“Tanz der Vampire”, Theater des Westens, 8.08, 10-11.08.2012
Побывать в Берлине и навестить клыкастых знакомых, обитающих в Theater des Westens, стало уже для меня хорошей традицией. Правда, жить этой традиции, к сожалению, осталось недолго, потому что в январе мюзикл закроют и неизвестно, будут ли вообще воскрешать, по крайней мере в обозримом будущем.
Снова безмерно восхитило отношение “Stage Entertainment” к занятым в спектакле актерам, отразившееся в наружной рекламе. Если Дрю Сэричу еще относительно повезло, и его светлый (хотя в этой роли скорее темный) лик появился на афише уже после прекращения актером работы в проекте, то ни Кевин Тарте, ни Томас Борхерт такой чести удостоены не были. “Stage”, видимо, так спешит раскрутить свой новый проект, “War Horse”, что украсил его плакатами здание Theater des Westens вместо красовавшихся там прежде вампирских. А с городских афиш и постеров в фойе театра по-прежнему взирает прекрасно-печальный Ян Амманн, не имеющий к берлинской постановке абсолютно никакого отношения.
Graf von Krolock - Thomas Borchert
Sarah - Amélie Dobler
Professor Abronsius - Sven Prüwer (8.08) / Veit Schäfermeier (10-11.08)
Alfred - Michael Heller
Chagal - Jerzy Jeszke
Magda - Goele de Raedt
Herbert - Marc Liebisch
Koukol - Zoltán Fekete (8.08) / Stefan Büdenbender (10-11.08)
Rebecca - Claudie Reinhard (8, 10.08) / Barbara Raunegger (11.08)
Nightmare Solo 1 - Kevin Köhler (8.08) / Dennis Jankowiak (10-11.08)
Nightmare Solo 2 - Florian Soyka
Наконец-то удалось увидеть Томаса Борхерта, о графе фон Кролоке которого я столько слышала и от российских, и от австрийских знакомых. «Реклама» была слишком бурной и чересчур изобиловала превосходными эпитетами, поэтому я ожидала нечто экстраординарное, затмевающее то, мягко говоря, спокойное впечатление, что осталось у меня от просмотра youtube’овских записей с этим исполнителем. Сразу скажу, что потрясения не случилось. Действительно, Борхерт - артист, обладающий уникальной красоты голосом, которым он прекрасно владеет, но его голос и оказался тем единственным, что понравилось в его графе.
Поначалу немного напрягла непривычная фразировка, то, что отдельные фрагменты арий (той же “Gott ist tot”) он не пропевал, а практически декламировал. Однако претензии к вокальной манере испарились почти мгновенно, в отличие от претензий к созданному образу.
Кролок Борхерта - равнодушное, холодное, циничное и очень жестокое существо, растерявшее за 400 лет своей жизни почти все человеческие эмоции, кроме разве что злорадства. Сара нужна была ему исключительно как средство утоления мучительного, неподвластного воле инстинкта, но какого-то интереса к ней как к женщине у графа не наблюдалось. Если, читая отзывы о других исполнителях данной роли, периодически натыкаешься на целые дискуссии о том, какие чувства обуревают того или иного Кролока, то в случае с Борхертом о чувствах говорить вообще не приходится. Приглашая девушку на бал и наклонившись над ванной, он небрежно обводил рукой контур ее фигуры, будто снимая мерку и одновременно пытаясь понять, может ли она его хоть чем-то привлечь, и не находил в объекте ничего стоящего, кроме свежей крови. И потом на бале, нагнувшись к Саре, словно для поцелуя, он еще раз подтверждал для себя правильность первоначального решения, и тут же вонзал клыки в ее шею. Этот граф не обольщал, не соблазнял, но приказывал, повелевал, не предполагая иного ответа, кроме безусловного подчинения.
Он и Альфреда в “Vor dem Schloss” не очаровывал, пленяя таинственностью темных чар, и даже не убеждал, а изначально ломал любую возможность сопротивления, добивая логическими аргументами, выставляя профессора с его научными идеями старым дураком.Пожалуй, ни один Кролок не был таким надменным мизантропом, как персонаж Борхерта, смеявшийся над жалкими людишками с их никчемной житейской суетой. И его актерство в “Vor dem Schloss” было откровенной издевкой, когда, возведя очи долу, он жаловался на свое одиночество в «бесконечном море времени», а потом взглядывал на незваных гостей с невинно-детской улыбкой, проверяя, поверили ли они. И его “Buh!” произносилось негромко и нестрашно, будто он даже не удостаивал себя усилием напугать, и злобное “La-la-la”, которым он, смотря на отражения в зеркале, давал понять Альфреду с профессором во время бала, что те раскрыты, не было ни победным, ни даже веселым.
