Погром Бастилии 2
Продолжение предыдущего поста
Как ни странно «пламенный мотор» этой революции Жак Неккер оказался практически забыт. Он родился в Женеве. В предыдущую зиму разразился голод, но Неккер обеспечил людей хлебом. Вообще зима 1788-1789 года была самой холодной за последние 80 лет. Вдобавок летом, накануне ее, случился неурожай. Тысячи людей стекались в Париж, надеясь добыть там хлеб. Тогда Неккер одолжил правительству два миллиона ливров из собственных средств, на них надлежало купить пшеницу. Хотя он не пожертвовал эту сумму, а ссудил (под пять процентов), он все равно рисковал. Пытаясь помочь народу, он отказался от своего жалованья в 220 000 ливров. Но, народ любил Жака Неккера. Но народ слишком многого ждал от него, и это сыграло роковую роль. Этот разбогатевший на спекуляциях, самонадеянный, честолюбивый банкир своей рискованной политикой займов серьезно подорвал доверие к короне. Франция уже давно могла стать неплатежеспособным государством, и Неккер немало тому способствовал; при нем опасность государственного банкротства существенно возросла. Долг Франции достиг уже миллиардной отметки. Именно поэтому было необходимо учредить финансовый совет, высший контрольный орган, призванный следить за соблюдением бюджета. Он бы ограничил траты , а значит и абсолютную власть короля. Абсолютистская форма правления теперь наталкивалась на все более резкую критику, коренившуюся в идеях философии Просвещения и в событиях, разворачивавшихся на севере Америки, где английские колонии в 1776 году отделились от своей метрополии и после семилетней войны завоевали суверенитет. Именно в Америке во время Войны за независимость, а не в Европе в годы французской революции, как нередко ошибочно пишут, родился принцип свободы и равенства всех людей; там же, в Америке, он впервые был закреплен в конституции. Государственная система, созданная французской революцией, явилась лишь отражением результатов американской Войны за независимость. Так впервые Соединенные Штаты верной Америки решающим образом повлияли на судьбы Европы. За несколько лет до начала революции генерал Жозеф Лафайет, участник Войны за независимость американских штатов, заявил, что новый порядок взимания налогов следует обсудить с представителями нации. Не только среди буржуазии, но и в среде духовенства и в низших слоях дворянства все чаще считали, что надо посоветоваться с народом. Клерикалы указали на последнее средство, способное избавить страну от неминуемой беды: это - Генеральные штаты, собрание представителей трех сословий, только оно вправе одобрить налоги. В конце концов и правительство решилось созвать Генеральные штаты. 8 августа 1788 года король объявил, что депутаты соберутся 1 мая следующего, 1789 года. "Так абсолютная монархия капитулировала перед привилегированными силами старого государства, - пишет Рихард Нюрнберге?. - Правительство продемонстрировало всю свою беспомощность и отсутствие четко1 программы, заявив, что намерено дождаться созыва Генеральных штатов королевства, прежде чем начинать необходимые реформы". Депутатов сословий не созывали уже 175 лет. Поэтому, прежде всего, следовало уяснить ряд вопросов. Касались они выборов депутатов, их состава, формы голосования. Решено было удвоить количество депутатов от третьего сословия; поэтому у них оказалось столько же голосов, сколько у дворянства и духовенства, вместе взятых. На "двойном представительстве" этого сословия настоял Неккер. Ему хотелось сделать буржуазию союзником короля. Однако действовал он слишком нерешительно, и задуманное не удалось. Когда
Генеральные штаты собрались и Неккер выступил перед ними с речью, обрисовывая финансовые трудности, выяснилось, что никакой четко очерченной программы у него не было. Кроме того, по-прежнему было непоняно, чем будут заниматься Генеральные штаты и как проводить их заседания: совместно или каждое сословие отдельно. Поскольку правительство не сумело проявить инициативу (после выступления Неккера король закрыл заседание, поэтому даже обсудить бедственное положение дел не удалось), то ее захватило третье сословие. 17 июня 1789 года его депутаты провозгласили себя Национальным собранием, то есть единственным представителем нации. Ёто было началом революции. Граф Мирабо, избранный депутатом от третьего сословия, пытался предотвратить этот опасный шаг, ставивший собрание превыше монархии, но все было напрасно. Правительство тоже было бессильно; два других сословия (их депутатов призвали войти в Национальное собрание) никак не воспротивились решению третьего сословия. Но вот 20 июня (события происходили в Версале) депутаты Национального собрания обнаружили, что зал заседаний заперт. Тогда они перешли в соседний Зал для игры в мяч и произнесли знаменитую клятву: не расходиться, пока у Франции не появится конституция. Большая часть духовенства и часть дворян примкнули к ним.
Наконец король решил, что другого выхода у него не остается и Национальное собрание надо признать. 27 июня он обратился к остальным депутатам от духовенства и дворянства и рекомендовал им поддержать Национальное собрание. Так Людовик XVI отказался от абсолютной власти. Путь к конституционной монархии был открыт. И тут король допустил решающую ошибку: он не стал участвовать в совещаниях - он удалился, отправился на охоту, всеми поступками выказывая, что происходящее неинтересно ему. Тем временем в окрестности Парижа и Версаля по приказу монарха стягивались войска; горожане стали подозревать, что король готовит государственный переворот. Подозрения усилились, когда II июля Людовик уволил Неккера в отставку, обвинив его в том, что события приняли столь неприятный оборот; Дело его передали в руки реакционеров, противников перемен. Лафайет - впоследствии по его предложению была принята "Декларация прав человека и гражданина" - и "которые другие депутаты решили восстановить в должности Неккера; в их глазах он был гарантом конституции. Они стали формировать народные батальоны, набирали в них солдат, так рождалась гражданская милиция. На следующий день, 13 июля, чтобы вооружить добровольцев, захватили Дом инвалидов, где хранились 28 000 винтовок и несколько пушек. Тем временем Национальное собрание решило направить депутацию к Неккеру с выражением своего сожаления по поводу его отставки.
