Малин Кивеля, «Сердце»
Живи мы на сто лет раньше, он просто слабел бы и слабел, пока, наконец, не уснул навсегда. Выглядел он совершенно нормальным. Крупный, красивый. Живи мы тогда, я и не узнала бы, что с ним не так.
Финская шведскоязычная писательница Малин Кивеля [Malin Kivelä] на русский язык переводилась редко, но метко. Детская книга «Великолепный господин Весельчак» [Den förträfflige herr Glad] с бесподобными иллюстрациями Линды Бондестам была раскуплена со скоростью света, а взрослый роман под названием «Ты или никогда» [Du eller aldrig] я успела ухватить и была вознаграждена сложной историей о человеческом одиночестве и о том, как иногда бывает опасно это одиночество нарушить. Лучше рассматривай снежинки, лучше реконструируй покадрово чью-нибудь смерть. Вот хотя бы Элвиса Пресли. Хельсинки в «Ты или никогда» полнился тайнами, недосказанностями, томлением и тишиной. Любовная история то казалась пародией на саму себя, то захлёстывала с неожиданной силой. И как же я была потрясена, когда новый роман Кивеля, ставший бестселлером в Финляндии, а в Швеции получивший премию Шведской академии, оказался посвящён сердечным проблемам в самом прямом и грубом смысле этого словосочетания. Младший сын тридцатидевятилетней рассказчицы, так ни разу и не названной по имени, родился с пороком сердца. Младший сын тридцатидевятилетней писательницы родился с пороком сердца. «Сердце» [Hjärtat] - книга автобиографическая.
Аннотация вольно или невольно вводит в заблуждение: Младенцу необходима операция, которую несколько раз откладывают из-за нехватки мест в больнице. Его состояние оценивают как некритичное, но героиня выхватывает из потока информации только те куски, которые подтверждают её опасения... Ну нет уж, позвольте. Состояние маленького Сигфрида (мама заботливо прописывает в карточке произношение: Сиигфриид) не критическое в том смысле, что он ещё не умирает и может уступить своё место на операционном столе ещё на день другому дитяти, уже умирающему. Но назвать некритичной коарктацию аорты, это тяжкое заболевание, приводящее к смерти в подростковом и юношеском возрасте -- это надо весьма слабо представлять, о чём идёт речь.
А может быть, и хорошо, что люди слабо представляют. Значит, не сталкивались.
Каждый вечер тридцатидевятилетняя женщина, недавно родившая, кормящая, выходит из больницы и, как кажется, бесцельно гуляет по льду залива.Каждый день она делает в блокноте наброски большого романа о пожилых американках-феминистках, собравшихся на берегу озера, чтобы провести остаток дней в покое, созерцании и размышлениях. Каждое утро она просыпается от смутных блаженных грёз в ужасное настоящее: её ребёнок болен. Он может погибнуть в любую секунду. Но сегодня спасительной операции не будет, потому что нужнее кому-то другому. Другим. Которым хуже. Сегодня ещё один день, который нужно просто перетерпеть.
Просто?
Никак не ложился на память порядок букв. Я и вправду не могла запомнить название. Этой болезни, отклонения - врождённого. Название которого всё повторяли и повторяли. В палате, в кабинете УЗИ, в мерцании аппарата. Отклонения, которое возникло не из-за моего возраста или стресса, не из-за глотка сидра на седьмой неделе беременности или компонентов увлажняющего крема, не из-за расстройства пищевого поведения в подростковом возрасте, не из-за ибупрофена, не из-за моего изначально неоднозначного отношения к этой беременности. Просто данность. Не зависящая от возраста отца или того, что я ела или не ела, или от того, что я решила родить третьего ребёнка, хотя у меня уже было двое других, здоровых. Дело было не в тяжёлых металлах, которые поступили в кровь из жира, когда я сильно похудела в начале беременности, и не в генах, и не в прививке от гриппа, которую меня уговорили сделать на восьмом месяце. Скорее всего, и не в простуде, от которой я страдала с третьей по десятую неделю. Однако в какой-то момент возникла предрасположенность и что-то, что-то иное, позволило отклонению развиться.
