Шарада, слог 6: вверх по лестнице, ведущей...
К тридцати годам Персонаж приобрел определенную известность в родных пенатах и их окрестностях (вместо слова «определенная» больше подошло бы непереводимое английское «notorious», нечто вроде «притча во языцех») и твердую, горькую уверенность в том, что возможности этой системы он исчерпал. Он уперся в потолок, но это не его потолок, а ограничительная планка Системы; он знает, что может сделать еще очень и очень многое - дайте только шанс!
И когда этот шанс появляется, Персонаж хватается за него сразу же. Делая шаг на первую ступеньку этой лестницы, он еще не знает, куда она его приведет - а не зная, куда идешь, можно зайти далеко... - но его это не останавливает. К слову говоря, он единственный из всех (оставивших значимый след - тех, кто «просто жил», в расчет можно не брать) пройдет эту лестницу от начала до конца, ступеньку за ступенькой, от первой Клятвы - которую сам же и предложил - до последней, которую принесли уже ему - и, конечно же, не сдержали.
И только те несколько ступеней - сколько их было, пять или шесть? - ему придется преодолеть с чужой помощью, причем отнюдь не дружеской.
А пока что - жребий брошен, чемоданы сложены, денег не осталось ни гроша (как ни избегает он брать в долг - а тут пришлось), дверца хлопнула, колеса покатились - Персонаж покидает родной город. Он отправляется в столицу. В судьбу. В Историю.
Наконец-то он в своей стихии: в потоке событий. На взгляд со стороны он может показаться растерянным, однако ориентируется в этом взбесившемся калейдоскопе гораздо лучше тех, кто держится с апломбом: легко напускать на себя уверенность, когда ты замечаешь только один узор - а вы попробуйте увидеть, как они меняются, перетекают друг в друга так быстро, что не уследишь. Персонаж - один из очень немногих, кто хоть как-то успевает это делать.
Вот тут наконец ему в полной мере пригодилась симметричность, «обоюдоострость» его личности, сформированная всеми предшествующими обстоятельствами. Те, кто руководствуется эмоциями, увлекаются и промахиваются; те, кто пытается рационально рассчитать развитие событий, тоже попадают мимо цели - проанализировать такое количество вероятностей, сменяющихся в таком темпе, невозможно. Двигаться в ритмическом рисунке этого потока можно только в том самом режиме «одноврЕмЕнно», который для Персонажа является привычным, а для большинства нормальных людей - диким, странным и противоестественным.
Эта ambidexterity ставит в тупик историков и (упаси бог!) психологов, взявшихся анализировать характер Персонажа. Простая мысль, что у любого человека левый и правый профили хоть чуть-чуть, да отличаются друг от друга, почему-то мало кому приходит в голову. Даже добросовестные исследователи (не говоря уж о предвзятых) демонстрируют эталонные образцы бинарной логики, выбирая один из вариантов: Персонаж «либо то, либо другое». Получаются картонные силуэты, которыми можно долго и весело размахивать и стучать друг друга по головам. Более продвинутые доходят до версии «ни то и ни другое». То есть, вообще всё врет. Непрерывно. Шизофрения. Полная. А вот вариант «он и то, и другое» открывается лишь наиболее чутким - но и их нередко приводит в замешательство.
Да, он и то, и другое; он анализирует и синтезирует, воспринимает и действует, следует за событиями и направляет их. Он слушает реальность, как органную фугу или джазовую импровизацию, раскладывая по голосам, часто предугадывая новую тему еще до ее появления - которое уже подготовлено предыдущими музыкальными фразами. Он предлагает идеи, которые пропускают мимо ушей или отвергают - чтобы через некоторое время, услышав от кого-то другого, с восторгом подхватить. Он четко и цепко оценивает сиюминутных кумиров - и выносит им беспристрастный вердикт, который вскоре подтверждается. Он с первых же дней видит реальный масштаб событий, который еще неясен практически никому. Разумеется, он тоже ошибается - но редко, очень редко, гораздо чаще оказывается прав. Настолько часто, что это обстоятельство станет роковым: в какой-то момент Персонаж окончательно утвердится в мысли, что прав всегда.
На это ему понадобится примерно четыре года - и это, пожалуй, лучшее время в жизни Персонажа, несмотря на то, что эти годы не были легкими; они были наполнены успехами и поражениями, обретениями и потерями, разочарованиями и непреходящей верой - и работой, работой, работой.
Сумасшедшую работоспособность Персонажа, поражавшую его современников и (в гораздо большей степени) позднейших исследователей, объяснить легко: ему не привыкать. В каком-то смысле он вновь вернулся в годы своего ученичества, только теперь он учится у самой реальности - и одновременно изменяет ее. Он не сомневается, что имеет на это право - хотя бы потому, что смотрит на реальность с другого уровня, видя то, что сокрыто от других. Персонаж чувствует себя со-творцом этой живой, меняющейся реальности - задача захватывает, вдохновение придает ему сил, мечта кажется такой близкой и осуществимой.
К тридцати четырем годам он весь как-то оформляется - и внутренне, и внешне; обстоятельства огранили и отшлифовали его характер. Кроме прежних черт, развившихся и проступивших более рельефно, в нем появляется то гипнотическое обаяние, которое одних его современников покоряло до глубины души, а других - раздражало до бешенства, до зубовного скрежета; обаяние, которое до сих пор не утратило силы - но действует по-прежнему не на всех. Разгадка сего феномена проста: подобное к подобному. На этот тихий властный зов откликаются те, кто хотел бы - пусть даже в самом дальнем и маленьком уголке души, обнесенном тройным частоколом - жить в том мире, который видит и открывает другим, описывая, Персонаж. И жить в нем здесь, на Земле, а не в раю; те, кто верит, что это возможно, что так и должно быть, видят в словах Персонажа искреннюю и вдохновенную молитву и одновременно поэзию - там, где другие находят только напыщенное и бессвязное резонерство.
Читая выступления Персонажа в переводе, невозможно в полной мере представить себе то впечатление, которое они производили - да и к оригинальному тексту нужно прибавить еще его манеру говорить. Весьма, стоит отметить, своеобразную. Он долго добивался и добился своего: его слушают так, как он хочет, чтобы его слушали - при том, что говорит он именно так, как хочет говорить, не подстраиваясь под публику, без театральности, без бурной жестикуляции. Но они его слушают. Они ловят каждое слово, произносимое этим негромким голосом - очень отчетливым, слегка задыхающимся к завершению длинных фраз, глуховато-звонким (так бывает, когда связки садятся от постоянного напряжения). Они всматриваются в каждое из его редких, скованно-выверенных движений. Он хорошо знает свою власть над слушателями и умеет пользоваться ею; причем сильнее всего она проявляется не тогда, когда он убеждает их или призывает к чему-то - хотя и это ему вполне удается - а тогда, когда он разворачивает перед ними картину прекрасного и правильного, совмещая миры - и картина оживает и втягивает в себя присутствующих, питаясь энергией его экстаза. Контролируемого экстаза; это состояние (как и контролируемый аффект), несвойственное большинству людей, для Персонажа - рабочий инструмент, средство воздействия.
И сила этого обаяния настолько велика, что на какое-то время совершенно заслоняет один печальный и страшный факт.
Даже в лучшие моменты, открывая людям свое сердце и принимая их обожание (недолгое, но такое восторженное), Персонаж остается для них чужим.
Господи, насколько же он им чужой.