Между тем Неккер, повинуясь приказу короля, покинул Париж еще вечером II июля, покинул тайком, чтобы никто ничего не заметил. В воскресенье, 12 июля, он встретился в Брюсселе со своей женой. Туда же прибыли его дочь (позднее она прославится под именем мадам де Сталь) и ее муж, барон де Сталь-Гольштейн, посланник шведского короля в Париже. Оттуда Неккер и барон де Сталь сломя голову помчались в Базель; туда же направились мадам Неккер и ее дочь. В пути они не догадывались о событиях, происходивших в Париже, коим было суждено еще раз изменить их жизнь. В то время мадам Неккер заботило совсем другое: она обдумывала некий удивительный план (вскоре она запишет все его детали); ее интересовало, нельзя ли и после смерти как-либо сохранить свое тело, чтобы не разлучаться с мужем. Уже лет десять она раздумывала над этим, расспрашивало ученых, пытаясь узнать, как лучше всего забальзамировать себя. И вот теперь, по дороге в Швейцарию, в дни, последовавшие за первой отставкой мужа, она окончательно завершила план. Позднее все было выполнено так, как она хотела: в швейцарском имении Неккеров был построен мавзолей с огромным каменным бассейном, в котором поместились бы он и она - и бассейн был заполнен спиртом, защищающим тела от тления. Госпожа Неккер была уверена, что умрет первой, и потому наказала мужу почаще ее навещать. А после смерти супруга мавзолей следовало замуровать навсегда. Итак, пока мадам Неккер размышляла о своей грядущей кончине, парижане взялись за дело. Сперва они устроили шествие, по улицам города пронесли бюст Неккера: пусть хотя бы символически он взирает на народ, требующий его возвращения, на народ, берущийся за оружие. Вечером 13 июля все принятые в Париже решения были переданы в "Избирательный комитет". Президентом его стал бургомистр столицы де Флессель, но прав у него теперь оказалось меньше, чем прежде, когда он был градоначальником.
Далее состоялся кровавый захват крепости, уже описанный выше. Штурмом он не был, а скорее походил на банальный погром.
Вечером этого бурного дня, 14 июля 1789 года, Людовик XVI записал в своем дневнике - крохотной тетради, переплетенной серой бечевкой, - лишь одно-единственное слово: "Ничего". И все же он преуменьшил случившееся. Этот день стал началом его собственного конца. Под впечатлением событий 14 июля Людовик XVI попросил вернуться в Париж своего бывшего министра финансов, уволенного всего за три дня до этого и высланного из страны.
Семья Неккеров еще не добралась до своего швейцарского имения - замка Коппе (с покупкой его Неккер приобрел титул барона), когда курьер из Версаля доставил известие о событиях в Париже и сообщил, что король просит барона Неккера (теперь уже в третий раз) вернуться в состав кабинета министров. Неккер возврат тился - с женой, дочерью и зятем. "Каким удивительным все-таки было это путешествие, - писала позднее мадам де Сталь. - я думаю, никому, кроме монархов, не доводилось переживать что-либо подобноеЕ Восторженное ликование сопутствовало каждому его (Неккера. - Авт.) шагу; женщины, работавшие в поле, падали на колени при виде проезжавшей мимо кареты; в городках и селениях, которые мы миновали, тамошние знаменитости выходили нам навстречу и, заменяя ямщиков, уводили наших лошадей; горожане, выпрягая лошадей, сами впрягались в карету
Кульминацией стал Париж. На улицах и крышах домов расположились тысячи людей; все ликовали. Когда Неккер возвратился в Париж, уже начали сносить Бастилию.
Кровавая развязка
Остается отметить и тот факт, что в так называемом «штурме» Бастилии участвовало не больше тысячи человек, тогда как в Париже на то время проживало восемьсот тысяч жителей. Большинство нападавших были не парижанами, а специально привезенными то ли из Италии, то ли из Марселя отпетыми бандитами, что опровергает версию о том, что революция была совершена спонтанно поднявшимся народом. Возможно это и предопределило то, что случилось дальше.
Самопровозглашенный командир Юлен смог выговорить у толпы гарантии защиты сдавшемуся гарнизону, но сдержать их оказалось делом нелёгким. Вслед за вошедшим в крепость Юленом, туда устремилась разъярённая толпа, давно уже заскучавшая у ворот крепости. Дело не обошлось без зверств, и несколько офицеров и солдат были тут же повешены. Нападавшие сбили с ног Юлена, и, схватив коменданта маркиза де Лонай, перерезали ему горло мясницким ножом. Были растерзаны и несколько офицеров гарнизона. Затем бунтовщики отбили труп у Юлена, окончательно обезглавили, наткнули голову несчастного на пику, с которой затем обошла весь город. Оружие и съестные припасы были расхищены, а крепость подожжена. Все было разгромлено. Толпа отыскала архив, который с огромным тщанием собирали многие годы. Бумаги и книги выхватывали и бросали в канаву. За несколько следующих часов Бастилия превращалась в руины.
