Клара Страда-Янович
В череде советских литературных скандалов заметное место занимает роман В.А. Кочетова "Чего же ты хочешь?" (1969). Всеволод Анисимович и ранее славился жёсткостью, переходящей в нетерпимость. Например, так громил идеологические ошибки Веры Пановой, что его не переизбрали в правление Ленинградского отделения Союза советских писателей. Взяли и не переизбрали. По тому времени это был афронт. Впрочем, карьера Кочетова продолжилась в столице, где и вышло его последнее произведение. Среди центральных героев были итальянцы: фашист под маской коммуниста Бенито Спада и его русская супруга Лера, в финале осознающая, как жестоко ошиблась:
- Я вышла замуж за итальянца, уехала с ним, а вот теперь готова молиться во всех московских церквах - и действующих и недействующих - по поводу избавления от цепей этой заграничной жизни, жизни среди чужих, среди бездушных, жадных, расчетливых, - и выбирающая советского мужчину и советский образ жизни.
У отвратительного Бенито и несчастной Леры были прототипы, итальянский славист Витторио Страда, с предисловием которого "Чего же ты хочешь?" вышел в Италии, и его жена, переводчица Клара Янович-Страда, Её мемуары "Фрагменты прошлого" [Три квадрата, 2018] я хочу сегодня представить сообществу. К удивлению, в некоторых кругах роман до сих пор на слуху, и даже в положительном смысле, как сбывшееся пророчество: правильно, мол, товарищ Кочетов предупреждал. Прорицание распада семьи уж точно не сбылось. Чета Страда прожила вместе шестьдесят лет.
В своих воспоминаниях Клара Алексеевна рассказывает не только и не столько об Италии, сколько о Хабаровском крае, где она родилась в 1935 году. Удыль, Орель, Чля, Тахта, Маго, Херпучи... Стала мужу рассказывать, а он посмотрел с изумлением:
- Где это - такие названия?
Где-где, несколько южнее посёлка Магдагачи, где я родилась. Но у нас как-то попроще было, даже, как говорят, и до войны. А низовья Амура - это природа необыкновенной красоты и скудное, суровое житьё. Что потопаешь, то и полопаешь. Дети, никогда не видавшие яблок, читали Пушкина:
Так свежо и так душисто,
Так румяно-золотисто,
Будто мёдом налилось!
Видны семечки насквозь...
- и думали, что яблоки прозрачные. Лук, и тот считается деликатес, принципиально не растёт, непонятно, чего ему не хватает. В борьбу за хлеб насущный были вовлечены все, от мала до велика. Переселенцы, не выдержав, возвращались в "Расею" (Дальний Восток они и сами "Расеей не считали"), а куда деваться было коренным жителям: гилякам (нивхам), ульчам, нанайцам? Китайское и корейское население в сороковом году принудительно переселили. Пригнали - этот глагол повторяется очень часто - сначала раскулаченных из центральных областей России, после войны настал черёд грузин, армян и узбеков, побывавших в плену, затем, в 1946-1947 годах ссыльных из Западной Украины, молдаван, так называемых "указников" из Курганской и Омской областей, в 1949 году прямо валом -- люди интеллектуального труда из Западной Сибири и с Урала. Что удивительно, сосланные работали лучше и были честнее в быту, чем завербованные, которых считали почти поголовно разгильдяями и хулиганами.
Любопытно, что Кочетов в пресловутом "Чего же ты хочешь?" сделал Леру единственной (а значит, видимо, избалованной?) дочкой передовых московских врачей, убеждённых коммунистов. На самом деле у Яновичей-старших и высшего образования не было: отец закончил Горный техникум, а мать, по-моему, только школу. По семейным обстоятельствам Клара, старшая в семье, воспитывалась в основном у родителей матери, казанских татар-переселенцев. Интересно, что об отце, дедушке и бабушке мемуаристка говорит с любовью и глубоким почтением, а о матери напряжённо, с оттенком горечи. Собственно, после начальной школы вся жизнь Янович была по казённым домам. Сначала интернат, потом легендарное общежитие МГУ на Стромынке, затем - огромная палатка на целине, где пересиживали пыльные бури впотьмах, ни почитать, ни письмо домой написать... В интернете доступны два очерка Страды-Янович об итальянском периоде, "Пальмиро Тольятти" и "Всеволод Кочетов", по ним можно составить представление о стиле мемуаров. А некоторые отрывки из основной части я процитирую под катом.
