Жаклина де Ромийи
Первая женщина во Французской Академии, как известно, писательница Маргерит Юрсенар [Marguerite Yourcenar], вошедшая в почётный круг академиков в 1980 году. По франкоязычному миру ходил малоприличный анекдот: дескать, уборные в стенах Академии маркируются не как везде, «Для женщин» и «Для мужчин», а «Для мужчин» и «Для г-жи Юрсенар». Но кто же была вторая женщина в Академии?
Жаклине Давид было не привыкать оказываться первой. Ещё в школе она первая из девочек получила главный приз за латинский перевод во всей Франции, а по древнегреческому, который любила больше, заняла второе место. Закончила школу она с отличием по философии. Как бы радовался отец, профессор философии, познакомившийся с будущей женой, романисткой Жанной Мальвуазен, на лекции Бергсона в Сорбонне! Но жизнь несправедлива. Капрал Максим Давид погиб второго октября страшного 1914 года при Сомме. Жаклине тогда был всего годик.
На двадцатилетие мать подарила Жаклине Давид старинное издание «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида. Антикварная книга была немедленно прочитана и впоследствии оказала колоссальное влияние на жизнь молодой учёной. Её интересовала античность во всех проявлениях, но Фукидид остался первой и главной страстью.
В 1940 году Жаклина Давид вышла замуж за издателя Мишеля Вормса де Ромийи. Для этого ей потребовалось принять крещение по католическому обряду. Но, хотя Вормс и был католиком, по происхождению он являлся евреем и в годы оккупации остался без работы. Жаклине Давид как еврейке по отцу запретили преподавать. Молодая пара покинула Париж и поселилась в Провансе. Приходилось много переезжать с места на место, и в этих переездах Жаклину де Ромийи сопровождали мать и престарелая свекровь. В условиях, казалось бы, исключающих какую бы то ни было научную работу, учёная подготовила диссертацию о Фукидиде и афинском империализме, которую с блеском защитила уже после Освобождения, в сорок седьмом.
Жаклина де Ромийи сделала блестящую академическую карьеру, много преподавала и на родине, и за границей. Брак её, к сожалению, в семьдесятые закончился разводом, после которого, однако, остались фамилия и дом у подножия горы Сен-Виктуар. Зато из академических трудов де Ромийи можно составить целую библиотечную полку. Есть большой справочник по античным исследованиям женского авторства, он так и называется: «Женщины-античницы от Сердневековья до Жаклины де Ромийи» На пенсию она вышла в 1984 году, стала почётным профессором Коллеж де Франс. А в 1988 году де Ромийи избрали во Французскую академию. В один день с Жак-Ивом Кусто, кстати. Она стала первой женщиной, облачившейся в зелёный мундир академика, тогда как Юрсенар от него отказалась из нежелания глупо выглядеть. Меч, впрочем, де Ромийи отвергла, а вместо него явилась с символом миротворчества: сумочкой, вышитой пальмовыми вайями.
Жаклина де Ромийи была известна как заядлая спорщица, защитница классического образования и древних языков в школах и вузах. За свою неустанную деятельность по переводу, анализу и пропаганде древнегреческих авторов она была удостоена гражданства Греции и звания посланницы эллинской культуры. В 2007 году престарелая учёная организовала сбор средств для регионов Греции, пострадавших от пожара. К концу жизни она заинтересовалась религией, обратилась в маронитство (восточнокатолическая церковь) и умерла в 2010 году, напутствуемая маронитским священником.
Писала де Ромийи и художественные произведения под псевдонимом Жаклина Рамси. Некоторые её рассказы есть в русском переводе: http://www.erfolg.ru/m&w/romilly.htm
Орел и Катанья
Марианна с внучкой Элоди сидели перед открытым ящиком комода, где вперемешку хранились недорогие украшения. Элоди собиралась на танцевальный вечер. Ей едва исполнилось шестнадцать, но она сама выбрала себе платье - из серого шелка, приталенное, с расходящимися книзу широкими складками. К платью нужно было подобрать украшение, поэтому и пришлось обратиться к бабушке. Марианна радовалась этому проявлению женственности, столь редкой у нынешней молодежи. Сейчас обе дружно искали что-нибудь яркое - оживить серый фон. Вдруг девушка воскликнула:
- Ой, посмотри, прелесть какая!
Она показала на пару маленьких ажурных сережек - формой и чудесным голубым цветом они напоминали крылья бабочки. Очень лёгкие, никакой ценности сережки скорее всего не имели, но казались удивительно новенькими и весёлыми.
Марианна вынула их из ящика и положила на ладонь.
