лопаткой,
Которой бы мороженое есть.
Грознее, чем бесцветная вакцина,
Природа не придумывала бед...
Какой суровой стала медицина
За эти восемнадцать-двадцать лет!
***
Как мала моя дочь!
Как стара моя мать!
Как должна я
Обоих детей опекать!
Дочке - сказки читать,
Маме - правду смягчать,
На одну покричать,
А другой промолчать.
Нелегко вместе с дочкой
Твердить мне азы,
Запрокидывать к нёбу
Картавый язык.
Нелегко наперед
Вместе с дочкой моей
Разгонять отложения
Всяких солей.
Две обузы -
На что я себя обрекла!
Два гремучих прицепа,
Два тяжких крыла,
Две мои половины -
Я и дочь, я и мать.
Как мне их отделить?
Как себя разорвать?
***
Сынок заезжен и замотан,
Уклончив друг.
Схватила чудом «Бурда моден»
Из третьих рук.
И счастлива. Как в том апреле,
Как жизнь назад.
Красавица! Вы присмотрели
Себе наряд?
«Дерзайте», - призывает немка,
магистр иглы.
Блестит неюная коленка
Из-под полы.
Толкучка. Климакс. Перестройка.
Житьё-бытьё.
Но успокаивает кройка,
Бодрит шитьё.
***
Красота красуется,
Суета тусуется,
Слепота выискивает,
Пустота витийствует,
Чистота подрагивает,
Мелкота поддакивает,
Лимита расталкивает,
Правота помалкивает.
Больница
Тугие пружины дверей,
тугая струя из-под крана,
тугая - рукою погрей -
зашитая крестиком рана...
Когда мой багаж дорогой
потащат от ада до рая,
я вольтовой выгнусь дугой,
два полюса соединяя.
Гаданье
Поманила веткой розмарина
девушку-ровесницу цыганка,
по-испански что-то говорила,
что - не разумела иностранка.
"На, лови!" - и вместо предсказанья
бросила браслетик ей на счастье.
Сколько форсу: кофточка фазанья,
брюки клеш, медяшка на запястье...
Минуло полвека - и гадалка
сморщилась картошиной печёной.
Видит: в узкой улочке каталка,
бабку волонтёр везет учёный.
"Ах, не ты ль мне прочила победу? -
закричала старая с коляски. -
Как за ним носилась я по свету,
говорить училась по-испански.
Вот он, твой магический браслетик..."
Но погас огонь под тщетным гримом.
Вспомнила о безучастных детях,
вспомнила о муже нелюбимом...
А цыганка усмехнулась горько,
ветхое поправив покрывало.
"Я девчонкам говорила только
то, чего себе тогда желала.
Старый хрыч теперь мой смуглолицый,
да и твой, я думаю, не краше.
Ну, а мы с тобой, заморской птицей,
черепки одной разбитой чаши".
***
Я не рыба на берегу,
где торчат камыши сухие.
Вглубь нырнуть я ещё смогу,
приучаясь к речной стихии.
Я в солёной жила воде
жизнью трудной, но интересной.
А теперь я в иной среде,
усыпительной, только пресной.
Как летучая рыба, влёт
одолею свою нирвану.
Вихрь поднимет и понесёт
к всемогущему Океану.
Мемуары Т.А. Жирмунской «Мы - счастливые люди» издавались однократно, в 1995 году, и теперь являются библиографической редкостью. Можно многое почерпнуть из журнальных статей: https://magazines.gorky.media/authors/z/tamara-zhirmunskaya. О похоронах Паустовского, например:
Невозможно забыть душное июльское предгрозье, что сопровождало наши автобусы от самой Москвы. Разливанное море людей в количестве, какого, вероятно, никогда не видела Таруса. Я стояла рядом с Тарковскими, Арсением Александровичем и Татьяной Алексеевной, и мы дружно вспомнили пастернаковское: “Поцелуй был, как лето. Он медлил и медлил,/ Лишь потом разражалась гроза”. Природа медлила - умерший был с ней накоротке. Мужик в толпе кричал: “Если бы не Паустовский, мы бы тут одну тюльку жрали!” И этот вопль тарусянина, показалось мне тогда, перевешивал наши вздохи, слезы, речи, стихи.
