Надежда Бромлей: «нежнейшая, изысканнейшая, загадочная, неоцененная» Часть 2
Н.Бромлей
Надежда окончила 4-ю московскую гимназию, училась в музыкально-драматическом училище при Московском филармоническом обществе. В своем рассказе «Мои преступления» Бромлей легко и остроумно описывает как формировался ее независимый и своенравный характер: «В девять лет я имела в своем доме прочное революционное имя, но в четыре года меня губили гордыня, беспутство и нераскаянность».
В рассказе «Исповедь неразумных» Надежда Бромлей описывает послереволюционные события с точки зрения девочки, почти ребенка. Маленькая бунтарка - главная революционерка в своей интеллигентной, воспитанной семье. Ей нравится время, в котором она живет. Она старается разобраться в событиях, коренным образом меняющих жизнь страны и ее близких.
«К Вере пришла подруга и стала говорить о большевиках, что они бывают только природные, а впоследствии ими сделаться невозможно. Материализм должен быть в характере человека, и кто таким не уродился, а про себя это говорит, тот притворяется для хвастовства и чтобы всех оскорбить»…
«Не могу же я пойти к самому Ленину и спрашивать: дорогой товарищ, объясните мне все окончательно. А кому я могу довериться, будучи плохого происхождения и с малых лет не доверяя людям? Я нахожу, что большинство людей ниже этих событий, и остаюсь в стороне и занимаюсь строительством в тесном масштабе»…
Н. Бромлей пишет лукаво и оригинально. «Нежнейшая, изысканнейшая, загадочная, неоцененная» - называет ее Г.М.Прашкевич, создатель антологии малоизвестной советской фантастики «Адское пламя». По мнению автора для такого сборника мало и триста страниц, но даже если в нем будет только пятьдесят, то рассказы Бромлей «все равно войдут в Антологию без всякой конкуренции». [2, с.14]. Стоит обратить внимание, что автор ошибочно называет Надежду - Натальей. Но, на наш взгляд, совершенно прав в высокой оценке ее литературного творчества и его недооцененности.
Многие любители литературы считали Надежду одним из самых интересных беллетристов первой трети 20 века - наряду с Е.Замятиным и К.Треневым.
…В автобиографии, размещенной в 1928 году в книге о «наиболее выдающихся современных русских драматических актерах и режиссерах», [2, с.5] Бромлей расскажет: «Лет с 14…я стала играть в случайных спектаклях и одновременно писать свои первые рассказы». [3, с.73]
Таким образом, в юной девушке сразу пробудилась тяга и к сцене, и к литературному творчеству. Позднее один из его друзей - писатель В. Лидин, напишет: «Надежда Николаевна Бромлей была существом, если можно так выразиться, богато инструментированным. Актриса и режиссер, драматург и прозаик - и со всем этим очень умно и очень глубоко понимавшая все виды искусства» [4, с.95]
Закончив музыкально-драматическое училище, Надежда «уроки живописи брала в Мюнхене у Холлоши» [3, с.201]. Венгерский художник армянского происхождения Шимон Холлоши много работал в традиционной жанровой живописи, прославился как выдающийся педагог, у которого училось много прославленных художников из России: М,Добужинский, З.Гржебин, К.Петров-Водкин, К.Истомин, К.Коровин,Э.Штейнберг и другие. Также брал уроки у Холлоши племянник Бромлей - В.АК.Фаворский.
Бромлей активно участвует в литературных движениях, сочиняет рассказы, повести, пьесы.
В 1911 в Москве выходит ее первая книга стихов и прозы, написанная в духе модного футуризма «Пафос: Композиции, пейзажи, лица»[1]. («Звал он меня сатаненком и радостью своей многоценной и страшной, соблазн моего уродства ядовито любил он, отравленный волей моей, исступлением страсти молчащей и принимающей безответно» - « Урод »).
