"Твой нежный взор лукавый и манящий, - Как милый вздор комедии звенящей..."
Венеция
Обезьяна распростерла
Побрякушку над Ридотто,
Кристалличной сонатиной
Стонет дьявол из Казотта.
Синьорина, что случилось?
Отчего вы так надуты?
Рассмешитесь: словно гуси,
Выступают две бауты.
Надушенные сонеты,
Мадригалы, триолеты,
Как из рога изобилья
Упадут к ногам Нинеты.
А Нинета в треуголке,
С вырезным, лимонным лифом, -
Обещая и лукавя,
Смотрит выдуманным мифом.
Словно Тьеполо расплавил
Теплым облаком атласы...
На террасе Клеопатры
Золотеют ананасы.
Кофей стынет, тонкий месяц
В небе лодочкой ныряет,
Под стрекозьи серенады
Сердце легкое зевает.
Треск цехинов, смех проезжих,
Трепет свечки нагоревшей.
Не бренча стряхает полночь
Блестки с шали надоевшей.
Молоточки бьют часочки...
Нина - розочка, не роза...
И секретно, и любовно
Тараторит Чимароза.
Михаил Кузмин, 1920.
Кузмин со своей "домашней" Венецией. Ах, какая прелесть!..
Кузмин, с сердцем вечно в дырах от многочисленных мальчиков и словами о балете на устах перед смертью. Ах, какая прелесть.
Истекай, о сердце, истекай!
Расцветай, о роза, расцветай!
Сердце, розой пьяное, трепещет.
От любви сгораю, от любви;
Не зови, о милый, не зови:
Из-за розы меч грозящий блещет.
Огради, о сердце, огради.
Не вреди, меч острый, не вреди:
Опустись на голубую влагу.
Я беду любовью отведу,
Я приду, о милый, я приду
И под меч с тобою вместе лягу.
Кузмин - "культурный космополит", чья Венеция, Александрия, Эллада - пастиш, но такой лукаво-тонкий, любовно личностный.
Мечта о "прекрасной ясности" в искусстве, домашняя, эллинская согретость поэзии, какие бы ранящие лезвия ни скрывались за её созданием, фривольные лубочные картинки, оккультные коды между строк, вдохновлённые Майринком - странный он, Кузмин; эклектик, но цельный и не поддающийся направлениям и определениям.
А еще - ценитель "чёлочных актрис" (Луиза Брукс) и немецкого экспрессионизма (своим животно-тонким чутьём он уловил в "Кабинете доктора Калигари" возможную подоплёку гомоэротической связи Чезаре и Калигари), кошмара немецких игорных заведений, где неистребимый демон Мабузе и неизбежный роковой выстрел - в самое сердце любви, конечно же.
Так вырастает "обжитая человеком поэзия" с пересечениями всевозможных эпох и пространств ("идея непротиворечивого слияния разрозненных явлений в одной душе...и конкретного биографического проживания истории культуры"). Переполнившись трагизмом других летописцев серебряного века, спасения начинаешь искать скорее в ней, чем в обдающих почти неземным холодом стихах-по ту сторону [ "...Я попросту хлороформирую / Поэзией свое сознание. / И наблюдаю с безучастием, / Как растворяются сомнения, / Как боль сливается со счастием / В сияньи одеревенения." (Г.Иванов) ].