- Ваш отец жив? - спрашивает после паузы.
- Нет, умер полтора года назад.
- С кем вы живете?
- С матерью, мужем и девятимесячной дочерью.
- На что живете?
Услышав про «гонорары за стихи и выступления», про временную работу моего мужа-филолога, Илья Григорьевич снова хмурится.
- Что собираетесь делать в ближайшее время?
Мое неосторожное выражение, что оба мы «ищем себя», вызывает у него настоящий гнев.
- Как это «ищете себя»?! Вы - взрослые люди. У вас ребёнок. Давно пора себя найти. Или менять профессию!..
Прочитав по моему лицу, что переборщил, Эренбург возвращается к стихам.
Муж, Павел Сиркис, в описываемый период переводил молдавскую литературу, в частности, Ану Лупан (и очень хорошо переводил!). А нашёл себя действительно позднее, в качестве режиссёра-документалиста, тут мэтр как в воду смотрел. Что же касается Т.А. Жирмунской, она, конечно, менять профессию не стала. Я очень хорошо помню номера «Юности» шестилесятых годов: Кашежева, Фокина, Ахмадулина... и такие, например, строки Жирмунской:
Я продаю свою библиотеку,
Я в десять тридцать букиниста жду
Оценщикам модерна на потеху,
Утильщикам на зависть и вражду.
Неэстетично, если книг сверх меры:
Их явно не вмещают стеллажи,
Их не предполагают интерьеры,
Так равнодушно вписанные в жизнь.
Прощай, Дюма!
Мы всей семьёй решили,
Что проживём без шпаги и плаща.
Прощай, Плутарх, Майн Рид
и даже Шиллер,
Тридцатитомник Диккенса, прощай.
Я оставляю только хлеб насущный,
Тех, чья на мне навечная печать.
Всех прочих буду с миной равнодушной
В читальный зал похаживать читать.
До половины пройдены ступени,
А может быть, осталась только треть.
Мне не до вас, «Собранья сочинений»,
Мне «Избранное» только бы успеть.
Но как расстаться с этими томами,
Где ум и совесть, красота и жар?
Ненужных нет, бездарных нет меж вами.
Вы точно люди.
Вы - живой товар.
Шкафы томов! Я под дождями мокла,
Чтобы подписку разрешили мне.
Прощайте вы, светящиеся окна
В пустой, в глухой, во внутренней стене.
До половины пройдены ступени... Поэтессе исполнялось тридцать лет.
После первой книги Тамару Жирмунскую приняли в Союз писателей СССР, а исключили в 1979 году, из-за того, что она с семьёй подала документы на выезд в Израиль. Через какое-то время восстановили, надо заметить. С 1999 года поэтесса с мужем и дочерью жила в Германии, в Мюнхене, а в ноябре двадцать первого года возвратилась. С тем чтобы дожить остаток дней на родине.
Малое избранное Т. Жирмунской можно почитать по ссылке: http://www.laidinen.ru/women.php?part=7905&letter=%C6&code=7909
А здесь её сборники и литературоведческие работы: https://imwerden.de/razdel-384-str-1.html У меня, правда, Имверден не открывается, это к вопросу о цензуре.
***
Пока росла, все были молодыми,
Никто не умирал, не угасал,
Никто на идиллической латыни
Ужасных приговоров не писал.
Врачи микстурой спаивали сладкой,
Укладывали в тридцать семь и шесть
И щекотали в горлышке лопаткой,
Которой бы мороженое есть.
Грознее, чем бесцветная вакцина,
Природа не придумывала бед...
Какой суровой стала медицина
За эти восемнадцать-двадцать лет!
***
Как мала моя дочь!
Как стара моя мать!
