«Страшный ужас» - рождественский рассказ Тэффи
В прошлом посте зашла речь о святочных рассказах Тэффи, вопреки традиционному подходу насыщенных мрачной фантастикой. Стала вспоминать, что у неё есть типично рождественское, и не устояла перед обаянием писательницы в очередной раз. У Тэффи ведь в прошлом году юбилей был, сто пятьдесят лет со дня рождения... Итак, «Страшный ужас». На какую более современную новогоднюю сказку этот ужас похож, будем догадываться.
Кто не знает страшных рождественских метелей, когда завывание ветра смешивается со свистом бури, когда облака как будто хотят сесть на землю, когда всё богатое торжествует на ёлках, а бедняки замерзают у дверей своих обеспеченных соседей, причиняя этим им неприятность!…
Самый яркий вымысел рождественского фельетониста, сдобренного хорошим авансом, бледнеет перед действительностью.
Николай Коньков! Маленький ребенок - Коля Коньков, замёрзший и занесённый снегом в лютую рождественскую ночь!
О нём хочу я вам рассказать.
Николай Коньков был ребеёнком (кто из нас не был ребёнком?).
Он был, собственно говоря, даже более чем ребёнок, так как ему было уже тридцать пять лет, когда он приехал в Петербург в одну из вышеописанных ужасных рождественских ночей.
Правда - ни мороза, ни метели в эту ночь не было, так как дело происходило в середине июля месяца.
Да и ночи, собственно говоря, тоже никакой не было: поезд пришел ровно в 10 утра.
Но что же из этого?
Приехал он из своего имения освежиться. В городе есть особая свежесть, которой в деревне ни за какие деньги не достанешь.
Коньков ездил обыкновенно за свежестью в Москву, в Петербурге же был новичком и потому с девственной беспечностью доверился извозчику.
Тот привез его в меблированные комнаты на Пушкинской. Коньков сунул швейцару свой чемодан и побежал искать парикмахерскую.
Он был франт.
Вышел из парикмахерской и шел домой, насвистывая, ровно ничего не подозревая.
А домой-то он и не попал!
В Петербурге каждому ребенку известно, что вся Пушкинская сплошь состоит из меблированных комнат, до такой степени друг на друга похожих, что самый опытный глаз легко может их перепутать. А неопытный и того пуще.
У Конькова глаз был неопытный и завел его не в те номера. Коридорный выяснил ошибку и вывел его на улицу.
Коньков осмотрелся и пошел в дом, что напротив.
- Вам кого? - спросил швейцар.
- Господин Коньков не здесь ли остановился?
- Нет-с. У нас таких нет.
Коньков завернул в соседний подъезд.
- Не здесь ли господин Коньков?
- А какие они из себя будут?
- Да такой… симпатичный, - с чувством ответил Коньков. - Симпатичный, среднего роста. Вроде меня.
- Нет, такого не видали!
- Гм… а ведь он у вас паспорт оставил…
Коньков упал духом. «И так ещё хорошо, дом запомнил!… Подъезд, а слева ворота, а у ворот мальчик стоит». Он сунулся ещё в один подъезд, но швейцар сказал ему сухо:
- Как вы туточа уже два раза были, так я един дух дворников крикну. А в участке живо разберут, кто кому Коньков.
Есть натуры, которые не теряются в минуты самой грозной опасности.
Не растерялся и Коньков. Он нанял извозчика и поехал к Палкину завтракать.
Народу в ресторанах было мало. Рядом за столиком сидел толстый господин и, поглядывая на Конькова, с чувством повторял:
- Ч-чёрт!
Заметив это, Коньков, как человек воспитанный, встал и представился.
- Чучело! - завопил господин. - Да ведь я Данилов! Мишка Данилов! Вместе в полку служили.
- А! И давно ты здесь?
- Да уж третий год.
- Третий год у Палкина? Ну, и штучка же ты!
- В Петербурге третий год, а не у Палкина. Вместе обедать будем?
- Не могу. Занят по горло. Еду в адресный стол узнавать, где я живу.
Рассказал своё горе. Данилов помог советом. Утешал и успокаивал:
- Ты, братец, не торопись. Все равно за это время они все твои вещи раскрали. А ночуй у меня. Третья рота, дом 5, квартира 73.Сам я вернусь поздно, а ты располагайся. Скажи прислуге, чтоб тебе в кабинете постелили.
В три часа ночи изрядно освежившийся Коньков разыскал пятый дом в третьей роте.
- Б-барин велел постелить в каб-бинете… - пролепетал он перед изумлённой горничной.