- Это не просто украшения, - сказала она, - это Орел и Катанья.
На свежем личике Элоди отразилось недоумение.
- Ты о чём, бабуля? Катанья - я знаю, это город в Сицилии...
Марианна улыбнулась - как Элоди гордится своими знаниями!
- А Орёл - город в России. Понимаешь, это было во время войны. Нам с Анри пришлось бежать из дома. Ты же знаешь: мы оба подпадали под статус евреев. И мы постоянно ждали новостей. А в этот день узнали сразу о двух победах на разных концах Европы: в Орле и в Катанье. У нас появилась надежда на победу и здесь, во Франции. И Анри подарил мне пару сережек, в честь двойной победы. Ты понимаешь, что все это для нас значило?
Нет, Элоди не понимала и не могла понять. Анри был первым мужем бабушки, но что она, Элоди, знала о том времени? Она толком не представляла ни что такое война, ни что такое «статус евреев», а уж тем более страх перед завтрашним днем. И как вообразить в подобных обстоятельствах собственную бабушку? Если взрослые заговаривали о войне, Элоди, как и все ее сверстники, уклонялась от темы. Ей становилось попросту скучно, этот мир всегда был и останется для нее чужим, да оно и к лучшему. Поэтому Элоди восприняла лишь то, что было ей близко.
- Значит, в честь радостных событий он дарил тебе украшения? Как здорово! Это часто бывало?
- Да нет! Он, бедный, редко мне что-нибудь дарил. Но тут был исключительный случай. А вообще, за подарком нужно было ехать на велосипеде, довольно далеко. Мы жили в окрестностях Шамбери, в маленькой деревенской гостинице. Найти что-нибудь подходящее можно было только в городе.
- Но что вы делали в этой деревне?
- Ничего не делали - ждали. Каждый день, каждую ночь, без перерыва. С тревогой, или с надеждой, или со страхом, но всегда ждали. И больше ничего. Конечно, у нас были фальшивые документы. У Анри даже поддельная справка от врача и такой же снимок легких: если что, показать, что он болен и не может работать.
Элоди, казалось, была растеряна.
- Все-таки что вы делали целыми днями? Как на каникулах...
- Да, если хочешь, как на вынужденных каникулах, бесконечных, изматывающих. Так что можешь себе представить: две хорошие новости в один день...
- Настоящий праздник, - прошептала Элоди.
Помолчав немного, Марианна ответила:
- Да, правда, большой праздник.
И тут же почувствовала, насколько слова обманчивы. Для Элоди «праздник» означал веселье, легкость, беззаботность. Она и представить себе не могла, какой радости и надежды был преисполнен для них тот день изгнания. Она не подозревала, как усиливал эту надежду вечный гнет опасений, сквозь тяжкую толщу которого наконец пробился свет. Надежда тем больше, чем больше тревога, на фоне которой она возникает. Откуда Элоди знать, что чувства, события, обстоятельства сочетаются и переплетаются между собой, что противоположности сходятся, взаимно насыщая друг друга. «Она еще слишком молода», - подумала Марианна. Молода - для чего? Чтобы понять, как жили во время войны? Само собой, но не только. У Марианны возникло смутное ощущение: Элоди слишком молода, чтобы понять всю сложность и богатство человеческих чувств. В карих глазах девушки было столько добродушия и наивности! В душе Марианны словно что-то перевернулось. Только сейчас ей пришло в голову, что во время войны и у нее был такой же взгляд, юный и невинный. В эту минуту Марианна стала как будто лучше понимать то, что переживала тогда.
Элоди между тем настаивала:
- Значит, из-за этой новости он так сразу и поехал покупать тебе подарок?
Это звучало всего лишь как наивная выдумка. Марианна ответила:
- Да, так оно и было, - хотя в глубине души знала, точнее, пока еще смутно догадывалась, что все было совсем не так.
На самом деле Марианна не помнила отъезда Анри, помнила только его возвращение и гордость, с которой он протянул ей пакетик со знаменательными сережками. Но она никогда не интересовалась тем, как прошло его путешествие. Только сейчас, впервые, она старалась представить себе этот хрупкий силуэт, эту одинокую фигуру, затерянную где-то на большой дороге в стране, где полным ходом идет война.
Она тогда осталась дома, сказав, что хочет заняться своим переводом с испанского. Перевод хорошо помогал сохранять душевное равновесие. У Анри ничего такого не было. Если ты специализируешься в области импорта-экспорта и все приходится бросить, невозможно работать для будущего. Остается только ждать. Анри очень плохо переносил вынужденное безделье. Марианна тогда даже не представляла себе, как сильно он страдает.