* Местные бабы часто устраивали гулянки в складчину, без всякого повода, просто им хотелось оторваться от семейных дел и хозяйственных забот. Пили, ели, плясали. Помню одну бесшабашную, озорную бабу лет сорока: она носила широкие, как у цыганок, и длинные до пят юбки. Уж как она залихватски пела, сочиняя на ходу похабные частушки, и отплясывала, вздёргивая свою юбку до головы и выставляя на обозрение интимные места. Присутствовавшие мужики только крякали, переглядываясь между собой.
* В отдельном домишке жила одна женщина, работавшая истопницей в мастерских. Мужа её забрали в армию, а через некоторое время она родила. Говорили, что с кем-то спуталась. Своего несчастного ребёнка она решила извести, не скрывая своего намерения. Когда она уходила на работу в вечернюю смену, я бегала к её дому и слышала, как кричит младенец. Она давала ему соску, набирую чёрным жёваным хлебом. Мне было до слёз жалко этого ребёнка. но что я могла сделать? Сама ребёнок, было мне тогда семь лет. Когда этот мальчик умер, у всех как камень с души свалился.
* В наших местах детских книг не было. "Дядю Стёпу" мы не знали. Правда, мой дядя Шакир читал ещё в тридцатые годы стихотворение Хармса "Иван Топорышкин", которое сильно отличалось от привычных детских стишков и считалок. Дома была пластинка с записью детских стихов Агнии Барто в исполнении Рины Зелёной. "Мойдодыра" Чуковского я прочитала впервые через несколько лет после окончания войны. Покажется неправдоподобным, но первая книга, которую я прочла, была "Поднятая целина" Шолохова.
* (о ссыльных китайцах)
Время от времени появлялось несколько человек, их жалели, кое-что подавали, они отдавали последние одеяла. Один китаец забрался в сени к нашим соседям, украл кусок мыла и съел его. Он умер в диких мучениях. Два других гонялись за кошкой и отняли у неё кусок рыбы...
* Когда по хабаровскому радио бодро вещали о подвигах комсомольцев, воздвигавших Комсомольск-на-Амуре, мать возмущалась: "Какие комсомольцы? Город построили тюремщики". Тюремщики означало заключённые. Слово "зэк" или "зэка" нам не было известно.
* Мне до сих пор стыдно за одну тогдашнюю свою выходку. В интернатской комнате жили со мной две сестры, дочери директора прииска Жулковского. Это были умненькие, начитанные, трудолюбивые, воспитанные девочки. Я с ними не просто дружила, я их любила. Мы никогда не ссорились, помогали друг другу во всём, и вот однажды, как говорится, попала мне вожжа под хвост. Я всё никак не могла примириться со смертью отца (он умер в день, когда Сталин выступал на XIX партсъезде с речью, в которой обличал западные демократии в том, что они выбросили за борт знамя демократических свобод); мне каждую ночь снились сны во сне: я просыпаюсь, отец жив, но это сон, ещё раз просыпаюсь - он умер, и это всё сон, и так несколько раз кряду. [...] ... я сорвалась и на какое-то замечание одной из девочек выдала: "Вы, жиды, хотите извести товарища Сталина!" Она оцепенела, в глазах стоял ужас, и только пролепетала: "Кларочка, но ты же хорошая девочка. Как ты можешь говорить такое?" ПОмню, что от стыда кровь ударила мне в голову...
