Женщины Луны - 1
Спасибо maiorova за новый перевод!
Originally posted by maiorova at Женщины Луны - 1
Я, кажется, влюбилась в женщину с Аравийского полуострова. Меня с нею freya_victoria познакомила. Её зовут Джоха аль-Харти, она живёт в Омане и пишет книги. Вот одну главу из романа http://www.jokha.com/novels.html перевели на английский, и я решила подсуетиться с русским переводом. Не обессудьте, но надеюсь, вам будет любопытно.
Потеряла себя Майя за чёрной швейной машинкой, украшенной бабочками, потеряла себя в любовной страсти. Ни словом, ни вздохом не выдавала она себя, но каждую ночь её слабое тело сотрясалось от рыданий и вздохов. Иногда ей казалось, что вот сейчас придёт смерть, так пронзительно было желание видеть того мужчину, и на утренней молитве она дала обет: «Клянусь всемогущим Богом, ни о чём не прошу, но об одном - его увидать. Клянусь всемогущим Богом, пусть он не заметит меня, лишь бы я видела его». А мать продолжала верить, что эта бледная молчунья не думает ни о чём, кроме тканей и ниток, не слышит ничего, кроме безостановочного стрекота своей машинки. Но Майя слышала все звуки мира, видела все цвета радуги, и всё же сидела, как прикованная, за машинкой, вставая с деревянной табуретки, только чтобы взять ножницы или новую шпульку из пластмассовой корзины, которая стояла в ящике. Мать виновато ощущала благодарность за то, как мало ела дочь, и втайне надеялась, что найдётся мужчина, который оценит это бесконечное шить, эту голодовку, который возьмёт Майю в жёны. И мужчина нашёлся.
Как всегда, Майя сидела на табуретке за швейной машинкой. Мать, сияющая, прошла к ней в конец коридора, положила руку ей на плечо: «Майя, дочь моя, сын торговца Сулаймана пришёл просить твоей руки». Девушка содрогнулась, и пальцы матери на плече показались тяжёлыми, как свинец. В горле пересохло, и нитки будто бы обмотались вокруг шеи петлёй аркана. Мать улыбалась: «А я-то думала, ты уже разучилась краснеть, не девочка уже». Ударили по рукам, и дело было сделано. Никто уже больше ничего не обсуждал. Мать то шила свадебное платье, то смешивала благовония, то готовила бельё, и всё это - не уставая распространять потрясающую новость среди соседей и родственников. Сёстры оставались невозмутимы, а что касается отца, он полностью отдал бразды правления в руки супруги. В конце концов, это её дочери, а вопросы брака - испокон веков дело женское.
Майя же тайно продолжала молиться. Шёпотом она твердила: «Господи, Господи, клянусь, не просила я ни о чём, лишь бы увидать, лишь бы увидать… Я принесла обет, что сдержу свои чувства, что не совершу ничего дурного! Разве я не сдержала его? Так отчего же ты прислал на мой порог сына торговца Сулаймана? Чтобы покарать меня за мою любовь? Но я ведь ничем не выказала её, ни он ни знает, ни даже сестрёнки… За что, за что на мою голову послан сын Сулаймана? Боже, за что?»
- Так ты покидаешь нас, Майя? - промолвила Хоула.
- Ты готова? - спросила Асма и тут же расхохоталась: - А помнишь, как бедуинка наставляла свою дочку на выданье? Мы читали в книге «Совершеннейшие основы», которая в кладовке лежит.
- И вовсе не в «Совершеннейших основах» это было, - буркнула Майя.
- Да что ты понимаешь в книгах? - вспыхнула Асма, - Наставление бедуинки - это из «Совершеннейших основ всякого изящного искусства», в красной обложке, на второй полке. Бедуинка наставляла свою дочь умываться чистой водой, подводить глаза сурьмой, следить внимательно за пищей и питьём…
- Смейся, когда он смеётся, плачь, когда он плачет, будь довольна, когда он доволен… - продолжила Майя угрюмо.
- Да что с тобой сегодня, Майя? - вклинилась Хоула, - Совсем не так сказала бедуинка. Она сказала: сорадуйся его радости и скорби над его скорбью!
- А над моей скорбью кто будет скорбеть? - прошептала Майя. Странно прозвенело это слово «скорбь», оставив сёстрам чувство досады и раздражения.