Начало войны застало Анри в Монпелье. Его отец умирал; разумеется, Анри не мог его оставить, хотя его так тянуло уйти к партизанам и начать действовать! Позже он все-таки попытался связаться с партизанами, но безуспешно. Как еврей он боялся навлечь опасность на тех, с кем вступал в общение. А может, ему не доверяли из-за того, что он слишком долго колебался. Так или иначе, действовал он робко и неуверенно. Да еще его мучили угрызения совести из-за Марианны: сама она была еврейкой наполовину, но став его женой, подпадала под действие расистских законов.
Анри чувствовал свою ответственность и не решался в такой ситуации бросить ее, но одновременно в глубине души испытывал раздражение из-за того, что она, сама того не ведая, удерживает его. Тем не менее он продолжал надеяться: они и поселились в Шамбери, потому что партизаны были где-то недалеко. Но пока что он жил в гостинице под чужим именем, с фальшивыми документами и никому не приносил пользы. К тому же считался больным, что только действовало ему на нервы. Иногда они с Марианной смеялись над этими хитростями и выдуманной болезнью, но в душе Анри чувствовал унижение. Самому себе он казался чем-то вроде беззащитного кролика и часто говорил Марианне, что, если все-таки наступит мир, он никогда больше не возьмет в руки охотничье ружье. Еще - и это было гораздо хуже - он чувствовал себя как зачумлённый, приносящий зло всем, к кому приближается. Словом, он гораздо больше, чем Марианна, страдал от убожества их жизни.
После обеда он поехал в город - фактически без определенной цели. Он испытывал острую потребность встретиться с кем-нибудь - непременно с мужчинами, - чтобы поделиться радостными вестями и тем как бы придать им новое значение. Он уже физически не мог выносить свое бессмысленное существование.
Конечно, он понимал: нынешние неприятности - мелочь по сравнению с тем, что может произойти, если он попадет в лапы к немцам. Тем более что Анри знал: его дядю арестовали и отправили в Дранси (город, где находился пересыльный лагерь - прим. пер.), а оттуда в концлагерь. Но временами Анри казалось, что ничего не может быть хуже этого вечного ожидания.
Начав крутить педали, Анри почувствовал себя лучше. Он сбежал из этой тихой гостиницы, от кроткой женушки и убогого существования. Приятно было смотреть на окружающие холмы, поля и деревья. Анри с удовольствием вдыхал чистый воздух. На широких склонах почти не видно было домов, и это внушало чувство безопасности. Даже бесшумное скольжение велосипеда по асфальтированной дороге подбадривало Анри: значит, у него еще остались силы! Но главное - двойная победа, и он уехал из гостиницы, чтобы ее отпраздновать. Анри подумал, что стоит зайти к знакомому торговцу гравюрами. От новостей тот наверняка придет в восторг, и эта общая радость будет тем более ценна, что собеседник - не скрывающийся от опасности изгнанник, а человек, живущий плодами своих трудов, в собственном доме под собственным именем. Может быть, он знает даже, как связаться с партизанами. И Анри радостно крутил педали, все больше мысленно отдаляясь от женушки, за которую так некстати взвалил на себя ответственность, и от жалкой роли, навязанной ему обстоятельствами. Он найдет мужчин, готовых, как он сам, действовать, и очень возможно, что их ждет победа.
О том, что произошло в ближайшие несколько минут, Анри никогда никому не рассказывал. Он начал спускаться с пологого холма в долину, как вдруг на шоссе навстречу ему откуда-то вынырнул армейский джип. И это была немецкая машина, внутри сидели два солдата в характерных темных касках. Сердце у Анри отчаянно забилось, ему стало жутко. Умом он понимал абсурдность этого страха, ведь у немцев не было никаких причин его задерживать. Немецкие машины вообще часто попадались на дорогах, совершенно не из-за чего было сходить с ума. Но при виде касок у Анри возникло ощущение, что его схватили за горло. В панике он начал задыхаться. Еще немного и пришлось бы остановиться, так у него дрожали ноги. Он больше не владел собой. Все-таки он сделал неимоверное усилие и, вцепившись в руль, заставил себя храбро двигаться вперед, пока не поравнялся с машиной.
