А.С. Макаренко: Максим Горький в моей жизни.
...Учительская моя деятельность была более или менее удачна, а после Октября передо мной открылись невиданные перспективы.
Мы, педагоги, тогда так опьянели от этих перспектив, что уже и себя не помнили и, по правде сказать, много напутали в разных увлечениях.
К счастью, в двадцатом году мне дали колонию
для правонарушителей.
Задача, стоявшая передо мной, была так трудна и так неотложна, что путать было некогда. Но и прямых нитей
в моих руках не было.
Старый опыт колоний малолетних преступников для меня не годился, нового опыта не было, книг тоже не было. Моё положение было очень тяжёлым, почти безвыходным.
Я не мог найти никаких «научных» выходов. Я принужден был непосредственно обратиться к своим общим представлениям о человеке, а для меня это значило обратиться к Горькому.
Мне, собственно говоря, не нужно было перечитывать его книг, я их хорошо знал, но я снова перечитал всё от начала до конца. И сейчас советую начинающему воспитателю читать книги Горького.
Конечно, они не подскажут метода, не разрешат отдельных «текущих» вопросов, но они дадут большое знание
о человеке в огромном диапазоне возможностей и при этом дадут человека не натуралистического, не списанного
с натуры, а дадут человека в великолепном обобщении и, что особенно важно, в обобщении марксистском.
Горьковский человек всегда в обществе, всегда видны его корни, он прежде всего социален, и, если он страдает или несчастен, всегда можно сказать, кто в этом виноват. Но не эти страдания главное. Можно, пожалуй, утверждать, что горьковские герои неохотно страдают,- и для нас, педагогов, это чрезвычайно важно.
Я затрудняюсь это объяснить подробно, для этого необходимо специальное исследование. В этом случае решающим является горьковский оптимизм. Ведь он оптимист не только в том смысле, что видит впереди счастливое человечество, не только потому, что в буре находит счастье, но ещё и потому, что каждый человек у него хорош. Хорош не в моральном и не в социальном смысле, а в смысле красоты и силы.
Даже герои враждебного лагеря, даже самые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и лучшие человеческие потенциалы.
Горький прекрасно доказал, что капиталистическое общество губительно не только для пролетариев, но и для людей других классов, оно губительно для всех, для всего человечества.
В Артамоновых, в Вассе Железновой, в Фоме Гордееве, в Егоре Булычеве ясно видны все проклятья капитализма и прекрасные человеческие характеры, развращённые и исковерканные в наживе, в несправедливом властвовании,
в неоправданной социальной силе, в нетрудовом опыте.
Видеть хорошее в человеке всегда трудно. В живых будничных движениях людей, тем более в коллективе сколько-нибудь нездоровом, это хорошее видеть почти невозможно, оно слишком прикрыто мелкой повседневной борьбой, оно теряется в текущих конфликтах.
Хорошее в человеке приходится всегда проектировать, и педагог это обязан делать. Он обязан подходить к человеку с оптимистической гипотезой, пусть даже и с некоторым риском ошибиться. И вот этому уменью проектировать
в человеке лучшее, более сильное, более интересное нужно учиться у Горького.
Особенно важно, что у Горького это умение далеко не так просто реализуется. Горький умеет видеть в человеке положительные силы, но он никогда не умиляется перед ними, никогда не понижает своего требования к человеку и никогда не остановится перед самым суровым осуждением.
Такое отношение к человеку есть отношение марксистское.
...Но сейчас всё это понятно и очевидно, а тогда, в 1920 году, это знание у меня только начинало складываться, и так как элементы социалистической педагогики ещё не видны были в жизни, я находил их в мудрости и проникновенности Горького.
Я очень много передумал тогда над Горьким. Это раздумье только в редких случаях приводило меня
к формулировкам, я ничего не записывал и ничего не определял. Я просто смотрел и видел.
Я видел, что в сочетании горьковского оптимизма и требовательности есть «мудрость жизни», я чувствовал, с какой страстью Горький находит в человеке героическое и как он любуется скромностью человеческого героизма и как вырастает по-новому героическое в человечестве («Мать»).
Я видел, как не трудно человеку помочь, если подходить к нему без позы и «вплотную», и сколько трагедий рождается в жизни только потому, что «нет человека».
Я обратился к своим первым воспитанникам и постарался посмотреть на них глазами Горького. Признаюсь откровенно, это мне не сразу удалось; я ещё не умел обобщать живые движения, я ещё не научился видеть
в человеческом поведении основные оси и пружины. В своих поступках и действиях я ещё не был «горьковцем»,
я был им только в своих стремлениях.
