Индийские мотивы
В многообразии современной постколониальной литературы я выделяю три основных вида, которые про себя называю возвращательным, оставательным и неподвижным.
Первый вид, как следует из названия, описывает возвращение на родину. В идеале - на историческую родину, где всё смутно знакомо по рассказам родителей, а то и бабушек с дедушками. Седжал Бадани [Sejal Badani], американка индийского происхождения, писала свой роман «Качели судьбы» [The Storyteller's Secret] в то время, как её сестра проходила тяжёлое лечение так называемого привычного невынашивания или синдрома привычной потери беременности. Какой циник изобрёл этот термин? Разве потеря беременности может быть привычной? Лишившись надежды обрести потомство, Джайя отправляется на поиски предков...
Кстати, эти самые предки, несмотря на все их прегрешения, косность и заскорузлость (а может быть, благодаря?), в возвращательных романах часто получаются насыщеннее, полнокровнее, в конечном итоге, интереснее, чем их анемичные хрупкие потомки. «Качели судьбы» не исключение. Амиша, она же The Storyteller, Сказочница, - настоящая звезда на небосклоне своей деревни. Практически в одиночку, без специального образования она тянет на себе целую школу! Для неё не существует проблем, только вызовы. Нет учебных пособий? Сама сочинит! Сказки, точнее, нравоучительные басни, которые Амиша пишет для своих учащихся, по-толстовски дидактичны, зато открытая концовка предлагает детям (и читателям) подумать и тоже посочинять.
У всякого белого рыцаря есть свой тихий, незаметный оруженосец. Вот у Амиши, например, неприкасаемый прислужник Рави, который незримо сопровождает свою госпожу в жизни и в смерти. Не знаю, насколько вероятна такая коллизия в пристойном браминском доме, но само товарищество Амиши и Рави, будь оно должным образом прописано, превратило бы «Качели судьбы» в шедевр. Вместо этого писательница отворачивается от сюжета, который ей сам в руки падает, созревший, и безжалостно ввергает свою героиню в приторный адюльтер, да ещё и с белым мужчиной. Ведь в романе должна! быть! любовь!, желательно стр-растная и рушащая все преграды, а уж насколько достоверная, Бог весть. Замужняя брахманка проводит время наедине с кавалером, и все злые кумушки и соседушки так-таки молчат? Сомнительно что-то. Впрочем, порок наказан. Эксперименты Амиши в области педагогики и личной жизни идут прахом, и только благодаря благодетельному вмешательству внучки...
Поэтому-то она и раздражает, эта внучка. Неуклюжая, нелепая мемсахиб, Джайя Индии не знает, не понимает, а, главное дело, и понимать-то не хочет. Если бы вековые проблемы страны могли решаться путём благотворительности, они бы не были вековыми! И забирая «бедненьких больных деточек» в спасительные Штаты, Джайя им оказывает медвежью услугу: теперь Амит и Миша старую родину потеряют, а на новой неизвестно, приживутся ли.
Один человек строил дом. Друзья предупреждали его, что такая конструкция будет непрочной, но он не обаращал на их советы внимания. Однажды случилось землетрясение, и дом рухнул. Человека и птицу, что жила на дереве возле дома, завалило обломками, и они не могли выбраться. осталось только одно небольшое отверстие, через которое можно было кое-как дышать. Человеку нужно было решить, кто получит этот воздух...
Оставательным историям не мешает главный недостаток историй возвращательных: невыносимая мэрисьюшность главгероинь. Зато и читать их тяжелее. Вот прошлогодний дебют из лонг-листа Букера, Авни Доши [Avni Doshi], «Жжёный сахар» [Burnt Sugar]. Фабула укладывается в три предложения. У пожилой женщины по имени Тара провалы в памяти. Её дочь Антара, невзирая на давний конфликт, берёт на себя всю заботу о маме, сажает её на строгую диету и пытается контролировать. Не преуспев, она предоставляет дальнейшее судьбе и переключает внимание на собственную беременность, а затем рожает ребёнка. Точка. Главное в романе - не то, что творится сейчас, а давние, мохом поросшие события. Как Антара ни пытается от них оторваться, отделиться, а вновь и вновь имеет дело с их последствиями. Она сама их последствие.
