Рассказ Аллы Головиной
Бабушка
В Сениной комнате над кроватью висел портрет одного видного младоросса, открытка «Лес» Шишкина и фотография бабушки Марьи Ильинишны, в чёрном платье, с большой круглой брошкой на груди. Когда однажды сюда невзначай забежала Грета, она посмотрела на стену с уважением.
- Фрау баронин - грос-мутер, - объяснил Сеня небрежно и, вздохнув, добавил: - Крестьян запарывала, гордая женщина. Сейчас в Берлине, очень меня любит, между прочим.
- Фрау баронин! - прошелестела Грета почтительно.
Сеня тронул пальцем круглую брошку на груди бабушки и сказал тихо:
- Дер шифр имеет старушка, первая красавица была при дворе…
Городишко был маленький. Сеня с матерью и сестрой жил на главной площади и потому изучил обывателей за месяц досконально. После того как с фабрик пролетала на велосипедах толпа рабочих, а вокруг площади начинали щёлкать железные шторы лавок, на углу вырастала группа молодых людей в новеньких пестроватых костюмах и в галстуках «собачья радость». По тротуарам барышни возраста бакфиш возили коляски с пышными малютками, доверенными им старшими сестрами, и хихикали неустанно, дочери городского головы пробегали с рассеянным видом, или с тенниса, или на теннис, и всегда в новых платьях, и уже непременно, где-нибудь рядом с кинематографом, вырастала, как из-под земли, блондинка Грета, дочь пекаря - хозяина дома, где жил Сеня.
Это был самый волнующий момент за целые сутки. Сеня не спеша повязывал тоже «собачью радость» и по истёртым деревянным ступеням спускался на площадь.
- Пошёл! - захлебывалась Олечка, качая серьгами перед зеркалом. - Ей-Богу, пошёл.
- Вот подожди! - говорила мать, выходя на площадку. - Женят тебя тут на немке и закиснешь в дыре с булочниками. Иди заниматься сейчас же!
- Мама, - говорил Сеня, возмущаясь, и шёл торжественно через площадь, сворачивая внутрь плечи, к кинематографу.
- О! - говорила Грета, удивляясь. - Хер барон? Гутен таг, Сенья!
Сеня бароном не был никогда, но от титула этого не отрекался, тем более что немцев, живущих на главной площади и в пяти-шести улочках вокруг неё, нельзя было, пожалуй, разубедить, что не все русские эмигранты - «хох-аристократы».
Сеня и Грета описывали вокруг главной площади несколько правильных кругов и направлялись к центру, к статуе Мадонны, спасшей некогда обывателей не то от чумы, не то от потопа. Тут они горячо говорили о старине, и Сеня рассказывал Грете историю своего рода, о бабушке, имевшей шифр, и о том, что полное его имя - Арсений.
- Хер барон, - говорила Грета, и, как у всех блондинок, в момент подъёма чувств, у нее краснели брови.
От Греты пахло пекарней, хотя Грета отцу и не помогала, на затылке отрастающее микадо остренькой колотой щеточкой упиралось в белый воротник… Сеня вздыхал, трогал её за локоть и провожал домой.
- Господи! - хлопала ему навстречу мать кухонным ножом по столу. - Не буду я тебе ужин подавать по три раза.
Сестра смеялась загадочно, звеня серьгами, и заводила разговор о том, что если у кого переэкзаменовка по математике, то немецкий язык изучать совсем не обязательно.
- Да! - говорил Сеня, проглатывая котлету. - Да, немецкий язык. А ты дура.
И уходил, хлопая дверями, в свою комнату.
Выплывала луна, и внизу, в комнате Греты, всхлипывала и бормотала древняя цитра, пробуя рассказать Сене что-то необыкновенно прекрасное и печальное до бесконечности.
Перемежаясь с математикой, тянулся Сенин роман, и ни одного решающего слова еще не было сказано.
- Пойди погуляй, - сказала мама Олечке как-то днем, располагаясь писать папе письмо с жалобой на Сеню, что он не занимается.
- Некуда! - фальшиво-равнодушно ответила Олечка, ложась на диван, и тут же вскипела неожиданно: - Я тебе говорила: поедем на дачу. Так нет же: дороговизна, не отдохнём, нахалы на пляже пристают. Я в пятый класс перешла - имею, кажется, право! Сенька гуляет с переэкзаменовкой и в ус себе, негодяй, не дует.
Олечка заплакала.
- Тише, - застонал Сеня, сидящий с тетрадкой в углу и закрывая уши ладонями. - Нет никаких сил заниматься. В моей комнате полы через день моют. Мамочка, обрати внимание на Ольку.
