American Goliath
Уже на озоне
Книга претендует на звание одной из самых недооцененных, и если бы такие конкурсы проводились, ей по праву полагалась бы премия.
Написана немолодым и не очень известным автором в 1997 году; номинировалась на Хьюго, но премию не получила; вроде бы не переводилась ни на какие языки; на родине, впрочем, переиздавалась несколько раз, но буз шума. В основе повествования - история, реально происходившая в Соединенных Штатах в конце 60-х годов позапрошлого века.
Так да не так. Джейкобс ввел несколько посторонних героев, разбил повествование на короткие самодостаточные главки, добавил самую малость фэнтези (абсурда там и без того было достаточно), временных бросков, изложил все это языком комедийных скетчей, не поленившись отточить каждое слово, в результате чего из текста поперла такая метафизика, такая палитра смыслов, что остается только разводить руками и вопрошать мироздание, как такое может быть.
Тема исполинов. Больших людей и больших поступков. Если афера, то такая, от которой содрогнется мир. Если грех, то пусть он будет не просто святотавством, а плевком в лицо самому Богу. Если проигрывать, то все до последней нитки. Обманывать - так себя самого. Ваять - так исполинов. История Пигмалиона. Голема. Ветхозаветных героев в полный рост.
Кажется, я забыла упомянуть, что все это вдобавок смешно и местами очень трогательно.
Каменотесы Буркхарт и Залле детально проработали и вылепили шесть глиняных моделей. Все они были недешевы. Все - ни тепло, ни холодно. Этим исполинам больше пристало сторожить детское кладбище, чем раскручивать глаза верующим и бить по голове правоверных атеистов.
Перед тем, как отправиться в свое последнее коммивояжерское турне, Джордж усадил обоих скульпторов на жесткую лавку и зачитал им выдержки из Ветхого Завета. Он ввел их в царство огня, серы и жестокой мести. Он показал им ревнивого гневного Яхве, готового в приступе космической злобы испепелить мятежников, города, саму землю. Пустив в дело интонации преподобного Турка, Джордж выдавил последние капли кипящей крови из каждого гражданина Содома. После чего сладострастным шепотом подвел Буркхарта и Залле к пульсирующей выпуклости и медовой расщелине Песни Песней.
Он лез из кожи вон, принуждая их увидеть то, что его исполину казалось само собой разумеющимся.
- Если бы его лучшему и любимейшему другу свалилась на голову сверкающая говяха архангела, мой великан этого даже не заметил бы, - говорил Джордж. - Если бы его возлюбленная оказалась прокаженной, и ее отвалившиеся соски прилипли бы к его языку, в этом не было бы ничего особенного. Поймите, с чем вы имеете дело. Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, джентльмены. Он был там. Все это у него на лице. Все это в его теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал апокалипсис. Его глаза иссушены кометами. Я молю вас об исполине, а вы суете мне мэра Дюссельдорфа. Хватит моделей. Берите свои стамески и идите к камню. Пусть чудище, которое в нем живет, добудет для вас вдохновение.
Пока шла лекция, Эдуард Залле успел осушить пинту и задремать, но Герхард Буркхарт проникся. Он вскрикнул. Столь неожиданное осмысление внушило Джорджу слабую надежду.
Бросать этих рубил без присмотра было ужасно рискованно, однако Джордж не видел выхода. Финансов осталось на самом дне, и отец звал его домой наполнять Анжеликину печку. Что у каменотесов получится, то и пойдет в дело, или затею придется бросить раз и навсегда.
На Сларк-стрит Джордж появился неделю спустя. Дверь ему открыл Герхард Буркхарт.
- А, мистер Хол, рад вас видеть.
- Готово?
- Вы принесли деньги? Надо еще уплатить бочару, который соорудил для вашего младенца дивную колыбельку.
- Ваши деньги у меня. Мой исполин у вас?
Джордж ждал, когда глаза привыкнут к густому желтому свету сарая. Сперва взгляд упал на Залле, спавшего в огромном выстланном медью ящике из твердой сосны.
- Надеюсь, вашему великану будет удобно, - сказал Буркхарт. - Мы набьем гроб опилками и обтянем железом.
- Сосуд не есть напиток, - ответил Джордж. - Меньше всего меня волнует ящик.