На появление сборника откликнулась Е.Г.Гуро - удивительный поэт и художник, чьим творчеством восхищались ведущие футуристы начала века. «Ваша книга полна сокровищ ярких, неподдельных и я перечитываю их с наслаждением. Так они несомненны, как действительно уродившиеся помимо нас живые вещи», - пишет Елена Гуро из Петербурга в апреле 1911 года. [5, л.2]
В 1918 году в издательстве «Северные дни» вышел сборник Бромлей «Повести о нечестивых» - рассказы о любви, один из них «Сердце Аnne» написан от имени живущей в России француженки-гувернантки.
[1] Бромлей Н.Н. Пафос : Композиции, пейзажи, лица / Над. Брамлей. - Москва : т-во тип. А.И. Мамонтова, 1911.
К публикации этого сборника имел отношение писатель В.Лидин. Он вспоминает первую встречу с Надеждой в этом московском издательстве, где работал редактором:
« - Моя фамилия Бромлей, - сказала посетительница мне…
Женщина была невысокая, как-то особенно эффективная, хотя в ту пору множество женщин еще носило зимой валенки, локоны по бокам ее шляпки были особенно уложены, но главное - не было в ней некой естественной для начинающего автора робости, а о том, что она актриса, я не знал…
Конечно, я лишь смутно помню, что рукопись Бромлей заинтересовала меня своей необычностью. Она вся была как бы вне времени, действовали несколько гротескные персонажи в неизвестной, лишь воображаемой автором стране…
«Мне будет памятно, что книга получила крещение от Вас, о, нечестивый собрат! Итак, примите Вашего крестника от растроганного автора,» -написала мне на первой странице Бромлей». [4, с.95-96]
Основные произведения Бромлей созданы в необычном, но популярном в те годы фантастическом жанре.
В 1927 году вышел сборник «Исповедь неразумных» (Артель писателей «КРУГ»)[1], включивший в себя исповедь московской актрисы « Птичье королевство. Рассказ актрисы », историческую хронику « Как не был казнен епископ Лагалетт » о эпохе Великой французской революции, рассказ « Отрывки из писем » и две фантасмагории «Из записок последнего бога » и « Повесть о короле квадратной республики».
Последним авторским сборником была книга «Потомок Гаргантюа» (Федерация, 1930).
[1] Книга получила две рецензии: Павлов М. Н. Бромлей. Исповедь неразумных: Рассказы [Рец.] // Красная новь. 1927. № 11; Палей А. Н. Бромлей. Исповедь неразумных: Рассказы [Рец.] // Новый мир. 1928. № 1;
В повести «Потомок Гаргантюа» описана некая страна, где недавно произошло восстание - здесь появляется кентавр по имени Либлинг Тейфельспферд. Неуютный, жестокий, вполне современный и в то же время совершенно невероятный мир до предела заполнен страстями. Либлинг знакомится с жизнью и бытом послереволюционной страны и ужасается тому, что с ней произошло. «Так кто же здесь хотел свободы и когда?» - спрашивает кентавр, потрясенный человеческим предательством. И его жестокая возлюбленная спокойно отвечает: «Никто и никогда. Хотели хлеба и покоя. Все обман»…
Любопытно, что книга «Потомок Гаргантюа» сохранилась в РГБ с авторской дарственной надписью: «Екатерине Павловне Херсонской, непонятной для меня женщине. С искренним дружелюбием. От автора». Адресат дарственной - выпускница Бестужевских курсов, редактор, литературный критик, партийный деятель с многолетним стажем и «красный директор» в четвертой студии МХАТа[1]. В этот период дамам, видимо, приходилось нередко встречаться.
На наш взгляд, один из самых лучших, остроумных и легких рассказов Бромлей - это «Птичье королевство. Рассказ актрисы» (Издательство «Огонек», 1929г.) В нем окружающий мир преображается - становится пестрым и непредсказуемым.
«Ложь. Так не было.
