Людмила Петрушевская "Никому не нужна, свободна" 2017
**сплошные спойлеры
Прочитав интервью с Петрушевской (https://mel.fm/bulling/2071354-lyudmila-petrushevskaya?utm_source=facebook.com&utm_medium=social&utm_campaign=vy-do-sih-por-obvinyaete-zhertv-v-tom--chto&fbclid=IwAR2lrSrPmP5Qw1AI2lmrH8KAoSfO7u6etzHPsAeiqkEDfI5dkz21csG5by8), решила познакомиться и с ее творчеством. В интервью внимание привлек, с одной стороны, акцент автора на насквозь болезненном жизненном опыте (цепочка "много страдала - много узнала, есть о чем писать"), описанном с явным гендерным подтекстом ("что случается с девочками и женщинами в мире, проникнутом насилием"), а во-вторых, вот этот эмоционально сильный отрывок (прямо-таки второй день не могу выбросить из головы этого "несчастненького трехдневного Федю", которого куда-то забирают в пространстве бараков, инфекций, заснеженных дворов; должно быть, так действует сделанный Петрушевской акцент на субъектности ребенка: не мать переживает и боится за него (затертый тривиальный образ), а беспомощный "трехдневный комочек" - за себя):
"Когда я лежала после родов в МОНИИАГе с трёхдневным Федей, его потом изолировали и не приносили кормить, потому что в роддоме мне занесли стафилококк (все советские роддома были заражены) - на локте возник нарыв, и пришлось нас перевести в чумной барак, инфекционную больницу во дворе. Нас вели по снегу как арестантов, меня с высокой температурой в резиновых сапогах на босу ногу, в полотенце на голове и в двух халатах - и несчастненького Федю, крошечный испуганный трехдневный комочек в синем казённом байковом одеяльце. А я уже начала его кормить, и представьте себе его ужас, когда нас разлучили. И мой."
"Никому не нужна, свободна" - автобиографический сборник рассказов. Читаю и удивляюсь, как же ребенок-Петрушевская вообще выжила. Мать - из семьи врагов народа - скрыла свое "происхождение", бросила (иначе в данном случае не скажешь) дочь на больную бабушку и безработную тетю в каком-то провинциальном городе и в одном сарафане сбежала в Москву - учиться, ночуя под столом в отцовской комнатушке. Ребенок с опекуншами голодал, зимней обуви не имел, просил милостыню на улицах, чуть было не утонул в бочке с варом и едва избежал изнасилования. Меня удивило то, что у девочки были только одни трусы - да и те как-то потерялись и пришлось завязывать майку узлом: неужели такая бедность (нищета!) была необорима? много ли стоили трусы? Бабушка и тетя девочки, как объяснила это писательница, были слишком "гордыми", чтобы пожаловаться на трудности ее московской матери (хотя мать все-таки высылала им часть алиментов на ребенка). Какая глупая гордость, по-моему! Гордость, когда ребенок без трусов и без хлеба, - это уже глупость и вредность.
И в таком духе весь сборник: аресты и родственники по лагерям; безработица и сумасшествие; туберкулез; жилищная теснота; голод; безОДЕЖность; книги (библиотеки, покупка, обмен, книга как источник опасности ("Ты только не говори, у кого брал!" - "Тогда не возьму - а то под пыткой сдам")); дети-сверстники как звериная стая (драки, обман, право сильного, постоянный риск для девочки быть изнасилованной дворовыми мальчишками или мальчишками из пионерского лагеря или детского дома - "в детских домах девственниц не было"). Сплошная черная краска; единственные проблески света - любовь к матери, первая серьезная любовь в 18 лет (правда, это был краткий и вполне платонический курортный роман, а мужчина - завязавший алкоголик); впрочем, и мать здесь - вечно отсутствующая, и любовь - скорее результат "уже пора бы"+"непонимания происходящего" (поцелуи - это что? а "задержка" у женщины - это что?). Может быть, на непрочитанных примерно 50-ти страницах мне встретится что-то другое, но пока я даже не знаю, как можно было, пережив все это, как-то потом радоваться жизни, рожать детей, писать книги. Уф-ф.