- Что ж, если наша работа вас не порадует, заберете вместо нее Эдуарда. Ему там хорошо спится. Скажете, что исполина съела плесень.
- Избавьте меня от ваших шуток, - огрызнулся Джордж.
На верстаке он рассмотрел укрытую простыней гору.
- Дайте я разбужу Эдуарда перед тем, как снимать покрывало. Он хотел видеть ваше лицо.
Джордж ждал, пока Залле придет в чувство.
- Больше лампы и свечи, - зевая, проговорил тот. - Ты ему сказал про меня?
- Нет еще, Эдуард.
- Он наш шедевр. Я не продам его ни за какую цену. Мы здесь создали жизнь. Вы получаете полную рекомпенсацию на гранитный блок и сколько стоило его привозить. Но не исполина.
- Заткнись, Эдуард. - Буркхарт зажег лампу. - Он не думает, что говорит, мистер Хол. Он слишком к нему привязался.
- Я думаю, - перебил Залле. - Я бы не показывал вам, если Герхард не упросил. Теперь посмотрели и ушли.
- Десять футов и два с половиной дюйма в высоту, - бубнил Буркхарт, стаскивая саван. - От подбородка до макушки двадцать один дюйм. Шесть дюймов нос. Ноздри - три с четвертью. Восемь дюймов рот. Каждое плечо - три фута. Семь дюймов ладони, восемь - пальцы, пять - запястья. Три фута от бедра до колена. Ляжки шириной в фут. Икры девять с половиной дюймов спереди назад. Длина семнадцать с половиной дюймов. Фаллос, что майское дерево. Вес почти три тысячи фунтов. Всмотритесь в лицо, в выступы челюстей, как натянуты сухожилия и мускулы. На этот раз точно не мэр Дюссельдорфа.
- Shönes. Shönes Kind [1]. - Залле похлопал исполина по серой щеке. - Ну что вы скажете, и кому дело, что вы скажете? Сейчас мы поставим счета, и можете идти.
В горле у Джорджа Халла застыл комок.
[1] Прекрасное. Прекрасное дитя (нем.).
Книга претендует на звание одной из самых недооцененных, и если бы такие конкурсы проводились, ей по праву полагалась бы премия.
Написана немолодым и не очень известным автором в 1997 году; номинировалась на Хьюго, но премию не получила; вроде бы не переводилась ни на какие языки; на родине, впрочем, переиздавалась несколько раз, но буз шума. В основе повествования - история, реально происходившая в Соединенных Штатах в конце 60-х годов позапрошлого века.
Так да не так. Джейкобс ввел несколько посторонних героев, разбил повествование на короткие самодостаточные главки, добавил самую малость фэнтези (абсурда там и без того было достаточно), временных бросков, изложил все это языком комедийных скетчей, не поленившись отточить каждое слово, в результате чего из текста поперла такая метафизика, такая палитра смыслов, что остается только разводить руками и вопрошать мироздание, как такое может быть.
Тема исполинов. Больших людей и больших поступков. Если афера, то такая, от которой содрогнется мир. Если грех, то пусть он будет не просто святотавством, а плевком в лицо самому Богу. Если проигрывать, то все до последней нитки. Обманывать - так себя самого. Ваять - так исполинов. История Пигмалиона. Голема. Ветхозаветных героев в полный рост.
Кажется, я забыла упомянуть, что все это вдобавок смешно и местами очень трогательно.
Каменотесы Буркхарт и Залле детально проработали и вылепили шесть глиняных моделей. Все они были недешевы. Все - ни тепло, ни холодно. Этим исполинам больше пристало сторожить детское кладбище, чем раскручивать глаза верующим и бить по голове правоверных атеистов.
Перед тем, как отправиться в свое последнее коммивояжерское турне, Джордж усадил обоих скульпторов на жесткую лавку и зачитал им выдержки из Ветхого Завета. Он ввел их в царство огня, серы и жестокой мести. Он показал им ревнивого гневного Яхве, готового в приступе космической злобы испепелить мятежников, города, саму землю. Пустив в дело интонации преподобного Турка, Джордж выдавил последние капли кипящей крови из каждого гражданина Содома. После чего сладострастным шепотом подвел Буркхарта и Залле к пульсирующей выпуклости и медовой расщелине Песни Песней.