Он несомненно был величествен, грозен, но не чувствовалось в нем ни трагедии свершившегося однажды выбора, как у Дрю Сэрича, ни ярости оттого, что кровожадный инстинкт делает его уязвимым, не дает властвовать самим собой, как у Гезы Эдьхази, лишь одна бесконечная усталость и злорадный сарказм. В “Unstillbare Gier”, перечисляя своих жертв, Кролок Борхерта не переживал, не раскаивался, не сожалел, и “mit ihrem Herzblut schrieb ich ein Gedicht auf ihrer weißer Haut”, подчеркнутое изящным жестом, звучало, как воспоминание художника об идеально выполненной работе.
В отличие от Дрю Сэрича или Флориана Зойка, он сбегал вниз не по центральному, а по левому (от зрителя) проходу между могилами, но даже пробег этот не был неистовым порывом, неудержимым импульсом, нет, он был механистичным, как обязанность, выполнения которой невозможно избежать.
Борхерт в принципе не отличается мягкостью и плавностью движений, чем очень контрастирует с тем же Дрю Сэричем, властвовавшим в берлинском театре неколько месяцев назад. Если Сэрич двигается неслышно, парит, будто не касаясь пола, плывет, подкрадывается тихо, как легкая тень, надвигающаяся из темноты, то Борхерт шествует важно, в спокойствии чинном, преисполненный невыразимого презрения ко всему миру. Это же презрение прозвучало и в финальном пророчестве “Unstillbare Gier” о неутолимой жажде, что подчинит себе человечество, сопровождавшемся ядовитой, злорадно торжествующей улыбкой.
В силу столь явно декларируемой интровертивности персонажа дуэта с исполнительницей роли Сары Амели Доблер явно не сложилось. Пели актеры в унисон, но существовали отдельно друг от друга. Амели - хорошенькая хрупкая девушка, внешне немного напоминающая Маржан Шаки, сыграла наивную простушку, что, будучи ослепленной вниманием, которое проявила к ней сиятельная графская персона, намечтала себе целый роман и нетерпеливо побежала за будущим счастьем, без раздумий оставив отцовский дом и по уши влюбленного в нее Альфреда. Ей предстояло узнать, что жизнь пишет свои романы, не считаясь с чьими-то желаниями и мечтами.
Альфреда играл вернувшийся весной в постановку Михаэль Хеллер. Он был робким, даже забитым, податливым, открытым и наивным. После постоянного общения с профессором, обращавшимся с ним скорее, как со слугой, чем как с учеником, этот Альфред радовался каждому проявлению доброты и ласки, каждому знаку внимания. Он радостно отвечал на заигрывания Магды, легко поддавался на уловки Сары, буквально тая от восторга перед ее красотой. А, внимая Кролоку в “Vor dem Schloss”, тянулся к нему, как загипнотизированный, моментально поверив в те блестящие перспективы, что описывал граф и что так разительно отличались от его жизни у профессора.
По-прежнему изумительно хорош Файт Шефермайер в роли профессора Абронсиуса, настоящий бриллиант, украсивший и осветивший своим сиянием потрепанную от времени немецкую версию мюзикла. В мой первый вечер с вампирами его заменял Свен Прювер, и сравнение двух актеров давало возможность наглядно оценить все то, что привнес в этот образ Шефермайер.
Прювер играл очень хорошо, но его Абронсиус был одним из череды тех канонических профессоров, которую когда-то открыл Гернот Краннер: тщеславный старый чудак, неутомимый энтузиаст, апологет науки и логики, страстно жаждущий мировой славы и признания. Он медленно и тяжело ковылял по сцене, вызывая опасения, что в любой момент может развалиться на части от малейшего физического усилия. Так, рассказав про свою любовь к логике в сцене “Wahrheit”, он бессильно повисал на плече Альфреда, лишившись сил после столь пламенной речи. Вокально Прювер уступает Шефермайеру и, подражание старческому дребезжанию, срывающемуся на высоких нотах, помогало это успешно маскировать.
Шефермайер же игнорировал легкий путь: он не старил своего героя ни физически, не вокально. Тем нотам, что вытягивал его профессор в “Kultu-u-ur!”, или в начале спектакля, когда имитировал пение Сары, мог позавидовать юный любовник-тенор. Он легко порхал по сцене, как большой кузнечик, неутомимо перескакивая от одного героя к другому, смешной в своей эгоцентричной самонадеянности, не позволяющей трезво оценить происходящее. А то, что творил актер в сцене в склепе, повиснув на галерее, извиваясь в разные стороны и демонстрируя поистине гуттаперчевую гибкость, описать невозможно, это надо видеть. Каждое его движение порождало в зале взрыв смеха.
