Польша: Вислава Шимборская
Вислава Шимборская [Wisława Szymborska] происходила из очень интересной семьи. Её дед Антоний Шимборский, небогатый шляхтич, родился после смерти своего отца Антония, участника Ноябрьского восстания 1830-1831 гг., был назван в его честь и, видимо, от родителя унаследовал бойцовский дух. Он принимал участие в Познаньском восстании 1848 года, после поражения воевал в Венгрии и Италии, побывал в Швейцарии, даже в Турции и в США. Из Нового Света Антоний возвратился в 1863 году, чтобы командовать добровольческой воинской частью во время Январского восстания, был взят в плен, почти три года находился в заключении в Варшавской крепости. Освободившись, женился. Через два года жена от нашего героя ушла, забрав маленького сына Винцента. Для него-то Антоний остаток жизни писал любопытнейшие мемуары «Бурлящие водовороты Фортуны» [Burzliwe fortuny obroty], в шестидесятые годы обнаруженные уже внучками на чердаке и изданные. Винцент Шимборский был под стать неуёмному отцу. Занимая должность управляющего в имениях графа Замойского, путешественника по Австралии и Океании, а также оставившего по себе добрую память в качестве общественного деятеля, Шимборский-отец сам был политиком правого толка, участвовал в создании музея Татр, а также добровольной спасательной службы в горах, по сию пору существующей. Был он даже соправителем Речи Посполитой Закопанской, непризнанного государства, просуществовавшего всего тридцать пять дней грозового 1918 года...
Винцент Шимборский женился довольно поздно, сорока семи лет от роду, на Анне Марии Роттермунд, бывшей двадцатью годами его моложе. У них родились две дочери, Мария Навоя (1917-1997) и Мария Вислава Анна (1923-2012). Уже по именам ясно, что родители интересовались историей: Навоей звали первую польскую женщину, получившую высшее образование, Вислава - тоже не самое распространённое имя, ассоциирующееся со стариной. Дома, впрочем, будущую поэтессу называли Мария, Марихна, Ихна. Отец ценил стихотворные опыты дочери и за удачное четверостишие, обязательно смешное, дарил ей мелкую монетку.
В 1931 году семейство Шимборских переехало из Торуни в Краков, с которым будет связана вся жизнь Виславы Шимборской. В 1936 году Винцент, давно уже страдавший сердечным заболеванием, умер. Гимназию сестёр-урсулинок его младшая дочь не успела закончить, доучивалась уже в подпольной школе, аттестат получила в сорок первом. А уже в сорок третьем устроилась работать на железную дорогу, чтобы не угнали батрачить в Германию. тогда же начала писать стихи и рассказы, хотя, конечно, полноценное участие в литературной жизни города стало возможным только после войны. Проявила Шимборская и художественные способности: иллюстрировала учебник английского First steps in English, который теперь библиографическая редкость. К сожалению, учёбу на социологическом факультете она не смогла закончить из-за трудного финансового положения, но от поэзии, к счастью, её бедность не оттолкнула. Единственная женщина в литературной группе «В противном случае» [Inaczej] - среди её членов больше всего знают Станислава Лема - Шимборская и замуж вышла за товарища по этой самой группе, поэта Адама Влодека. Жили они в знаменитом Доме писателей на Крупничей, в замечательной творческой атмосфере, где таланты расцветали.
Впрочем, первая попытка поэтессы опубликоваться закончилась ничем. Её дебютный сборник «Шитьё знамён» [Szycie sztandarów] зарезала цензура по политическим мотивам. Последующие две книги «Потому и живем» [Dlatego żyjemy, 1952] и «Вопросы, задаваемые себе» [Pytania zadawane sobie, 1954] были уже в гораздо более коммунистически-правоверном духе. Под влиянием мужа, убеждённого коммуниста, Шимборская и в партию вступила, и вместе с ним подписала печально известную Резолюцию краковсских писателей о процессе четырёх ксёндзов, обвиняемых в шпионаже. Впрочем, насчёт этого дела, как выяснилось впоследствии, сфабрикованного, многие заблуждались. Впоследствии Шимборскую жёстко критиковали: дескать, славила Ленина, Сталина... Что ж, я имела несчастье когда-то быть молодой и легковерной особой, слабо ориентирующейся в вопросах, которые она должна была бы сразу соответствующим образом оценить. Но некоторые имеют право строго меня за это судить - если действительно убеждены, что несколько стихотворений, написанных в это время, имеют больший вес, чем все те, что я написала потом - так отвечала на нападки поэтесса.
Третья книга стихотворений Шимборской, «Обращение к йети» [Wołanie do Yeti, 1957], была просто громом среди ясного неба. Заглавное стихотворение «Из несостоявшегося путешествия в Гималаи» воспринимали как обращение к... Сталину, предстающему в образе снежного человека. Хотя, если под йети действительно подразумевается «вождь народов», то странно сравнение с паном Твардовским, этим польским Фаустом, обречённым до Судного дня не иметь пристанища.
Ага, так это Гималаи.
Горы на полпути к луне.
На распоротом небе
минута старта запечатлена.
Прорыв сквозь толщу туч вовне.
Удар в ничто.
Эхо - белая немая.
Тишина.
Йети, внизу у нас четверг,
азбука, хлеб
и дважды два это четыре,
и тает снег.
