Фишхаузен, 16 апреля 1945 года, из воспоминаний Вильгема Липпиха.
16-18 апреля 1945 года
Это был конец.
Это был конец моей роты.
Это был конец 58-й пехотной дивизии.
Возможно, что конец настал и для Германии, и для меня.
Через четыре года после вторжения в Россию день 16 апреля 1945 года стал худшим днем войны. За последние несколько часов минометная рота, которой я командовал, просто перестала существовать.
Немецкие автомобили, уничтоженные нашей авиацией на окраине Фишхаузена.
То, что случилось на главном пересечении дорог в Фишхаузене, было не обычным сражением, а скорее катастрофической кульминацией мощного заградительного огня советских войск, обрушивавшегося в течение последних недель на наши отходившие на запад части. Окончательно застряв в гуще отступающих войск, которые двигались по единственной дороге через этот небольшой городок в Восточной Пруссии, мы больше не могли идти дальше. Артиллерия четырех советских армий и нескольких сотен советских самолетов обрушили огонь на это огромное скопление немецких войск. Те, кому не удалось скрыться через городские переулки, были уничтожены огневым валом русских снарядов и бомб. В результате налета советской истребительной авиации на западные окраины Фишхаузена мое лицо было посечено массой крошечных осколков. Я почти ослеп от грязи и крови, застилавшей глаза, однако понимал, что мне повезло остаться в живых в этом кромешном аду.
Было ясно, что от моей сильно поредевшей за последние дни роты почти ничего не осталось. Смерть огромного количества подчиненных меня потрясла, и это при том, что за годы войны я видел смерть многих боевых товарищей.
Однако больше всего меня потрясло нескончаемое разрушение военного порядка, начавшееся еще до того, как мы добрались до Фишхаузена. До этого времени, даже несмотря на усиливающийся хаос войны, вермахту все еще удавалось сохранять в своих рядах строгую дисциплину и сплоченность подразделений. Теперь перестала существовать даже самая малая видимость порядка...
...
Уничтоженная немецкая техника на улицах Фишхаузена
...Поскольку Фишхаузен превратился в дымящиеся развалины, а части Красной Армии находились от нас всего в паре километров, я побрел на запад вместе с оставшимися в живых немецкими солдатами по главной дороге, которая проходила через сосновые леса. Оказавшееся на пределе физических и эмоциональных сил, мое тело двигалось вперед чисто автоматически. Мой разум оцепенел, но я все еще ощущал личную ответственность за подчиненных. Главной целью для меня стало отыскать тех из моих людей, кому посчастливилось сохранить жизнь в этой кровавой мясорубке. Возможно, они скрываются где-нибудь в заброшенных домах или в подземных складах боеприпасов, которых было много в лесу.
Кровь и песок, облепившие мое лицо, все еще заслоняли мне обзор. Я, спотыкаясь, брел по дороге и почти не видел, куда иду. Примерно через каждые двадцать метров пути свист очередного снаряда заставлял меня бросаться на землю. Снова встав на ноги, я упрямо продолжал шагать вперед, пытаясь вытереть глаза, чтобы понять, где нахожусь и где можно найти убежище от нового залпа вражеской артиллерии.
Примерно в миле от Фишгаузена на северной стороне дороги появилась группа из десяти солдат моей роты. Они только что вышли из блиндажа размером двадцать на тридцать метров. Среди них был гауптфельдфебель Юхтер, начальник тыла, а также пара фельдфебелей, два обер-ефрейтора и несколько рядовых.
- Где остальные? - мрачно спросил я.
Один из солдат тихо ответил:
- Мы попали под огонь бомб, а также реактивных и артиллерийских снарядов. Мы потеряли всех лошадей. Мы потеряли все снаряжение. Мы все потеряли. Все разрушено. Мы - последние, больше никого нет.
Я понял, что те, кто уцелел, либо потерялись в суматохе отступления, либо сумели прорваться на запад.