Я искренне верила, что это желание скорее повзрослеть означает, что с возрастом я узнаю ответы на все терзавшие меня вопросы, что в будущем мои желания непременно исполнятся, но теперь, по прошествии лет, я жалею о прошедшей юности и по-прежнему жду перемен. Привычка ждать накрепко укоренилась в сознании. Кажется, я уже никогда от нее не избавлюсь. Может быть, даже в старости, когда мне самой станет ясно, что мои дни уже сочтены, я всё равно буду ждать, когда же начнется обещанная настоящая жизнь.
Тема деструктивных сект и подозрительных гуру, к сожалению, актуальности не теряет. Авни Доши свою аудиторию не щадит, пишет портрет духовного просветления со всеми, как говорится, бородавками. Но вот парадокс: Тара в своём нынешнем положении вспоминает душную и тошную атмосферу ашрама как благоуханную теплицу, храм своего расцвета, своей любви... Да, это было мерзкое счастье, отвратительное, практически - на чужих костях, но это было счастье. Тара вынесла из ашрама девиз, достойный Телемской обители: «Делай, что хочешь!». Ну, и делала, что хотела, пока могла. А Антара, несмотря на свои артистические порывы и семейную устроенность (язык не поворачивается сказать «семейное счастье»), годами, десятилетиями живёт чужой жизнью. Вечное прилагательное то к маме, то к мужу, то к дитяти. Материнство Тары было ущербным, однако оно было. А дочеринство Антары? Вообще бывает такое слово дочеринство?
Как мне найти в себе силы любить свою маму уже в самом конце? Как найти в себе силы ухаживать за пустой оболочкой, когда в ней не останется ничего от той женщины, которую я знала как мать? Когда она окончательно перестанет соображать, кто она и кто я, буду ли я в состоянии заботиться о ней так же, как забочусь сейчас? Или я стану небрежной и равнодушной, как мы равнодушны с чужими детьми, или безмолвными животными, или слепоглухонемыми людьми, потому что уверены, что равнодушие и небрежение сойдет нам с рук? Всякое добропорядочное поведение, так или иначе - игра на публику, когда кто-то нас видит и оценивает наши действия, а если нет страха перед осуждением, то какой смысл стараться?
Бадани и Доши - даже не эмигрантки, они дочери эмигрантских семей. Для них мать-Индия невольно олицетворяется в облике старшей родственницы, ancestrix: почтенной ли бабушки, порочной ли родительницы. Шубханги Сваруп [Shubhangi Swarup] всю жизнь прожила в Индии, в штате Махараштра. Родилась и училась в Нашике, теперь живёт в Мумбаи. География её первого романа «Широты тягот» [Latitudes of Longing] неисчерпаемо богата: таинственные Андаманские острова, рыбацкий посёлок на побережье, мрачные джунгли Бирмы, злачные места, Гималайские вершины... Всего много до безумия - и одновременно мало. Только один рассказ увлечёт, потянет за собою, как он обрывается, и начинается другой, чтобы также оборваться неоконченным. Общий лейтмотив один: На всех стихиях человек тиран, предатель или узник.
- Тебя бьёт муж?
Розмари кивнула.
- Меня тоже.
- Я думала, так ведут себя только бирманцы. Вы же из Индии.
- Так ведут себя все мужчины. Англичане, индийцы, бирманцы, сиамцы. Даже эти, японцы.
- А голые люди? - спросила Розмари, имея в виду туземные племена. - Они нет. Бить женщину - признак культуры, всё равно что носить одежду.
Общий созерцательный настрой не затушёвывает главного: бесконечного насилия, творящегося вокруг действующих лиц. Тут и войны, и тирания, и несусветная, гомерическая какая-то нищета, и проституция и сутенёрство. А стоит поддаться искушению и удалиться в какой-нибудь буколический уголок, как самая прекрасная природа, ласковое море, тёплое солнце обернуться грозной и гибельной своей стороной. Вода, пресная вода, и та станет убийцей самых хрупких: женщин и детей. Железа, железа не хватает.