* Вдруг во время войны в домах стали проверять отрывные календари (численники, как их у нас называли). Будто бы где-то обнаружили на календарном листке в бороде Карла Маркса изображение собаки - дело рук вредителей. Календари поворачивали и так, и эдак, смотрели против света, не вырисуется ли собака в переплетениях бороды основоположника. У нас не нашли.
* Как-то накануне 21 января помощница нашей интернатской поварихи тётя Тося подала нам скудный обед и радостно произнесла: "Ой, как хорошо. Завтра праздник, не надо на работу". Кто-то спросил: "Какой праздник, тётя Тося?" А она: "Как какой? А Ленин-то умер!" И сразу приложила руку к губам и со страхом уставилась на нас. Мы только посмеялись.
Кажется, когда отменяли 21 января как нерабочий день, аргументировали тем, что народ, вместо того чтобы скорбеть, напивается вусмерть. Раз день нерабочий, значит, праздник.
* На первом курсе я жила в стромынском общежитии в комнате, где стояло одиннадцать железных кроватей. Поддерживать чистоту должны были сами студенты, дежурившие по очереди, уборщицы подметали и мыли только коридоры и туалеты. Время от времени появлялась так называемая санитарная комиссия, её председателем была студентка философского факультета Раиса Титаренко, будущая Раиса Максимовна Горбачёва. Узнав, что ожидается комиссия, мы старались как можно лучше убрать комнату, стереть пыль, помыть пол (он был цементный, грубый, тёмно-серого цвета, весь в каких-то пятнах). И вот появляется Раиса с сопровождающими, с тетрадкой и карандашом, чтобы выставлять отметки от двойки до пятёрки. Вроде комната убрана, всё на месте, прикроватные тумбочки в полном порядке. Ну, думаем, пронесло. Не тут-то было. Наша Рая заглядывает под кровати, засовывает поглубже руку, проводит пальцем по самому дальнему уголку, внимательно смотрит на палец и торжествующе провозглашает: "Пыль, девочки! Троечка!"
* (о целине)
Как-то раз к нам в бригаду приехали газетчики из Алма-Аты и стали, как водится, рассуждать о романтике. Было жарко, надо было не терять времени, ведь от этого зависел заработок. А тут комсомольские дамочки расселись на стерне и расспрашивают нас о романтике. Я взвилась и, к ужасу моей напарницы по соломокопнителю, известной впоследствии переводчицы с немецкого Эллы Венгеровой, влепила:
- Какая романтика? У нас понос!
- Я вышла замуж за итальянца, уехала с ним, а вот теперь готова молиться во всех московских церквах - и действующих и недействующих - по поводу избавления от цепей этой заграничной жизни, жизни среди чужих, среди бездушных, жадных, расчетливых, - и выбирающая советского мужчину и советский образ жизни.
У отвратительного Бенито и несчастной Леры были прототипы, итальянский славист Витторио Страда, с предисловием которого "Чего же ты хочешь?" вышел в Италии, и его жена, переводчица Клара Янович-Страда, Её мемуары "Фрагменты прошлого" [Три квадрата, 2018] я хочу сегодня представить сообществу. К удивлению, в некоторых кругах роман до сих пор на слуху, и даже в положительном смысле, как сбывшееся пророчество: правильно, мол, товарищ Кочетов предупреждал. Прорицание распада семьи уж точно не сбылось. Чета Страда прожила вместе шестьдесят лет.
В своих воспоминаниях Клара Алексеевна рассказывает не только и не столько об Италии, сколько о Хабаровском крае, где она родилась в 1935 году. Удыль, Орель, Чля, Тахта, Маго, Херпучи... Стала мужу рассказывать, а он посмотрел с изумлением:
- Где это - такие названия?
Где-где, несколько южнее посёлка Магдагачи, где я родилась. Но у нас как-то попроще было, даже, как говорят, и до войны. А низовья Амура - это природа необыкновенной красоты и скудное, суровое житьё. Что потопаешь, то и полопаешь. Дети, никогда не видавшие яблок, читали Пушкина:
Так свежо и так душисто,
Так румяно-золотисто,
Будто мёдом налилось!