И яблочко румяненькое есть,
разрезанное на четвертинки.
Йети, не только злодейства
у нас возможны.
Йети, не каждое слово
осуждает на смерть.
Наследуем надежду -
дар забывать.
Увидишь, как мы рожаем
детей на руинах.
Йети, читаем Шекспира.
Йети, играем на скрипке.
Йети, как стемнеет -
зажигаем свет.
Здесь - ни луна, ни земля
и слёзы замерзают.
Йети, почти что Пан Твардовский,
одумайся, вернись!
Так в четырёх стенах лавин
я взывала к йети,
притопывая, чтоб согреться,
на снегу
на вечном.
Вообще стихи Шимборской зачаровывают полётом ассоциаций. Они изумительно легки для восприятия, но безгранично сложны для понимания. Сама она формулировала: Я выбираю весомые слова, А потом тяжко тружусь, чтобы сделать их лёгкими.
Вислава Шимборская имела много друзей, которым посвящала стихи, делала изумительные открытки-коллажи и дарила или разыгрывала в беспроигрышную лотерею забавные сувениры, но в то же время жила замкнуто и - одиноко. С Адамом Влодеком она развелась в 1954 году, хотя они сохранили хорошие отношения. В 1967 году её соединила взаимная любовь с писателем Корнелем Филиповичем, человеком сложной и страшной судьбы: прошёл войну, концентрационный лагерь Заксенхаузен, который позднее описал в рассказах. У него за плечами было два брака, остались двое детей. И тем не менее... После смерти Шимборской издали почти двадцатипятилетнюю переписку двух великих: они рисовали друг другу потешных кошек, сочиняли забавные стихи, на которые, кстати, Шимборская была великой мастерицей. Любимым своим жанром она называла лимерики. Иногда сама изобретала новые стихотворные формы. Например, лучшики - двустишия по типу «лучше *нечто возвышенное и грозное, например, гром в Татрах*, чем *нечто презренное, например, фрикадельки в такой-то забегаловке*». Отводки - тоже двустишия, на алкогольную тематику. Сейчас считаются народными. Москалики - вариации на тему известного полонеза Костюшко: «кто скажет, что москали - полякам братья, того я тресну в лоб перед церковью кармелитов». Первая строка москалика начинается с «кто скажет, что...», третья содержит угрозу сказавшим, а четвёртая описывает место, где угроза будет реализована.
Всегда, когда я пишу, у меня такое чувство, что за мной кто-то стоит и строит глупые рожи. Поэтому я за собой тщательно слежу и, как могу, избегаю высоких слов.
В 1990 году Корнель Филипович, замечательный писатель и великий кошатник, даже своё киносообщество назвавший в честь любимой кошечки Мичура-фильм, умер. На его смерть Шимборская написала самое знаменитое стихотворение «Кот в пустой квартире».
Умереть - так с котом нельзя.
Ибо что же кот будет делать в пустой квартире?
Лезть на стену.
Отираться среди мебели.
Ничего как бы не изменилось,
Но все как будто подменили.
Ничего как бы не сдвинуто с места,
Но все не на месте.
И вечерами лампа уж не светит.
На лестнице слышны шаги, но не те.
Рука, что клала рыбу на тарелку,
Тоже не та, другая.
Что-то тут не начинается
В свою обычную пору.
Что-то тут не происходит как должно.
Кто-то тут был и был, а потом вдруг исчез, и нет его и нет.
Обследованы все шкафы.
Облазаны все полки.
Заглянуто под ковер.
Даже вопреки запрету
Разбросаны бумаги.
Что тут ещё можно сделать?
Только спать и ждать.
Но пусть он только вернётся,
Пусть только покажется.
Уж тут-то он узнает,
Что так с котом нельзя.
Надо пойти в его сторону,
Будто совсем не хочется,
Потихонечку,
На очень обиженных лапах.
И никаких там прыжков,
Мяуканий поначалу.
Любимыми животными поэтессы были кошки и ещё обезьяны...
О вручении Нобелевской премии 1996 года (за поэзию, которая с предельной точностью описывает исторические и биологические явления в контексте человеческой реальности) Вислава Шимборская узнала за обедом и не хотела подходить к разрывавшемуся телефону, чтобы хоть поесть спокойно. Пообщаться с прессой её упрашивали все друзья и коллеги, в том числе Чеслав Милош. Как признавалась лауреатка впоследствии, интервью - самый нелюбимый её жанр. А их пришлось дать бесчисленное множество. Нобелевскую речь она писала безотрывно месяц, и она одна из самых коротких в истории премии. Начинается так:
Самой трудной, когда произносишь речь, считается первая фраза. У меня это, стало быть, уже позади…
В конце 2011 года Вислава Шимборская перенесла тяжёлую операцию. 1 февраля 2012 года сердце её остановилось. В последний раз собрались родные и близкие в её квартире, чтобы согласно последней воле поэтессы разыграть в лотерею её коллекцию странных сувениров. Фонд Шимборской, также согласно завещанию, основал премию имени Адама Влодека для молодых польских авторов.
Фетиш плодородия из палеолита
Нет у Великой Матери лица.
Зачем Великой Матери лицо.
Лицо не может верно принадлежать телу,
лицо не божественно, телу оно докучает,
портит его торжественную цельность.