Одинокий рыбак с изумлением обнаруживает себя в компании желтовато-белых бабочек, ещё совсем юных - их тельца покрыты гусеничным пухом. Одна из них заснула на его колене. Вытянув сети, рыбак медлит. Появления горстки незначительных насекомых довольно, чтобы вызвать у него улыбку. Через несколько мгновений он летит в воду, не успев перестать улыбаться. Течение дьявольское. Оно бьёт его, точно огромным валуном. Вышвыривает на поверхность и тут же засасывает обратно с такой скоростью, что воздух взрывается у него в ушах. Он не знает, отчего вода так неистово кипит, - его лодка мечется в в ней, будто камешек. Но он рад ещё одному глотку воздуха. Последнему перед тем, как лодка обрушивается на него и раскалывает череп. Спустя полчаса бабочки плавают по воде, как листья. Труп рыбака ныряет в волнах. Хотя на самом деле все заняло не больше минуты. За минуту океанское ложе кануло вниз и воспрянуло, словно феникс.
Так что же, неужели возвращаться в мир железа и стали? Идиллия старосветских помещиков Апо и Газалы, бывшего солдата и благородной дамы, которые, как известно, бывшими не бывают, даже если десятилетиями торгуют вразнос, свидетельствует об обратном: никакие подвиги, никакие свершения перед лицом гор и океанов смысла не несут. Более того, в кровавой, яростной вселенной Сваруп будто бы и нет смерти . Привидения, призраки как людей, так и животных полноправно участвуют в повествовании. Всё и все возвращаются, чтобы через миг опять исчезнуть. Положа руку на сердце, иногда ужасно надоедает апатично созерцать это мерцание. Вдох-выдох, вход-выход. Постоянное шевеление, мельтешенье и в то же время полная неподвижность. За секунду меняется всё, за тысячелетие - ничего. Некоторые персонажи открывают в себе способность к пониманию мироустройства, но что они могут донести нам? В худшем случае их рассказ выглядит как псевдофилософия а-ля Коэльо, а в лучшем случае получается разве что плакать...
Первый вид, как следует из названия, описывает возвращение на родину. В идеале - на историческую родину, где всё смутно знакомо по рассказам родителей, а то и бабушек с дедушками. Седжал Бадани [Sejal Badani], американка индийского происхождения, писала свой роман «Качели судьбы» [The Storyteller's Secret] в то время, как её сестра проходила тяжёлое лечение так называемого привычного невынашивания или синдрома привычной потери беременности. Какой циник изобрёл этот термин? Разве потеря беременности может быть привычной? Лишившись надежды обрести потомство, Джайя отправляется на поиски предков...
Кстати, эти самые предки, несмотря на все их прегрешения, косность и заскорузлость (а может быть, благодаря?), в возвращательных романах часто получаются насыщеннее, полнокровнее, в конечном итоге, интереснее, чем их анемичные хрупкие потомки. «Качели судьбы» не исключение. Амиша, она же The Storyteller, Сказочница, - настоящая звезда на небосклоне своей деревни. Практически в одиночку, без специального образования она тянет на себе целую школу! Для неё не существует проблем, только вызовы. Нет учебных пособий? Сама сочинит! Сказки, точнее, нравоучительные басни, которые Амиша пишет для своих учащихся, по-толстовски дидактичны, зато открытая концовка предлагает детям (и читателям) подумать и тоже посочинять.
У всякого белого рыцаря есть свой тихий, незаметный оруженосец. Вот у Амиши, например, неприкасаемый прислужник Рави, который незримо сопровождает свою госпожу в жизни и в смерти. Не знаю, насколько вероятна такая коллизия в пристойном браминском доме, но само товарищество Амиши и Рави, будь оно должным образом прописано, превратило бы «Качели судьбы» в шедевр. Вместо этого писательница отворачивается от сюжета, который ей сам в руки падает, созревший, и безжалостно ввергает свою героиню в приторный адюльтер, да ещё и с белым мужчиной. Ведь в романе должна! быть! любовь!, желательно стр-растная и рушащая все преграды, а уж насколько достоверная, Бог весть. Замужняя брахманка проводит время наедине с кавалером, и все злые кумушки и соседушки так-таки молчат? Сомнительно что-то. Впрочем, порок наказан. Эксперименты Амиши в области педагогики и личной жизни идут прахом, и только благодаря благодетельному вмешательству внучки...
