Алиса Беренд, "Размышления обывателя", главы VIII-IX
VIII
О непонятном и возможном в больших путешествиях
Опять прошло много дней и ночей. Я их не подсчитываю. Сейчас позднее лето. Каждый плод приближается к своей полнейшей спелости и, следовательно, к своему концу.
Я плетусь со своей зеленой эмблемой мещанства - с лейкой - меж розовых кустов и вдыхаю бальзам, струящийся ко мне от цветов, травы и овощей.
Я самодовольно улыбаюсь, когда ночной ветерок играет в перегонки с ароматами цветов. Какое-то смутное воспоминание юности просыпается, но оно почему-то не бодрит.
В соседнем саду густые заросли. Если бы я никогда не знал, для чего бывает на свете густая листва, я теперь догадался бы, когда молодая супруга волостного судьи там пьет чай со своим родственником, в то время, как ее муж в тоге защищает на суде преступников.
Соседи думают, что они все знают друг о друге. Эта молодая женщина считает меня - старика - глухим. Я, наоборот, считаю ее слепой и глухой. И это значительно облегчает взаимоотношения; мы обмениваемся очень любезными улыбками через нашу колючую изгородь.
Более натянут мой поклон по другую сторону сада, где добродетельная вдова Меервальд проводит большую часть дня в кругу других дам за большим позолоченным кофейником.
Моя милая жена недовольна, что я не принимаю участия в этом милом летнем развлечении. Она сама делает это охотно. Она говорит, что человек, в конце концов, общественное животное. Одиночество ведет к преждевременной старости. Кроме того, эта бедная вдова потеряла своего единственного друга и нуждается в утешении.
Я думал, моя милая жена говорит о г-не Гаральде Рипперте, соседе вдовы, в один прекрасный день исчезнувшем из квартиры с поспешностью преследуемого зверя.
Но моя милая, оказывается, имела в виду Лоренцо - попугая, которого будто бы утащила кошка. Я не верю, чтобы упитанные вдовьи кошки льстились на старых попугаев. Я другого мнения насчет исчезновения этого дискредитирующего болтуна. Но молчание золото.
И к старости, как и в детстве, мы не можем ни одной фразы начать без слова «почему?». И вся жизнь кажется мне кружением вокруг этого «почему?». Мы приковываем себя к мелочам, из страха перед бесконечностью. Из животного страха перед неизвестностью мы научаем себя смотреть не дальше края кофейной чашечки, не глубже дна пивной кружки. А то, что хочет выпорхнуть наружу, должен унести с собой голубой дымок нашей сигары. Поэтому, хороший обыватель прибегает к табаку, как птица к воздуху.
Из этого не следует, что не надо вдумываться в жизнь. Наоборот, всю жизнь необходимо учиться. Учиться, как школьник, и тогда, когда не хочется...
А предсказаний не надо. Я лично всегда спокойно выжидал неожиданностей, которые еще были впереди. И советую всем моим близким довольствоваться настоящим, не забегать вперед.
Первая неожиданность была, когда в кабинете моего зятя Фридриха вдруг упала книжная полка. «Всемирная история», «Основы математики» и «Развитие народов» разметались в разные стороны и летели через голову Фридриха. При этом бутылка от бургундского ударила ему в висок. За «Всемирной историей», «Основами математики» и «Развитием народов» оказался целый арсенал частью пустых, частью еще нетронутых бутылок. Как они туда попали - это частное дело нашего ректора. Я не допытываюсь, несмотря на то, что старость еще не убила во мне мою любознательность. Я, во всяком случае, понял без дальних об'яснений, почему Фридрих строжайше запретил входить к нему во время занятий. Понятно так же, откуда он черпал силы для стольких добродетелей и упорного труда. Все мы только люди. Есть пути, по которым пройти трезвым нельзя.
Фридрих, вскоре после падения мебели, уехал и поселился в малом местечке, где вино процветает, - Анналенхен к нему потом переедет. В данный момент она, с целью пропагганды, путешествует с одним ясновидцем. У него голова, как у Степки-растрепки, а на ногах сандалии без чулок. Моя милая жена постоянно брызгает себя одеколоном, когда говорит о нем, и воздыхает: «Ох, что сейчас творится! И, главное, всё обязательно в нашей семье».