Когда Майя повстречала Али бин Халафа, он успел отучиться несколько лет в Лондоне, однако домой вернулся без диплома. Стоило девушке бросить взгляд на него, её словно громом поразило. Али был такого высокого роста, что мог бы поймать резвое облачко с неба, и так тонок и строен, что Майе невольно мечталось: подует ветер, разгонит тучи с горизонта, Али пошатнётся, и она, Майя, поддержит его. Он был само благородство, сама святость, он ничем не напоминал обыкновенных мужчин, которые потеют, дрыхнут и бранятся. «Клянусь тебе, Господи, только бы встретить его снова!» И Майя встретила Али в дни сбора фиников, когда была страшная жара. Он стоял, прислонившись к пальме. Голова его была не покрыта. Стоило Майе увидеть юношу, как она расплакалась, свернула с дороги у первого же водяного колеса и в голос зарыдала.
Затем, собравшись с духом, девушка каждую частицу своего существа обратила к существу Али. Она сосредоточилась так глубоко, что её дыхание замерло, а сердце почти перестало биться. Все её силы были устремлены к одному - к душе Али. Вещественный мир почти растворился вокруг неё, она конвульсивно содрогнулась и едва не изнемогла в попытке передать всё своё огромное чувство любимому. Она ждала знака, любого знака, который бы позволил понять, что Али понял её, услышал. Но знака не было.
"Клянусь тебе, Господи, ничего не желаю, не ищу ничего, только бы видеть его, с блеском испарины на лбу, с ладонью, замершей на коре пальмы, с фиником в зубах, раз уж так ему захотелось съесть этот финик. Клянусь тебе, Господи, никто никогда не узнает о водопадах, поющих в моей голове Клянусь тебе, Господи, не хочу, чтобы он заметил меня, ведь кто я и что я, чтобы меня замечать? Всего лишь девчонка, обученная шитью, всего лишь. И не хороша я, как хороша Хоула, и не умна я, как умна Асма. Клянусь тебе, Господи, я буду ждать целый месяц - ведь ты разрешишь мне увидеть его через месяц? Правда-правда, не забуду ни единой молитвы, ни положенной, ни сверх положенных, и даже во сне не увижу того, что может Тебя разгневать. Клянусь тебе, Господи, нет во мне греха, и нет желания притронуться к его руке, к его волосам Клянусь тебе, Господи, нет во мне греха, и нет желания стереть испарину с его лба там, под финиковой пальмой». Она плакала, плакала долго, а когда в их дом вошёл сын торговца Сулаймана, перестала молиться. После свадьбы начала вновь. Себе Майя сказала, что во всём виновата сама; Всевышнему было ведомо, что она не верит ни словечку из собственных клятв, и Он покарал её за грех.
Месяц спустя Майя забеременела и думала уже только об одном - лишь бы родить так же легко, как родилась сама. Невольно вспоминался рассказ матери: «Гоняюсь я по двору за курицей - собирались зарезать курицу, дядя неожиданно приехал в гости, и вдруг: точно взорвалось в животе. Я так и упала на землю, начала кататься… больно. Твой папа послал за повитухой Марийей. Она только глянула: ну всё, говорит, пришло её время. Как мы шли обратно в дом, как я на ней повисла - еле переступаю, помнится. Только Марийя закрыла за мной дверь, и сразу давай распоряжаться: стой ровно! Подними руки! Держись крепко обеими руками за кол! Кол такой специальный был в стену вбит. А подо мной колени подгибаются… Марийя на меня как прикрикнет, благослови её Господи: стыд тебе и позор, дочь шейха Масуда! Ноги, что ли, не держат? Никак собираешься рожать лёжа, бесстыдница? Встала я кое-как, ухватилась за этот кол, да так и висела на нём, пока ты не выскользнула прямо в мои шаровары, Майя, и задохнулась бы там, если бы Марийя не отпустила мои руки и не бросилась бы тебя доставать. Бог свидетель, никто ничего не узнал. Вы-то вольны ложиться в больницы хоть в сам Маскад и устраивать из своих родов представления для индийцев и христиан. Но, Майя, Бог мне свидетель, тебя и сестёр твоих я родила стоя, как кобыла. А повитуха Марийя, смилуйся Господь над её душою, кричала на меня: «Ни звука! Ни стона! Женщины рожают от края до края вселенной! Один только стон, и ты опозорена, ты опозорена, дочь шейха!» Только и смогла я прошептать: «Боже мой…» А нынче-то, нынче - рожают лёжа, а мужчины слышат вопли рожениц на другом конце больницы. Ни стыда в мире не осталось, ни совести, о Господи, о Господи…»
Когда живот округлился настолько, что Майя не смогла спать вниз лицом, она сказала сыну торговца Сулаймана: «Вот что, я не собираюсь рожать здесь среди повитух. Вези меня в Маскад». «Я тысячу раз тебе повторял, не в Маскад, а в Маскат», прервал её муж, «в Маскат, в Маскат». Майя продолжила, будто не расслышав: «Хочу рожать в больнице аль-Саада». «Как?» - воскликнул сын торговца Сулаймана, - «Моего ребёнка примут христианские руки?» Майя ничего не ответила. Когда пришёл её срок, муж отвёз её в Маскат, где устроил в доме своего дядюшки в Вади-Ади. Там, в миссионерской больнице аль-Саада Майя и произвела на свет крошечное дитя женского пола.