Так было. Это я. Не надо возвращаться. Ведь это я прихожу к самой себе и не рада встрече. Быть может, мы стали немного прохладными теперь?»
В повести звучит настоящий, но необычный гимн театру.
[1] Херсонская Екатерина Павловна (1876-1948) была одним из «красных директоров», которых в середине 20-х назначали при директорах театров, чтобы те не уклонялись от верного идеологического курса. По предложению Немировича-Данченко и при поддержке Луначарского после отъезда М.Чехова за границу,с 1924 по 1928 гг. она выполняла обязанности директора Четвертой студии МХАТ (заместителями ее были И.Н.Берсенев и Б.М.Сушкевич). Херсонская состояла также членом правления московского Дома печати и Библиотеки имени Ленина, много писала по вопросам пропаганды, в частности, ее перу принадлежали брошюры «Работа массовых собраний», «Молодым пропагандистам и агитаторам», «Публичные выступления: Пособие для начинающих», «Дискуссии и диспуты в клубах», «Как беседовать со взрослыми по общественным вопросам» и т.д.
«Это Ноев ковчег, торжественно всплывший после потопа…ибо мы хлеб для людей. И как хлеб, мы сами для себя не существуем. Мы хотим, чтобы нас ели и хвалили. И только. И едят. И давятся. И хвалят… О, мой театр, моя гнусная, моя обожаемая фантасмагория! Мое теплое грязное гнездо райских птиц!..». [6, с.7-8]
Владимир Лидин, литредактор книги Н.Бромлей, посвятил ей одно из своих воспоминаний - правда, опубликовано оно было лишь в журнале «Театр», а в знаменитую книгу его мемуаров оно не попало. Любопытно, что примерно четвертую часть рассказа о Боромлей заняло ее письмо, написанное 1 июня неизвестного года (автор «по - женски», как отмечает Лидин, не указала года).
Это письмо хочется воспроизвести полностью: оно удивительно раскрывает характер актрисы и ее особый удивительный душевный мир.
«Надеюсь, что у Вас есть совесть и легкая приязнь ко мне, в результате которых Вы прочли мои сочинения и отдали Фадееву, напишите мне о том, как вы оба мною довольны…Волынь нерусская, забавная страна, кругом семиэтажный лес, нерусские цветы и резвящиеся драматурги. У нас великолепный, крохотный дом, хозяйство, обед пахнет горячей глиной, робинзонада.
О театре я думаю сейчас, как рыба на крючке рыболова, нельзя уйти, он зацепил за внутренности, а в общем счастье невелико. Поэтому не желаю ничего рассказывать. Дела очень хороши, почти никакой прессы, две неблагожелательные статьи, публике нравились Грозный[1] и Наполеон[2]. Надоел мне этот вечный маскарад.
Сегодня ветер, шум, шелест, грохот, лес. Зеркала в доме нет, смотрюсь в большую фольговую икону. Забавно, как летом в человеке меняется жизнь. Кажется, еще немного - и начнешь себе нравиться. Это самое трудное. Притом такое наслаждение знать, что на сто верст кругом о тебе говорят два-три человека, не больше, и ни одного актера.
Вот Вам летняя элегия в деревне понимаешь, что в тебе больше всего утомлено: слух - это раз, городская механизация всего организма, все злые клеточки мозга и свободная совесть. Вчера, увидевши белку, ретиво визжали и мчались полверсты». [4, с.96]
Нелегко понять, в каком году написано это письмо. Но можно высказать некоторые предположения…
[1] В 1915 г. Борис Сушкевич сыграл М.Скуратова в фильме «Царь Иван Васильевич Грозный» (экранизации оперы Н.Римского-Корсакова «Псковитянка»). Роль царя Ивана исполнил Ф.И. Шаляпин.
[2] В 1918г. Б.Сушкевич сыграл Бонапарта в одноактной пьесе Б.Шоу «Властитель дум», Н.Бромлей играла роль Дамы.