Я ее утешил и сказал, что это бывает во всех добрых семьях.
Пусть зато утешится на Ганхен и Рихарде. Ганхен, наконец, стала секретаршей Рихарда. А в деловых поездках Ганхен - его жена - является теперь непременной и необходимой спутницей. И Фритьоф с Марлизой тоже доставляют нам много удовольствия и радости.
Итальянская поездка, которую мы с Фритьофом задумали, потому что Марлиза обручилась с кино-звездой первой величины, расстроилась... Но меня прервали. Мне принесли моего правнучка, чтоб за ним присмотреть и отгонять мух...
IX
О внуках, правнуках или: новые времена - новые обыватели
Сегодня настоящий жаркий летний день. Я слежу за дроздом, спокойно проглатывающим дождевого червя. Моя милая жена в плохом настроении. Она никак не могла найти своих очков для того, чтобы прочитать письмо от Анналенхен. Лучше маленькая досада, чем большое огорчение, подумал я, запрятав очки. Ибо в этом письме Анналенхен пишет, что она вернется к Фридриху только тогда, когда он согласится принять в семью ясновидца в сандалиях. Человек рожден для того, чтобы стремиться понять непонятное. Обо всем этом мы должны написать Фридриху. Кроме того, она просит прислать ей подкрепление, необходимое ясновидцу для того, чтобы послать жене и оставленным ей семерым детям.
Так как Анналенхен была уже бабушкой, то я нашел ее любовь к семерым ребяткам вполне понятной. Однако я был того мнения, что моей милой старушке лучше не читать этого письма в этот ясный летний день. Такие дни выпадают людям, особенно нам, старикам, как особая драгоценность.
Вот она сидит в лучах солнца и чистит смородину; ягоды, как красные кораллы в море, переливаются в зеленой миске. Она смеется и рассказывает глупейшие сказки.
Никто так не близок правнукам, как прародители. Мы понимаем нашего правнука Мишеля лучше, чем кого бы то ни было в нашей семье. И поэтому мы дружны. Я уж с ним разговариваю, хотя знаю, что его улыбка выражает только иронию. Всего три месяца, как он из таинственной н6еизвестности вплелся в нашу короткую глупую жизнь.
Так, я ему сообщил, почему его отец Фритьоф и я тогда пропустили нашу итальянскую поездку.
Мы уж собирались мчаться на вокзал, когда сама Марлиза появилась. Она была сверх'элегантна и модна.
«А для чего у тебя много денег, дорогой дедушка?» - спросила она, когда я пораженный посмотрел на нее.
Я с удовольствием смотрю на элегантных женщин, даже если это мои родственники.
Фритьоф, наоборот, находил, что молодые девушки не должны одеваться, как дамы полусвета. Марлиза ответила, что ее радует такая быстрая перемена в Фритьофе - он так скоро превратился в настоящего обывателя. Но нельзя же весь шик предоставить укротительницам змей.
Фритьоф так же быстро ответил, что это, конечно, привилегия одних только кино-звезд. Кроме того, об'яснил Марлизе, что ее циничное высмеивание мещанства говорит о незрелости и любви к авантюрам. Ни один народ не будет счастлив до тех пор, пока каждый не станет буржуем (Фритьоф, мой Фритьоф это сказал). Ибо, чего собственно хочет рабочий, ремесленник, солдат, даже авантюрист и кино-актер? Стать господином, сидящим в шлафроке и туфлях на балконе за аппетитно накрытым столом, где серебряные ложечки звенят о тонкий фарфор.
Я поспешил согласиться с Фритьофом. Я даже прибавил, что народные войны и революции происходят оттого, что недостаточно заботятся о шлафроках и балконах.
Я охотно перевел бы разговор на личные дела. Я просто сказал бы: оставьте длинные споры, давайте назначим окончательно день свадьбы. Уж очень хотелось мне дожить.
Но раньше, чем я собрался со своими старыми мыслями, Марлиза об'явила, что она здесь только проездом. Помолвка с кино-звездой, конечно, была ошибкой. Она теперь будет учиться боксу. Мировой чемпион Енгстентретер ее очень интересует. Она с ним познакомилась, обручилась, на следующий день полетела с ним в Женеву, оттуда дальше на авто. Она заехала, чтоб со мной повидаться. Енгстентретер уехал в Стокгольм.