Хотелось в лес, но утром Грета была занята, а сейчас мать не пустила его. (Вот погоди, скажу я твоей белобрысой, как отбивать молодых людей от книжки!) И вчера не ходили, и позавчера… Казалось даже, что улыбка Греты начала стираться в памяти, как надпись на памятнике Мадонны, которую они разбирали каждый вечер вместе.
- Хи-хи-хи! - вдруг развеселилась Олечка. - А твоя Гретхен, видно, Фауста разыскала, почище тебя.
Все высунулись в окошко. Рядом с кинематографом молодой человек, помощник Гретиного отца, в костюме цвета персидской сирени, убеждал в чем-то Грету. Грета стояла, опустив голову, а молодой человек убеждал и убеждал. Он махал рукой, щёлкал палочкой по сточной решетке и напирал изнутри на грудь крахмальной рубашки, чтобы лежала гладко. Потом они пошли рядом, что Олечку потрясло окончательной радостью, а Сеню обидело остро. Было ясно… Любовь пропадала на глазах из-за паршивой математики.
Они увиделись через три дня за городом, у ржавого креста. Сена сделал откуда-то выписки, что по преданию этот крест поворачивается незаметно, и когда отвернётся от города окончательно, то откуда-то из-под земли хлынет река и затопит обывателей, на этот раз уже бесповоротно. Впрочем, крест по виду был не старше двадцати лет и стоял пряменько, но легенда опутывала его таинственностью, и Сене он нравился бесконечно.
Грета была, по случаю ветра, в самодельном вязаном платье, и глаза у нее были печальные и красные от затаённой непонятной обиды. Сеня знал, что вместо блокнота для третьей зарисовки креста нужно развернуть перед Гретой душу, но, во-первых, по-немецки это было сделать трудно, а во-вторых, было обидно за пекарского молодчика. «Барон, барон», а тут булочника предпочла. Все они - как Олечка, только скрывают до поры до времени.
Над городком ползли лиловые облака с красными краями. Облака эти тянулись мягкими тряпичными лапами к солнцу и, как животные весной, теряли, цепляясь за невидимые препятствия, по всему небу легкую свою лиловатую шерсть. Сеня посмотрел на облака огорченно и сказал:
- А если бы так художник нарисовал, то не поверили бы.
- Хер доктор приедет завтра, - прошептала Грета отчаянно. - Мама меня сегодня ругала за вас и Франца: невеста, говорит, а ходит с другими молодыми людьми. Франц тебе, говорит, не пара, а хер барон смеется над тобой.
Сеня знал о женихе, но ведь он должен был приехать осенью, а впереди у них были тогда июль и август. Грета упоминала о докторе редко, а интимно Оскаром называла только при матери. Кто мог ждать его в начале августа?
Железный крест скрипел от ветра и, кажется, поворачивался, лиловые облака, растеряв всю красную подкладку, стали серыми, но у Греты лицо сделалось ждущим и влюбленным.
- Если бы вы стали моим женихом, Сенья, я бы не вышла замуж за хер доктора, я ждала бы, пока вы окончите гимназию, хер барон, а с Францем я ведь бывала нарочно.
Сеня медленно повернулся к ней, выронил блокнот, и они поцеловались, потом пошли назад под руку до самого дома…
На столе лежало письмо от отца, где он писал о новостях, о кознях шефа на службе и о том, что «если дурак Арсений, вместо занятий, бегает за немками, то пускай возвращается в город немедленно, я за ним присмотрю сам, встречаю во вторник, в четыре, на вокзале».
Олечка притихла, мать сделала на ужин любимую Сенину яичницу, которую он съел, чтобы её не огорчать, потом пошел по лестнице вниз и встретил Грету…
- Грета, - сказал он отчаянно, - Гретхен, я люблю вас, но судьба против нашего счастья. Бабушка не перенесёт этого брака.
От Греты пахло хлебом, хотя она и не помогала отцу. Щёточка отросших волос во второй и в последний, раз уколола Сенины губы. Голубые глаза смотрели покорно и с уважением… Ди алте фрау баронин… О, эти традиции хох-аристократии…
А ложась спать, Сеня погрозил кулаком бабушке Марье Ильинишне… На полу у кровати стоял чемоданчик и лежали завернутые в газетную бумагу Сенины ботинки, начищенные Олечкой…
Алла Головина, урождённая баронесса Штейгер (28.07.1909 - 2.06.1987) - русская поэтесса и писательница первой волны эмиграции.