Поэтому-то она и раздражает, эта внучка. Неуклюжая, нелепая мемсахиб, Джайя Индии не знает, не понимает, а, главное дело, и понимать-то не хочет. Если бы вековые проблемы страны могли решаться путём благотворительности, они бы не были вековыми! И забирая «бедненьких больных деточек» в спасительные Штаты, Джайя им оказывает медвежью услугу: теперь Амит и Миша старую родину потеряют, а на новой неизвестно, приживутся ли.
Один человек строил дом. Друзья предупреждали его, что такая конструкция будет непрочной, но он не обаращал на их советы внимания. Однажды случилось землетрясение, и дом рухнул. Человека и птицу, что жила на дереве возле дома, завалило обломками, и они не могли выбраться. осталось только одно небольшое отверстие, через которое можно было кое-как дышать. Человеку нужно было решить, кто получит этот воздух...
Оставательным историям не мешает главный недостаток историй возвращательных: невыносимая мэрисьюшность главгероинь. Зато и читать их тяжелее. Вот прошлогодний дебют из лонг-листа Букера, Авни Доши [Avni Doshi], «Жжёный сахар» [Burnt Sugar]. Фабула укладывается в три предложения. У пожилой женщины по имени Тара провалы в памяти. Её дочь Антара, невзирая на давний конфликт, берёт на себя всю заботу о маме, сажает её на строгую диету и пытается контролировать. Не преуспев, она предоставляет дальнейшее судьбе и переключает внимание на собственную беременность, а затем рожает ребёнка. Точка. Главное в романе - не то, что творится сейчас, а давние, мохом поросшие события. Как Антара ни пытается от них оторваться, отделиться, а вновь и вновь имеет дело с их последствиями. Она сама их последствие.
Я искренне верила, что это желание скорее повзрослеть означает, что с возрастом я узнаю ответы на все терзавшие меня вопросы, что в будущем мои желания непременно исполнятся, но теперь, по прошествии лет, я жалею о прошедшей юности и по-прежнему жду перемен. Привычка ждать накрепко укоренилась в сознании. Кажется, я уже никогда от нее не избавлюсь. Может быть, даже в старости, когда мне самой станет ясно, что мои дни уже сочтены, я всё равно буду ждать, когда же начнется обещанная настоящая жизнь.
Тема деструктивных сект и подозрительных гуру, к сожалению, актуальности не теряет. Авни Доши свою аудиторию не щадит, пишет портрет духовного просветления со всеми, как говорится, бородавками. Но вот парадокс: Тара в своём нынешнем положении вспоминает душную и тошную атмосферу ашрама как благоуханную теплицу, храм своего расцвета, своей любви... Да, это было мерзкое счастье, отвратительное, практически - на чужих костях, но это было счастье. Тара вынесла из ашрама девиз, достойный Телемской обители: «Делай, что хочешь!». Ну, и делала, что хотела, пока могла. А Антара, несмотря на свои артистические порывы и семейную устроенность (язык не поворачивается сказать «семейное счастье»), годами, десятилетиями живёт чужой жизнью. Вечное прилагательное то к маме, то к мужу, то к дитяти. Материнство Тары было ущербным, однако оно было. А дочеринство Антары? Вообще бывает такое слово дочеринство?
Как мне найти в себе силы любить свою маму уже в самом конце? Как найти в себе силы ухаживать за пустой оболочкой, когда в ней не останется ничего от той женщины, которую я знала как мать? Когда она окончательно перестанет соображать, кто она и кто я, буду ли я в состоянии заботиться о ней так же, как забочусь сейчас? Или я стану небрежной и равнодушной, как мы равнодушны с чужими детьми, или безмолвными животными, или слепоглухонемыми людьми, потому что уверены, что равнодушие и небрежение сойдет нам с рук? Всякое добропорядочное поведение, так или иначе - игра на публику, когда кто-то нас видит и оценивает наши действия, а если нет страха перед осуждением, то какой смысл стараться?