При этих словах Фритьоф бросил «пфуй!» и оставил нас. Я себе представил, как моя милая жена, при ее отвращении к новшествам, решится принять в свою семью такого летающего, раз'езжающего, рекордного внучка - чемпиона.
Я беспомощно улыбнулся. Я боюсь спорить. Только один я знаю, с каким трудом я уже стою на ногах. Не рассердилась бы Марлиза. Не уехала бы!
И я сказал, что готов купить ей собственный аэроплан, авто, даже боксера, только бы она осталась на несколько месяцев с нами.
Марлиза уставилась на мои морщины и вдруг расплакалась. «Навеки остаюсь у тебя,» - всхлипывала она. «Ты можешь подарить свое авто дураку Фритьофу. Пусть он в нем скачет со своей укротительницей по всему свету. Меня тошнит от него. Я не могу дышать с ним одним воздухом!»
Через пять минут она обручилась с Фритьофом. Фритьоф, оказывается, все время стоял за верандой. Он выскочил, дал Марлизе пощечину, а она плюнула в него - совсем, как детьми, бывало, делали. Несмотря на замечания, что в благовоспитанных семьях так себя дети не ведут.
Я пошел к себе принять порошок брому.
Моя милая жена услышала звон оплеухи за столом вдовы Меерлинг. Она прибежала домой, но нашла только меня. Фритьоф и Марлиза сгинули. Она рассердилась на меня, на лейку, на мое садоводство.
Но тут же появились Фритьоф и Марлиза, как жених и невеста. Моя милая жена расплакалась от радости.
Она уж хотела приготовить соответствующие этому случаю блюда, как вдруг наши дети снова «размолвились». Но вторично они уж не обручались. Они сразу повенчались. Новобрачным накрыли в воздушном шаре, который витал высоко в воздухе над длинными столами приглашенных. Нужно было доказать, что они не обыватели.
Я должен согласиться, что темп обывательский изменился. А в остальном? Мой правнук поразительно похож на меня. Он схватил мой палец и улыбается. Они говорят, что он не понимает, чего он смеется. А мы понимаем, почему мы смеемся?
Понимает ли он, что веселье есть мужество?
О непонятном и возможном в больших путешествиях
Опять прошло много дней и ночей. Я их не подсчитываю. Сейчас позднее лето. Каждый плод приближается к своей полнейшей спелости и, следовательно, к своему концу.
Я плетусь со своей зеленой эмблемой мещанства - с лейкой - меж розовых кустов и вдыхаю бальзам, струящийся ко мне от цветов, травы и овощей.
Я самодовольно улыбаюсь, когда ночной ветерок играет в перегонки с ароматами цветов. Какое-то смутное воспоминание юности просыпается, но оно почему-то не бодрит.
В соседнем саду густые заросли. Если бы я никогда не знал, для чего бывает на свете густая листва, я теперь догадался бы, когда молодая супруга волостного судьи там пьет чай со своим родственником, в то время, как ее муж в тоге защищает на суде преступников.
Соседи думают, что они все знают друг о друге. Эта молодая женщина считает меня - старика - глухим. Я, наоборот, считаю ее слепой и глухой. И это значительно облегчает взаимоотношения; мы обмениваемся очень любезными улыбками через нашу колючую изгородь.
Более натянут мой поклон по другую сторону сада, где добродетельная вдова Меервальд проводит большую часть дня в кругу других дам за большим позолоченным кофейником.
Моя милая жена недовольна, что я не принимаю участия в этом милом летнем развлечении. Она сама делает это охотно. Она говорит, что человек, в конце концов, общественное животное. Одиночество ведет к преждевременной старости. Кроме того, эта бедная вдова потеряла своего единственного друга и нуждается в утешении.
Я думал, моя милая жена говорит о г-не Гаральде Рипперте, соседе вдовы, в один прекрасный день исчезнувшем из квартиры с поспешностью преследуемого зверя.
Но моя милая, оказывается, имела в виду Лоренцо - попугая, которого будто бы утащила кошка. Я не верю, чтобы упитанные вдовьи кошки льстились на старых попугаев. Я другого мнения насчет исчезновения этого дискредитирующего болтуна. Но молчание золото.