Когда Майя открыла глаза, то увидела свою дочку на руках у мамы. Потом она уснула, а проснувшись, почувствовала, что девочку приложили к груди. Когда же сын торговца Сулаймана пришёл навестить малышку, Майя сообщила ему, что хочет дать девочке имя Лондон. Он подумал, что жена не оправилась после родов и бредит. Но на следующий день, когда, поддерживаемая под локоть матерью, она внесла дочь на руках в дом дядюшки, то первым же делом сообщила ошеломлённому семейству, что ребёнка назвали Лондон. Супруга дяди сварила куриный бульон, напекла лепёшек, заварила медовый напиток с хильбе, угостила молодую мать, помогла ей вымыть руки и уселась:
- Майя, девочка моя…
- Что такое? - отозвалась Майя. Тётушка погладила её по руке:
- Ты до сих пор собираешься дать девочке это странное имя? То за люди нарекают своего первенца Лондон? Ведь это не имя, девочка моя, это название города, притом города христианского. Мы просто не знаем, что сказать… Думаю, что ты ещё подберёшь для нашей крошки другое имя. Вот, например, в честь бабушки - Салема».
Мать, сидевшая тут же, сразу рассердилась:
- Это ещё почему - в честь бабушки? Я, милая моя, пока ещё не умерла, чтобы в честь меня называть. Уж не собираетесь ли вы ускорить мой уход, чтобы девочка заняла моё место?»
- Что вы, что вы! - немедленно поправилась тётушка, - Боже избави, я не то хотела сказать! Многие всё-таки нарекают детишек в честь дедушек и бабушек, пока те ещё в добром здравии, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы вас, Салема. Да мало ли красивых женских имён: Мирьям, Зайнаб, Сафия! Не Лондон же.
Майя подняла малышку в воздух на вытянутых руках:
- А почему бы и не Лондон? Вот в Джалане живёт женщина по имени Лондон…
- Да разве это имя? - нетерпеливо отмахнулась тётушка, - Это прозвище, кличка, потому что у той женщины очень белая кожа, как у англичанки, в то время как эта девочка… то есть я не то хотела сказать…
Майя прижала дочь к груди.
- Она не так бела, как семья торговца Сулаймана, но она - их потомок, и зовут её Лондон.
Настало время дочери и внучке возвращаться домой, в аль-Авафи, и там, под материнской кровлей, под присмотром близких, провести сорок дней очищения, - решила Салема и сказала зятю так:
- Абдулла, мальчик мой, послушай. Твоя жена родила тебе первенца, дочь, а ведь дочери - благословение дома, матери помощь, а младшим братцам и сестрицам опора. Мы хотим за неё сорок живых цыплят, кувшин горного мёда, только не поддельного, и кувшин топлёного масла от местной коровы. А когда нашей Лондон исполнится неделя, обрейте ей головушку, да раздайте милостыню - её вес серебром, да заколите овечку, чтобы угостить бедняков.
Имя «Лондон» Салема произнесла подчёркнуто, с ударением. Абдулла потемнел лицом, но кивнул и безропотно забрал своё маленькое семейство вместе с тёщей в аль-Авафи.