Говорить было больше не о чем. События последних часов и недель отняли у нас остатки сил, как моральных, так и физических. Нас, собравшихся в блиндаже, охватило мрачное настроение, предчувствие скорого конца. Моим подчиненным нужны были лишь главные сведения и указания. Они надеялись услышать их от меня, но я знал не больше, чем они. Впервые за время войны я остался без приказов вышестоящего начальства и не знал, что делать и чего ожидать дальше.
Испытывая настоятельную необходимость в таких приказах, я сообщил моим людям, что, как только у меня восстановится зрение, я отправлюсь на поиски командира нашего 154-го пехотного полка, подполковника Эбелинга. Примерно час спустя, после того как один из солдат протер мне глаза и извлек осколки из лица, я почувствовал, что снова могу нормально видеть.
Приказав солдатам оставаться в блиндаже, я направился в лес по узкой тропинке, которая вела в западном направлении. С неба непрерывно сыпался настоящий град осколков, но он уже не слишком мешал мне продвигаться вперед. Спустя пятнадцать минут я оказался возле замаскированного блиндажа, находившегося примерно в 25 метрах южнее главной дороги. Когда я вошел внутрь, то ожидал увидеть еще одно пустое помещение.
К моему удивлению, я увидел там с полдесятка старших офицеров вермахта, которых было легко распознать по красным лампасам на бриджах. На мгновение потеряв дар речи, я машинально встал по стойке смирно и отдал честь. Офицеры, собравшиеся вокруг стола, рассматривали какие-то карты и, очевидно, не заметив моего удивления, автоматически ответно поприветствовали меня.
В тот момент, когда я собрался попросить новых приказаний, раздался громкий гул самолетных двигателей. Когда генералы нырнули под стол, я выбежал наружу. С юга в нашу сторону направлялся десяток бомбардировщиков В-25 американского производства, но с советскими красными звездами на крыльях. Они явно выбрали целью бомбометания наш участок. С высоты тысяч метров на нас полетели бомбы. В моем распоряжении оставались считаные секунды, чтобы спрятаться в безопасном месте.
Отбежав на расстояние пяти-шести метров от блиндажа, я нырнул в длинную траншею глубиной что-то около двух метров. Находиться в ней было немного безопаснее, чем прятаться в блиндаже. При прямом попадании те, кто прячутся в нем, обречены на верную гибель. Находясь в траншее, можно погибнуть или получить тяжелое ранение, но все-таки есть шанс спастись, ведь там можно не опасаться смерти под тяжелыми обломками кровли.
Скрючившись на дне окопа, я старался держать голову ближе к поверхности, чтобы не быть погребенным под массой земли. Прижав руки к ушам, я открыл рот, чтобы от взрывов не лопнули барабанные перепонки. Таким образом уравнивалось внутреннее и внешнее давление. Война учит солдата многим премудростям, помогающим остаться в живых, если, разумеется, он доживет до той поры, когда сумеет воспользоваться полученными уроками.
В следующий момент после того, как я спрятался, вокруг загрохотали русские бомбы, одна за другой, очень быстро. Это напоминало залп гигантских реактивных снарядов. Оглушительные взрывы сотрясали землю и воздух. В моей голове мелькнула мысль - неужели то, что я выскочил из блиндажа, не спасет мне жизнь? Странно, но при этом я не испытывал страха. Бомбы, снаряды и пули за последние годы стали постоянной частью моей жизни, и я даже успел привыкнуть к ним.
Пока бомбы пропахивали окружавшее меня пространство, мне не оставалось ничего другого, как ждать. Разум буквально онемел, в голове было пусто, мной правил лишь животный инстинкт выживания. Мой рот был по-прежнему открыт, потому что бомбы порой разрывались на расстоянии всего двух метров от меня, а я отчаянно боялся, что от нескончаемого сумасшедшего грохота навсегда лишусь слуха.