Самое парадоксальное то, что в этой эйфории не сразу вспомнили об узниках, «жертвах деспотизма. Наконец, когда их решили освободить, не нашлось ключей. Потом все-таки отыскали тюремщиков, отняли ключи и с триумфом принесли к ратуше. И вот вывели "жертвы". Однако по большому счету гордиться тут было нечем. Когда же вывели узников к стенам Ратуши, их оказалось всего… семь человек, но каких! Один - закоренелый уголовный преступник, двое душевнобольных, четверо содержались временно за подделку векселей. Среди семи был и знаменитый граф де Лорж (Lorges), который содержался здесь в заключении более сорока лет. Он был осужден за … каннибализм. Вот этих-то узников и провели со всеми почестями и триумфом по улицам Парижа, неся впереди пику, увенчанную головой коменданта Бастилии, которая уже перестала быть крепостью, тюрьмой и вообще зданием. Человеческие головы, насаженные на колья, многочисленные трупы, повешенные на уличных фонарях, говорили о том, что происходит что-то страшное и непонятное разуму.
Этим завершился «штурм» Бастилии. В ответ на случившееся Людовик ХVI немедленно восстановил в должности Жака Неккера и отвел войска от Парижа. Горожане встретили эти новости взрывом ликования. С тех пор 14 июля отмечается как национальный праздник Франции. Во время революции Бастилия была разрушена до основания, а на ее месте воздвигли бронзовую Июльскую колонну.
Надо отметить, что «штурм» Бастилии фактически был бесцельным, так как в том же году король собирался разрушить так называемый «памятник деспотизму» Был даже разработан план красивой площади на месте Бастилии.
Несколько недель до сноса Бастилии она была местом прогулок горожан. Затаив дыхание, они ощупывали пушки, «беспрерывно палившие» в народ, с замиранием сердца взирали на «орудие пыток» - механизм, который на самом деле был печатной машиной, теряли дар речи, обнаружив в земле на территории крепости несколько скелетов, которые были останками заключённых-протестантов, умерших по разным причинам в Бастилии. Их захоронили там потому, что на городских католических кладбищах погребение протестантов не допускалось. Из всего, что осталось от Бастилии, наибольшую ценность представляли архивы. Благодаря им через 138 лет после «взятия» Бастилии та самая, созданная городскими властями комиссия, изучив свидетельства очевидцев, записала в своём отчёте, что «БАСТИЛИЮ НЕ БРАЛИ ШТУРМОМ, ЕЁ ВОРОТА ОТКРЫЛ САМ ГАРНИЗОН. ЭТИ ФАКТЫ ИСТИННЫ И НЕ МОГУТ БЫТЬ ПОДВЕРГНУТЫ СОМНЕНИЮ».
Напрашивается вопрос: зачем была нужна такая канитель вокруг Бастилии и для чего нужно было захватывать пустую, фактически, крепость? Именно потому, что она была олицетворением власти в стране. Бедами узников при этом повстанцы были озабочены менее всего. Вскоре за этими событиями последовали закономерные перемены в политике страны, начиная с утраты власти королём Людовиком XVI.
А народу Франции достался в наследство миф о тех пресловутых 15 паливших пушках, жестокостях тюремщиков, пробитой бреши, сырых тёмных казематах и прочих «страшилках». А день 14 июля во Франции был, есть и, наверное, еще долго будет главным национальным праздником, поскольку страсть к романтизации массовых убийств, как это ни печально, была и остается присущей многим и многим людям.
От "бастиона деспотизма" не должно было остаться камня на камне. Однако крепость сносил вовсе не "парижский народ", на плечи которого потомки часто сваливают этот обременительный труд. Этим занялся строительный подрядчик Поллуа; под его началом работали 500 человек, получавших за свой труд по 45 су в день. Имелся у них и побочный заработок. Ведь уже сколько недель Бастилия была излюбленным местом прогулки парижан. За пару су многие охотно покупали "кусочек страшного тюремного свода, на который веками оседало дыхание невинных жертв". Весь Париж жаждал увидеть брешь, через которую ворвались в крепость победители. Зеваки ощупывали пушки, "беспрерывно палившие в народ"; с содроганием останавливались перед "орудием пытки", которое на самом деле было всего лишь конфискованной старинной печатной машиной; в ужасе застывали, уставившись на человеческие скелеты, найденные во дворе Бастилии. Скелеты считали "останками мучеников свободы", что воочию доказывало "жестокость деспотической власти". Граф Мирабо, выступая в Национальном собрании, сказал: "Министрам недостало прозорливости, они забыли доесть кости!"
За эти недели и месяцы родилась легенда о "штурме Бастилии" и о "цитадели деспотизма". Немало тому способствовал Анри Масер де Латюд, один из бывших узников крепости. Он провел в Бастилии 35 лет и теперь осознавал открывавшиеся перед ним возможности. Когда крепость начали сносить, он водил по ее развалинам любопытствующих зевак, позже написал книгу о времени, проведенном в тюрьме. В 1749 году Латюд инсценировал покушение на мадам де Помпадур. Он отослал ей своего рода "адскую машину", но прежде чем его конструкция прибыла в Версаль, поехал туда сам, дабы предупредить Помпадур. Там он рассказал, что "видел, как двое мужчин отправили подозрительный пакет". Вот так он добивался славы, связей, наград. Но ничего не вышло - его изобличили и бросили в Бастилию. За это Латюда конечно же не осудили бы на 35 лет, но он повел себя в Бастилии так экстравагантно, что его сочли душевнобольным. Трижды он бежал. Во второй побег воспользовался веревочной лестницей, скрученной из рубашек. Эти рубашки по его желанию передало ему тюремное начальство. 06 этом сообщают сохранившиеся документы. Начальство заказало для него 13 Дюжин рубашек - каждую за 20 ливров! Разумеется, Латюд умолчал об этом в своих мемуарах "Мой побег из Бастилии". Может быть, сегодня еще и верили бы Латюду, поведавшему немало страшных небылиц, если бы архив Бастилии не удалось спасти. Сразу после взятия крепости Избирательный комитет поручил нескольким гражданам сберечь то, что осталось от архива. "Давайте сохраним документы! - воскликнул один из выборщиков. - Говорят, что архивы Бастилии грабят. Нужно поскорее спасти остатки бумаг, свидетелей позорнейшего деспотизма. Пусть они внушают нашим внукам отвращение перед прошлым!". Так была спасена, а потом опубликована большая часть документов.
