К. Драгунская, "Колокольников-Подколокольный"
Хорошо сидеть в кофейне у окошка, глядеть на Сретенку.
Там всегда час пик. Тротуары узки толпе, люди обгоняют друг друга, соскакивая на мостовую, на которой терпеливо теснятся машины, ожидающие очереди пересечь Большую Сухаревскую площадь. Все спешат. Только один человек идет не торопясь, ест мороженое.
Он подонок.
Это всем известно. Как, почему он очутился в подонках, уже никто не помнит. То ли что-то подписал, что никто не подписывал, то ли наоборот - не подписал, когда все подписали. То ли не пошел, когда все шли, то ли пошел, когда все по домам сидели. Или в Фейсбуке что-то неправильно лайкнул. Сейчас за этим очень следят. Неосторожное движение - и амба. Да мало ли способов угодить в подонки в одночасье? Способов навалом, запросто, глазом не моргнешь - и ты уже подонок, особенно когда вокруг исключительно порядочные люди с твердыми убеждениями.
По Сретенке идет человек, ест мороженое.
Трудно писать отзыв на понравившуюся книгу, ещё труднее - на совершенно не понравившуюся, но самый сложный случай - когда ни туды, ни сюды. C одной стороны, невозможно не признать, с другой стороны, нельзя не согласиться. Повесть Драгунской "Колокольников-Подколокольный" относится как раз к третьей категории. Пролог - выдворение коренных москвичей из Москвы под злобный хохот питерцев, а также аплодисменты среднеазиатов и почему-то сибиряков, которыми столицу и собираются заселить. Ничего себе, думаю, антиутопия. Но основное действие происходит в относительно реалистических рамках.
Некто Мглова, москвичка под пятьдесят лет, переживает расставание с мужчиной, который, как это водится, только её использовал, а женат был вовсе на другой, её тоже использовал, не суть. Важно, что Мглова написала короткое ледяное письмо профессору, внесла его в черный список электронной почты и мобильника, сделала генеральную уборку в квартире, исповедалась, постриглась по-другому и стала ждать извинений от судьбы.
Приношу тебе свои извинения, скажет судьба, вот сейчас все исправлю - и придет кто-нибудь хороший, веселый и добрый, скажет, что любит ее горячо и честно и увезет к теплому морю, жить в домике под черепичной крышей.
Вот сейчас прямо и придет. Скоро-скоро.
Но никто не приходил и не звал в домик с черепичной крышей.
Взрослый сын Мгловой не хочет любить маму. Ведь она, вместо того чтобы им заниматься, работала на работе (греческий хор: О преступница), а малыша свалила на бабушку, принудив слушать старческую трепотню о посещении эндокринолога. За это сын решил Мглову из квартиры выселить...
Кризис среднего возраста как есть, воскликнем мы, но как бы в опровержение этой нехитрой догадки перед нами появится Лиза Дикаревич, подруга Мгловой. Несчастная любовь Лизы в далёком прошлом. Ныне она сделала себя сама, от простой доярки доросла до супербизнеследи и сейчас справляет Широкую Масленицу с сыном, молодым любовником, папой, мамой и крепостной прислугой. Папа и мама упираются, не хотят символично съезжать с крутого берега на санях. Ничего, Лиза с ними по-свойски разберётся.
Третий герой - упомянутый в предисловии подонок, Толя Четвёртов. Режиссёр от Бога, мало не гений, он позволил себе в интервью сказать глупость: обвинить нынешний разгул "пошлости и непотребства" на сцене в возрождении цензуры. За такое мракобесие креативный класс подверг Четвёртова обструкции и остракизму. Талант впал в депрессию. Запил, откровенно говоря. Марусенька, любимая жена Четвёртова, вместо того, чтобы заниматься мужем, первым делом увезла от опасности детей, а потом стала убеждать Анатолия лечь на отделение неврозов. Вот змея. Во время одного бурного объяснения
Толя смотрел на кричащую Марусю и чувствовал физически, что между ним и безоглядно любимой женой встает мутное поганое стекло, искажающее ее лицо, оно казалось тупым и отвратительным, как у чужой тетки, у смотрительницы турникетов в метро, сдавшей однажды их с Юрой в станционную ментовку за длинные волосы и вышитые штаны. Поганое стекло становится прочнее и прочнее с каждым мигом, его надо разбить, просто разбить, и там, за стеклом, будет прежняя родная Маруся, поедем к детям, надо только стекло разбить, немедленно, тотчас же, вот этой вот старинной толстой скалкой с резными ручками, ее подарил Олег Вениаминович…
Очнулся, когда осколки посуды брызнули во все стороны. Было тихо. В переулке, в чьей-то машине играли безмятежные песни шестидесятых - «Где-то на белом свете…» Маруся на корточках вжалась в угол, заслоняясь расписной декоративной доской, тоже подарком друзей-художников. На толстой доске в стиле «детский наив - базарный примитив» ярко намалеваны все они: мама, папа, двое детей за столом и рыжий пес рядом.