Машина, не замедляя хода, прошла мимо. Анри перевел дух, ему стало стыдно. Так испугаться - из-за чего? Но через минуту его снова охватил ужас: в зеркальце велосипеда он увидел, что машина остановилась. Почему, ведь вокруг нет ни единого жилья? Что ему самому теперь делать? Даже свернуть некуда, а если бы и было, немцам это наверняка показалось бы подозрительным. Анри продолжал крутить педали, медленнее, чем раньше, не сводя глаз с зеркальца. Какой он все-таки идиот! Сидел бы себе спокойно в гостинице - нет, надо было обязательно кинуться куда-то, одному. Неужели его схватят сегодня, именно тогда, когда появилась надежда? Столько прятаться, чтобы в конце концов так глупо попасться. И вот, пожалуйста, то, чего он боялся, произошло: машина начала двигаться задним ходом. Сейчас его догонят и заберут. У Анри все-таки хватило присутствия духа сказать себе: ни в коем случае нельзя показывать страх, иначе у немцев сразу возникнут подозрения. Он глубоко вздохнул. И тут джип - слава тебе, Господи! - опять встал. Один из солдат вылез... он просто искал, где справить нужду!
От неожиданности Анри остановился. До чего же нелепо ужасаться из-за того, что на краю дороги появляется немецкий солдат. Тело Анри еще было сковано страхом, но ему уже стало стыдно, и вся история показалась смешной и одновременно противной.
Внезапно к нему пришло чувство освобождения. Только сейчас он до конца осознал всю унизительность своего существования. Хватит! Двойная победа подталкивала его к действию. Надо во что бы то ни стало объединиться с другими. А его слишком кроткая и терпеливая жена? - значит, придется ей остаться одной и справляться как сумеет. Ведь случись что, он даже защитить ее не сможет, от него, наоборот, один вред. В общем, вышло так, что неприятный опыт придал ему решимости и уверенности в себе.
Анри как будто окреп и помолодел. Он без устали крутил педали. Выехав на шоссе, он увидел целую колонну немецких машин, но они уже не вызывали никаких опасений. Со страхом покончено. Анри поехал к приятелю, торговцу гравюрами. Они долго обсуждали, как Анри связаться с партизанами, и все это выглядело вполне реальным. Приятель хотел отпраздновать двойную победу, но Анри это навело на другую мысль: в честь такого события стоит что-нибудь подарить Марианне, тем более если ему скоро придется уйти из дома. Побродив немного по улицам, Анри наткнулся на витрину, в которой выделялась пара маленьких сережек радостно-голубого цвета. Двойное украшение в день двойной победы! Анри чувствовал себя таким свободным и так был уверен в будущем, что ни минуты не колебался, едва поинтересовался ценой, попросил специальный подарочный пакетик и унес покупку, весьма гордый собой. Правда, он испытывал угрызения совести, что бросает Марианну, но они были не слишком мучительны. Она поймет, и потом - он подумал об этом с горечью - не так уж она его любит, чтобы стремиться любой ценой спасти от опасности или удержать возле себя. Бедная Марианна! Ещё хорошо, что детей у них нет. Ничего, со своей всегдашней приветливостью и терпением она не пропадет. Подарком он хоть немного сгладит неприятность, которую ей причинит. Анри устал, но зато чувствовал облегчение, - он избавился от груза ответственности.
Марианна прекрасно помнила возвращение Анри, помнила, как он вручил ей пакетик и какой у него при этом был радостный вид. Она отнеслась к этому, как Элоди: с его стороны очень мило, но вполне естественно было привезти ей подарок. Ни тогда, ни позже она не задумывалась о том, что он чувствовал во время этой поездки и как вообще воспринимал их убогую жизнь, к которой был так плохо подготовлен. К уходу Анри она отнеслась без особых эмоций, как будто речь шла о банальной прогулке или поездке за подарком. Марианна и отдаленно не догадывалась об отчаянном нетерпении Анри. Она спокойно делила с ним испытания, потом согласилась на его уход к партизанам, не подозревая, что все это для него значит. Только сейчас, держа в руках сережки, она представила себе хрупкий силуэт мужа, растерянного и угнетённого, отправлявшегося наудачу искать помощи. Их брак длился шесть лет. Но много ли она знала о нем и о том, что он переживал в одиночестве?
Всё это сейчас разрывало ей сердце, но что толку? А может, она не так уж виновата? Может, людей и события по-настоящему понимаешь только с годами, набравшись опыта и житейской мудрости? Беда только, что слишком поздно.
Смущенная молчанием бабушки, Элоди спросила:
- Ты, наверно, хочешь оставить их себе? На память?
- Да, пожалуй... Но я тебе дам кое-что другое. Эмалевую брошку, знаешь, огненного цвета, она ведь тебе очень нравится, правда? Вот ее и возьми.