Лик Прародительницы - выпуклый живот
со слепым пупком посредине.
Нет у Великой Матери ступней.
Зачем Великой Матери ступни.
Куда же ей идти.
Должна ли она входить в детали мира.
Она ведь тяжела
и озабочена идущей в ней работой.
Есть мир? Ну, и отлично.
Обильный? Тем лучше.
Есть в нем куда поразбегаться деткам,
есть к чему головы поднять? Прекрасно.
И есть он, даже когда спят,
аж чересчур взаправдашний и целый?
И есть всегда он, даже за спиной?
С его стороны это немало.
Две ручки Великой Матери видны едва,
две тонкие, лениво лежащие на груди.
Должны ли они жизнь благословлять,
одаренного одарять должны ли?
Единственная их задача
во время земли и неба
существовать на всякий случай,
который так и не случится.
Зигзагом лежать на сути.
Передразнивать орнамент.
Удивление
Зачем я в слишком одной особе?
И не иной? И чьё подобье?
Что делаю здесь? Не зверь, не змея?
Не в чешуе? И лицо, а не листья?
И почему лишь однажды лично?
По стольких эрах здесь без меня?
Как раз теперь? Почему так поздно?
Здесь, на земле? Под малой звездою?
За всех инфузорий и все мезозой?
За всех медуз? До костей и мозга?
Сама у себя с собой? Почему
не где-то там, не за лесом, лугом
и не вчера, не сто лет тому
сижу и гляжу, уставившись в угол
- как с поднятым внезапно лбом
глядит рычащий, что назван псом?
Луковица
Иное дело луковица.
Внутренностей в ней нету.
Она и внутри себя луковица,
без всякого там секрету.
Луковичная снаружи,
луковичная до сердцевины,
могла бы глядеть без страха
в собственные глубины.
В нас кроются чуждость и дикость,
едва прикрытые шкурой,
инферно зрят интернисты
во чреве нашей натуры,
но в луковице лишь луковица,
а не кишок извивы.
Она многократно нагая,
до глубины счастливой.
Насквозь гармоничная луковица,
творца своего утеха.
В ней просто круг внутри круга,
в большем скрывается меньший,
а в следующем еще меньший,
тончайший и нежнейший.
К центру идущая фуга.
Хор многократных эхо.
Луковица, я понимаю:
живот прекраснейший в мире,
он сам себя окружает
нимбами золотыми.
В нас - мышцы, нервы, жилы
и слизистые, как известно.
И нам уже заказан
идиотизм совершенства.
Похороны
«так неожиданно, кто мог бы думать»
«нервы и папиросы, все ему говорили»
«ничего, спасибо»
«разверни цветы»
«брат его тоже от сердца, это у них в роду»
«с такой бородой я бы Вас ни за что не узнала»
«сам виноват, вечно во что-нибудь лез»
«должен был говорить этот новый, но что-то не видно»
«Казик в Варшаве, Тадик за границей»
«ты одна догадалась взять зонтик»
«что из того, что был самый способный»
«комната проходная, Баська не согласится»
«да, он был прав, но это ж не причина»
«с лакировкой дверец, угадай-ка, сколько»
«два желтка, ложка сахара»
«не его это дело, зачем ему было»
«одни лишь голубые и маленьких размеров»
«пять раз, никогда никакого ответа»
«да, согласен, я мог, но и ты тоже мог»
«хорошо, что она хоть имела работу»
«не знаю, наверно, родные»
«ксёндз прямо Бельмондо»
«я не бывала в этой части кладбища»
«неделю назад мне приснился, как будто предчувствие»
«дочь недурна»
«что делать, все там будем»
«передайте вдове мои, я вот-вот опоздаю на»
«однако по-латыни шло торжественней»
«было да сплыло»
«до свиданья, пани»
«может, где-нибудь выпьем пива»
«позвони, поболтаем»
«двенадцатым или четверкой»
«мне в ту сторону»
«нам туда»
Некоторые любят поэзию
Некоторые -
то есть не все.
Даже не большинство - меньшинство.
Не считая школ, где заставляют,
и самих поэтов,
из тысячи таких найдется двое.
Любят -
но любят и суп с вермишелью,
любят комплименты, любят голубое,
любят старый шарфик,
любят настоять на своем,
любят гладить собаку.
Поэзию -
но что это такое: поэзия?
Множество сомнительных ответов
на этот вопрос уже давали.
А я как не знаю, так и не знаю
и держусь за незнанье, как за перила.
Утопия
Остров, где всё беспрекословно ясно.
Здесь можно стать на твердом грунте аргументов.
Здесь нет иных путей, лишь путь, ведущий к цели.
Кусты аж гнутся от ответов.
Растет здесь древо Мудрого Предвиденья,
ветвящееся вечно.
Прямолинейнейшее древо Пониманья
возле источника Ах-Значит-Это-Так.
Чем дальше в лес, тем шире открывается
Долина Непреложного.
Если и есть сомненье, ветер его развеет.
Не вызванное эхо берет голос
и тайны миров объясняет охотно.
Направо пещера, где пребывает смысл.
Налево озеро Глубокого Убежденья.
Со дна отрывается истина и легко всплывает.
Высится над долиной Неколебимая Вера.
С её высоты открывается Суть Вещей.
При всех соблазнах остров сей безлюден,
на берегах следы ступавших ног,
все они без исключения в сторону моря.