Когда бомбежка немного утихла, я понял, что мне в очередной раз повезло. Я, еще не оправившись от адского шума, неуклюже выбрался из окопа. Несмотря на незначительные ранения, недосып и скудное питание последних недель, я все еще оставался в неплохой физической форме. Мое психологическое состояние было намного хуже, но я старался изо всех сил сохранять ясность мысли. Офицерский долг требует от меня вести за собой подчиненных и заботиться о них.
Хотя упоминавшийся выше генеральский блиндаж остался цел, я понял, что у старших офицеров хватает иных забот, нежели отдавать приказы ротному командиру. Я продолжил поиски командира полка и направился в северном направлении, затем снова пересек главную дорогу.
Минут через десять я нежданно-негаданно наткнулся на подполковника Эбелинга, пытавшегося установить новую линию обороны примерно в паре километров от нас.
Обрадованный тем, что нашел его, я понял, что добился цели и могу получить новый приказ.
Из короткого разговора с подполковником я уяснил, что верховное командование отправляет нас обратно в Германию. Все оставшиеся в живых офицеры 58-й пехотной дивизии должны вернуться на родину, где станут ядром новой дивизии, которая будет формироваться в Гамбурге.
Немногие оставшиеся в живых солдаты нашей дивизии переводятся в состав 32-й пехотной дивизии, которая останется в арьергарде и будет сдерживать наступление частей Красной Армии.
Дав мне устные указания, Эбелинг сделал запись в моей солдатской книжке и расписался. Поскольку офицеры нашей дивизии будут самостоятельно добираться до Гамбурга, этот письменный приказ не позволит эсэсовцам наказать меня как дезертира, если я неожиданно наткнусь на них. Одним росчерком пера подполковник открыл мне, так сказать, дверь, через которую я смогу выйти из ада передовой и избежать смерти или русского плена...
...
Фишхаузен
13-16 апреля 1945 года
...То, что мы вынесли в предыдущие недели, было лишь прелюдией к драматическим событиям, которые произошли через два дня в десятке километров западнее. 16 апреля артиллерия четырех советских армий вместе с четырьмя сотнями самолетов обрушила на нас огонь своих орудий в мощном наступлении, имевшем целью уничтожить остатки немецких войск в Земгалии. Результатом стала катастрофа поистине огромного масштаба. Ничего подобного в годы войны я не видел.
Тем утром наша рота добралась до небольшого городка Фишхаузена. Через него проходили главные дороги, ведущие с севера и востока. Располагался он на оконечности узкого полуострова близ песчаной косы Фриш-Нерунг. К советской артиллерии, продолжавшей обстреливать нас, - она находилась в двух-трех километрах восточнее, - присоединилась авиация. Русские самолеты пролетали над нами на высоте 150-300 метров.
Уничтоженные у Фишхаузена бомбо-штурмовыми ударами нашей авиации немецкая техника и обозы
Я отправился вперед, чтобы разведать дорогу, и, оказавшись на расстоянии 20 метров перед колонной, вышел на узкую городскую улицу. В следующее мгновение обстрел из вражеских орудий значительно усилился, едва ли не в два раза по сравнению с его интенсивностью на подходе к Фишхаузену. Из-за нескончаемого заградительного огня и напиравших сзади других немецких частей колонна была вынуждена остановиться. Воцарился хаос, возницы изо всех сил пытались обуздать перепуганных лошадей.
Уничтоженные у Фишхаузена бомбо-штурмовыми ударами нашей авиации немецкая техника и обозы.
Стараясь держаться ближе к разрушенным одно- и двухэтажным домам, я не осмеливался заходить в них, опасаясь оказаться под их обломками в случае прямого попадания. Когда рядом пролетал снаряд или в моем направлении начинал двигаться вражеский самолет, я быстро прятался за угол дома или скрывался в дверном проеме.
Когда я углубился в центр Фишхаузена примерно на километр, ураган артиллерийского огня и оглушительные взрывы авиационных бомб слились в безумную какофонию. Такого адского хаоса я ни разу не видел в предыдущие годы войны.