Продолжение следует.
Originally posted by maiorova at Женщины Луны - 1
Я, кажется, влюбилась в женщину с Аравийского полуострова. Меня с нею freya_victoria познакомила. Её зовут Джоха аль-Харти, она живёт в Омане и пишет книги. Вот одну главу из романа http://www.jokha.com/novels.html перевели на английский, и я решила подсуетиться с русским переводом. Не обессудьте, но надеюсь, вам будет любопытно.
Потеряла себя Майя за чёрной швейной машинкой, украшенной бабочками, потеряла себя в любовной страсти. Ни словом, ни вздохом не выдавала она себя, но каждую ночь её слабое тело сотрясалось от рыданий и вздохов. Иногда ей казалось, что вот сейчас придёт смерть, так пронзительно было желание видеть того мужчину, и на утренней молитве она дала обет: «Клянусь всемогущим Богом, ни о чём не прошу, но об одном - его увидать. Клянусь всемогущим Богом, пусть он не заметит меня, лишь бы я видела его». А мать продолжала верить, что эта бледная молчунья не думает ни о чём, кроме тканей и ниток, не слышит ничего, кроме безостановочного стрекота своей машинки. Но Майя слышала все звуки мира, видела все цвета радуги, и всё же сидела, как прикованная, за машинкой, вставая с деревянной табуретки, только чтобы взять ножницы или новую шпульку из пластмассовой корзины, которая стояла в ящике. Мать виновато ощущала благодарность за то, как мало ела дочь, и втайне надеялась, что найдётся мужчина, который оценит это бесконечное шить, эту голодовку, который возьмёт Майю в жёны. И мужчина нашёлся.
Как всегда, Майя сидела на табуретке за швейной машинкой. Мать, сияющая, прошла к ней в конец коридора, положила руку ей на плечо: «Майя, дочь моя, сын торговца Сулаймана пришёл просить твоей руки». Девушка содрогнулась, и пальцы матери на плече показались тяжёлыми, как свинец. В горле пересохло, и нитки будто бы обмотались вокруг шеи петлёй аркана. Мать улыбалась: «А я-то думала, ты уже разучилась краснеть, не девочка уже». Ударили по рукам, и дело было сделано. Никто уже больше ничего не обсуждал. Мать то шила свадебное платье, то смешивала благовония, то готовила бельё, и всё это - не уставая распространять потрясающую новость среди соседей и родственников. Сёстры оставались невозмутимы, а что касается отца, он полностью отдал бразды правления в руки супруги. В конце концов, это её дочери, а вопросы брака - испокон веков дело женское.
Майя же тайно продолжала молиться. Шёпотом она твердила: «Господи, Господи, клянусь, не просила я ни о чём, лишь бы увидать, лишь бы увидать… Я принесла обет, что сдержу свои чувства, что не совершу ничего дурного! Разве я не сдержала его? Так отчего же ты прислал на мой порог сына торговца Сулаймана? Чтобы покарать меня за мою любовь? Но я ведь ничем не выказала её, ни он ни знает, ни даже сестрёнки… За что, за что на мою голову послан сын Сулаймана? Боже, за что?»
- Так ты покидаешь нас, Майя? - промолвила Хоула.
- Ты готова? - спросила Асма и тут же расхохоталась: - А помнишь, как бедуинка наставляла свою дочку на выданье? Мы читали в книге «Совершеннейшие основы», которая в кладовке лежит.
- И вовсе не в «Совершеннейших основах» это было, - буркнула Майя.
- Да что ты понимаешь в книгах? - вспыхнула Асма, - Наставление бедуинки - это из «Совершеннейших основ всякого изящного искусства», в красной обложке, на второй полке. Бедуинка наставляла свою дочь умываться чистой водой, подводить глаза сурьмой, следить внимательно за пищей и питьём…
- Смейся, когда он смеётся, плачь, когда он плачет, будь довольна, когда он доволен… - продолжила Майя угрюмо.
- Да что с тобой сегодня, Майя? - вклинилась Хоула, - Совсем не так сказала бедуинка. Она сказала: сорадуйся его радости и скорби над его скорбью!
- А над моей скорбью кто будет скорбеть? - прошептала Майя. Странно прозвенело это слово «скорбь», оставив сёстрам чувство досады и раздражения.