Потом она молча подметала пол, а Толя стоял перед ней на коленях и смотрел, как, закончив убирать разбитую посуду, она поправляет макияж и собирается уезжать к родителям. Просил прощения, соглашался, что болен, что это чудовищный срыв, которого он не простит себе никогда, и умолял, чтобы это осталось между ними, чтобы никто никогда об этом не узнал, даже самые близкие…
- Серьезно тебе говорю: или ложишься в «Соловьевку», или живи как хочешь.
Ушла.
Так и остался стоять на коленях. Долго.
И здесь аудитория - я в том числе - должна застонать от сочувствия к бедному, несчастному мужчине, который, Боже праведный, на колени встал, вы подумайте, вы вообразите, на колени, и перед кем, перед бабой, дурой, скудельным сосудом, мразью-которая-рушит-семью-лишает-малышей-отца... а мне не сочувствуется. Вспоминаю одну бывальщину, другую, и сочувствовать делается нечем. Будет хэппи-энд, непонятый талант встретит ту, что поймёт и примет, она ему скажет что-нибудь поперёк и он начнёт её лупить скалкой, а она станет прощать, прощать, прощать, и заживут оба счастливо. Только оно-с всё равно-с.
В то же время ставить категоричный тег "не рекомендуем" не хочу: написано легко, остро, сам велопробег "Колокольников переулок - Подколокольный переулок", с которого всё началось, вызывает щемящее ностальгическое чувство. Но в оценках с писательницей не совпадаю. И не хочу совпадать.
Не хотела никак Москва сдаваться пролетариату. Это в Питере - шыр-пыр - и революция…
Прочесть можно по ссылке: http://magazines.russ.ru/october/2017/1/kolokolnikov-podkolokolnyj.html
Там всегда час пик. Тротуары узки толпе, люди обгоняют друг друга, соскакивая на мостовую, на которой терпеливо теснятся машины, ожидающие очереди пересечь Большую Сухаревскую площадь. Все спешат. Только один человек идет не торопясь, ест мороженое.
Он подонок.
Это всем известно. Как, почему он очутился в подонках, уже никто не помнит. То ли что-то подписал, что никто не подписывал, то ли наоборот - не подписал, когда все подписали. То ли не пошел, когда все шли, то ли пошел, когда все по домам сидели. Или в Фейсбуке что-то неправильно лайкнул. Сейчас за этим очень следят. Неосторожное движение - и амба. Да мало ли способов угодить в подонки в одночасье? Способов навалом, запросто, глазом не моргнешь - и ты уже подонок, особенно когда вокруг исключительно порядочные люди с твердыми убеждениями.
По Сретенке идет человек, ест мороженое.
Трудно писать отзыв на понравившуюся книгу, ещё труднее - на совершенно не понравившуюся, но самый сложный случай - когда ни туды, ни сюды. C одной стороны, невозможно не признать, с другой стороны, нельзя не согласиться. Повесть Драгунской "Колокольников-Подколокольный" относится как раз к третьей категории. Пролог - выдворение коренных москвичей из Москвы под злобный хохот питерцев, а также аплодисменты среднеазиатов и почему-то сибиряков, которыми столицу и собираются заселить. Ничего себе, думаю, антиутопия. Но основное действие происходит в относительно реалистических рамках.
Некто Мглова, москвичка под пятьдесят лет, переживает расставание с мужчиной, который, как это водится, только её использовал, а женат был вовсе на другой, её тоже использовал, не суть. Важно, что Мглова написала короткое ледяное письмо профессору, внесла его в черный список электронной почты и мобильника, сделала генеральную уборку в квартире, исповедалась, постриглась по-другому и стала ждать извинений от судьбы.
Приношу тебе свои извинения, скажет судьба, вот сейчас все исправлю - и придет кто-нибудь хороший, веселый и добрый, скажет, что любит ее горячо и честно и увезет к теплому морю, жить в домике под черепичной крышей.