В Сениной комнате над кроватью висел портрет одного видного младоросса, открытка «Лес» Шишкина и фотография бабушки Марьи Ильинишны, в чёрном платье, с большой круглой брошкой на груди. Когда однажды сюда невзначай забежала Грета, она посмотрела на стену с уважением.
- Фрау баронин - грос-мутер, - объяснил Сеня небрежно и, вздохнув, добавил: - Крестьян запарывала, гордая женщина. Сейчас в Берлине, очень меня любит, между прочим.
- Фрау баронин! - прошелестела Грета почтительно.
Сеня тронул пальцем круглую брошку на груди бабушки и сказал тихо:
- Дер шифр имеет старушка, первая красавица была при дворе…
Городишко был маленький. Сеня с матерью и сестрой жил на главной площади и потому изучил обывателей за месяц досконально. После того как с фабрик пролетала на велосипедах толпа рабочих, а вокруг площади начинали щёлкать железные шторы лавок, на углу вырастала группа молодых людей в новеньких пестроватых костюмах и в галстуках «собачья радость». По тротуарам барышни возраста бакфиш возили коляски с пышными малютками, доверенными им старшими сестрами, и хихикали неустанно, дочери городского головы пробегали с рассеянным видом, или с тенниса, или на теннис, и всегда в новых платьях, и уже непременно, где-нибудь рядом с кинематографом, вырастала, как из-под земли, блондинка Грета, дочь пекаря - хозяина дома, где жил Сеня.
Это был самый волнующий момент за целые сутки. Сеня не спеша повязывал тоже «собачью радость» и по истёртым деревянным ступеням спускался на площадь.
- Пошёл! - захлебывалась Олечка, качая серьгами перед зеркалом. - Ей-Богу, пошёл.
- Вот подожди! - говорила мать, выходя на площадку. - Женят тебя тут на немке и закиснешь в дыре с булочниками. Иди заниматься сейчас же!
- Мама, - говорил Сеня, возмущаясь, и шёл торжественно через площадь, сворачивая внутрь плечи, к кинематографу.
- О! - говорила Грета, удивляясь. - Хер барон? Гутен таг, Сенья!
Сеня бароном не был никогда, но от титула этого не отрекался, тем более что немцев, живущих на главной площади и в пяти-шести улочках вокруг неё, нельзя было, пожалуй, разубедить, что не все русские эмигранты - «хох-аристократы».
Сеня и Грета описывали вокруг главной площади несколько правильных кругов и направлялись к центру, к статуе Мадонны, спасшей некогда обывателей не то от чумы, не то от потопа. Тут они горячо говорили о старине, и Сеня рассказывал Грете историю своего рода, о бабушке, имевшей шифр, и о том, что полное его имя - Арсений.
- Хер барон, - говорила Грета, и, как у всех блондинок, в момент подъёма чувств, у нее краснели брови.
От Греты пахло пекарней, хотя Грета отцу и не помогала, на затылке отрастающее микадо остренькой колотой щеточкой упиралось в белый воротник… Сеня вздыхал, трогал её за локоть и провожал домой.
- Господи! - хлопала ему навстречу мать кухонным ножом по столу. - Не буду я тебе ужин подавать по три раза.
Сестра смеялась загадочно, звеня серьгами, и заводила разговор о том, что если у кого переэкзаменовка по математике, то немецкий язык изучать совсем не обязательно.
- Да! - говорил Сеня, проглатывая котлету. - Да, немецкий язык. А ты дура.
И уходил, хлопая дверями, в свою комнату.
Выплывала луна, и внизу, в комнате Греты, всхлипывала и бормотала древняя цитра, пробуя рассказать Сене что-то необыкновенно прекрасное и печальное до бесконечности.
Перемежаясь с математикой, тянулся Сенин роман, и ни одного решающего слова еще не было сказано.
- Пойди погуляй, - сказала мама Олечке как-то днем, располагаясь писать папе письмо с жалобой на Сеню, что он не занимается.
- Некуда! - фальшиво-равнодушно ответила Олечка, ложась на диван, и тут же вскипела неожиданно: - Я тебе говорила: поедем на дачу. Так нет же: дороговизна, не отдохнём, нахалы на пляже пристают. Я в пятый класс перешла - имею, кажется, право! Сенька гуляет с переэкзаменовкой и в ус себе, негодяй, не дует.
Олечка заплакала.
- Тише, - застонал Сеня, сидящий с тетрадкой в углу и закрывая уши ладонями. - Нет никаких сил заниматься. В моей комнате полы через день моют. Мамочка, обрати внимание на Ольку.