Элоди хотела поблагодарить, но увидела, что бабушка смахивает слезу, и подумала: видно, ее взволновали воспоминания. Все вместе - радость от военных побед, грусть и сожаления, связанные с молодым мужем. Конечно, Элоди отчасти права, но она ещё не знает, что у пожилых людей сожаления всегда щедро переплетены с угрызениями совести.
Перевод И. Дмоховской
Жаклине Давид было не привыкать оказываться первой. Ещё в школе она первая из девочек получила главный приз за латинский перевод во всей Франции, а по древнегреческому, который любила больше, заняла второе место. Закончила школу она с отличием по философии. Как бы радовался отец, профессор философии, познакомившийся с будущей женой, романисткой Жанной Мальвуазен, на лекции Бергсона в Сорбонне! Но жизнь несправедлива. Капрал Максим Давид погиб второго октября страшного 1914 года при Сомме. Жаклине тогда был всего годик.
На двадцатилетие мать подарила Жаклине Давид старинное издание «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида. Антикварная книга была немедленно прочитана и впоследствии оказала колоссальное влияние на жизнь молодой учёной. Её интересовала античность во всех проявлениях, но Фукидид остался первой и главной страстью.
В 1940 году Жаклина Давид вышла замуж за издателя Мишеля Вормса де Ромийи. Для этого ей потребовалось принять крещение по католическому обряду. Но, хотя Вормс и был католиком, по происхождению он являлся евреем и в годы оккупации остался без работы. Жаклине Давид как еврейке по отцу запретили преподавать. Молодая пара покинула Париж и поселилась в Провансе. Приходилось много переезжать с места на место, и в этих переездах Жаклину де Ромийи сопровождали мать и престарелая свекровь. В условиях, казалось бы, исключающих какую бы то ни было научную работу, учёная подготовила диссертацию о Фукидиде и афинском империализме, которую с блеском защитила уже после Освобождения, в сорок седьмом.
Жаклина де Ромийи сделала блестящую академическую карьеру, много преподавала и на родине, и за границей. Брак её, к сожалению, в семьдесятые закончился разводом, после которого, однако, остались фамилия и дом у подножия горы Сен-Виктуар. Зато из академических трудов де Ромийи можно составить целую библиотечную полку. Есть большой справочник по античным исследованиям женского авторства, он так и называется: «Женщины-античницы от Сердневековья до Жаклины де Ромийи» На пенсию она вышла в 1984 году, стала почётным профессором Коллеж де Франс. А в 1988 году де Ромийи избрали во Французскую академию. В один день с Жак-Ивом Кусто, кстати. Она стала первой женщиной, облачившейся в зелёный мундир академика, тогда как Юрсенар от него отказалась из нежелания глупо выглядеть. Меч, впрочем, де Ромийи отвергла, а вместо него явилась с символом миротворчества: сумочкой, вышитой пальмовыми вайями.
Жаклина де Ромийи была известна как заядлая спорщица, защитница классического образования и древних языков в школах и вузах. За свою неустанную деятельность по переводу, анализу и пропаганде древнегреческих авторов она была удостоена гражданства Греции и звания посланницы эллинской культуры. В 2007 году престарелая учёная организовала сбор средств для регионов Греции, пострадавших от пожара. К концу жизни она заинтересовалась религией, обратилась в маронитство (восточнокатолическая церковь) и умерла в 2010 году, напутствуемая маронитским священником.
Писала де Ромийи и художественные произведения под псевдонимом Жаклина Рамси. Некоторые её рассказы есть в русском переводе: http://www.erfolg.ru/m&w/romilly.htm
Орел и Катанья
Марианна с внучкой Элоди сидели перед открытым ящиком комода, где вперемешку хранились недорогие украшения. Элоди собиралась на танцевальный вечер. Ей едва исполнилось шестнадцать, но она сама выбрала себе платье - из серого шелка, приталенное, с расходящимися книзу широкими складками. К платью нужно было подобрать украшение, поэтому и пришлось обратиться к бабушке. Марианна радовалась этому проявлению женственности, столь редкой у нынешней молодежи. Сейчас обе дружно искали что-нибудь яркое - оживить серый фон. Вдруг девушка воскликнула:
- Ой, посмотри, прелесть какая!
Она показала на пару маленьких ажурных сережек - формой и чудесным голубым цветом они напоминали крылья бабочки. Очень лёгкие, никакой ценности сережки скорее всего не имели, но казались удивительно новенькими и весёлыми.
Марианна вынула их из ящика и положила на ладонь.
- Это не просто украшения, - сказала она, - это Орел и Катанья.
На свежем личике Элоди отразилось недоумение.
- Ты о чём, бабуля? Катанья - я знаю, это город в Сицилии...