Вот сейчас прямо и придет. Скоро-скоро.
Но никто не приходил и не звал в домик с черепичной крышей.
Взрослый сын Мгловой не хочет любить маму. Ведь она, вместо того чтобы им заниматься, работала на работе (греческий хор: О преступница), а малыша свалила на бабушку, принудив слушать старческую трепотню о посещении эндокринолога. За это сын решил Мглову из квартиры выселить...
Кризис среднего возраста как есть, воскликнем мы, но как бы в опровержение этой нехитрой догадки перед нами появится Лиза Дикаревич, подруга Мгловой. Несчастная любовь Лизы в далёком прошлом. Ныне она сделала себя сама, от простой доярки доросла до супербизнеследи и сейчас справляет Широкую Масленицу с сыном, молодым любовником, папой, мамой и крепостной прислугой. Папа и мама упираются, не хотят символично съезжать с крутого берега на санях. Ничего, Лиза с ними по-свойски разберётся.
Третий герой - упомянутый в предисловии подонок, Толя Четвёртов. Режиссёр от Бога, мало не гений, он позволил себе в интервью сказать глупость: обвинить нынешний разгул "пошлости и непотребства" на сцене в возрождении цензуры. За такое мракобесие креативный класс подверг Четвёртова обструкции и остракизму. Талант впал в депрессию. Запил, откровенно говоря. Марусенька, любимая жена Четвёртова, вместо того, чтобы заниматься мужем, первым делом увезла от опасности детей, а потом стала убеждать Анатолия лечь на отделение неврозов. Вот змея. Во время одного бурного объяснения
Толя смотрел на кричащую Марусю и чувствовал физически, что между ним и безоглядно любимой женой встает мутное поганое стекло, искажающее ее лицо, оно казалось тупым и отвратительным, как у чужой тетки, у смотрительницы турникетов в метро, сдавшей однажды их с Юрой в станционную ментовку за длинные волосы и вышитые штаны. Поганое стекло становится прочнее и прочнее с каждым мигом, его надо разбить, просто разбить, и там, за стеклом, будет прежняя родная Маруся, поедем к детям, надо только стекло разбить, немедленно, тотчас же, вот этой вот старинной толстой скалкой с резными ручками, ее подарил Олег Вениаминович…
Очнулся, когда осколки посуды брызнули во все стороны. Было тихо. В переулке, в чьей-то машине играли безмятежные песни шестидесятых - «Где-то на белом свете…» Маруся на корточках вжалась в угол, заслоняясь расписной декоративной доской, тоже подарком друзей-художников. На толстой доске в стиле «детский наив - базарный примитив» ярко намалеваны все они: мама, папа, двое детей за столом и рыжий пес рядом.
Потом она молча подметала пол, а Толя стоял перед ней на коленях и смотрел, как, закончив убирать разбитую посуду, она поправляет макияж и собирается уезжать к родителям. Просил прощения, соглашался, что болен, что это чудовищный срыв, которого он не простит себе никогда, и умолял, чтобы это осталось между ними, чтобы никто никогда об этом не узнал, даже самые близкие…
- Серьезно тебе говорю: или ложишься в «Соловьевку», или живи как хочешь.
Ушла.
Так и остался стоять на коленях. Долго.
И здесь аудитория - я в том числе - должна застонать от сочувствия к бедному, несчастному мужчине, который, Боже праведный, на колени встал, вы подумайте, вы вообразите, на колени, и перед кем, перед бабой, дурой, скудельным сосудом, мразью-которая-рушит-семью-лишает-малышей-отца... а мне не сочувствуется. Вспоминаю одну бывальщину, другую, и сочувствовать делается нечем. Будет хэппи-энд, непонятый талант встретит ту, что поймёт и примет, она ему скажет что-нибудь поперёк и он начнёт её лупить скалкой, а она станет прощать, прощать, прощать, и заживут оба счастливо. Только оно-с всё равно-с.
В то же время ставить категоричный тег "не рекомендуем" не хочу: написано легко, остро, сам велопробег "Колокольников переулок - Подколокольный переулок", с которого всё началось, вызывает щемящее ностальгическое чувство. Но в оценках с писательницей не совпадаю. И не хочу совпадать.
Не хотела никак Москва сдаваться пролетариату. Это в Питере - шыр-пыр - и революция…
Прочесть можно по ссылке: http://magazines.russ.ru/october/2017/1/kolokolnikov-podkolokolnyj.html