Но я уже добивался, чтобы моей колонии дали имя Горького, и добился этого.
http://pedagogia.pro/node/417
Отсюда
Мы, педагоги, тогда так опьянели от этих перспектив, что уже и себя не помнили и, по правде сказать, много напутали в разных увлечениях.
К счастью, в двадцатом году мне дали колонию
для правонарушителей.
Задача, стоявшая передо мной, была так трудна и так неотложна, что путать было некогда. Но и прямых нитей
в моих руках не было.
Старый опыт колоний малолетних преступников для меня не годился, нового опыта не было, книг тоже не было. Моё положение было очень тяжёлым, почти безвыходным.
Я не мог найти никаких «научных» выходов. Я принужден был непосредственно обратиться к своим общим представлениям о человеке, а для меня это значило обратиться к Горькому.
Мне, собственно говоря, не нужно было перечитывать его книг, я их хорошо знал, но я снова перечитал всё от начала до конца. И сейчас советую начинающему воспитателю читать книги Горького.
Конечно, они не подскажут метода, не разрешат отдельных «текущих» вопросов, но они дадут большое знание
о человеке в огромном диапазоне возможностей и при этом дадут человека не натуралистического, не списанного
с натуры, а дадут человека в великолепном обобщении и, что особенно важно, в обобщении марксистском.
Горьковский человек всегда в обществе, всегда видны его корни, он прежде всего социален, и, если он страдает или несчастен, всегда можно сказать, кто в этом виноват. Но не эти страдания главное. Можно, пожалуй, утверждать, что горьковские герои неохотно страдают,- и для нас, педагогов, это чрезвычайно важно.
Я затрудняюсь это объяснить подробно, для этого необходимо специальное исследование. В этом случае решающим является горьковский оптимизм. Ведь он оптимист не только в том смысле, что видит впереди счастливое человечество, не только потому, что в буре находит счастье, но ещё и потому, что каждый человек у него хорош. Хорош не в моральном и не в социальном смысле, а в смысле красоты и силы.
Даже герои враждебного лагеря, даже самые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и лучшие человеческие потенциалы.
Горький прекрасно доказал, что капиталистическое общество губительно не только для пролетариев, но и для людей других классов, оно губительно для всех, для всего человечества.
В Артамоновых, в Вассе Железновой, в Фоме Гордееве, в Егоре Булычеве ясно видны все проклятья капитализма и прекрасные человеческие характеры, развращённые и исковерканные в наживе, в несправедливом властвовании,
в неоправданной социальной силе, в нетрудовом опыте.
Видеть хорошее в человеке всегда трудно. В живых будничных движениях людей, тем более в коллективе сколько-нибудь нездоровом, это хорошее видеть почти невозможно, оно слишком прикрыто мелкой повседневной борьбой, оно теряется в текущих конфликтах.
Хорошее в человеке приходится всегда проектировать, и педагог это обязан делать. Он обязан подходить к человеку с оптимистической гипотезой, пусть даже и с некоторым риском ошибиться. И вот этому уменью проектировать
в человеке лучшее, более сильное, более интересное нужно учиться у Горького.
Особенно важно, что у Горького это умение далеко не так просто реализуется. Горький умеет видеть в человеке положительные силы, но он никогда не умиляется перед ними, никогда не понижает своего требования к человеку и никогда не остановится перед самым суровым осуждением.
Такое отношение к человеку есть отношение марксистское.
...Но сейчас всё это понятно и очевидно, а тогда, в 1920 году, это знание у меня только начинало складываться, и так как элементы социалистической педагогики ещё не видны были в жизни, я находил их в мудрости и проникновенности Горького.
Я очень много передумал тогда над Горьким. Это раздумье только в редких случаях приводило меня
к формулировкам, я ничего не записывал и ничего не определял. Я просто смотрел и видел.
Я видел, что в сочетании горьковского оптимизма и требовательности есть «мудрость жизни», я чувствовал, с какой страстью Горький находит в человеке героическое и как он любуется скромностью человеческого героизма и как вырастает по-новому героическое в человечестве («Мать»).
Я видел, как не трудно человеку помочь, если подходить к нему без позы и «вплотную», и сколько трагедий рождается в жизни только потому, что «нет человека».
Я обратился к своим первым воспитанникам и постарался посмотреть на них глазами Горького. Признаюсь откровенно, это мне не сразу удалось; я ещё не умел обобщать живые движения, я ещё не научился видеть
в человеческом поведении основные оси и пружины. В своих поступках и действиях я ещё не был «горьковцем»,
я был им только в своих стремлениях.
Но я уже добивался, чтобы моей колонии дали имя Горького, и добился этого.
http://pedagogia.pro/node/417
Отсюда