Марианна улыбнулась - как Элоди гордится своими знаниями!
- А Орёл - город в России. Понимаешь, это было во время войны. Нам с Анри пришлось бежать из дома. Ты же знаешь: мы оба подпадали под статус евреев. И мы постоянно ждали новостей. А в этот день узнали сразу о двух победах на разных концах Европы: в Орле и в Катанье. У нас появилась надежда на победу и здесь, во Франции. И Анри подарил мне пару сережек, в честь двойной победы. Ты понимаешь, что все это для нас значило?
Нет, Элоди не понимала и не могла понять. Анри был первым мужем бабушки, но что она, Элоди, знала о том времени? Она толком не представляла ни что такое война, ни что такое «статус евреев», а уж тем более страх перед завтрашним днем. И как вообразить в подобных обстоятельствах собственную бабушку? Если взрослые заговаривали о войне, Элоди, как и все ее сверстники, уклонялась от темы. Ей становилось попросту скучно, этот мир всегда был и останется для нее чужим, да оно и к лучшему. Поэтому Элоди восприняла лишь то, что было ей близко.
- Значит, в честь радостных событий он дарил тебе украшения? Как здорово! Это часто бывало?
- Да нет! Он, бедный, редко мне что-нибудь дарил. Но тут был исключительный случай. А вообще, за подарком нужно было ехать на велосипеде, довольно далеко. Мы жили в окрестностях Шамбери, в маленькой деревенской гостинице. Найти что-нибудь подходящее можно было только в городе.
- Но что вы делали в этой деревне?
- Ничего не делали - ждали. Каждый день, каждую ночь, без перерыва. С тревогой, или с надеждой, или со страхом, но всегда ждали. И больше ничего. Конечно, у нас были фальшивые документы. У Анри даже поддельная справка от врача и такой же снимок легких: если что, показать, что он болен и не может работать.
Элоди, казалось, была растеряна.
- Все-таки что вы делали целыми днями? Как на каникулах...
- Да, если хочешь, как на вынужденных каникулах, бесконечных, изматывающих. Так что можешь себе представить: две хорошие новости в один день...
- Настоящий праздник, - прошептала Элоди.
Помолчав немного, Марианна ответила:
- Да, правда, большой праздник.
И тут же почувствовала, насколько слова обманчивы. Для Элоди «праздник» означал веселье, легкость, беззаботность. Она и представить себе не могла, какой радости и надежды был преисполнен для них тот день изгнания. Она не подозревала, как усиливал эту надежду вечный гнет опасений, сквозь тяжкую толщу которого наконец пробился свет. Надежда тем больше, чем больше тревога, на фоне которой она возникает. Откуда Элоди знать, что чувства, события, обстоятельства сочетаются и переплетаются между собой, что противоположности сходятся, взаимно насыщая друг друга. «Она еще слишком молода», - подумала Марианна. Молода - для чего? Чтобы понять, как жили во время войны? Само собой, но не только. У Марианны возникло смутное ощущение: Элоди слишком молода, чтобы понять всю сложность и богатство человеческих чувств. В карих глазах девушки было столько добродушия и наивности! В душе Марианны словно что-то перевернулось. Только сейчас ей пришло в голову, что во время войны и у нее был такой же взгляд, юный и невинный. В эту минуту Марианна стала как будто лучше понимать то, что переживала тогда.
Элоди между тем настаивала:
- Значит, из-за этой новости он так сразу и поехал покупать тебе подарок?
Это звучало всего лишь как наивная выдумка. Марианна ответила:
- Да, так оно и было, - хотя в глубине души знала, точнее, пока еще смутно догадывалась, что все было совсем не так.
На самом деле Марианна не помнила отъезда Анри, помнила только его возвращение и гордость, с которой он протянул ей пакетик со знаменательными сережками. Но она никогда не интересовалась тем, как прошло его путешествие. Только сейчас, впервые, она старалась представить себе этот хрупкий силуэт, эту одинокую фигуру, затерянную где-то на большой дороге в стране, где полным ходом идет война.
Она тогда осталась дома, сказав, что хочет заняться своим переводом с испанского. Перевод хорошо помогал сохранять душевное равновесие. У Анри ничего такого не было. Если ты специализируешься в области импорта-экспорта и все приходится бросить, невозможно работать для будущего. Остается только ждать. Анри очень плохо переносил вынужденное безделье. Марианна тогда даже не представляла себе, как сильно он страдает.