Когда Майя повстречала Али бин Халафа, он успел отучиться несколько лет в Лондоне, однако домой вернулся без диплома. Стоило девушке бросить взгляд на него, её словно громом поразило. Али был такого высокого роста, что мог бы поймать резвое облачко с неба, и так тонок и строен, что Майе невольно мечталось: подует ветер, разгонит тучи с горизонта, Али пошатнётся, и она, Майя, поддержит его. Он был само благородство, сама святость, он ничем не напоминал обыкновенных мужчин, которые потеют, дрыхнут и бранятся. «Клянусь тебе, Господи, только бы встретить его снова!» И Майя встретила Али в дни сбора фиников, когда была страшная жара. Он стоял, прислонившись к пальме. Голова его была не покрыта. Стоило Майе увидеть юношу, как она расплакалась, свернула с дороги у первого же водяного колеса и в голос зарыдала.
Затем, собравшись с духом, девушка каждую частицу своего существа обратила к существу Али. Она сосредоточилась так глубоко, что её дыхание замерло, а сердце почти перестало биться. Все её силы были устремлены к одному - к душе Али. Вещественный мир почти растворился вокруг неё, она конвульсивно содрогнулась и едва не изнемогла в попытке передать всё своё огромное чувство любимому. Она ждала знака, любого знака, который бы позволил понять, что Али понял её, услышал. Но знака не было.
"Клянусь тебе, Господи, ничего не желаю, не ищу ничего, только бы видеть его, с блеском испарины на лбу, с ладонью, замершей на коре пальмы, с фиником в зубах, раз уж так ему захотелось съесть этот финик. Клянусь тебе, Господи, никто никогда не узнает о водопадах, поющих в моей голове Клянусь тебе, Господи, не хочу, чтобы он заметил меня, ведь кто я и что я, чтобы меня замечать? Всего лишь девчонка, обученная шитью, всего лишь. И не хороша я, как хороша Хоула, и не умна я, как умна Асма. Клянусь тебе, Господи, я буду ждать целый месяц - ведь ты разрешишь мне увидеть его через месяц? Правда-правда, не забуду ни единой молитвы, ни положенной, ни сверх положенных, и даже во сне не увижу того, что может Тебя разгневать. Клянусь тебе, Господи, нет во мне греха, и нет желания притронуться к его руке, к его волосам Клянусь тебе, Господи, нет во мне греха, и нет желания стереть испарину с его лба там, под финиковой пальмой». Она плакала, плакала долго, а когда в их дом вошёл сын торговца Сулаймана, перестала молиться. После свадьбы начала вновь. Себе Майя сказала, что во всём виновата сама; Всевышнему было ведомо, что она не верит ни словечку из собственных клятв, и Он покарал её за грех.
Месяц спустя Майя забеременела и думала уже только об одном - лишь бы родить так же легко, как родилась сама. Невольно вспоминался рассказ матери: «Гоняюсь я по двору за курицей - собирались зарезать курицу, дядя неожиданно приехал в гости, и вдруг: точно взорвалось в животе. Я так и упала на землю, начала кататься… больно. Твой папа послал за повитухой Марийей. Она только глянула: ну всё, говорит, пришло её время. Как мы шли обратно в дом, как я на ней повисла - еле переступаю, помнится. Только Марийя закрыла за мной дверь, и сразу давай распоряжаться: стой ровно! Подними руки! Держись крепко обеими руками за кол! Кол такой специальный был в стену вбит. А подо мной колени подгибаются… Марийя на меня как прикрикнет, благослови её Господи: стыд тебе и позор, дочь шейха Масуда! Ноги, что ли, не держат? Никак собираешься рожать лёжа, бесстыдница? Встала я кое-как, ухватилась за этот кол, да так и висела на нём, пока ты не выскользнула прямо в мои шаровары, Майя, и задохнулась бы там, если бы Марийя не отпустила мои руки и не бросилась бы тебя доставать. Бог свидетель, никто ничего не узнал. Вы-то вольны ложиться в больницы хоть в сам Маскад и устраивать из своих родов представления для индийцев и христиан. Но, Майя, Бог мне свидетель, тебя и сестёр твоих я родила стоя, как кобыла. А повитуха Марийя, смилуйся Господь над её душою, кричала на меня: «Ни звука! Ни стона! Женщины рожают от края до края вселенной! Один только стон, и ты опозорена, ты опозорена, дочь шейха!» Только и смогла я прошептать: «Боже мой…» А нынче-то, нынче - рожают лёжа, а мужчины слышат вопли рожениц на другом конце больницы. Ни стыда в мире не осталось, ни совести, о Господи, о Господи…»
Когда живот округлился настолько, что Майя не смогла спать вниз лицом, она сказала сыну торговца Сулаймана: «Вот что, я не собираюсь рожать здесь среди повитух. Вези меня в Маскад». «Я тысячу раз тебе повторял, не в Маскад, а в Маскат», прервал её муж, «в Маскат, в Маскат». Майя продолжила, будто не расслышав: «Хочу рожать в больнице аль-Саада». «Как?» - воскликнул сын торговца Сулаймана, - «Моего ребёнка примут христианские руки?» Майя ничего не ответила. Когда пришёл её срок, муж отвёз её в Маскат, где устроил в доме своего дядюшки в Вади-Ади. Там, в миссионерской больнице аль-Саада Майя и произвела на свет крошечное дитя женского пола.