Обломки военного снаряжения четырех или пяти разбитых немецких дивизий были беспорядочно разбросаны по всему городу. На улицах лежали обугленные трупы людей и животных. Лишь грохот взрывов не давал мне слышать жалобные стоны раненых и умирающих лошадей.
Разбитая техника и обозы на улицых Фишхаузена
Жуткое зрелище погибающего города притупило все мои чувства, ввело в состояние бездумного оцепенения и невыразимого отчаяния. Я понимал, что могу погибнуть в любую секунду.
Однако я был не готов к смерти. Моей главной целью стало бегство из этого кошмара и необходимость собрать вместе всех оставшихся в живых солдат нашей роты.
К этому времени бомбежка усилилась настолько, что мне стало ясно - нужно побыстрее уйти с главной дороги, иначе меня ждет неминуемая гибель. Не имея возможности связаться с моими людьми в этой кровавой кутерьме, я лишь надеялся, что они поймут, что смогут спастись, только если бросят лошадей и орудия и попытаются самостоятельно выбраться из Фишгаузена.
Скользнув в какой-то переулок слева от меня, я пробежал два квартала и оказался на краю города. Когда я вышел к южной окраине, то свернул на запад и стал двигаться вперед по дороге, параллельной главному шоссе, которое находилось справа на расстоянии примерно 30 метров. Все так же стараясь держаться ближе к домам, я осторожно шел по местности, которая медленно поднималась вверх метрах в ста от гавани. Хотя бомбежка здесь была не такая интенсивная, как на шоссе, осколки все равно падали достаточно близко от меня.
Когда я достиг самого края города, то вернулся на центральную улицу Фишхаузена примерно в километре от того места, где я отошел от берега. В эту минуту в небе появился советский истребитель «Як», летевший к центру города. Приблизившись к главной дороге, он принялся огнем пулеметов поливать скопление немецких солдат и транспортных средств.
Заметив ряд траншей рядом с улицей, я мгновенно нырнул в одну из них. Вместо того чтобы залечь на дно полутораметрового окопа, я нашел удобное и относительно безопасное место, откуда смог наблюдать за происходящим. Мое неистребимое любопытство в те дни неизменно преобладало над чувством опасности.
Пилот «Яка», по всей видимости, заметивший меня, тут же изменил курс и полетел в моем направлении. Я почувствовал себя загипнотизированным яркими вспышками пулеметных очередей русского самолета, когда тот помчался в сторону моего окопа.
Пули со свистом впивались в землю передо мной, вздымая фонтанчики пыли, летевшей прямо мне в глаза. В лицо мне впилась пригоршня мелкой шрапнели. Когда «Як» с ревом пролетел прямо над моей головой, я вскрикнул от боли, отпрянул назад и повалился на дно траншеи.
Через секунду мозг принялся оценивать ситуацию. У меня явно было легкое ранение, но когда я открыл зажмуренные глаза, то ничего не увидел, одну только черноту. Я лихорадочно размышлял о том, что могло со мной случиться. Неужели я навсегда ослеп?
Прошло несколько тяжелых мрачных минут, прежде чем ко мне стало возвращаться зрение, правда, частично. Мои глаза были залеплены грязью и кровью, и я различал лишь смутные силуэты того, что окружало меня.
Выбравшись из окопа, я заковылял по главной улице, стараясь разглядеть происходящее сквозь дымку, застилавшую мой взор. Несмотря на непрекращающийся дождь снарядных осколков, несколько наших солдат пытались привести в негодность орудия, чтобы они не достались врагу.
Прошел всего час с тех пор, как я вошел в Фишхаузен, однако за это короткое время была почти полностью уничтожена немецкая армейская группировка «Земгалия». Зная, что захват города Красной Армией - дело решенное, я понимал, что сейчас нужно найти уцелевших солдат моей роты и ждать нового приказа начальства. Катастрофа в Фишхаузене означала конец многому, но в то же время стала началом моего удивительного спасения от русского плена.