Как если б все лишь уходили прочь
и безвозвратно погружались в бездну.
В жизнь что нельзя постичь.
Мнение о порнографии
Нет худшего разврата, чем мышление.
Разрастается это распутство, как сеемый ветром сорняк
на грядке, выбранной под маргаритки.
Для тех, которые мыслят, нет ничего святого.
Непристойное называние вещей по имени,
непотребные анализы, срамные синтезы,
погоня за голой истиной, разгульная и неистовая,
сладострастное щупанье щекотливых тем,
икрометанье мысли - им бы только это.
Средь бела дня иль под покровом ночи
совокупляются в пары, в треугольники и в кружки.
Пол и возраст партнеров здесь произвольны.
Глаза у них горят, щеки пылают.
Друг совращает друга.
Бесстыдницы дочери растлевают отца.
Брат младшую сестру склоняет к блуду.
Иные сладки им плоды
с запретного древа познания,
а не розовые ягодицы иллюстрированных журналов,
вся эта простодушная, в сущности, порнография.
Книги, которые они смакуют, - без картинок.
Пикантность лишь в том, что отдельные фразы
отчеркнуты ногтем или карандашом.
Страшно сказать, в каких позициях,
с какой разнузданной простотой,
ум оплодотворяет ум!
Не знает таких позиций даже «Камасутра».
Во время этих оргий разогреваются только чаем.
Сидят на стульях, шевелят губами.
Ногу на ногу каждый кладет себе сам.
Один носок, таким образом, касается пола,
другой свободно покачивается в воздухе.
Порой только кто-нибудь встанет,
приблизится к окну
и в щелку занавески
подглядывает за улицей.
Конец и начало
После каждой войны
кто-то должен прибраться.
Какой ни на есть порядок
не сделается сам собой.
Кто-то должен с дороги
спихнуть обломки развалин,
чтобы могли проехать
машины, полные трупов.
Кто-то должен вязнуть
в прахе и пепле,
в пружинах диванов,
осколках стекла
и кровавых тряпках.
Кто-то должен балкой
подпереть стену,
кто-то окно застеклить,
кто-то двери навесить.
Это не сенсационно
и на это уходят годы.
Все кинооператоры
уехали на другие войны.
Мосты надо опять
и заново вокзалы.
Обтреплются рукава,
засучиваемые беспрерывно.
Кто-то с метлой в руках
вспоминает ещёе как было.
Кто-то кивает
не оторванной головой.
Но вскоре уж между ними
начнут крутиться такие,
кому это слушать скучно.
Кто-то ещё порою
из-под куста откопает
заржавленные аргументы
и отнесет их на свалку.
Те, которые знали,
в чём тогда было дело,
должны уступить место тем,
которые знают мало.
И меньше, чем мало.
И наконец так мало, что ничего.
В траве, которой заросли
причины и следствия,
кто-то должен лежать беспечно
с колоском в зубах,
глазея на облака.
В богадельне
Яблоньской, хорошо ей, она тут со всем мирится,
ходит как княгиня вяжет себе на спицах.
Волосы завивает, в садике всё гуляет -
три сына её на небе, вдруг один да глянет.
«В войну бы не погибли, я здесь не была бы.
У одного зимою, у другого летом».
Так придумала баба.
Так уверена в этом.
И нас еще пожалеет, спросит, как там наши
неубитые дети,
она же -
её-то уж на праздник пригласил бы тот третий.
Приехал бы, ясно дело, в золотой карете,
везли бы карету, а как же! белые голубицы,
чтоб выглядело знатно
это его появленье.
Так что порой обхохочется сама панна Маня,
здешняя панна Маня, наша общая няня;
милосердие наше на должности штатной,
с правом на отпуск и с выходным в воскресенье.
Может быть
Может быть,
всё это делается в лаборатории?
Под одной лампой днем
и мириадами ночью?
Может быть, мы поколения пробные?
Пересыпаемые из колбы в колбу,
встряхиваемые в ретортах,
наблюдаемые чем-то большим, чем око,
каждый в отдельности
цепляемые под конец пинцетом?
Может, иначе:
без вмешательства?
Изменения происходят сами
в соответствии с планом?
Игла диаграммы чертит мало-помалу
предвиденные зигзаги?
Может быть, нет в нас пока ничего интересного?
Контрольные мониторы включаются редко?
Только уж если война, и к тому же большая,
или же взлёт чуть повыше над кучкой Земли,
или заметные перемещения из пункта А в пункт Б?
А может быть, наоборот:
смакуют там лишь эпизоды?
Вот маленькая девочка на большом экране
пришивает себе пуговицу к рукаву.
Датчики засигналят,
персонал сбежится.
Ах, какая малютка
с бьющимся в серёдке сердечком!
Какая прелестная серьезность
при вдевании нитки!
Кто-то кричит в ажиотаже:
Сообщить Шефу,
пусть сам придет и посмотрит!
Маленькая девочка стаскивает скатерть
Вот уже год на этом свете,
а тут еще не всё исследовано
и взято под контроль.
Теперь опробуются вещи,
которые не двигаются сами.
Нужно им в этом помочь,
подвинуть, подтолкнуть,
брать с места и переносить.
Не все хотят, например, шкаф, буфет,
неподдающиеся стены, стол.