Публикацию продолжали даже тогда, когда стало ясно, что именно бумаги, добытые в Бастилии, освобождали прежний режим от многих обвинений! Когда через 138 лет после "взятия Бастилии" заявили, что "историки недавно наконец окончательно разрушили легенду о таинственной цитадели французских королей, многочисленные ученые, прилагая неимоверные усилия, выявили рад документов, касающихся Бастилии, и тщательно сопоставили их, чтобы впоследствии, соблюдая необходимую осмотрительность, опубликовать их", тогда зародилась новая легенда, столь популярная, расхожая легенда об успехах современных исследователей. На самом деле все основные документы, касающиеся Бастилии, стали известны еще в 1789 году.
Итак, комиссия, назначенная городскими властями, тотчас начала публиковать документы архива Бастилии. Это ценное собрание документов и свидетельств очевидцев взятия крепости появилось на свет еще в 1789 году и имело следующее название: "Разоблаченная Бастилия, или Собрание запретных донесений по истории оной". Двумя основными темами книги были "разоблачение деспотизма" и "правдивое описание штурма Бастилии". В предисловии к первому изданию говорилось о "невинных жертвах резни"; Бастилия именовалась одной из "самых чудовищных голов гидры деспотизма", а сами издатели обещали привести "коллекцию доводов и примеров сих свирепых деяний, в коих нескончаемо был повинен деспотизм правителей".
Обещание не было выполнено. Официальные акты и мемуарные записи, представленные издателями, свидетельствовали о прямо противоположном: с заключенными в Бастилии обращались вполне сносно. Но самое поразительное было в том, что издатели даже и после этого не отступились от своего первоначального замысла. Их интересовала правда! И они прямо изобличали, как лживые, воспоминания некоторых бывших арестантов, вылившиеся в нагромождение ужасов. Хотя издатели и пребывали на службе у новых властей, они сами первыми развеяли легенду о трупах узников, закопанных во дворе Бастилии, о заключенных, умиравших от голода или погибавших под пытками. С научной педантичностью исследователи изучали скелеты, найденные там. Выявилось, что речь шла о заключенных-протестантах, умерших в Бастилии и похороненных во дворе крепости, поскольку в погребении на городских католических кладбищах им было отказано.
В собрании документов, уже во втором его издании, была опровергнута и легенда о штурме Бастилии. В предисловии говорилось: "Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Мы лишь изучили и обсудили все самым тщательным образом. Гарнизон замка, инвалиды, тюремщики, заключенные, осаждавшие, осаждаемые, опрошены были всеЕ" И после всей проделанной работы издатели пришли к выводу:
"Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению". Мы уже подчеркивали, что гарнизон крепости выстрелил из орудия лишь один-единственный раз - картечью, а рассказ о 15 пушках, паливших беспрерывно, просто недостоверен. Что же касается нескольких соседних домов, разрушенных пушечными ядрами, то виной тому, как поясняли издатели, было следующее: "Пушечные ядра, посылаемые осаждавшими, не всегда попадали в Бастилию, порой они миновали ее и улетали очень далеко". Но парижане - и не только они - по-прежнему верили в 15 пушек, ужасную темницу, жестокое обращение с заключенными, штурм и пробитую брешь.
А что же Неккер, во многом из-за которого все это разыгралось? Он быстро терял влияние и популярность. Через 13 месяцев он в последний раз - и. теперь окончательно - был отставлен от должности и уехал в свой швейцарский замок. В 1794 году умерла его жена; он самым педантичным образом исполнил все ее указания. Через три месяца после ее смерти мавзолей вместе с большим бассейном был окончательно готов; до тех пор Неккер держал тело покойной у себя в доме. Спустя десять лет он последовал за ней. А в 1817 году пришел черед и их дочери, Жермены де Сталь, к тому времени ставшей прославленной писательницей (особенно известна была ее трехтомная книга "О Германии", на страницах которой де Сталь увековечила "страну мыслителей и поэтов", хотя и подвергла ее беспристрастной критике).
Жермена де Сталь умерла 14 июля; в тот день, ровно 28 лет назад, по Парижу носили бюст ее отца. Через четыре дня после ее смерти был вскрыт семейный мавзолей - там, в черном мраморном бассейне, еще наполовину заполненном спиртом, укрытые красным покрывалом лежали тела Неккера и его жены. Гроб дочери поставили в ногах бассейна; мавзолей снова замуровали, и Неккеры обрели наконец покой.
Произошли перемены в политике. Революция, а вслед за ней и Наполеон стали теперь историей. Франция вновь обрела короля. Можно было бы, пожалуй, даже сказать, что все стало по-прежнему - так много всего было реставрировано. Но исподволь революция продолжалась. Великая революция, о которой в драме Георга Бюхнера "Смерть Дантона" сказано, что она не знает святынь. Однако одну святыню она сохранила до наших дней: 14 июля, день взятия Бастилии - событие, которого никогда не было. Каждый год в этот день французы выходят на улицу, радуются, танцуют и вспоминают бесстрашных героев, обрушенную стену и 15 пушек, непрерывно паливших в народ.