Когда Майя открыла глаза, то увидела свою дочку на руках у мамы. Потом она уснула, а проснувшись, почувствовала, что девочку приложили к груди. Когда же сын торговца Сулаймана пришёл навестить малышку, Майя сообщила ему, что хочет дать девочке имя Лондон. Он подумал, что жена не оправилась после родов и бредит. Но на следующий день, когда, поддерживаемая под локоть матерью, она внесла дочь на руках в дом дядюшки, то первым же делом сообщила ошеломлённому семейству, что ребёнка назвали Лондон. Супруга дяди сварила куриный бульон, напекла лепёшек, заварила медовый напиток с хильбе, угостила молодую мать, помогла ей вымыть руки и уселась:
- Майя, девочка моя…
- Что такое? - отозвалась Майя. Тётушка погладила её по руке:
- Ты до сих пор собираешься дать девочке это странное имя? То за люди нарекают своего первенца Лондон? Ведь это не имя, девочка моя, это название города, притом города христианского. Мы просто не знаем, что сказать… Думаю, что ты ещё подберёшь для нашей крошки другое имя. Вот, например, в честь бабушки - Салема».
Мать, сидевшая тут же, сразу рассердилась:
- Это ещё почему - в честь бабушки? Я, милая моя, пока ещё не умерла, чтобы в честь меня называть. Уж не собираетесь ли вы ускорить мой уход, чтобы девочка заняла моё место?»
- Что вы, что вы! - немедленно поправилась тётушка, - Боже избави, я не то хотела сказать! Многие всё-таки нарекают детишек в честь дедушек и бабушек, пока те ещё в добром здравии, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы вас, Салема. Да мало ли красивых женских имён: Мирьям, Зайнаб, Сафия! Не Лондон же.
Майя подняла малышку в воздух на вытянутых руках:
- А почему бы и не Лондон? Вот в Джалане живёт женщина по имени Лондон…
- Да разве это имя? - нетерпеливо отмахнулась тётушка, - Это прозвище, кличка, потому что у той женщины очень белая кожа, как у англичанки, в то время как эта девочка… то есть я не то хотела сказать…
Майя прижала дочь к груди.
- Она не так бела, как семья торговца Сулаймана, но она - их потомок, и зовут её Лондон.
Настало время дочери и внучке возвращаться домой, в аль-Авафи, и там, под материнской кровлей, под присмотром близких, провести сорок дней очищения, - решила Салема и сказала зятю так:
- Абдулла, мальчик мой, послушай. Твоя жена родила тебе первенца, дочь, а ведь дочери - благословение дома, матери помощь, а младшим братцам и сестрицам опора. Мы хотим за неё сорок живых цыплят, кувшин горного мёда, только не поддельного, и кувшин топлёного масла от местной коровы. А когда нашей Лондон исполнится неделя, обрейте ей головушку, да раздайте милостыню - её вес серебром, да заколите овечку, чтобы угостить бедняков.
Имя «Лондон» Салема произнесла подчёркнуто, с ударением. Абдулла потемнел лицом, но кивнул и безропотно забрал своё маленькое семейство вместе с тёщей в аль-Авафи.
Продолжение следует.