Хотелось в лес, но утром Грета была занята, а сейчас мать не пустила его. (Вот погоди, скажу я твоей белобрысой, как отбивать молодых людей от книжки!) И вчера не ходили, и позавчера… Казалось даже, что улыбка Греты начала стираться в памяти, как надпись на памятнике Мадонны, которую они разбирали каждый вечер вместе.
- Хи-хи-хи! - вдруг развеселилась Олечка. - А твоя Гретхен, видно, Фауста разыскала, почище тебя.
Все высунулись в окошко. Рядом с кинематографом молодой человек, помощник Гретиного отца, в костюме цвета персидской сирени, убеждал в чем-то Грету. Грета стояла, опустив голову, а молодой человек убеждал и убеждал. Он махал рукой, щёлкал палочкой по сточной решетке и напирал изнутри на грудь крахмальной рубашки, чтобы лежала гладко. Потом они пошли рядом, что Олечку потрясло окончательной радостью, а Сеню обидело остро. Было ясно… Любовь пропадала на глазах из-за паршивой математики.
Они увиделись через три дня за городом, у ржавого креста. Сена сделал откуда-то выписки, что по преданию этот крест поворачивается незаметно, и когда отвернётся от города окончательно, то откуда-то из-под земли хлынет река и затопит обывателей, на этот раз уже бесповоротно. Впрочем, крест по виду был не старше двадцати лет и стоял пряменько, но легенда опутывала его таинственностью, и Сене он нравился бесконечно.
Грета была, по случаю ветра, в самодельном вязаном платье, и глаза у нее были печальные и красные от затаённой непонятной обиды. Сеня знал, что вместо блокнота для третьей зарисовки креста нужно развернуть перед Гретой душу, но, во-первых, по-немецки это было сделать трудно, а во-вторых, было обидно за пекарского молодчика. «Барон, барон», а тут булочника предпочла. Все они - как Олечка, только скрывают до поры до времени.
Над городком ползли лиловые облака с красными краями. Облака эти тянулись мягкими тряпичными лапами к солнцу и, как животные весной, теряли, цепляясь за невидимые препятствия, по всему небу легкую свою лиловатую шерсть. Сеня посмотрел на облака огорченно и сказал:
- А если бы так художник нарисовал, то не поверили бы.
- Хер доктор приедет завтра, - прошептала Грета отчаянно. - Мама меня сегодня ругала за вас и Франца: невеста, говорит, а ходит с другими молодыми людьми. Франц тебе, говорит, не пара, а хер барон смеется над тобой.
Сеня знал о женихе, но ведь он должен был приехать осенью, а впереди у них были тогда июль и август. Грета упоминала о докторе редко, а интимно Оскаром называла только при матери. Кто мог ждать его в начале августа?
Железный крест скрипел от ветра и, кажется, поворачивался, лиловые облака, растеряв всю красную подкладку, стали серыми, но у Греты лицо сделалось ждущим и влюбленным.
- Если бы вы стали моим женихом, Сенья, я бы не вышла замуж за хер доктора, я ждала бы, пока вы окончите гимназию, хер барон, а с Францем я ведь бывала нарочно.
Сеня медленно повернулся к ней, выронил блокнот, и они поцеловались, потом пошли назад под руку до самого дома…
На столе лежало письмо от отца, где он писал о новостях, о кознях шефа на службе и о том, что «если дурак Арсений, вместо занятий, бегает за немками, то пускай возвращается в город немедленно, я за ним присмотрю сам, встречаю во вторник, в четыре, на вокзале».
Олечка притихла, мать сделала на ужин любимую Сенину яичницу, которую он съел, чтобы её не огорчать, потом пошел по лестнице вниз и встретил Грету…
- Грета, - сказал он отчаянно, - Гретхен, я люблю вас, но судьба против нашего счастья. Бабушка не перенесёт этого брака.
От Греты пахло хлебом, хотя она и не помогала отцу. Щёточка отросших волос во второй и в последний, раз уколола Сенины губы. Голубые глаза смотрели покорно и с уважением… Ди алте фрау баронин… О, эти традиции хох-аристократии…
А ложась спать, Сеня погрозил кулаком бабушке Марье Ильинишне… На полу у кровати стоял чемоданчик и лежали завернутые в газетную бумагу Сенины ботинки, начищенные Олечкой…
Алла Головина, урождённая баронесса Штейгер (28.07.1909 - 2.06.1987) - русская поэтесса и писательница первой волны эмиграции.