Но скатерть на столе упрямом -
если схватиться за края покрепче -
согласна ехать.
А на скатерти стаканы, ложки, чашка
аж трясутся от охоты.
Очень интересно,
какое они выберут движенье,
когда окажутся уж на краю:
гулять по потолку?
летать ли вокруг лампы?
прыгнуть на подоконник, а оттуда на дерево?
Мистер Ньютон пока ни при чём.
Пусть себе смотрит с неба и машет руками.
Эта попытка сделана должна быть.
И будет сделана.
(все стихотворения в переводе Натальи Астафьевой)
Предыдущие посты о Виславе Шимборской:
https://fem-books.livejournal.com/1580381.html
https://fem-books.livejournal.com/1323024.html
https://fem-books.livejournal.com/1334025.html
Винцент Шимборский женился довольно поздно, сорока семи лет от роду, на Анне Марии Роттермунд, бывшей двадцатью годами его моложе. У них родились две дочери, Мария Навоя (1917-1997) и Мария Вислава Анна (1923-2012). Уже по именам ясно, что родители интересовались историей: Навоей звали первую польскую женщину, получившую высшее образование, Вислава - тоже не самое распространённое имя, ассоциирующееся со стариной. Дома, впрочем, будущую поэтессу называли Мария, Марихна, Ихна. Отец ценил стихотворные опыты дочери и за удачное четверостишие, обязательно смешное, дарил ей мелкую монетку.
В 1931 году семейство Шимборских переехало из Торуни в Краков, с которым будет связана вся жизнь Виславы Шимборской. В 1936 году Винцент, давно уже страдавший сердечным заболеванием, умер. Гимназию сестёр-урсулинок его младшая дочь не успела закончить, доучивалась уже в подпольной школе, аттестат получила в сорок первом. А уже в сорок третьем устроилась работать на железную дорогу, чтобы не угнали батрачить в Германию. тогда же начала писать стихи и рассказы, хотя, конечно, полноценное участие в литературной жизни города стало возможным только после войны. Проявила Шимборская и художественные способности: иллюстрировала учебник английского First steps in English, который теперь библиографическая редкость. К сожалению, учёбу на социологическом факультете она не смогла закончить из-за трудного финансового положения, но от поэзии, к счастью, её бедность не оттолкнула. Единственная женщина в литературной группе «В противном случае» [Inaczej] - среди её членов больше всего знают Станислава Лема - Шимборская и замуж вышла за товарища по этой самой группе, поэта Адама Влодека. Жили они в знаменитом Доме писателей на Крупничей, в замечательной творческой атмосфере, где таланты расцветали.
Впрочем, первая попытка поэтессы опубликоваться закончилась ничем. Её дебютный сборник «Шитьё знамён» [Szycie sztandarów] зарезала цензура по политическим мотивам. Последующие две книги «Потому и живем» [Dlatego żyjemy, 1952] и «Вопросы, задаваемые себе» [Pytania zadawane sobie, 1954] были уже в гораздо более коммунистически-правоверном духе. Под влиянием мужа, убеждённого коммуниста, Шимборская и в партию вступила, и вместе с ним подписала печально известную Резолюцию краковсских писателей о процессе четырёх ксёндзов, обвиняемых в шпионаже. Впрочем, насчёт этого дела, как выяснилось впоследствии, сфабрикованного, многие заблуждались. Впоследствии Шимборскую жёстко критиковали: дескать, славила Ленина, Сталина... Что ж, я имела несчастье когда-то быть молодой и легковерной особой, слабо ориентирующейся в вопросах, которые она должна была бы сразу соответствующим образом оценить. Но некоторые имеют право строго меня за это судить - если действительно убеждены, что несколько стихотворений, написанных в это время, имеют больший вес, чем все те, что я написала потом - так отвечала на нападки поэтесса.
Третья книга стихотворений Шимборской, «Обращение к йети» [Wołanie do Yeti, 1957], была просто громом среди ясного неба. Заглавное стихотворение «Из несостоявшегося путешествия в Гималаи» воспринимали как обращение к... Сталину, предстающему в образе снежного человека. Хотя, если под йети действительно подразумевается «вождь народов», то странно сравнение с паном Твардовским, этим польским Фаустом, обречённым до Судного дня не иметь пристанища.
Ага, так это Гималаи.
Горы на полпути к луне.
На распоротом небе
минута старта запечатлена.
Прорыв сквозь толщу туч вовне.
Удар в ничто.
Эхо - белая немая.
Тишина.
Йети, внизу у нас четверг,
азбука, хлеб
и дважды два это четыре,
и тает снег.
И яблочко румяненькое есть,
разрезанное на четвертинки.
Йети, не только злодейства
у нас возможны.
Йети, не каждое слово
осуждает на смерть.
Наследуем надежду -
дар забывать.
Увидишь, как мы рожаем
детей на руинах.
Йети, читаем Шекспира.
Йети, играем на скрипке.
Йети, как стемнеет -
зажигаем свет.
Здесь - ни луна, ни земля
и слёзы замерзают.
Йети, почти что Пан Твардовский,
одумайся, вернись!
Так в четырёх стенах лавин
я взывала к йети,
притопывая, чтоб согреться,
на снегу
на вечном.