начало
Как ни странно «пламенный мотор» этой революции Жак Неккер оказался практически забыт. Он родился в Женеве. В предыдущую зиму разразился голод, но Неккер обеспечил людей хлебом. Вообще зима 1788-1789 года была самой холодной за последние 80 лет. Вдобавок летом, накануне ее, случился неурожай. Тысячи людей стекались в Париж, надеясь добыть там хлеб. Тогда Неккер одолжил правительству два миллиона ливров из собственных средств, на них надлежало купить пшеницу. Хотя он не пожертвовал эту сумму, а ссудил (под пять процентов), он все равно рисковал. Пытаясь помочь народу, он отказался от своего жалованья в 220 000 ливров. Но, народ любил Жака Неккера. Но народ слишком многого ждал от него, и это сыграло роковую роль. Этот разбогатевший на спекуляциях, самонадеянный, честолюбивый банкир своей рискованной политикой займов серьезно подорвал доверие к короне. Франция уже давно могла стать неплатежеспособным государством, и Неккер немало тому способствовал; при нем опасность государственного банкротства существенно возросла. Долг Франции достиг уже миллиардной отметки. Именно поэтому было необходимо учредить финансовый совет, высший контрольный орган, призванный следить за соблюдением бюджета. Он бы ограничил траты , а значит и абсолютную власть короля. Абсолютистская форма правления теперь наталкивалась на все более резкую критику, коренившуюся в идеях философии Просвещения и в событиях, разворачивавшихся на севере Америки, где английские колонии в 1776 году отделились от своей метрополии и после семилетней войны завоевали суверенитет. Именно в Америке во время Войны за независимость, а не в Европе в годы французской революции, как нередко ошибочно пишут, родился принцип свободы и равенства всех людей; там же, в Америке, он впервые был закреплен в конституции. Государственная система, созданная французской революцией, явилась лишь отражением результатов американской Войны за независимость. Так впервые Соединенные Штаты верной Америки решающим образом повлияли на судьбы Европы. За несколько лет до начала революции генерал Жозеф Лафайет, участник Войны за независимость американских штатов, заявил, что новый порядок взимания налогов следует обсудить с представителями нации. Не только среди буржуазии, но и в среде духовенства и в низших слоях дворянства все чаще считали, что надо посоветоваться с народом. Клерикалы указали на последнее средство, способное избавить страну от неминуемой беды: это - Генеральные штаты, собрание представителей трех сословий, только оно вправе одобрить налоги. В конце концов и правительство решилось созвать Генеральные штаты. 8 августа 1788 года король объявил, что депутаты соберутся 1 мая следующего, 1789 года. "Так абсолютная монархия капитулировала перед привилегированными силами старого государства, - пишет Рихард Нюрнберге?. - Правительство продемонстрировало всю свою беспомощность и отсутствие четко1 программы, заявив, что намерено дождаться созыва Генеральных штатов королевства, прежде чем начинать необходимые реформы". Депутатов сословий не созывали уже 175 лет. Поэтому, прежде всего, следовало уяснить ряд вопросов. Касались они выборов депутатов, их состава, формы голосования. Решено было удвоить количество депутатов от третьего сословия; поэтому у них оказалось столько же голосов, сколько у дворянства и духовенства, вместе взятых. На "двойном представительстве" этого сословия настоял Неккер. Ему хотелось сделать буржуазию союзником короля. Однако действовал он слишком нерешительно, и задуманное не удалось. Когда
Генеральные штаты собрались и Неккер выступил перед ними с речью, обрисовывая финансовые трудности, выяснилось, что никакой четко очерченной программы у него не было. Кроме того, по-прежнему было непоняно, чем будут заниматься Генеральные штаты и как проводить их заседания: совместно или каждое сословие отдельно. Поскольку правительство не сумело проявить инициативу (после выступления Неккера король закрыл заседание, поэтому даже обсудить бедственное положение дел не удалось), то ее захватило третье сословие. 17 июня 1789 года его депутаты провозгласили себя Национальным собранием, то есть единственным представителем нации. Ёто было началом революции. Граф Мирабо, избранный депутатом от третьего сословия, пытался предотвратить этот опасный шаг, ставивший собрание превыше монархии, но все было напрасно. Правительство тоже было бессильно; два других сословия (их депутатов призвали войти в Национальное собрание) никак не воспротивились решению третьего сословия. Но вот 20 июня (события происходили в Версале) депутаты Национального собрания обнаружили, что зал заседаний заперт. Тогда они перешли в соседний Зал для игры в мяч и произнесли знаменитую клятву: не расходиться, пока у Франции не появится конституция. Большая часть духовенства и часть дворян примкнули к ним.
Наконец король решил, что другого выхода у него не остается и Национальное собрание надо признать. 27 июня он обратился к остальным депутатам от духовенства и дворянства и рекомендовал им поддержать Национальное собрание. Так Людовик XVI отказался от абсолютной власти. Путь к конституционной монархии был открыт. И тут король допустил решающую ошибку: он не стал участвовать в совещаниях - он удалился, отправился на охоту, всеми поступками выказывая, что происходящее неинтересно ему. Тем временем в окрестности Парижа и Версаля по приказу монарха стягивались войска; горожане стали подозревать, что король готовит государственный переворот. Подозрения усилились, когда II июля Людовик уволил Неккера в отставку, обвинив его в том, что события приняли столь неприятный оборот; Дело его передали в руки реакционеров, противников перемен. Лафайет - впоследствии по его предложению была принята "Декларация прав человека и гражданина" - и "которые другие депутаты решили восстановить в должности Неккера; в их глазах он был гарантом конституции. Они стали формировать народные батальоны, набирали в них солдат, так рождалась гражданская милиция. На следующий день, 13 июля, чтобы вооружить добровольцев, захватили Дом инвалидов, где хранились 28 000 винтовок и несколько пушек. Тем временем Национальное собрание решило направить депутацию к Неккеру с выражением своего сожаления по поводу его отставки.