Осенью 1939 г. советские войска вошли в Польшу и присоединили территорию Западной Украины, а в начале декабря на северо-западе Украины была образована Волынская область.
Адресаты Бромлей - люди авторитетные в писательской среде: Александр Фадеев в 1939г. был избран секретарем Союза писателей СССР и начал руководить советской литературой, Владимир Лидин, одаренный прозаик, в 20-30-х годах пользовался заслуженной популярностью - его шеститомник положительно встретили и критики, и читатели.
В письме содержится отзвук новой театральной работы, отзывы на которую явно огорчили Бромлей. В 1940 году в Ленинградском Новом театре Борис Сушкевич ставит спектакль по пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца», где играет главную роль Маттиаса Клаузена. Спектакль затем был признан крупнейшей работой мастера. А в конце октября 1940 года театр будет направлен на длительные гастроли на Дальний Восток, где проведет все военные годы.
Таким образом, можно сделать предположение, что Бромлей вместе с мужем Б.Сушкевичем побывали в Волынских лесах летом 1940 года…
Вернемся к театральной биографии Надежды Бромлей…
Ибо мы хлеб для людей…
В 1908 году Бромлей вошла в труппу Московского художественного театра. По воспоминаниям Р.Болеславского, после вступительных экзаменов были приняты всего три человека - Надежда, сам Ричард и будущий муж Бромлей и ближайший друг Болеславского - Борис Сушкевич. В МХТ Бромлей играет немного: на вводах графиня-внучка в «Горе от ума» Грибоедова, Вода в «Синей птице» Метерлинка, призрак Агнес в «Бранде» Ибсена, дама в «Жизни Человека» Л.Андреева.
А. М. Горький и Е. Б. Вахтангов в Первой студии МХТ, 1914 год
Юная Софья Гиацинтова - автор замечательных по ясности, благородству и таланту мемуаров - поступила в Художественный театр на два года позднее Бромлей. Она вспоминает о том, как небольшая группа молодых артистов, включая Н.Бромлей, стала основой Первой студии Художественного театра - «первыми, единственными, кто поддержал Станиславского словом и делом» [7, с.78]. Самые преданные театру студийцы «служили» затем в МХТе 2-м. Гиацинтова воссоздает атмосферу увлеченности и радости, которая царила в Студии, вспоминает первые гастроли молодых студийцев, уже игравших серьезные роли, весной 1911 года в Санкт-Петербурге.
Софья Владимировна Гиацинтова (1895 - 1982)
В дороге, как и на репетициях, студийцы прекрасно проводили время и обожали розыгрыши.
«…Как только отошел поезд, мы обнаружили у окна чужую даму - она была закутана в зеленоватую вуаль и сидела, неподвижно глядя в окно, спиной ко всем. Мы разговаривали, угощали друг друга, но все время с интересом посматривали на нее, особенно мужчины. Часа через два, заинтригованный таинственной особой, Дикий подстроил падение на ее голову какой-то картонки, схватив которую, он должен был спасти несчастную жертву. Незнакомка вскрикнула от страха и знакомым голосом выругала его. Оказалось, это Надежда Бромлей, выступающая с нами в народных сценах. Мы все ей, видите ли, надоели, и она решила так отсидеться, пока мы не уляжемся. Инцидент этот послужил поводом для веселья, продолжавшегося уже всю дорогу. [7, с.112-113].
В Санкт-Петербурге труппу ждал успех, который Гиацинтова называет - «праздник».
«Задолго до приезда интеллигентная молодежь простаивала в длинных очередях, и билет на любое место считался большой удачей. Театралы после спектакля приветствовали артистов у служебного подъезда, а об овациях в зале я уже не говорю» [7, с.113].
В конце октября - начале ноября 1917 года студийцы Первой студии МХТ, в состав которой входила Надежда Бромлей, Борис Сушкевич, Ричард Болеславский, Владимир Готовцев и многие другие талантливые молодые актеры, провели десять дней в здании Студии на Тверской (тогда Скобелевской) площади - было смертельно опасно возвращаться домой.