Двигаясь на запад под огнем вражеских снарядов, я вскоре отыскал несколько своих солдат возле пустого блиндажа, в котором раньше хранились боеприпасы. Это было примерно в трех километрах от города.
Моя попытка отыскать подполковника Эбелинга едва не закончилась трагедией, потому что на то место, где я искал его, налетела эскадрилья русских бомбардировщиков. Я в последнюю секунду успел спрятаться в траншее, чудесным образом избежав нового ранения.
Минут через десять я, наконец, нашел Эбелинга, который пытался организовать новую линию обороны, чтобы остановить надвигающегося с востока неприятеля. Я получил достаточно иллюзорный приказ отправиться в Гамбург и войти в состав формирующейся там новой дивизии. Этот приказ давал мне возможность вернуться в центральную Германию, но также требовал от меня отправить уцелевших солдат моей роты в другую дивизию. Последнее было мне особенно неприятно и горько, потому что я знал, что их ждет неминуемая смерть или плен.
Два дня спустя, 18 апреля, под переменным артиллерийским огнем мы с гауптфельдфебелем Юхтером отправились на запад, в направлении Пиллау. Затем свернули на юг, к берегу Данцигской бухты, где сели на паром и переплыли в порт Хель...."
Это был конец.
Это был конец моей роты.
Это был конец 58-й пехотной дивизии.
Возможно, что конец настал и для Германии, и для меня.
Через четыре года после вторжения в Россию день 16 апреля 1945 года стал худшим днем войны. За последние несколько часов минометная рота, которой я командовал, просто перестала существовать.
Немецкие автомобили, уничтоженные нашей авиацией на окраине Фишхаузена.
То, что случилось на главном пересечении дорог в Фишхаузене, было не обычным сражением, а скорее катастрофической кульминацией мощного заградительного огня советских войск, обрушивавшегося в течение последних недель на наши отходившие на запад части. Окончательно застряв в гуще отступающих войск, которые двигались по единственной дороге через этот небольшой городок в Восточной Пруссии, мы больше не могли идти дальше. Артиллерия четырех советских армий и нескольких сотен советских самолетов обрушили огонь на это огромное скопление немецких войск. Те, кому не удалось скрыться через городские переулки, были уничтожены огневым валом русских снарядов и бомб. В результате налета советской истребительной авиации на западные окраины Фишхаузена мое лицо было посечено массой крошечных осколков. Я почти ослеп от грязи и крови, застилавшей глаза, однако понимал, что мне повезло остаться в живых в этом кромешном аду.
Было ясно, что от моей сильно поредевшей за последние дни роты почти ничего не осталось. Смерть огромного количества подчиненных меня потрясла, и это при том, что за годы войны я видел смерть многих боевых товарищей.
Однако больше всего меня потрясло нескончаемое разрушение военного порядка, начавшееся еще до того, как мы добрались до Фишхаузена. До этого времени, даже несмотря на усиливающийся хаос войны, вермахту все еще удавалось сохранять в своих рядах строгую дисциплину и сплоченность подразделений. Теперь перестала существовать даже самая малая видимость порядка...
...
Уничтоженная немецкая техника на улицах Фишхаузена
...Поскольку Фишхаузен превратился в дымящиеся развалины, а части Красной Армии находились от нас всего в паре километров, я побрел на запад вместе с оставшимися в живых немецкими солдатами по главной дороге, которая проходила через сосновые леса. Оказавшееся на пределе физических и эмоциональных сил, мое тело двигалось вперед чисто автоматически. Мой разум оцепенел, но я все еще ощущал личную ответственность за подчиненных. Главной целью для меня стало отыскать тех из моих людей, кому посчастливилось сохранить жизнь в этой кровавой мясорубке. Возможно, они скрываются где-нибудь в заброшенных домах или в подземных складах боеприпасов, которых было много в лесу.