Спал хорошо. Проснулся около двенадцати.
В доме было тихо. В приотворенную дверь высматривало круглое бритое стариковское лицо с седоватыми усами. Под лицом виднелась военная тужурка.
- А! Вы проснулись! - сказало лицо и вошло в комнату.
- Как видите, - зевнул Коньков и закурил папиросу.
Гость подошел и как-то сконфуженно присел на кончик кровати. Конькову захотелось подбодрить его.
- А вы что же… Тоже здесь ночевали?
- Да-с… и я тоже. Я здесь уже четвертый месяц… ночую…
- Ишь! И не гонит он вас, ха-ха?
- Кто?
- Да хозяин.
- Зачем же ему гнать? Ведь я плачу. Шестьдесят пять рублей…
- Шестьдесят пять? Вот выжига! Столько драть! Он эдак скоро разбогатеет.
- У него и так два дома, - сказал старичок.
- Два дома! А он молчит! Я, признаюсь, сам заметил, когда он ещё селёдку ел. Что-то такое, эдакое… А ведь всё-таки он болван! Ведь болван - Мишка Данилов? А?
Старичок словно обиделся:
- Ну, знаете, уж об этом судить не берусь.
Коньков знал людей и подумал: «Лебеза, подлиза приживальная! Знаем мы вас!» - И спросил:
- А что, он уже встал?
- Кто?
- Да хозяин.
- А я-то почём знаю!
- И чудак же вы! В одном доме живёте и ничего не знаете!
- И вовсе не в одном доме. Он на Сергиевской живет.
- Мишка Данилов?
Старичок чуть не заплакал.
- Да не Мишка, Господи! Домовладелец мой на Сергиевской живет. Купец Каталов. Господи! Страдаю исключительно от своей деликатности!
Коньков усмехнулся и стал одеваться.
- Это вы-то?
- Ну, а я! Другой выгнал бы вас давно! Залез в чужой дом и спит! И спи-ит!
- Па-азвольте! Меня сам Данилов пригласил…
Старичок похлопал его по плечу и той же рукой показал наверх.
- Там Данилов! Там! Поняли?
- Умер? - догадался Коньков и сразу взял себя в руки, чтоб не малодушничать…
- Наверху он! - надрывался старичок. - Наверху живёт. В третьем этаже. А я Карасёв в отставке. Кара-сё-ёв! Господи!
* * *
Страшно в рождественскую ночь, когда смерть, обнявшись с бурей, танцует и гикает, взвиваясь снежным вихревым костром… В рождественскую ночь вспомним о бесприютных.
Кто не знает страшных рождественских метелей, когда завывание ветра смешивается со свистом бури, когда облака как будто хотят сесть на землю, когда всё богатое торжествует на ёлках, а бедняки замерзают у дверей своих обеспеченных соседей, причиняя этим им неприятность!…
Самый яркий вымысел рождественского фельетониста, сдобренного хорошим авансом, бледнеет перед действительностью.
Николай Коньков! Маленький ребенок - Коля Коньков, замёрзший и занесённый снегом в лютую рождественскую ночь!
О нём хочу я вам рассказать.
Николай Коньков был ребеёнком (кто из нас не был ребёнком?).
Он был, собственно говоря, даже более чем ребёнок, так как ему было уже тридцать пять лет, когда он приехал в Петербург в одну из вышеописанных ужасных рождественских ночей.
Правда - ни мороза, ни метели в эту ночь не было, так как дело происходило в середине июля месяца.
Да и ночи, собственно говоря, тоже никакой не было: поезд пришел ровно в 10 утра.
Но что же из этого?
Приехал он из своего имения освежиться. В городе есть особая свежесть, которой в деревне ни за какие деньги не достанешь.
Коньков ездил обыкновенно за свежестью в Москву, в Петербурге же был новичком и потому с девственной беспечностью доверился извозчику.
Тот привез его в меблированные комнаты на Пушкинской. Коньков сунул швейцару свой чемодан и побежал искать парикмахерскую.
Он был франт.
Вышел из парикмахерской и шел домой, насвистывая, ровно ничего не подозревая.
А домой-то он и не попал!
В Петербурге каждому ребенку известно, что вся Пушкинская сплошь состоит из меблированных комнат, до такой степени друг на друга похожих, что самый опытный глаз легко может их перепутать. А неопытный и того пуще.
У Конькова глаз был неопытный и завел его не в те номера. Коридорный выяснил ошибку и вывел его на улицу.
Коньков осмотрелся и пошел в дом, что напротив.
- Вам кого? - спросил швейцар.