…В своих интереснейших мемуарах Р. Болеславский - талантливый актер и режиссер Первой студии, затем снимавший фильмы в Голливуде и ставивший спектакли на Бродвее, в Праге и Берлине, Париже и Лондоне - подробно описывает драматические события, получившие в советской историографии название - Московское вооруженное восстание.
Р.В.Болеславский (1889 - 1937)
Из окон старинного трехэтажного особняка актеры молодого театры наблюдали страшные картины революционного разгула - расстрел нескольких десятков мальчиков - юнкеров, издевательства над бывшими полицейскими, офицерами, служащими и их семьями, арестованными в здании Дома полицмейстера.
Пятнадцать лет спустя описываемых событий, в другой стране подробно и в деталях Р.Болеславский опишет глубоко поразившие его - боевого офицера, воевавшего в Первом уланском полку - сцены.
«Со стороны Тверской улицы на площадь вели толпу человек в четыреста. Их окружало кольцо кричащих расхристанных солдат в рваной форме без пуговиц, они гнали людей, как стадо скота, - толкали, пинали, били прикладами. Они кололи их штыками, ставили подножки. Если кто-то падал, его били, пока он не поднимался. Пленные были в форме, некоторые в полицейской, некоторые в офицерской или юнкерской. Было там и два десятка женщин, две или три с грудными детьми, и человек десять детей. Вся толпа почти бежала, держа руки над головой. Из Дворца губернатора вывалилась еще одна группа дико кричащих солдат. Пленным не позволили даже остановиться на площади, их заставили дважды обойти ее рысцой, приказывая все время держать руки над головой. Дети плакали, женщины рыдали.
Многие из женщин были женами полицейских и служащих, живших в здании Дома полицмейстера. Их забрали вместе со всей семьей. Женщины цеплялись за рукава мужей, кричали во весь голос, плакали и молили солдат о пощаде. С ними не церемонились и вели себя так же жестко, как и с мужчинами. [8, с.134]
… Они цеплялись за рукава, они падали на колени, целовали руки солдат и людей в штатском [8, с.136]…
Все это видели студийцы, сами подвергавшиеся ежеминутной опасности быть арестованными или взятыми в заложники, как два года спустя - в 1919 году при прорыве белой армии на Москву были взяты в заложники «от враждебных классов» их учитель К.Станиславский, актеры и театральные режиссеры Василий Лужский и Иван Москвин.
Болеславский с профессиональным вниманием наблюдает за реакцией своих коллег по сцене.
«Надежда Бромлей читала «Историю Французской революции» Делакруа из студийной библиотеки. Она внимательно слушала, потом со свойственной ей ноткой презрения в голосе сказала:
- А мне интересно, во время Французской революции было так же? В книгах, даже в лучших книгах, об этом ни слова. И картинок таких тоже не рисуют. Я видела этих женщин в наше окно. А вот в книге все женщины поднимаются на эшафот гордо и с улыбкой на устах. Я бы все отдала, чтобы узнать, были ли во время Французской революции женщины, молящие и ползающие на коленях, как сегодня. Борис (Сушкевич), ты как думаешь?
- Вероятно, были и такие. И, наверное, были мужчины, которые так и не встали на защиту своих детей и жен…
Он не договорил и начал яростно курить… [8, с.158].
В Первой студии МХТ Н.Бромлей занята во многих спектаклях: «Балладине» Словацкого, «Эрике XIV» Стриндберга, «Короле Лире» Шекспира, «Расточителе» Лескова.
В Первой студии Бромлей дебютирует как режиссер.