И к старости, как и в детстве, мы не можем ни одной фразы начать без слова «почему?». И вся жизнь кажется мне кружением вокруг этого «почему?». Мы приковываем себя к мелочам, из страха перед бесконечностью. Из животного страха перед неизвестностью мы научаем себя смотреть не дальше края кофейной чашечки, не глубже дна пивной кружки. А то, что хочет выпорхнуть наружу, должен унести с собой голубой дымок нашей сигары. Поэтому, хороший обыватель прибегает к табаку, как птица к воздуху.
Из этого не следует, что не надо вдумываться в жизнь. Наоборот, всю жизнь необходимо учиться. Учиться, как школьник, и тогда, когда не хочется...
А предсказаний не надо. Я лично всегда спокойно выжидал неожиданностей, которые еще были впереди. И советую всем моим близким довольствоваться настоящим, не забегать вперед.
Первая неожиданность была, когда в кабинете моего зятя Фридриха вдруг упала книжная полка. «Всемирная история», «Основы математики» и «Развитие народов» разметались в разные стороны и летели через голову Фридриха. При этом бутылка от бургундского ударила ему в висок. За «Всемирной историей», «Основами математики» и «Развитием народов» оказался целый арсенал частью пустых, частью еще нетронутых бутылок. Как они туда попали - это частное дело нашего ректора. Я не допытываюсь, несмотря на то, что старость еще не убила во мне мою любознательность. Я, во всяком случае, понял без дальних об'яснений, почему Фридрих строжайше запретил входить к нему во время занятий. Понятно так же, откуда он черпал силы для стольких добродетелей и упорного труда. Все мы только люди. Есть пути, по которым пройти трезвым нельзя.
Фридрих, вскоре после падения мебели, уехал и поселился в малом местечке, где вино процветает, - Анналенхен к нему потом переедет. В данный момент она, с целью пропагганды, путешествует с одним ясновидцем. У него голова, как у Степки-растрепки, а на ногах сандалии без чулок. Моя милая жена постоянно брызгает себя одеколоном, когда говорит о нем, и воздыхает: «Ох, что сейчас творится! И, главное, всё обязательно в нашей семье».
Я ее утешил и сказал, что это бывает во всех добрых семьях.
Пусть зато утешится на Ганхен и Рихарде. Ганхен, наконец, стала секретаршей Рихарда. А в деловых поездках Ганхен - его жена - является теперь непременной и необходимой спутницей. И Фритьоф с Марлизой тоже доставляют нам много удовольствия и радости.
Итальянская поездка, которую мы с Фритьофом задумали, потому что Марлиза обручилась с кино-звездой первой величины, расстроилась... Но меня прервали. Мне принесли моего правнучка, чтоб за ним присмотреть и отгонять мух...
IX
О внуках, правнуках или: новые времена - новые обыватели
Сегодня настоящий жаркий летний день. Я слежу за дроздом, спокойно проглатывающим дождевого червя. Моя милая жена в плохом настроении. Она никак не могла найти своих очков для того, чтобы прочитать письмо от Анналенхен. Лучше маленькая досада, чем большое огорчение, подумал я, запрятав очки. Ибо в этом письме Анналенхен пишет, что она вернется к Фридриху только тогда, когда он согласится принять в семью ясновидца в сандалиях. Человек рожден для того, чтобы стремиться понять непонятное. Обо всем этом мы должны написать Фридриху. Кроме того, она просит прислать ей подкрепление, необходимое ясновидцу для того, чтобы послать жене и оставленным ей семерым детям.
Так как Анналенхен была уже бабушкой, то я нашел ее любовь к семерым ребяткам вполне понятной. Однако я был того мнения, что моей милой старушке лучше не читать этого письма в этот ясный летний день. Такие дни выпадают людям, особенно нам, старикам, как особая драгоценность.
Вот она сидит в лучах солнца и чистит смородину; ягоды, как красные кораллы в море, переливаются в зеленой миске. Она смеется и рассказывает глупейшие сказки.
Никто так не близок правнукам, как прародители. Мы понимаем нашего правнука Мишеля лучше, чем кого бы то ни было в нашей семье. И поэтому мы дружны. Я уж с ним разговариваю, хотя знаю, что его улыбка выражает только иронию. Всего три месяца, как он из таинственной н6еизвестности вплелся в нашу короткую глупую жизнь.