Начало войны застало Анри в Монпелье. Его отец умирал; разумеется, Анри не мог его оставить, хотя его так тянуло уйти к партизанам и начать действовать! Позже он все-таки попытался связаться с партизанами, но безуспешно. Как еврей он боялся навлечь опасность на тех, с кем вступал в общение. А может, ему не доверяли из-за того, что он слишком долго колебался. Так или иначе, действовал он робко и неуверенно. Да еще его мучили угрызения совести из-за Марианны: сама она была еврейкой наполовину, но став его женой, подпадала под действие расистских законов.
Анри чувствовал свою ответственность и не решался в такой ситуации бросить ее, но одновременно в глубине души испытывал раздражение из-за того, что она, сама того не ведая, удерживает его. Тем не менее он продолжал надеяться: они и поселились в Шамбери, потому что партизаны были где-то недалеко. Но пока что он жил в гостинице под чужим именем, с фальшивыми документами и никому не приносил пользы. К тому же считался больным, что только действовало ему на нервы. Иногда они с Марианной смеялись над этими хитростями и выдуманной болезнью, но в душе Анри чувствовал унижение. Самому себе он казался чем-то вроде беззащитного кролика и часто говорил Марианне, что, если все-таки наступит мир, он никогда больше не возьмет в руки охотничье ружье. Еще - и это было гораздо хуже - он чувствовал себя как зачумлённый, приносящий зло всем, к кому приближается. Словом, он гораздо больше, чем Марианна, страдал от убожества их жизни.
После обеда он поехал в город - фактически без определенной цели. Он испытывал острую потребность встретиться с кем-нибудь - непременно с мужчинами, - чтобы поделиться радостными вестями и тем как бы придать им новое значение. Он уже физически не мог выносить свое бессмысленное существование.
Конечно, он понимал: нынешние неприятности - мелочь по сравнению с тем, что может произойти, если он попадет в лапы к немцам. Тем более что Анри знал: его дядю арестовали и отправили в Дранси (город, где находился пересыльный лагерь - прим. пер.), а оттуда в концлагерь. Но временами Анри казалось, что ничего не может быть хуже этого вечного ожидания.
Начав крутить педали, Анри почувствовал себя лучше. Он сбежал из этой тихой гостиницы, от кроткой женушки и убогого существования. Приятно было смотреть на окружающие холмы, поля и деревья. Анри с удовольствием вдыхал чистый воздух. На широких склонах почти не видно было домов, и это внушало чувство безопасности. Даже бесшумное скольжение велосипеда по асфальтированной дороге подбадривало Анри: значит, у него еще остались силы! Но главное - двойная победа, и он уехал из гостиницы, чтобы ее отпраздновать. Анри подумал, что стоит зайти к знакомому торговцу гравюрами. От новостей тот наверняка придет в восторг, и эта общая радость будет тем более ценна, что собеседник - не скрывающийся от опасности изгнанник, а человек, живущий плодами своих трудов, в собственном доме под собственным именем. Может быть, он знает даже, как связаться с партизанами. И Анри радостно крутил педали, все больше мысленно отдаляясь от женушки, за которую так некстати взвалил на себя ответственность, и от жалкой роли, навязанной ему обстоятельствами. Он найдет мужчин, готовых, как он сам, действовать, и очень возможно, что их ждет победа.
О том, что произошло в ближайшие несколько минут, Анри никогда никому не рассказывал. Он начал спускаться с пологого холма в долину, как вдруг на шоссе навстречу ему откуда-то вынырнул армейский джип. И это была немецкая машина, внутри сидели два солдата в характерных темных касках. Сердце у Анри отчаянно забилось, ему стало жутко. Умом он понимал абсурдность этого страха, ведь у немцев не было никаких причин его задерживать. Немецкие машины вообще часто попадались на дорогах, совершенно не из-за чего было сходить с ума. Но при виде касок у Анри возникло ощущение, что его схватили за горло. В панике он начал задыхаться. Еще немного и пришлось бы остановиться, так у него дрожали ноги. Он больше не владел собой. Все-таки он сделал неимоверное усилие и, вцепившись в руль, заставил себя храбро двигаться вперед, пока не поравнялся с машиной.
Машина, не замедляя хода, прошла мимо. Анри перевел дух, ему стало стыдно. Так испугаться - из-за чего? Но через минуту его снова охватил ужас: в зеркальце велосипеда он увидел, что машина остановилась. Почему, ведь вокруг нет ни единого жилья? Что ему самому теперь делать? Даже свернуть некуда, а если бы и было, немцам это наверняка показалось бы подозрительным. Анри продолжал крутить педали, медленнее, чем раньше, не сводя глаз с зеркальца. Какой он все-таки идиот! Сидел бы себе спокойно в гостинице - нет, надо было обязательно кинуться куда-то, одному. Неужели его схватят сегодня, именно тогда, когда появилась надежда? Столько прятаться, чтобы в конце концов так глупо попасться. И вот, пожалуйста, то, чего он боялся, произошло: машина начала двигаться задним ходом. Сейчас его догонят и заберут. У Анри все-таки хватило присутствия духа сказать себе: ни в коем случае нельзя показывать страх, иначе у немцев сразу возникнут подозрения. Он глубоко вздохнул. И тут джип - слава тебе, Господи! - опять встал. Один из солдат вылез... он просто искал, где справить нужду!