Вообще стихи Шимборской зачаровывают полётом ассоциаций. Они изумительно легки для восприятия, но безгранично сложны для понимания. Сама она формулировала: Я выбираю весомые слова, А потом тяжко тружусь, чтобы сделать их лёгкими.
Вислава Шимборская имела много друзей, которым посвящала стихи, делала изумительные открытки-коллажи и дарила или разыгрывала в беспроигрышную лотерею забавные сувениры, но в то же время жила замкнуто и - одиноко. С Адамом Влодеком она развелась в 1954 году, хотя они сохранили хорошие отношения. В 1967 году её соединила взаимная любовь с писателем Корнелем Филиповичем, человеком сложной и страшной судьбы: прошёл войну, концентрационный лагерь Заксенхаузен, который позднее описал в рассказах. У него за плечами было два брака, остались двое детей. И тем не менее... После смерти Шимборской издали почти двадцатипятилетнюю переписку двух великих: они рисовали друг другу потешных кошек, сочиняли забавные стихи, на которые, кстати, Шимборская была великой мастерицей. Любимым своим жанром она называла лимерики. Иногда сама изобретала новые стихотворные формы. Например, лучшики - двустишия по типу «лучше *нечто возвышенное и грозное, например, гром в Татрах*, чем *нечто презренное, например, фрикадельки в такой-то забегаловке*». Отводки - тоже двустишия, на алкогольную тематику. Сейчас считаются народными. Москалики - вариации на тему известного полонеза Костюшко: «кто скажет, что москали - полякам братья, того я тресну в лоб перед церковью кармелитов». Первая строка москалика начинается с «кто скажет, что...», третья содержит угрозу сказавшим, а четвёртая описывает место, где угроза будет реализована.
Всегда, когда я пишу, у меня такое чувство, что за мной кто-то стоит и строит глупые рожи. Поэтому я за собой тщательно слежу и, как могу, избегаю высоких слов.
В 1990 году Корнель Филипович, замечательный писатель и великий кошатник, даже своё киносообщество назвавший в честь любимой кошечки Мичура-фильм, умер. На его смерть Шимборская написала самое знаменитое стихотворение «Кот в пустой квартире».
Умереть - так с котом нельзя.
Ибо что же кот будет делать в пустой квартире?
Лезть на стену.
Отираться среди мебели.
Ничего как бы не изменилось,
Но все как будто подменили.
Ничего как бы не сдвинуто с места,
Но все не на месте.
И вечерами лампа уж не светит.
На лестнице слышны шаги, но не те.
Рука, что клала рыбу на тарелку,
Тоже не та, другая.
Что-то тут не начинается
В свою обычную пору.
Что-то тут не происходит как должно.
Кто-то тут был и был, а потом вдруг исчез, и нет его и нет.
Обследованы все шкафы.
Облазаны все полки.
Заглянуто под ковер.
Даже вопреки запрету
Разбросаны бумаги.
Что тут ещё можно сделать?
Только спать и ждать.
Но пусть он только вернётся,
Пусть только покажется.
Уж тут-то он узнает,
Что так с котом нельзя.
Надо пойти в его сторону,
Будто совсем не хочется,
Потихонечку,
На очень обиженных лапах.
И никаких там прыжков,
Мяуканий поначалу.
Любимыми животными поэтессы были кошки и ещё обезьяны...
О вручении Нобелевской премии 1996 года (за поэзию, которая с предельной точностью описывает исторические и биологические явления в контексте человеческой реальности) Вислава Шимборская узнала за обедом и не хотела подходить к разрывавшемуся телефону, чтобы хоть поесть спокойно. Пообщаться с прессой её упрашивали все друзья и коллеги, в том числе Чеслав Милош. Как признавалась лауреатка впоследствии, интервью - самый нелюбимый её жанр. А их пришлось дать бесчисленное множество. Нобелевскую речь она писала безотрывно месяц, и она одна из самых коротких в истории премии. Начинается так:
Самой трудной, когда произносишь речь, считается первая фраза. У меня это, стало быть, уже позади…
В конце 2011 года Вислава Шимборская перенесла тяжёлую операцию. 1 февраля 2012 года сердце её остановилось. В последний раз собрались родные и близкие в её квартире, чтобы согласно последней воле поэтессы разыграть в лотерею её коллекцию странных сувениров. Фонд Шимборской, также согласно завещанию, основал премию имени Адама Влодека для молодых польских авторов.
Фетиш плодородия из палеолита
Нет у Великой Матери лица.
Зачем Великой Матери лицо.
Лицо не может верно принадлежать телу,
лицо не божественно, телу оно докучает,
портит его торжественную цельность.
Лик Прародительницы - выпуклый живот
со слепым пупком посредине.
Нет у Великой Матери ступней.
Зачем Великой Матери ступни.
Куда же ей идти.
Должна ли она входить в детали мира.
Она ведь тяжела
и озабочена идущей в ней работой.
Есть мир? Ну, и отлично.
Обильный? Тем лучше.
Есть в нем куда поразбегаться деткам,
есть к чему головы поднять? Прекрасно.
И есть он, даже когда спят,
аж чересчур взаправдашний и целый?
И есть всегда он, даже за спиной?
С его стороны это немало.
Две ручки Великой Матери видны едва,
две тонкие, лениво лежащие на груди.
Должны ли они жизнь благословлять,
одаренного одарять должны ли?