Так, я ему сообщил, почему его отец Фритьоф и я тогда пропустили нашу итальянскую поездку.
Мы уж собирались мчаться на вокзал, когда сама Марлиза появилась. Она была сверх'элегантна и модна.
«А для чего у тебя много денег, дорогой дедушка?» - спросила она, когда я пораженный посмотрел на нее.
Я с удовольствием смотрю на элегантных женщин, даже если это мои родственники.
Фритьоф, наоборот, находил, что молодые девушки не должны одеваться, как дамы полусвета. Марлиза ответила, что ее радует такая быстрая перемена в Фритьофе - он так скоро превратился в настоящего обывателя. Но нельзя же весь шик предоставить укротительницам змей.
Фритьоф так же быстро ответил, что это, конечно, привилегия одних только кино-звезд. Кроме того, об'яснил Марлизе, что ее циничное высмеивание мещанства говорит о незрелости и любви к авантюрам. Ни один народ не будет счастлив до тех пор, пока каждый не станет буржуем (Фритьоф, мой Фритьоф это сказал). Ибо, чего собственно хочет рабочий, ремесленник, солдат, даже авантюрист и кино-актер? Стать господином, сидящим в шлафроке и туфлях на балконе за аппетитно накрытым столом, где серебряные ложечки звенят о тонкий фарфор.
Я поспешил согласиться с Фритьофом. Я даже прибавил, что народные войны и революции происходят оттого, что недостаточно заботятся о шлафроках и балконах.
Я охотно перевел бы разговор на личные дела. Я просто сказал бы: оставьте длинные споры, давайте назначим окончательно день свадьбы. Уж очень хотелось мне дожить.
Но раньше, чем я собрался со своими старыми мыслями, Марлиза об'явила, что она здесь только проездом. Помолвка с кино-звездой, конечно, была ошибкой. Она теперь будет учиться боксу. Мировой чемпион Енгстентретер ее очень интересует. Она с ним познакомилась, обручилась, на следующий день полетела с ним в Женеву, оттуда дальше на авто. Она заехала, чтоб со мной повидаться. Енгстентретер уехал в Стокгольм.
При этих словах Фритьоф бросил «пфуй!» и оставил нас. Я себе представил, как моя милая жена, при ее отвращении к новшествам, решится принять в свою семью такого летающего, раз'езжающего, рекордного внучка - чемпиона.
Я беспомощно улыбнулся. Я боюсь спорить. Только один я знаю, с каким трудом я уже стою на ногах. Не рассердилась бы Марлиза. Не уехала бы!
И я сказал, что готов купить ей собственный аэроплан, авто, даже боксера, только бы она осталась на несколько месяцев с нами.
Марлиза уставилась на мои морщины и вдруг расплакалась. «Навеки остаюсь у тебя,» - всхлипывала она. «Ты можешь подарить свое авто дураку Фритьофу. Пусть он в нем скачет со своей укротительницей по всему свету. Меня тошнит от него. Я не могу дышать с ним одним воздухом!»
Через пять минут она обручилась с Фритьофом. Фритьоф, оказывается, все время стоял за верандой. Он выскочил, дал Марлизе пощечину, а она плюнула в него - совсем, как детьми, бывало, делали. Несмотря на замечания, что в благовоспитанных семьях так себя дети не ведут.
Я пошел к себе принять порошок брому.
Моя милая жена услышала звон оплеухи за столом вдовы Меерлинг. Она прибежала домой, но нашла только меня. Фритьоф и Марлиза сгинули. Она рассердилась на меня, на лейку, на мое садоводство.
Но тут же появились Фритьоф и Марлиза, как жених и невеста. Моя милая жена расплакалась от радости.
Она уж хотела приготовить соответствующие этому случаю блюда, как вдруг наши дети снова «размолвились». Но вторично они уж не обручались. Они сразу повенчались. Новобрачным накрыли в воздушном шаре, который витал высоко в воздухе над длинными столами приглашенных. Нужно было доказать, что они не обыватели.
Я должен согласиться, что темп обывательский изменился. А в остальном? Мой правнук поразительно похож на меня. Он схватил мой палец и улыбается. Они говорят, что он не понимает, чего он смеется. А мы понимаем, почему мы смеемся?
Понимает ли он, что веселье есть мужество?