Он лез из кожи вон, принуждая их увидеть то, что его исполину казалось само собой разумеющимся.
- Если бы его лучшему и любимейшему другу свалилась на голову сверкающая говяха архангела, мой великан этого даже не заметил бы, - говорил Джордж. - Если бы его возлюбленная оказалась прокаженной, и ее отвалившиеся соски прилипли бы к его языку, в этом не было бы ничего особенного. Поймите, с чем вы имеете дело. Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, джентльмены. Он был там. Все это у него на лице. Все это в его теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал апокалипсис. Его глаза иссушены кометами. Я молю вас об исполине, а вы суете мне мэра Дюссельдорфа. Хватит моделей. Берите свои стамески и идите к камню. Пусть чудище, которое в нем живет, добудет для вас вдохновение.
Пока шла лекция, Эдуард Залле успел осушить пинту и задремать, но Герхард Буркхарт проникся. Он вскрикнул. Столь неожиданное осмысление внушило Джорджу слабую надежду.
Бросать этих рубил без присмотра было ужасно рискованно, однако Джордж не видел выхода. Финансов осталось на самом дне, и отец звал его домой наполнять Анжеликину печку. Что у каменотесов получится, то и пойдет в дело, или затею придется бросить раз и навсегда.
На Сларк-стрит Джордж появился неделю спустя. Дверь ему открыл Герхард Буркхарт.
- А, мистер Хол, рад вас видеть.
- Готово?
- Вы принесли деньги? Надо еще уплатить бочару, который соорудил для вашего младенца дивную колыбельку.
- Ваши деньги у меня. Мой исполин у вас?
Джордж ждал, когда глаза привыкнут к густому желтому свету сарая. Сперва взгляд упал на Залле, спавшего в огромном выстланном медью ящике из твердой сосны.
- Надеюсь, вашему великану будет удобно, - сказал Буркхарт. - Мы набьем гроб опилками и обтянем железом.
- Сосуд не есть напиток, - ответил Джордж. - Меньше всего меня волнует ящик.
- Что ж, если наша работа вас не порадует, заберете вместо нее Эдуарда. Ему там хорошо спится. Скажете, что исполина съела плесень.
- Избавьте меня от ваших шуток, - огрызнулся Джордж.
На верстаке он рассмотрел укрытую простыней гору.
- Дайте я разбужу Эдуарда перед тем, как снимать покрывало. Он хотел видеть ваше лицо.
Джордж ждал, пока Залле придет в чувство.
- Больше лампы и свечи, - зевая, проговорил тот. - Ты ему сказал про меня?
- Нет еще, Эдуард.
- Он наш шедевр. Я не продам его ни за какую цену. Мы здесь создали жизнь. Вы получаете полную рекомпенсацию на гранитный блок и сколько стоило его привозить. Но не исполина.
- Заткнись, Эдуард. - Буркхарт зажег лампу. - Он не думает, что говорит, мистер Хол. Он слишком к нему привязался.
- Я думаю, - перебил Залле. - Я бы не показывал вам, если Герхард не упросил. Теперь посмотрели и ушли.
- Десять футов и два с половиной дюйма в высоту, - бубнил Буркхарт, стаскивая саван. - От подбородка до макушки двадцать один дюйм. Шесть дюймов нос. Ноздри - три с четвертью. Восемь дюймов рот. Каждое плечо - три фута. Семь дюймов ладони, восемь - пальцы, пять - запястья. Три фута от бедра до колена. Ляжки шириной в фут. Икры девять с половиной дюймов спереди назад. Длина семнадцать с половиной дюймов. Фаллос, что майское дерево. Вес почти три тысячи фунтов. Всмотритесь в лицо, в выступы челюстей, как натянуты сухожилия и мускулы. На этот раз точно не мэр Дюссельдорфа.
- Shönes. Shönes Kind [1]. - Залле похлопал исполина по серой щеке. - Ну что вы скажете, и кому дело, что вы скажете? Сейчас мы поставим счета, и можете идти.
В горле у Джорджа Халла застыл комок.
[1] Прекрасное. Прекрасное дитя (нем.).