Единственная их задача
во время земли и неба
существовать на всякий случай,
который так и не случится.
Зигзагом лежать на сути.
Передразнивать орнамент.
Удивление
Зачем я в слишком одной особе?
И не иной? И чьё подобье?
Что делаю здесь? Не зверь, не змея?
Не в чешуе? И лицо, а не листья?
И почему лишь однажды лично?
По стольких эрах здесь без меня?
Как раз теперь? Почему так поздно?
Здесь, на земле? Под малой звездою?
За всех инфузорий и все мезозой?
За всех медуз? До костей и мозга?
Сама у себя с собой? Почему
не где-то там, не за лесом, лугом
и не вчера, не сто лет тому
сижу и гляжу, уставившись в угол
- как с поднятым внезапно лбом
глядит рычащий, что назван псом?
Луковица
Иное дело луковица.
Внутренностей в ней нету.
Она и внутри себя луковица,
без всякого там секрету.
Луковичная снаружи,
луковичная до сердцевины,
могла бы глядеть без страха
в собственные глубины.
В нас кроются чуждость и дикость,
едва прикрытые шкурой,
инферно зрят интернисты
во чреве нашей натуры,
но в луковице лишь луковица,
а не кишок извивы.
Она многократно нагая,
до глубины счастливой.
Насквозь гармоничная луковица,
творца своего утеха.
В ней просто круг внутри круга,
в большем скрывается меньший,
а в следующем еще меньший,
тончайший и нежнейший.
К центру идущая фуга.
Хор многократных эхо.
Луковица, я понимаю:
живот прекраснейший в мире,
он сам себя окружает
нимбами золотыми.
В нас - мышцы, нервы, жилы
и слизистые, как известно.
И нам уже заказан
идиотизм совершенства.
Похороны
«так неожиданно, кто мог бы думать»
«нервы и папиросы, все ему говорили»
«ничего, спасибо»
«разверни цветы»
«брат его тоже от сердца, это у них в роду»
«с такой бородой я бы Вас ни за что не узнала»
«сам виноват, вечно во что-нибудь лез»
«должен был говорить этот новый, но что-то не видно»
«Казик в Варшаве, Тадик за границей»
«ты одна догадалась взять зонтик»
«что из того, что был самый способный»
«комната проходная, Баська не согласится»
«да, он был прав, но это ж не причина»
«с лакировкой дверец, угадай-ка, сколько»
«два желтка, ложка сахара»
«не его это дело, зачем ему было»
«одни лишь голубые и маленьких размеров»
«пять раз, никогда никакого ответа»
«да, согласен, я мог, но и ты тоже мог»
«хорошо, что она хоть имела работу»
«не знаю, наверно, родные»
«ксёндз прямо Бельмондо»
«я не бывала в этой части кладбища»
«неделю назад мне приснился, как будто предчувствие»
«дочь недурна»
«что делать, все там будем»
«передайте вдове мои, я вот-вот опоздаю на»
«однако по-латыни шло торжественней»
«было да сплыло»
«до свиданья, пани»
«может, где-нибудь выпьем пива»
«позвони, поболтаем»
«двенадцатым или четверкой»
«мне в ту сторону»
«нам туда»
Некоторые любят поэзию
Некоторые -
то есть не все.
Даже не большинство - меньшинство.
Не считая школ, где заставляют,
и самих поэтов,
из тысячи таких найдется двое.
Любят -
но любят и суп с вермишелью,
любят комплименты, любят голубое,
любят старый шарфик,
любят настоять на своем,
любят гладить собаку.
Поэзию -
но что это такое: поэзия?
Множество сомнительных ответов
на этот вопрос уже давали.
А я как не знаю, так и не знаю
и держусь за незнанье, как за перила.
Утопия
Остров, где всё беспрекословно ясно.
Здесь можно стать на твердом грунте аргументов.
Здесь нет иных путей, лишь путь, ведущий к цели.
Кусты аж гнутся от ответов.
Растет здесь древо Мудрого Предвиденья,
ветвящееся вечно.
Прямолинейнейшее древо Пониманья
возле источника Ах-Значит-Это-Так.
Чем дальше в лес, тем шире открывается
Долина Непреложного.
Если и есть сомненье, ветер его развеет.
Не вызванное эхо берет голос
и тайны миров объясняет охотно.
Направо пещера, где пребывает смысл.
Налево озеро Глубокого Убежденья.
Со дна отрывается истина и легко всплывает.
Высится над долиной Неколебимая Вера.
С её высоты открывается Суть Вещей.
При всех соблазнах остров сей безлюден,
на берегах следы ступавших ног,
все они без исключения в сторону моря.
Как если б все лишь уходили прочь
и безвозвратно погружались в бездну.
В жизнь что нельзя постичь.
Мнение о порнографии
Нет худшего разврата, чем мышление.
Разрастается это распутство, как сеемый ветром сорняк
на грядке, выбранной под маргаритки.
Для тех, которые мыслят, нет ничего святого.
Непристойное называние вещей по имени,
непотребные анализы, срамные синтезы,
погоня за голой истиной, разгульная и неистовая,
сладострастное щупанье щекотливых тем,
икрометанье мысли - им бы только это.
Средь бела дня иль под покровом ночи
совокупляются в пары, в треугольники и в кружки.
Пол и возраст партнеров здесь произвольны.
Глаза у них горят, щеки пылают.