Видны семечки насквозь...
- и думали, что яблоки прозрачные. Лук, и тот считается деликатес, принципиально не растёт, непонятно, чего ему не хватает. В борьбу за хлеб насущный были вовлечены все, от мала до велика. Переселенцы, не выдержав, возвращались в "Расею" (Дальний Восток они и сами "Расеей не считали"), а куда деваться было коренным жителям: гилякам (нивхам), ульчам, нанайцам? Китайское и корейское население в сороковом году принудительно переселили. Пригнали - этот глагол повторяется очень часто - сначала раскулаченных из центральных областей России, после войны настал черёд грузин, армян и узбеков, побывавших в плену, затем, в 1946-1947 годах ссыльных из Западной Украины, молдаван, так называемых "указников" из Курганской и Омской областей, в 1949 году прямо валом -- люди интеллектуального труда из Западной Сибири и с Урала. Что удивительно, сосланные работали лучше и были честнее в быту, чем завербованные, которых считали почти поголовно разгильдяями и хулиганами.
Любопытно, что Кочетов в пресловутом "Чего же ты хочешь?" сделал Леру единственной (а значит, видимо, избалованной?) дочкой передовых московских врачей, убеждённых коммунистов. На самом деле у Яновичей-старших и высшего образования не было: отец закончил Горный техникум, а мать, по-моему, только школу. По семейным обстоятельствам Клара, старшая в семье, воспитывалась в основном у родителей матери, казанских татар-переселенцев. Интересно, что об отце, дедушке и бабушке мемуаристка говорит с любовью и глубоким почтением, а о матери напряжённо, с оттенком горечи. Собственно, после начальной школы вся жизнь Янович была по казённым домам. Сначала интернат, потом легендарное общежитие МГУ на Стромынке, затем - огромная палатка на целине, где пересиживали пыльные бури впотьмах, ни почитать, ни письмо домой написать... В интернете доступны два очерка Страды-Янович об итальянском периоде, "Пальмиро Тольятти" и "Всеволод Кочетов", по ним можно составить представление о стиле мемуаров. А некоторые отрывки из основной части я процитирую под катом.
* Местные бабы часто устраивали гулянки в складчину, без всякого повода, просто им хотелось оторваться от семейных дел и хозяйственных забот. Пили, ели, плясали. Помню одну бесшабашную, озорную бабу лет сорока: она носила широкие, как у цыганок, и длинные до пят юбки. Уж как она залихватски пела, сочиняя на ходу похабные частушки, и отплясывала, вздёргивая свою юбку до головы и выставляя на обозрение интимные места. Присутствовавшие мужики только крякали, переглядываясь между собой.
* В отдельном домишке жила одна женщина, работавшая истопницей в мастерских. Мужа её забрали в армию, а через некоторое время она родила. Говорили, что с кем-то спуталась. Своего несчастного ребёнка она решила извести, не скрывая своего намерения. Когда она уходила на работу в вечернюю смену, я бегала к её дому и слышала, как кричит младенец. Она давала ему соску, набирую чёрным жёваным хлебом. Мне было до слёз жалко этого ребёнка. но что я могла сделать? Сама ребёнок, было мне тогда семь лет. Когда этот мальчик умер, у всех как камень с души свалился.
* В наших местах детских книг не было. "Дядю Стёпу" мы не знали. Правда, мой дядя Шакир читал ещё в тридцатые годы стихотворение Хармса "Иван Топорышкин", которое сильно отличалось от привычных детских стишков и считалок. Дома была пластинка с записью детских стихов Агнии Барто в исполнении Рины Зелёной. "Мойдодыра" Чуковского я прочитала впервые через несколько лет после окончания войны. Покажется неправдоподобным, но первая книга, которую я прочла, была "Поднятая целина" Шолохова.
* (о ссыльных китайцах)
Время от времени появлялось несколько человек, их жалели, кое-что подавали, они отдавали последние одеяла. Один китаец забрался в сени к нашим соседям, украл кусок мыла и съел его. Он умер в диких мучениях. Два других гонялись за кошкой и отняли у неё кусок рыбы...