Иногда героиня думает, что ей только говорят, что она ни в чём не виновата, потому что чувство вины помешает ей функционировать как матери, и кто тогда будет осуществлять уход, кормить, приводить в порядок? Материнство -- вопрос не биологии, а приличий. Поддерживать жизнь в беззащитном существе - это пристойное поведение, и учишься такому на ходу. Всякий раз, когда она рассказывает, что Сигфрид родился с больным сердцем, ей выражают сочувствие, а потом начинают рассказывать про себя: а у нашей дочери тоже порок, редкий и ещё хуже коарктации, а мой сын умер в родах, а я, а мы... Не знаю, существует ли в финском и шведском узусе аналог пословицы у кого что болит, тот о том и говорит. Иногда ещё вручают душеспасительные брошюры о малышах, которые стали ангелочками. Каждое искреннее, неказённое слово, каждое движение к правде, даже не достигающее своей цели-асимптоты, в условиях больницы становится невероятно ценным. Потом Сигфрида всё-таки забирают на операцию. Родители выходят на улицу. Гуляют. Если это допустимо, конечно, назвать прогулкой. Клаус, муж, всё говорит и говорит без умолку, а героиня, повиснув на его руке думает: и отлично, что болтает, хуже было бы, если бы плакал. И ещё: в кои веки мне не нужно поддерживать хорошее настроение.
Я так и осталась в тех зимних месяцах. Мне пришлось оторвать от себя кусок и оставить там, ведь жизнь шла своим чередом. Происходили события, для меня неприемлемые, и события, мне неподвластные. Хирург в тот день был в хорошей форме, младенец оказался достаточно крупным, ткани достаточно крепкими, они хорошо приняли хирургическое вмешательство, но я не верю в «просто жить дальше», я так не могу. Закрыв глаза, я поворачиваю лицо к солнцу. Ресницы сияют радужными кругами, как павлиньи перья. Я не из тех, кто считает дни и устраивает ритуальные праздники или привязывается к символическим предметам, расставляя их по полкам.
В тот раз я осталась на холодном берегу, в том времени. Там я проведу остаток дней, бо́льшая часть меня будет жить там, и это правильно, это моё право, так и должно быть.
За издание, очень красивое и изящное, спасибо феминистскому издательству No Kidding Press.
Книги, которые упоминает Малин Кивеля в романе «Сердце»:
Переписка Вирджинии Вульф с Ванессой Белл
Стихотворение Энн Карсон Tango XXII. Homo Ludens
Герта Мюллер, «Качели дыхания»
Джон Китс, «Ода праздности»
Джоан Дидион, «Год магического мышления»
Сара Стридсберг, «Факультет грёз»
Мэгги Нельсон, «Аргонавты»
Финская шведскоязычная писательница Малин Кивеля [Malin Kivelä] на русский язык переводилась редко, но метко. Детская книга «Великолепный господин Весельчак» [Den förträfflige herr Glad] с бесподобными иллюстрациями Линды Бондестам была раскуплена со скоростью света, а взрослый роман под названием «Ты или никогда» [Du eller aldrig] я успела ухватить и была вознаграждена сложной историей о человеческом одиночестве и о том, как иногда бывает опасно это одиночество нарушить. Лучше рассматривай снежинки, лучше реконструируй покадрово чью-нибудь смерть. Вот хотя бы Элвиса Пресли. Хельсинки в «Ты или никогда» полнился тайнами, недосказанностями, томлением и тишиной. Любовная история то казалась пародией на саму себя, то захлёстывала с неожиданной силой. И как же я была потрясена, когда новый роман Кивеля, ставший бестселлером в Финляндии, а в Швеции получивший премию Шведской академии, оказался посвящён сердечным проблемам в самом прямом и грубом смысле этого словосочетания. Младший сын тридцатидевятилетней рассказчицы, так ни разу и не названной по имени, родился с пороком сердца. Младший сын тридцатидевятилетней писательницы родился с пороком сердца. «Сердце» [Hjärtat] - книга автобиографическая.
Аннотация вольно или невольно вводит в заблуждение: Младенцу необходима операция, которую несколько раз откладывают из-за нехватки мест в больнице. Его состояние оценивают как некритичное, но героиня выхватывает из потока информации только те куски, которые подтверждают её опасения... Ну нет уж, позвольте. Состояние маленького Сигфрида (мама заботливо прописывает в карточке произношение: Сиигфриид) не критическое в том смысле, что он ещё не умирает и может уступить своё место на операционном столе ещё на день другому дитяти, уже умирающему. Но назвать некритичной коарктацию аорты, это тяжкое заболевание, приводящее к смерти в подростковом и юношеском возрасте -- это надо весьма слабо представлять, о чём идёт речь.
А может быть, и хорошо, что люди слабо представляют. Значит, не сталкивались.