От неожиданности Анри остановился. До чего же нелепо ужасаться из-за того, что на краю дороги появляется немецкий солдат. Тело Анри еще было сковано страхом, но ему уже стало стыдно, и вся история показалась смешной и одновременно противной.
Внезапно к нему пришло чувство освобождения. Только сейчас он до конца осознал всю унизительность своего существования. Хватит! Двойная победа подталкивала его к действию. Надо во что бы то ни стало объединиться с другими. А его слишком кроткая и терпеливая жена? - значит, придется ей остаться одной и справляться как сумеет. Ведь случись что, он даже защитить ее не сможет, от него, наоборот, один вред. В общем, вышло так, что неприятный опыт придал ему решимости и уверенности в себе.
Анри как будто окреп и помолодел. Он без устали крутил педали. Выехав на шоссе, он увидел целую колонну немецких машин, но они уже не вызывали никаких опасений. Со страхом покончено. Анри поехал к приятелю, торговцу гравюрами. Они долго обсуждали, как Анри связаться с партизанами, и все это выглядело вполне реальным. Приятель хотел отпраздновать двойную победу, но Анри это навело на другую мысль: в честь такого события стоит что-нибудь подарить Марианне, тем более если ему скоро придется уйти из дома. Побродив немного по улицам, Анри наткнулся на витрину, в которой выделялась пара маленьких сережек радостно-голубого цвета. Двойное украшение в день двойной победы! Анри чувствовал себя таким свободным и так был уверен в будущем, что ни минуты не колебался, едва поинтересовался ценой, попросил специальный подарочный пакетик и унес покупку, весьма гордый собой. Правда, он испытывал угрызения совести, что бросает Марианну, но они были не слишком мучительны. Она поймет, и потом - он подумал об этом с горечью - не так уж она его любит, чтобы стремиться любой ценой спасти от опасности или удержать возле себя. Бедная Марианна! Ещё хорошо, что детей у них нет. Ничего, со своей всегдашней приветливостью и терпением она не пропадет. Подарком он хоть немного сгладит неприятность, которую ей причинит. Анри устал, но зато чувствовал облегчение, - он избавился от груза ответственности.
Марианна прекрасно помнила возвращение Анри, помнила, как он вручил ей пакетик и какой у него при этом был радостный вид. Она отнеслась к этому, как Элоди: с его стороны очень мило, но вполне естественно было привезти ей подарок. Ни тогда, ни позже она не задумывалась о том, что он чувствовал во время этой поездки и как вообще воспринимал их убогую жизнь, к которой был так плохо подготовлен. К уходу Анри она отнеслась без особых эмоций, как будто речь шла о банальной прогулке или поездке за подарком. Марианна и отдаленно не догадывалась об отчаянном нетерпении Анри. Она спокойно делила с ним испытания, потом согласилась на его уход к партизанам, не подозревая, что все это для него значит. Только сейчас, держа в руках сережки, она представила себе хрупкий силуэт мужа, растерянного и угнетённого, отправлявшегося наудачу искать помощи. Их брак длился шесть лет. Но много ли она знала о нем и о том, что он переживал в одиночестве?
Всё это сейчас разрывало ей сердце, но что толку? А может, она не так уж виновата? Может, людей и события по-настоящему понимаешь только с годами, набравшись опыта и житейской мудрости? Беда только, что слишком поздно.
Смущенная молчанием бабушки, Элоди спросила:
- Ты, наверно, хочешь оставить их себе? На память?
- Да, пожалуй... Но я тебе дам кое-что другое. Эмалевую брошку, знаешь, огненного цвета, она ведь тебе очень нравится, правда? Вот ее и возьми.
Элоди хотела поблагодарить, но увидела, что бабушка смахивает слезу, и подумала: видно, ее взволновали воспоминания. Все вместе - радость от военных побед, грусть и сожаления, связанные с молодым мужем. Конечно, Элоди отчасти права, но она ещё не знает, что у пожилых людей сожаления всегда щедро переплетены с угрызениями совести.
Перевод И. Дмоховской