Болеславский, рассказывая о 10 днях, проведенных студийцами в заточении в собственной Студии, вспоминает о том, что в актерском фойе постоянно шли репетиции:
«Надежда Бромлей репетировала написанную ею пьесу. Рядом с ней сидел Борис (Борис Михайлович Сушкевич). Это была символистская драма, разворачивавшая конфликт между любовью и гражданским долгом. Лида (Лидия Ивановна Дейкун) играла роль старой крестьянки. Она репетировала сцену с Верой (Вера Васильевна Соловьева), игравшей королеву, которая скрывала свой сан, чтобы расспросить подданных. Сцена развивалась постепенно, от реплики к реплике конфликт становился острее. Королева, считавшая себя справедливым и добрым монархом, обнаруживала, что подданные думают совсем иначе. Она сталкивалась с жалобами старух [8, с.165].
В комментариях к публикации мемуаров Болеславского в «Мнемозине» уточняется: «Какую пьесу Н.Н. Бромлей, которую она могла репетировать в 1917 г., имеет в виду Болеславский, не ясно» [8, с.195].
В феврале 1919 г. в Студии Н.Н. Бромлей совместно с актрисой Л.И. Дейкун поставила «Дочь Иорио» - своеобразную «пастушескую трагедию» - по произведению Габриэле Д’Аннунцио.
В.Е.Куинджи, воспитанница студии Вахтангова, оставившая неопубликованные «Воспоминания о Н.Н.Бромлей», пишет, как репетировала у режиссера Бромлей небольшую роль невесты в пьесе « Дочь Иорио»: «Помню умный, острый взгляд ее глаз, испытующе разглядывающий меня, после чего она сразу перешла к разбору образа…Началась репетиция, работа и, увидев в режиссере большого друга, я сразу успокоилась и легко вошла в образ…»[9, с.32].
5 декабря 1921 г. в Студии состоялась читка ее пьесы «Легенда о Симоне-аббате», вызвавшей противоречивые отзывы: Вахтангов в своем выступлении высоко оценил ее, а Чехов резко не принял (см.: Евгений Вахтангов: Документы и свидетельства. Т. 2. С. 519[1]; Чехов М.А. Литературное наследие. Т. 1. С. 303. [8, с.195].
Гений Надежда
Но слава драматурга все-таки пришла к Бромлей в начале 20-х годов, хотя и ненадолго. Студия ищет собственную эстетику - стремится к острой экспрессии, эксцентрике. Этот сценический язык очень близок Бромлей.
Она пишет трагифарс «Архангел Михаил» - пьесу в стихах о средневековом художнике и его трагической судьбе.
Трагический фарс рассказывает о великом ваятеле, создавшем из меди крылатую фигуру Архангела, творящего чудеса. «Это рассказ о падении и позоре человека, забывшего себя, разменявшего свой дар, о его поздней встрече “с самим собой”… отчаяние; гибель статуи; попытка создать ее вновь; и вот падший человек создает чудовище. Ирония пьесы направлена против церковников. Они требуют запретить чудеса, творимые простой скульптурой, до того, как она будет канонизирована в качестве “Архангела”» [10, с.367].
Из дневника Бромлей 1920 года: «Я две ночи читала “Архангела”. Это была борьба с Вахтанговым. Последний акт победил. Женя стал мягким и сказал со светлым глазом, и ударяя себя в грудь, что ему легко хвалить потому, что по-настоящему талантливо, очень необычайно». Дальше деловая сторона всей этой истории принимает парадоксальный характер. Требуется разрешение на постановку. Е. К. Малиновская (репертком) прочла и сказала: «Опасно и недопустимо». [10, с.367]. Елена Константиновна Малиновская, старя большевичка, в те годы была управляющей московскими государственными театрами и ее отзыв имел немалое значение...