Каждый вечер тридцатидевятилетняя женщина, недавно родившая, кормящая, выходит из больницы и, как кажется, бесцельно гуляет по льду залива.Каждый день она делает в блокноте наброски большого романа о пожилых американках-феминистках, собравшихся на берегу озера, чтобы провести остаток дней в покое, созерцании и размышлениях. Каждое утро она просыпается от смутных блаженных грёз в ужасное настоящее: её ребёнок болен. Он может погибнуть в любую секунду. Но сегодня спасительной операции не будет, потому что нужнее кому-то другому. Другим. Которым хуже. Сегодня ещё один день, который нужно просто перетерпеть.
Просто?
Никак не ложился на память порядок букв. Я и вправду не могла запомнить название. Этой болезни, отклонения - врождённого. Название которого всё повторяли и повторяли. В палате, в кабинете УЗИ, в мерцании аппарата. Отклонения, которое возникло не из-за моего возраста или стресса, не из-за глотка сидра на седьмой неделе беременности или компонентов увлажняющего крема, не из-за расстройства пищевого поведения в подростковом возрасте, не из-за ибупрофена, не из-за моего изначально неоднозначного отношения к этой беременности. Просто данность. Не зависящая от возраста отца или того, что я ела или не ела, или от того, что я решила родить третьего ребёнка, хотя у меня уже было двое других, здоровых. Дело было не в тяжёлых металлах, которые поступили в кровь из жира, когда я сильно похудела в начале беременности, и не в генах, и не в прививке от гриппа, которую меня уговорили сделать на восьмом месяце. Скорее всего, и не в простуде, от которой я страдала с третьей по десятую неделю. Однако в какой-то момент возникла предрасположенность и что-то, что-то иное, позволило отклонению развиться.
Иногда героиня думает, что ей только говорят, что она ни в чём не виновата, потому что чувство вины помешает ей функционировать как матери, и кто тогда будет осуществлять уход, кормить, приводить в порядок? Материнство -- вопрос не биологии, а приличий. Поддерживать жизнь в беззащитном существе - это пристойное поведение, и учишься такому на ходу. Всякий раз, когда она рассказывает, что Сигфрид родился с больным сердцем, ей выражают сочувствие, а потом начинают рассказывать про себя: а у нашей дочери тоже порок, редкий и ещё хуже коарктации, а мой сын умер в родах, а я, а мы... Не знаю, существует ли в финском и шведском узусе аналог пословицы у кого что болит, тот о том и говорит. Иногда ещё вручают душеспасительные брошюры о малышах, которые стали ангелочками. Каждое искреннее, неказённое слово, каждое движение к правде, даже не достигающее своей цели-асимптоты, в условиях больницы становится невероятно ценным. Потом Сигфрида всё-таки забирают на операцию. Родители выходят на улицу. Гуляют. Если это допустимо, конечно, назвать прогулкой. Клаус, муж, всё говорит и говорит без умолку, а героиня, повиснув на его руке думает: и отлично, что болтает, хуже было бы, если бы плакал. И ещё: в кои веки мне не нужно поддерживать хорошее настроение.
Я так и осталась в тех зимних месяцах. Мне пришлось оторвать от себя кусок и оставить там, ведь жизнь шла своим чередом. Происходили события, для меня неприемлемые, и события, мне неподвластные. Хирург в тот день был в хорошей форме, младенец оказался достаточно крупным, ткани достаточно крепкими, они хорошо приняли хирургическое вмешательство, но я не верю в «просто жить дальше», я так не могу. Закрыв глаза, я поворачиваю лицо к солнцу. Ресницы сияют радужными кругами, как павлиньи перья. Я не из тех, кто считает дни и устраивает ритуальные праздники или привязывается к символическим предметам, расставляя их по полкам.
В тот раз я осталась на холодном берегу, в том времени. Там я проведу остаток дней, бо́льшая часть меня будет жить там, и это правильно, это моё право, так и должно быть.
За издание, очень красивое и изящное, спасибо феминистскому издательству No Kidding Press.
Книги, которые упоминает Малин Кивеля в романе «Сердце»:
Переписка Вирджинии Вульф с Ванессой Белл
Стихотворение Энн Карсон Tango XXII. Homo Ludens
Герта Мюллер, «Качели дыхания»
Джон Китс, «Ода праздности»
Джоан Дидион, «Год магического мышления»
Сара Стридсберг, «Факультет грёз»
Мэгги Нельсон, «Аргонавты»