* Когда по хабаровскому радио бодро вещали о подвигах комсомольцев, воздвигавших Комсомольск-на-Амуре, мать возмущалась: "Какие комсомольцы? Город построили тюремщики". Тюремщики означало заключённые. Слово "зэк" или "зэка" нам не было известно.
* Мне до сих пор стыдно за одну тогдашнюю свою выходку. В интернатской комнате жили со мной две сестры, дочери директора прииска Жулковского. Это были умненькие, начитанные, трудолюбивые, воспитанные девочки. Я с ними не просто дружила, я их любила. Мы никогда не ссорились, помогали друг другу во всём, и вот однажды, как говорится, попала мне вожжа под хвост. Я всё никак не могла примириться со смертью отца (он умер в день, когда Сталин выступал на XIX партсъезде с речью, в которой обличал западные демократии в том, что они выбросили за борт знамя демократических свобод); мне каждую ночь снились сны во сне: я просыпаюсь, отец жив, но это сон, ещё раз просыпаюсь - он умер, и это всё сон, и так несколько раз кряду. [...] ... я сорвалась и на какое-то замечание одной из девочек выдала: "Вы, жиды, хотите извести товарища Сталина!" Она оцепенела, в глазах стоял ужас, и только пролепетала: "Кларочка, но ты же хорошая девочка. Как ты можешь говорить такое?" ПОмню, что от стыда кровь ударила мне в голову...
* Вдруг во время войны в домах стали проверять отрывные календари (численники, как их у нас называли). Будто бы где-то обнаружили на календарном листке в бороде Карла Маркса изображение собаки - дело рук вредителей. Календари поворачивали и так, и эдак, смотрели против света, не вырисуется ли собака в переплетениях бороды основоположника. У нас не нашли.
* Как-то накануне 21 января помощница нашей интернатской поварихи тётя Тося подала нам скудный обед и радостно произнесла: "Ой, как хорошо. Завтра праздник, не надо на работу". Кто-то спросил: "Какой праздник, тётя Тося?" А она: "Как какой? А Ленин-то умер!" И сразу приложила руку к губам и со страхом уставилась на нас. Мы только посмеялись.
Кажется, когда отменяли 21 января как нерабочий день, аргументировали тем, что народ, вместо того чтобы скорбеть, напивается вусмерть. Раз день нерабочий, значит, праздник.
* На первом курсе я жила в стромынском общежитии в комнате, где стояло одиннадцать железных кроватей. Поддерживать чистоту должны были сами студенты, дежурившие по очереди, уборщицы подметали и мыли только коридоры и туалеты. Время от времени появлялась так называемая санитарная комиссия, её председателем была студентка философского факультета Раиса Титаренко, будущая Раиса Максимовна Горбачёва. Узнав, что ожидается комиссия, мы старались как можно лучше убрать комнату, стереть пыль, помыть пол (он был цементный, грубый, тёмно-серого цвета, весь в каких-то пятнах). И вот появляется Раиса с сопровождающими, с тетрадкой и карандашом, чтобы выставлять отметки от двойки до пятёрки. Вроде комната убрана, всё на месте, прикроватные тумбочки в полном порядке. Ну, думаем, пронесло. Не тут-то было. Наша Рая заглядывает под кровати, засовывает поглубже руку, проводит пальцем по самому дальнему уголку, внимательно смотрит на палец и торжествующе провозглашает: "Пыль, девочки! Троечка!"
* (о целине)
Как-то раз к нам в бригаду приехали газетчики из Алма-Аты и стали, как водится, рассуждать о романтике. Было жарко, надо было не терять времени, ведь от этого зависел заработок. А тут комсомольские дамочки расселись на стерне и расспрашивают нас о романтике. Я взвилась и, к ужасу моей напарницы по соломокопнителю, известной впоследствии переводчицы с немецкого Эллы Венгеровой, влепила:
- Какая романтика? У нас понос!