Евгений Вахтангов очень дружил с Надеждой Николаевной. Автор замечательной книги о выдающемся режиссере Ю.А.Смирнов-Несвицкий пишет, что над ней - «московской дамой с теософскими причудами, Дон-Кихотом в юбке, бесконечно иронизировали. Вахтангов не иронизировал. Для него отрешенность Бромлей была естественной. Он любил таких чудаков. Вахтангов писал ей: «Мне больно и стыдно, что кругом люди так рассудочны, что боятся преувеличить»[2]. Он считал, что преувеличения и фантазии нужны эпохе». [11, с.214].
Пьеса очень понравилась руководителю Народного комиссариата просвещения, писателю и публицисту А.В. Луначарскому.
В дневнике 1921 года Бромлей оставляет такую запись: «Нарком (Луначарский) приехал и, прослушав пьесу, сказал: «Это изумительнейшая, совершенно замечательная вещь. За последнее десятилетие ни в русской, ни в иностранной литературе не было ничего равного». И еще из его письма на бланке Наркомпроса: “Ставить эту вещь совершенно необходимо - пьеса написана самой твердой мужской рукой, ее великолепная железная рама чудесно сливается с содержанием пьесы. Еще раз считаю нужным сказать о той громадной радости, какой явилась для меня Ваша пьеса”» и т.д. [11, с.367].
В петербургском архиве Сушкевича - Бромлей хранится письмо, в котором Луначарский «обещал вызвать на диспут всякого, кто усомнится в «Архангеле Михаиле». [13,с.318]
Любопытно, что хотя эта пьеса не была ни опубликована, ни показана широкому зрителю, но в московском театральном мире начала 20-х годов о ней знали и говорили много.
Но более всего трагифарс восхитил Вахтангова. В мае 1921 года он обращается к актрисе: «Гений Надежда!» и пишет: «Надо создать театр Бромлей»[3]
[1] «Пьеса Н. Н. Бромлей «Легенда о Симоне-аббате» была прочитана Первой студии, но успеха не имела. Вахтангов же в своем выступлении ее оценил высоко. В отдельных случаях неприятие было обусловлено не только эстетически, но и идейно. Так, позже, возвращаясь к теме постановки, М. А. Чехов писал Б. М. Сушкевичу: «… никогда и ни при каких условиях я как художник не смогу принять “Аббата”. <…> Очень жалею, что искреннее мое желание найти с Вами точку соприкосновения в этой не раз затрагивавшейся нами теме не удалось осуществить» (Чехов. Т. 2. С. 393). Возможно, именно розенкрейцерство, ставшее духовной почвой пьесы, и было главной причиной расхождения Чехова с Бромлей и Сушкевичем, а значит и с Вахтанговым, пьесу горячо поддержавшим.» (цит. По Евгений Вахтангов: Документы и свидетельства: В 2 т. / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: Индрик, 2011. Т. 2. 686 с.)
[2]Из письма Е. Б. ВАХТАНГОВа - Н. Н. БРОМЛЕЙ [Декабрь 1921 г.]
Мне больно и стыдно, что кругом люди так рассудочны, что боятся преувеличить[2]. Я знаю, что я не преувеличиваю. Мне радостно видеть большое и хочется, чтоб этой радостью жили и другие. Автограф. СПбГМТиМИ. Фонд Бромлей-Сушкевича. ГИК 12588/22.
Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 244. (цит. по Евгений Вахтангов: Документы и свидетельства: В 2 т. / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: Индрик, 2011. Т. 2. 686 с.)
[3] Из письма Е. Б. ВАХТАНГОВа - Н. Н. БРОМЛЕЙ [Пасха 1921г.]
Гений Надежда! Три раза целую по обычаю и поздравляю, поздравляю, поздравляю. Радуюсь, радуюсь. Надо создать театр Бромлей. Ваш Вахтангов Публикуется впервые. Автограф. СПбГМТиМИ. Фонд Бромлей-Сушкевича. ГИК 12696/11. (Цит. по Евгений Вахтангов: Документы и свидетельства: В 2 т. / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: Индрик, 2011. Т. 2. 686 с.)
Евгений Багратионович Вахтангов (1883-1922)