Между тем Неккер, повинуясь приказу короля, покинул Париж еще вечером II июля, покинул тайком, чтобы никто ничего не заметил. В воскресенье, 12 июля, он встретился в Брюсселе со своей женой. Туда же прибыли его дочь (позднее она прославится под именем мадам де Сталь) и ее муж, барон де Сталь-Гольштейн, посланник шведского короля в Париже. Оттуда Неккер и барон де Сталь сломя голову помчались в Базель; туда же направились мадам Неккер и ее дочь. В пути они не догадывались о событиях, происходивших в Париже, коим было суждено еще раз изменить их жизнь. В то время мадам Неккер заботило совсем другое: она обдумывала некий удивительный план (вскоре она запишет все его детали); ее интересовало, нельзя ли и после смерти как-либо сохранить свое тело, чтобы не разлучаться с мужем. Уже лет десять она раздумывала над этим, расспрашивало ученых, пытаясь узнать, как лучше всего забальзамировать себя. И вот теперь, по дороге в Швейцарию, в дни, последовавшие за первой отставкой мужа, она окончательно завершила план. Позднее все было выполнено так, как она хотела: в швейцарском имении Неккеров был построен мавзолей с огромным каменным бассейном, в котором поместились бы он и она - и бассейн был заполнен спиртом, защищающим тела от тления. Госпожа Неккер была уверена, что умрет первой, и потому наказала мужу почаще ее навещать. А после смерти супруга мавзолей следовало замуровать навсегда. Итак, пока мадам Неккер размышляла о своей грядущей кончине, парижане взялись за дело. Сперва они устроили шествие, по улицам города пронесли бюст Неккера: пусть хотя бы символически он взирает на народ, требующий его возвращения, на народ, берущийся за оружие. Вечером 13 июля все принятые в Париже решения были переданы в "Избирательный комитет". Президентом его стал бургомистр столицы де Флессель, но прав у него теперь оказалось меньше, чем прежде, когда он был градоначальником.
Далее состоялся кровавый захват крепости, уже описанный выше. Штурмом он не был, а скорее походил на банальный погром.
Вечером этого бурного дня, 14 июля 1789 года, Людовик XVI записал в своем дневнике - крохотной тетради, переплетенной серой бечевкой, - лишь одно-единственное слово: "Ничего". И все же он преуменьшил случившееся. Этот день стал началом его собственного конца. Под впечатлением событий 14 июля Людовик XVI попросил вернуться в Париж своего бывшего министра финансов, уволенного всего за три дня до этого и высланного из страны.
Семья Неккеров еще не добралась до своего швейцарского имения - замка Коппе (с покупкой его Неккер приобрел титул барона), когда курьер из Версаля доставил известие о событиях в Париже и сообщил, что король просит барона Неккера (теперь уже в третий раз) вернуться в состав кабинета министров. Неккер возврат тился - с женой, дочерью и зятем. "Каким удивительным все-таки было это путешествие, - писала позднее мадам де Сталь. - я думаю, никому, кроме монархов, не доводилось переживать что-либо подобноеЕ Восторженное ликование сопутствовало каждому его (Неккера. - Авт.) шагу; женщины, работавшие в поле, падали на колени при виде проезжавшей мимо кареты; в городках и селениях, которые мы миновали, тамошние знаменитости выходили нам навстречу и, заменяя ямщиков, уводили наших лошадей; горожане, выпрягая лошадей, сами впрягались в карету
Кульминацией стал Париж. На улицах и крышах домов расположились тысячи людей; все ликовали. Когда Неккер возвратился в Париж, уже начали сносить Бастилию.
Кровавая развязка
Остается отметить и тот факт, что в так называемом «штурме» Бастилии участвовало не больше тысячи человек, тогда как в Париже на то время проживало восемьсот тысяч жителей. Большинство нападавших были не парижанами, а специально привезенными то ли из Италии, то ли из Марселя отпетыми бандитами, что опровергает версию о том, что революция была совершена спонтанно поднявшимся народом. Возможно это и предопределило то, что случилось дальше.
Самопровозглашенный командир Юлен смог выговорить у толпы гарантии защиты сдавшемуся гарнизону, но сдержать их оказалось делом нелёгким. Вслед за вошедшим в крепость Юленом, туда устремилась разъярённая толпа, давно уже заскучавшая у ворот крепости. Дело не обошлось без зверств, и несколько офицеров и солдат были тут же повешены. Нападавшие сбили с ног Юлена, и, схватив коменданта маркиза де Лонай, перерезали ему горло мясницким ножом. Были растерзаны и несколько офицеров гарнизона. Затем бунтовщики отбили труп у Юлена, окончательно обезглавили, наткнули голову несчастного на пику, с которой затем обошла весь город. Оружие и съестные припасы были расхищены, а крепость подожжена. Все было разгромлено. Толпа отыскала архив, который с огромным тщанием собирали многие годы. Бумаги и книги выхватывали и бросали в канаву. За несколько следующих часов Бастилия превращалась в руины.