Бадани и Доши - даже не эмигрантки, они дочери эмигрантских семей. Для них мать-Индия невольно олицетворяется в облике старшей родственницы, ancestrix: почтенной ли бабушки, порочной ли родительницы. Шубханги Сваруп [Shubhangi Swarup] всю жизнь прожила в Индии, в штате Махараштра. Родилась и училась в Нашике, теперь живёт в Мумбаи. География её первого романа «Широты тягот» [Latitudes of Longing] неисчерпаемо богата: таинственные Андаманские острова, рыбацкий посёлок на побережье, мрачные джунгли Бирмы, злачные места, Гималайские вершины... Всего много до безумия - и одновременно мало. Только один рассказ увлечёт, потянет за собою, как он обрывается, и начинается другой, чтобы также оборваться неоконченным. Общий лейтмотив один: На всех стихиях человек тиран, предатель или узник.
- Тебя бьёт муж?
Розмари кивнула.
- Меня тоже.
- Я думала, так ведут себя только бирманцы. Вы же из Индии.
- Так ведут себя все мужчины. Англичане, индийцы, бирманцы, сиамцы. Даже эти, японцы.
- А голые люди? - спросила Розмари, имея в виду туземные племена. - Они нет. Бить женщину - признак культуры, всё равно что носить одежду.
Общий созерцательный настрой не затушёвывает главного: бесконечного насилия, творящегося вокруг действующих лиц. Тут и войны, и тирания, и несусветная, гомерическая какая-то нищета, и проституция и сутенёрство. А стоит поддаться искушению и удалиться в какой-нибудь буколический уголок, как самая прекрасная природа, ласковое море, тёплое солнце обернуться грозной и гибельной своей стороной. Вода, пресная вода, и та станет убийцей самых хрупких: женщин и детей. Железа, железа не хватает.
Одинокий рыбак с изумлением обнаруживает себя в компании желтовато-белых бабочек, ещё совсем юных - их тельца покрыты гусеничным пухом. Одна из них заснула на его колене. Вытянув сети, рыбак медлит. Появления горстки незначительных насекомых довольно, чтобы вызвать у него улыбку. Через несколько мгновений он летит в воду, не успев перестать улыбаться. Течение дьявольское. Оно бьёт его, точно огромным валуном. Вышвыривает на поверхность и тут же засасывает обратно с такой скоростью, что воздух взрывается у него в ушах. Он не знает, отчего вода так неистово кипит, - его лодка мечется в в ней, будто камешек. Но он рад ещё одному глотку воздуха. Последнему перед тем, как лодка обрушивается на него и раскалывает череп. Спустя полчаса бабочки плавают по воде, как листья. Труп рыбака ныряет в волнах. Хотя на самом деле все заняло не больше минуты. За минуту океанское ложе кануло вниз и воспрянуло, словно феникс.
Так что же, неужели возвращаться в мир железа и стали? Идиллия старосветских помещиков Апо и Газалы, бывшего солдата и благородной дамы, которые, как известно, бывшими не бывают, даже если десятилетиями торгуют вразнос, свидетельствует об обратном: никакие подвиги, никакие свершения перед лицом гор и океанов смысла не несут. Более того, в кровавой, яростной вселенной Сваруп будто бы и нет смерти . Привидения, призраки как людей, так и животных полноправно участвуют в повествовании. Всё и все возвращаются, чтобы через миг опять исчезнуть. Положа руку на сердце, иногда ужасно надоедает апатично созерцать это мерцание. Вдох-выдох, вход-выход. Постоянное шевеление, мельтешенье и в то же время полная неподвижность. За секунду меняется всё, за тысячелетие - ничего. Некоторые персонажи открывают в себе способность к пониманию мироустройства, но что они могут донести нам? В худшем случае их рассказ выглядит как псевдофилософия а-ля Коэльо, а в лучшем случае получается разве что плакать...