- Господин Коньков не здесь ли остановился?
- Нет-с. У нас таких нет.
Коньков завернул в соседний подъезд.
- Не здесь ли господин Коньков?
- А какие они из себя будут?
- Да такой… симпатичный, - с чувством ответил Коньков. - Симпатичный, среднего роста. Вроде меня.
- Нет, такого не видали!
- Гм… а ведь он у вас паспорт оставил…
Коньков упал духом. «И так ещё хорошо, дом запомнил!… Подъезд, а слева ворота, а у ворот мальчик стоит». Он сунулся ещё в один подъезд, но швейцар сказал ему сухо:
- Как вы туточа уже два раза были, так я един дух дворников крикну. А в участке живо разберут, кто кому Коньков.
Есть натуры, которые не теряются в минуты самой грозной опасности.
Не растерялся и Коньков. Он нанял извозчика и поехал к Палкину завтракать.
Народу в ресторанах было мало. Рядом за столиком сидел толстый господин и, поглядывая на Конькова, с чувством повторял:
- Ч-чёрт!
Заметив это, Коньков, как человек воспитанный, встал и представился.
- Чучело! - завопил господин. - Да ведь я Данилов! Мишка Данилов! Вместе в полку служили.
- А! И давно ты здесь?
- Да уж третий год.
- Третий год у Палкина? Ну, и штучка же ты!
- В Петербурге третий год, а не у Палкина. Вместе обедать будем?
- Не могу. Занят по горло. Еду в адресный стол узнавать, где я живу.
Рассказал своё горе. Данилов помог советом. Утешал и успокаивал:
- Ты, братец, не торопись. Все равно за это время они все твои вещи раскрали. А ночуй у меня. Третья рота, дом 5, квартира 73.Сам я вернусь поздно, а ты располагайся. Скажи прислуге, чтоб тебе в кабинете постелили.
В три часа ночи изрядно освежившийся Коньков разыскал пятый дом в третьей роте.
- Б-барин велел постелить в каб-бинете… - пролепетал он перед изумлённой горничной.
Спал хорошо. Проснулся около двенадцати.
В доме было тихо. В приотворенную дверь высматривало круглое бритое стариковское лицо с седоватыми усами. Под лицом виднелась военная тужурка.
- А! Вы проснулись! - сказало лицо и вошло в комнату.
- Как видите, - зевнул Коньков и закурил папиросу.
Гость подошел и как-то сконфуженно присел на кончик кровати. Конькову захотелось подбодрить его.
- А вы что же… Тоже здесь ночевали?
- Да-с… и я тоже. Я здесь уже четвертый месяц… ночую…
- Ишь! И не гонит он вас, ха-ха?
- Кто?
- Да хозяин.
- Зачем же ему гнать? Ведь я плачу. Шестьдесят пять рублей…
- Шестьдесят пять? Вот выжига! Столько драть! Он эдак скоро разбогатеет.
- У него и так два дома, - сказал старичок.
- Два дома! А он молчит! Я, признаюсь, сам заметил, когда он ещё селёдку ел. Что-то такое, эдакое… А ведь всё-таки он болван! Ведь болван - Мишка Данилов? А?
Старичок словно обиделся:
- Ну, знаете, уж об этом судить не берусь.
Коньков знал людей и подумал: «Лебеза, подлиза приживальная! Знаем мы вас!» - И спросил:
- А что, он уже встал?
- Кто?
- Да хозяин.
- А я-то почём знаю!
- И чудак же вы! В одном доме живёте и ничего не знаете!
- И вовсе не в одном доме. Он на Сергиевской живет.
- Мишка Данилов?
Старичок чуть не заплакал.
- Да не Мишка, Господи! Домовладелец мой на Сергиевской живет. Купец Каталов. Господи! Страдаю исключительно от своей деликатности!
Коньков усмехнулся и стал одеваться.
- Это вы-то?
- Ну, а я! Другой выгнал бы вас давно! Залез в чужой дом и спит! И спи-ит!
- Па-азвольте! Меня сам Данилов пригласил…
Старичок похлопал его по плечу и той же рукой показал наверх.
- Там Данилов! Там! Поняли?
- Умер? - догадался Коньков и сразу взял себя в руки, чтоб не малодушничать…
- Наверху он! - надрывался старичок. - Наверху живёт. В третьем этаже. А я Карасёв в отставке. Кара-сё-ёв! Господи!
* * *
Страшно в рождественскую ночь, когда смерть, обнявшись с бурей, танцует и гикает, взвиваясь снежным вихревым костром… В рождественскую ночь вспомним о бесприютных.