Самое парадоксальное то, что в этой эйфории не сразу вспомнили об узниках, «жертвах деспотизма. Наконец, когда их решили освободить, не нашлось ключей. Потом все-таки отыскали тюремщиков, отняли ключи и с триумфом принесли к ратуше. И вот вывели "жертвы". Однако по большому счету гордиться тут было нечем. Когда же вывели узников к стенам Ратуши, их оказалось всего… семь человек, но каких! Один - закоренелый уголовный преступник, двое душевнобольных, четверо содержались временно за подделку векселей. Среди семи был и знаменитый граф де Лорж (Lorges), который содержался здесь в заключении более сорока лет. Он был осужден за … каннибализм. Вот этих-то узников и провели со всеми почестями и триумфом по улицам Парижа, неся впереди пику, увенчанную головой коменданта Бастилии, которая уже перестала быть крепостью, тюрьмой и вообще зданием. Человеческие головы, насаженные на колья, многочисленные трупы, повешенные на уличных фонарях, говорили о том, что происходит что-то страшное и непонятное разуму.
Этим завершился «штурм» Бастилии. В ответ на случившееся Людовик ХVI немедленно восстановил в должности Жака Неккера и отвел войска от Парижа. Горожане встретили эти новости взрывом ликования. С тех пор 14 июля отмечается как национальный праздник Франции. Во время революции Бастилия была разрушена до основания, а на ее месте воздвигли бронзовую Июльскую колонну.
Надо отметить, что «штурм» Бастилии фактически был бесцельным, так как в том же году король собирался разрушить так называемый «памятник деспотизму» Был даже разработан план красивой площади на месте Бастилии.
Несколько недель до сноса Бастилии она была местом прогулок горожан. Затаив дыхание, они ощупывали пушки, «беспрерывно палившие» в народ, с замиранием сердца взирали на «орудие пыток» - механизм, который на самом деле был печатной машиной, теряли дар речи, обнаружив в земле на территории крепости несколько скелетов, которые были останками заключённых-протестантов, умерших по разным причинам в Бастилии. Их захоронили там потому, что на городских католических кладбищах погребение протестантов не допускалось. Из всего, что осталось от Бастилии, наибольшую ценность представляли архивы. Благодаря им через 138 лет после «взятия» Бастилии та самая, созданная городскими властями комиссия, изучив свидетельства очевидцев, записала в своём отчёте, что «БАСТИЛИЮ НЕ БРАЛИ ШТУРМОМ, ЕЁ ВОРОТА ОТКРЫЛ САМ ГАРНИЗОН. ЭТИ ФАКТЫ ИСТИННЫ И НЕ МОГУТ БЫТЬ ПОДВЕРГНУТЫ СОМНЕНИЮ».
Напрашивается вопрос: зачем была нужна такая канитель вокруг Бастилии и для чего нужно было захватывать пустую, фактически, крепость? Именно потому, что она была олицетворением власти в стране. Бедами узников при этом повстанцы были озабочены менее всего. Вскоре за этими событиями последовали закономерные перемены в политике страны, начиная с утраты власти королём Людовиком XVI.
А народу Франции достался в наследство миф о тех пресловутых 15 паливших пушках, жестокостях тюремщиков, пробитой бреши, сырых тёмных казематах и прочих «страшилках». А день 14 июля во Франции был, есть и, наверное, еще долго будет главным национальным праздником, поскольку страсть к романтизации массовых убийств, как это ни печально, была и остается присущей многим и многим людям.
От "бастиона деспотизма" не должно было остаться камня на камне. Однако крепость сносил вовсе не "парижский народ", на плечи которого потомки часто сваливают этот обременительный труд. Этим занялся строительный подрядчик Поллуа; под его началом работали 500 человек, получавших за свой труд по 45 су в день. Имелся у них и побочный заработок. Ведь уже сколько недель Бастилия была излюбленным местом прогулки парижан. За пару су многие охотно покупали "кусочек страшного тюремного свода, на который веками оседало дыхание невинных жертв". Весь Париж жаждал увидеть брешь, через которую ворвались в крепость победители. Зеваки ощупывали пушки, "беспрерывно палившие в народ"; с содроганием останавливались перед "орудием пытки", которое на самом деле было всего лишь конфискованной старинной печатной машиной; в ужасе застывали, уставившись на человеческие скелеты, найденные во дворе Бастилии. Скелеты считали "останками мучеников свободы", что воочию доказывало "жестокость деспотической власти". Граф Мирабо, выступая в Национальном собрании, сказал: "Министрам недостало прозорливости, они забыли доесть кости!"
За эти недели и месяцы родилась легенда о "штурме Бастилии" и о "цитадели деспотизма". Немало тому способствовал Анри Масер де Латюд, один из бывших узников крепости. Он провел в Бастилии 35 лет и теперь осознавал открывавшиеся перед ним возможности. Когда крепость начали сносить, он водил по ее развалинам любопытствующих зевак, позже написал книгу о времени, проведенном в тюрьме. В 1749 году Латюд инсценировал покушение на мадам де Помпадур. Он отослал ей своего рода "адскую машину", но прежде чем его конструкция прибыла в Версаль, поехал туда сам, дабы предупредить Помпадур. Там он рассказал, что "видел, как двое мужчин отправили подозрительный пакет". Вот так он добивался славы, связей, наград. Но ничего не вышло - его изобличили и бросили в Бастилию. За это Латюда конечно же не осудили бы на 35 лет, но он повел себя в Бастилии так экстравагантно, что его сочли душевнобольным. Трижды он бежал. Во второй побег воспользовался веревочной лестницей, скрученной из рубашек. Эти рубашки по его желанию передало ему тюремное начальство. 06 этом сообщают сохранившиеся документы. Начальство заказало для него 13 Дюжин рубашек - каждую за 20 ливров! Разумеется, Латюд умолчал об этом в своих мемуарах "Мой побег из Бастилии". Может быть, сегодня еще и верили бы Латюду, поведавшему немало страшных небылиц, если бы архив Бастилии не удалось спасти. Сразу после взятия крепости Избирательный комитет поручил нескольким гражданам сберечь то, что осталось от архива. "Давайте сохраним документы! - воскликнул один из выборщиков. - Говорят, что архивы Бастилии грабят. Нужно поскорее спасти остатки бумаг, свидетелей позорнейшего деспотизма. Пусть они внушают нашим внукам отвращение перед прошлым!". Так была спасена, а потом опубликована большая часть документов.