Click to viewВ спектакле сменился исполнитель роли Шагала. С лета трансильванский трактир принял во владение выступавший в этой ипостаси в Штуттгарте Ежи Ешке. Если новый берлинский Кролок показался самым жестоким из виденных, то новый Шагал, наоборот, самым добродушным. Он был философом, хорошо разбиравшимся в людях, понимавшим слабости человеческой природы и снисходительно смотревшим на них. Собственной же его слабостью была склонность к хорошенькой служанке Магде, которую он ни на секунду не выпускал из поля зрения. Любуясь тем, как колышутся формы девушки, массировавшей ноги замерзшего профессора, он невольно начинал кивать головой в такт и похотливо поглаживать бороду, напрашиваясь на очередную кару со стороны гневной супруги.
Раздумывая о том, благословением ли является красавица-дочь или наказанием, Шагал Ешке так и не приходил к однозначному выводу и переставал ломать голову над нерешенным вопросом, предприняв все меры для того, чтобы защитить и честь дочери, и свой отцовский покой.
Он совсем не был труслив и, заверив Куколя в почтении к его сиятельству, весьма решительно напоминал об оставшемся неоплаченным счете. Если уж кого и побаивался этот плут то только свою жену Ребекку, щедрую на тычки и оплеухи, и застигнутый ею во время ночной вылазки, моментально запрыгивал в кровать и укрывался одеялом с головой, чтобы защититься от очередного удара увесистой колбасой.
Ребеккой довелось дважды увидеть Клоди Райнхард. Рисунок роли у нее не слишком отличался от того, который создает основная исполнительница - Барбара Раунеггер, возможно, был чуть резче, но в целом соответствовал традиции и чего-то нового, своеобразного не обнаружил. Грубоватая баба, с тяжелой рукой, быстрая на расправу, она могла и гуляк в трактире увесистым пинком наградить, и мужу задать хорошую трепку за его похождения, а уж профессора, предложившего проткнуть осиновым колом сердце закусанного вампирами до смерти Шагала, моментально обращала в бегство более, чем реальной угрозой прибить тем же колом намертво.
Магда - Гёле де Рэдт была вполне терпима в крестьянской ипостаси, но не в вампирской. Казалось, будто она по ошибке нарядилась в чужую одежду и непонятно зачем забрела на оргию, разбушевавшуюся в “Carpe noctem!”
Зато Марк Либиш по-прежнему неотразимо прекрасен в роли Герберта, изящный, самовлюбленный, но при этом невероятно опасный. Хищная природа героя проглядывала даже сквозь его нежно-романтический настрой, когда он мило заигрывал с Альфредом. Этот Герберт был нетерпелив, когда речь шла об удовлетворении его инстинктов, будь то тяга к собственному же полу, жажда крови или танцы. Избалованный инфант вампирского королевства не привык получать отказы и тем более смиряться с ними, и профессору с Альфредом приходилось резво спасаться от его гнева. А с каким раздраженным вздохом он ронял “Endlich”, когда граф фон Кролок, совершив полночный ритуал, давал сигнал к началу собственно бала.
Оба Куколя (Штефан Бюденбендер и Золтан Фекете) ничем особенным не поразили, выполнив стандартную программу телодвижений, предписанную партитурой роли, разве что горбун у Фекете получился более прямоходящим, видимо, актер еще не привык ковылять, складывясь в три погибели.
Как и раньше, не доставили особой радости солисты в “Carpe noctem”, но, если в случае с Флорианом Зойка приходится только гадать, почему обладатель столь роскошного голоса выступает так тускло и невыразительно в роли второго соло, то первое соло остается только вытерпеть. И обычно поющий эту партию в Берлине Кристофер Буссе, и заменивший его в мой первый вечер Кевин Кёлер заставили с ностальгией вспоминать Свена Флиге с Габором Ботом, на призыв которых хочется забыть обо всем и рвануть на сцену, а не подальше от нее, плотно заткнув уши. Однако то, что выделывал на верхних нотах в последующие два вечера Дэннис Янковяк, было просто нестерпимо. Казалось, что его голос вот-вот сорвется, не выдержав напряжения, как у профессора в “Wahrheit”.
Правда, в “Carpe noctem”, как и в “Rote Stiefel”, всегда изумительно хороши танцоры: и напоминающий огромную птицу брутальный Чаба Надь (Черный вампир) и прелестная Паула Феррейра (дублер Сары) с ее нежным детским личиком, доверчиво позволявшая партнерам выделывать с ней головокружительные поддержки, и трогательные зомби-«девочки» в истлевших коротких юбочках.
И, конечно, нисколько не потеряли своей красоты тексты Михаэля Кунце и музыка Джима Стейнмана, то, с чего началась моя любовь к этому мюзиклу в далеком 2002-ом году.
P.S. Special for chantfleuri: подозреваю, что только ты, регулярно недополучившая в свое время Хомонноя-Париса, оценишь по достоинству тот факт, что в австрийской и немецкой версиях я всегда безальтернативно попадаю на Марка. Последний раз был уже… 12-ым (!). При всей моей огромной любви к Марку в данной роли это уже явный перебор.