Как должна я
Обоих детей опекать!
Дочке - сказки читать,
Маме - правду смягчать,
На одну покричать,
А другой промолчать.
Нелегко вместе с дочкой
Твердить мне азы,
Запрокидывать к нёбу
Картавый язык.
Нелегко наперед
Вместе с дочкой моей
Разгонять отложения
Всяких солей.
Две обузы -
На что я себя обрекла!
Два гремучих прицепа,
Два тяжких крыла,
Две мои половины -
Я и дочь, я и мать.
Как мне их отделить?
Как себя разорвать?
***
Сынок заезжен и замотан,
Уклончив друг.
Схватила чудом «Бурда моден»
Из третьих рук.
И счастлива. Как в том апреле,
Как жизнь назад.
Красавица! Вы присмотрели
Себе наряд?
«Дерзайте», - призывает немка,
магистр иглы.
Блестит неюная коленка
Из-под полы.
Толкучка. Климакс. Перестройка.
Житьё-бытьё.
Но успокаивает кройка,
Бодрит шитьё.
***
Красота красуется,
Суета тусуется,
Слепота выискивает,
Пустота витийствует,
Чистота подрагивает,
Мелкота поддакивает,
Лимита расталкивает,
Правота помалкивает.
Больница
Тугие пружины дверей,
тугая струя из-под крана,
тугая - рукою погрей -
зашитая крестиком рана...
Когда мой багаж дорогой
потащат от ада до рая,
я вольтовой выгнусь дугой,
два полюса соединяя.
Гаданье
Поманила веткой розмарина
девушку-ровесницу цыганка,
по-испански что-то говорила,
что - не разумела иностранка.
"На, лови!" - и вместо предсказанья
бросила браслетик ей на счастье.
Сколько форсу: кофточка фазанья,
брюки клеш, медяшка на запястье...
Минуло полвека - и гадалка
сморщилась картошиной печёной.
Видит: в узкой улочке каталка,
бабку волонтёр везет учёный.
"Ах, не ты ль мне прочила победу? -
закричала старая с коляски. -
Как за ним носилась я по свету,
говорить училась по-испански.
Вот он, твой магический браслетик..."
Но погас огонь под тщетным гримом.
Вспомнила о безучастных детях,
вспомнила о муже нелюбимом...
А цыганка усмехнулась горько,
ветхое поправив покрывало.
"Я девчонкам говорила только
то, чего себе тогда желала.
Старый хрыч теперь мой смуглолицый,
да и твой, я думаю, не краше.
Ну, а мы с тобой, заморской птицей,
черепки одной разбитой чаши".
***
Я не рыба на берегу,
где торчат камыши сухие.
Вглубь нырнуть я ещё смогу,
приучаясь к речной стихии.
Я в солёной жила воде
жизнью трудной, но интересной.
А теперь я в иной среде,
усыпительной, только пресной.
Как летучая рыба, влёт
одолею свою нирвану.
Вихрь поднимет и понесёт
к всемогущему Океану.
Мемуары Т.А. Жирмунской «Мы - счастливые люди» издавались однократно, в 1995 году, и теперь являются библиографической редкостью. Можно многое почерпнуть из журнальных статей: https://magazines.gorky.media/authors/z/tamara-zhirmunskaya. О похоронах Паустовского, например:
Невозможно забыть душное июльское предгрозье, что сопровождало наши автобусы от самой Москвы. Разливанное море людей в количестве, какого, вероятно, никогда не видела Таруса. Я стояла рядом с Тарковскими, Арсением Александровичем и Татьяной Алексеевной, и мы дружно вспомнили пастернаковское: “Поцелуй был, как лето. Он медлил и медлил,/ Лишь потом разражалась гроза”. Природа медлила - умерший был с ней накоротке. Мужик в толпе кричал: “Если бы не Паустовский, мы бы тут одну тюльку жрали!” И этот вопль тарусянина, показалось мне тогда, перевешивал наши вздохи, слезы, речи, стихи.