Публикацию продолжали даже тогда, когда стало ясно, что именно бумаги, добытые в Бастилии, освобождали прежний режим от многих обвинений! Когда через 138 лет после "взятия Бастилии" заявили, что "историки недавно наконец окончательно разрушили легенду о таинственной цитадели французских королей, многочисленные ученые, прилагая неимоверные усилия, выявили рад документов, касающихся Бастилии, и тщательно сопоставили их, чтобы впоследствии, соблюдая необходимую осмотрительность, опубликовать их", тогда зародилась новая легенда, столь популярная, расхожая легенда об успехах современных исследователей. На самом деле все основные документы, касающиеся Бастилии, стали известны еще в 1789 году.
Итак, комиссия, назначенная городскими властями, тотчас начала публиковать документы архива Бастилии. Это ценное собрание документов и свидетельств очевидцев взятия крепости появилось на свет еще в 1789 году и имело следующее название: "Разоблаченная Бастилия, или Собрание запретных донесений по истории оной". Двумя основными темами книги были "разоблачение деспотизма" и "правдивое описание штурма Бастилии". В предисловии к первому изданию говорилось о "невинных жертвах резни"; Бастилия именовалась одной из "самых чудовищных голов гидры деспотизма", а сами издатели обещали привести "коллекцию доводов и примеров сих свирепых деяний, в коих нескончаемо был повинен деспотизм правителей".
Обещание не было выполнено. Официальные акты и мемуарные записи, представленные издателями, свидетельствовали о прямо противоположном: с заключенными в Бастилии обращались вполне сносно. Но самое поразительное было в том, что издатели даже и после этого не отступились от своего первоначального замысла. Их интересовала правда! И они прямо изобличали, как лживые, воспоминания некоторых бывших арестантов, вылившиеся в нагромождение ужасов. Хотя издатели и пребывали на службе у новых властей, они сами первыми развеяли легенду о трупах узников, закопанных во дворе Бастилии, о заключенных, умиравших от голода или погибавших под пытками. С научной педантичностью исследователи изучали скелеты, найденные там. Выявилось, что речь шла о заключенных-протестантах, умерших в Бастилии и похороненных во дворе крепости, поскольку в погребении на городских католических кладбищах им было отказано.
В собрании документов, уже во втором его издании, была опровергнута и легенда о штурме Бастилии. В предисловии говорилось: "Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Мы лишь изучили и обсудили все самым тщательным образом. Гарнизон замка, инвалиды, тюремщики, заключенные, осаждавшие, осаждаемые, опрошены были всеЕ" И после всей проделанной работы издатели пришли к выводу:
"Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению". Мы уже подчеркивали, что гарнизон крепости выстрелил из орудия лишь один-единственный раз - картечью, а рассказ о 15 пушках, паливших беспрерывно, просто недостоверен. Что же касается нескольких соседних домов, разрушенных пушечными ядрами, то виной тому, как поясняли издатели, было следующее: "Пушечные ядра, посылаемые осаждавшими, не всегда попадали в Бастилию, порой они миновали ее и улетали очень далеко". Но парижане - и не только они - по-прежнему верили в 15 пушек, ужасную темницу, жестокое обращение с заключенными, штурм и пробитую брешь.
А что же Неккер, во многом из-за которого все это разыгралось? Он быстро терял влияние и популярность. Через 13 месяцев он в последний раз - и. теперь окончательно - был отставлен от должности и уехал в свой швейцарский замок. В 1794 году умерла его жена; он самым педантичным образом исполнил все ее указания. Через три месяца после ее смерти мавзолей вместе с большим бассейном был окончательно готов; до тех пор Неккер держал тело покойной у себя в доме. Спустя десять лет он последовал за ней. А в 1817 году пришел черед и их дочери, Жермены де Сталь, к тому времени ставшей прославленной писательницей (особенно известна была ее трехтомная книга "О Германии", на страницах которой де Сталь увековечила "страну мыслителей и поэтов", хотя и подвергла ее беспристрастной критике).
Жермена де Сталь умерла 14 июля; в тот день, ровно 28 лет назад, по Парижу носили бюст ее отца. Через четыре дня после ее смерти был вскрыт семейный мавзолей - там, в черном мраморном бассейне, еще наполовину заполненном спиртом, укрытые красным покрывалом лежали тела Неккера и его жены. Гроб дочери поставили в ногах бассейна; мавзолей снова замуровали, и Неккеры обрели наконец покой.
Произошли перемены в политике. Революция, а вслед за ней и Наполеон стали теперь историей. Франция вновь обрела короля. Можно было бы, пожалуй, даже сказать, что все стало по-прежнему - так много всего было реставрировано. Но исподволь революция продолжалась. Великая революция, о которой в драме Георга Бюхнера "Смерть Дантона" сказано, что она не знает святынь. Однако одну святыню она сохранила до наших дней: 14 июля, день взятия Бастилии - событие, которого никогда не было. Каждый год в этот день французы выходят на улицу, радуются, танцуют и вспоминают бесстрашных героев, обрушенную стену и 15 пушек, непрерывно паливших в народ.
начало