Друг совращает друга.
Бесстыдницы дочери растлевают отца.
Брат младшую сестру склоняет к блуду.
Иные сладки им плоды
с запретного древа познания,
а не розовые ягодицы иллюстрированных журналов,
вся эта простодушная, в сущности, порнография.
Книги, которые они смакуют, - без картинок.
Пикантность лишь в том, что отдельные фразы
отчеркнуты ногтем или карандашом.
Страшно сказать, в каких позициях,
с какой разнузданной простотой,
ум оплодотворяет ум!
Не знает таких позиций даже «Камасутра».
Во время этих оргий разогреваются только чаем.
Сидят на стульях, шевелят губами.
Ногу на ногу каждый кладет себе сам.
Один носок, таким образом, касается пола,
другой свободно покачивается в воздухе.
Порой только кто-нибудь встанет,
приблизится к окну
и в щелку занавески
подглядывает за улицей.
Конец и начало
После каждой войны
кто-то должен прибраться.
Какой ни на есть порядок
не сделается сам собой.
Кто-то должен с дороги
спихнуть обломки развалин,
чтобы могли проехать
машины, полные трупов.
Кто-то должен вязнуть
в прахе и пепле,
в пружинах диванов,
осколках стекла
и кровавых тряпках.
Кто-то должен балкой
подпереть стену,
кто-то окно застеклить,
кто-то двери навесить.
Это не сенсационно
и на это уходят годы.
Все кинооператоры
уехали на другие войны.
Мосты надо опять
и заново вокзалы.
Обтреплются рукава,
засучиваемые беспрерывно.
Кто-то с метлой в руках
вспоминает ещёе как было.
Кто-то кивает
не оторванной головой.
Но вскоре уж между ними
начнут крутиться такие,
кому это слушать скучно.
Кто-то ещё порою
из-под куста откопает
заржавленные аргументы
и отнесет их на свалку.
Те, которые знали,
в чём тогда было дело,
должны уступить место тем,
которые знают мало.
И меньше, чем мало.
И наконец так мало, что ничего.
В траве, которой заросли
причины и следствия,
кто-то должен лежать беспечно
с колоском в зубах,
глазея на облака.
В богадельне
Яблоньской, хорошо ей, она тут со всем мирится,
ходит как княгиня вяжет себе на спицах.
Волосы завивает, в садике всё гуляет -
три сына её на небе, вдруг один да глянет.
«В войну бы не погибли, я здесь не была бы.
У одного зимою, у другого летом».
Так придумала баба.
Так уверена в этом.
И нас еще пожалеет, спросит, как там наши
неубитые дети,
она же -
её-то уж на праздник пригласил бы тот третий.
Приехал бы, ясно дело, в золотой карете,
везли бы карету, а как же! белые голубицы,
чтоб выглядело знатно
это его появленье.
Так что порой обхохочется сама панна Маня,
здешняя панна Маня, наша общая няня;
милосердие наше на должности штатной,
с правом на отпуск и с выходным в воскресенье.
Может быть
Может быть,
всё это делается в лаборатории?
Под одной лампой днем
и мириадами ночью?
Может быть, мы поколения пробные?
Пересыпаемые из колбы в колбу,
встряхиваемые в ретортах,
наблюдаемые чем-то большим, чем око,
каждый в отдельности
цепляемые под конец пинцетом?
Может, иначе:
без вмешательства?
Изменения происходят сами
в соответствии с планом?
Игла диаграммы чертит мало-помалу
предвиденные зигзаги?
Может быть, нет в нас пока ничего интересного?
Контрольные мониторы включаются редко?
Только уж если война, и к тому же большая,
или же взлёт чуть повыше над кучкой Земли,
или заметные перемещения из пункта А в пункт Б?
А может быть, наоборот:
смакуют там лишь эпизоды?
Вот маленькая девочка на большом экране
пришивает себе пуговицу к рукаву.
Датчики засигналят,
персонал сбежится.
Ах, какая малютка
с бьющимся в серёдке сердечком!
Какая прелестная серьезность
при вдевании нитки!
Кто-то кричит в ажиотаже:
Сообщить Шефу,
пусть сам придет и посмотрит!
Маленькая девочка стаскивает скатерть
Вот уже год на этом свете,
а тут еще не всё исследовано
и взято под контроль.
Теперь опробуются вещи,
которые не двигаются сами.
Нужно им в этом помочь,
подвинуть, подтолкнуть,
брать с места и переносить.
Не все хотят, например, шкаф, буфет,
неподдающиеся стены, стол.
Но скатерть на столе упрямом -
если схватиться за края покрепче -
согласна ехать.
А на скатерти стаканы, ложки, чашка
аж трясутся от охоты.
Очень интересно,
какое они выберут движенье,
когда окажутся уж на краю:
гулять по потолку?
летать ли вокруг лампы?
прыгнуть на подоконник, а оттуда на дерево?
Мистер Ньютон пока ни при чём.
Пусть себе смотрит с неба и машет руками.
Эта попытка сделана должна быть.
И будет сделана.
(все стихотворения в переводе Натальи Астафьевой)
Предыдущие посты о Виславе Шимборской:
https://fem-books.livejournal.com/1580381.html
https://fem-books.livejournal.com/1323024.html
https://fem-books.livejournal.com/1334025.html