Кровь и песок, облепившие мое лицо, все еще заслоняли мне обзор. Я, спотыкаясь, брел по дороге и почти не видел, куда иду. Примерно через каждые двадцать метров пути свист очередного снаряда заставлял меня бросаться на землю. Снова встав на ноги, я упрямо продолжал шагать вперед, пытаясь вытереть глаза, чтобы понять, где нахожусь и где можно найти убежище от нового залпа вражеской артиллерии.
Примерно в миле от Фишгаузена на северной стороне дороги появилась группа из десяти солдат моей роты. Они только что вышли из блиндажа размером двадцать на тридцать метров. Среди них был гауптфельдфебель Юхтер, начальник тыла, а также пара фельдфебелей, два обер-ефрейтора и несколько рядовых.
- Где остальные? - мрачно спросил я.
Один из солдат тихо ответил:
- Мы попали под огонь бомб, а также реактивных и артиллерийских снарядов. Мы потеряли всех лошадей. Мы потеряли все снаряжение. Мы все потеряли. Все разрушено. Мы - последние, больше никого нет.
Я понял, что те, кто уцелел, либо потерялись в суматохе отступления, либо сумели прорваться на запад.
Говорить было больше не о чем. События последних часов и недель отняли у нас остатки сил, как моральных, так и физических. Нас, собравшихся в блиндаже, охватило мрачное настроение, предчувствие скорого конца. Моим подчиненным нужны были лишь главные сведения и указания. Они надеялись услышать их от меня, но я знал не больше, чем они. Впервые за время войны я остался без приказов вышестоящего начальства и не знал, что делать и чего ожидать дальше.
Испытывая настоятельную необходимость в таких приказах, я сообщил моим людям, что, как только у меня восстановится зрение, я отправлюсь на поиски командира нашего 154-го пехотного полка, подполковника Эбелинга. Примерно час спустя, после того как один из солдат протер мне глаза и извлек осколки из лица, я почувствовал, что снова могу нормально видеть.
Приказав солдатам оставаться в блиндаже, я направился в лес по узкой тропинке, которая вела в западном направлении. С неба непрерывно сыпался настоящий град осколков, но он уже не слишком мешал мне продвигаться вперед. Спустя пятнадцать минут я оказался возле замаскированного блиндажа, находившегося примерно в 25 метрах южнее главной дороги. Когда я вошел внутрь, то ожидал увидеть еще одно пустое помещение.
К моему удивлению, я увидел там с полдесятка старших офицеров вермахта, которых было легко распознать по красным лампасам на бриджах. На мгновение потеряв дар речи, я машинально встал по стойке смирно и отдал честь. Офицеры, собравшиеся вокруг стола, рассматривали какие-то карты и, очевидно, не заметив моего удивления, автоматически ответно поприветствовали меня.
В тот момент, когда я собрался попросить новых приказаний, раздался громкий гул самолетных двигателей. Когда генералы нырнули под стол, я выбежал наружу. С юга в нашу сторону направлялся десяток бомбардировщиков В-25 американского производства, но с советскими красными звездами на крыльях. Они явно выбрали целью бомбометания наш участок. С высоты тысяч метров на нас полетели бомбы. В моем распоряжении оставались считаные секунды, чтобы спрятаться в безопасном месте.
Отбежав на расстояние пяти-шести метров от блиндажа, я нырнул в длинную траншею глубиной что-то около двух метров. Находиться в ней было немного безопаснее, чем прятаться в блиндаже. При прямом попадании те, кто прячутся в нем, обречены на верную гибель. Находясь в траншее, можно погибнуть или получить тяжелое ранение, но все-таки есть шанс спастись, ведь там можно не опасаться смерти под тяжелыми обломками кровли.
Скрючившись на дне окопа, я старался держать голову ближе к поверхности, чтобы не быть погребенным под массой земли. Прижав руки к ушам, я открыл рот, чтобы от взрывов не лопнули барабанные перепонки. Таким образом уравнивалось внутреннее и внешнее давление. Война учит солдата многим премудростям, помогающим остаться в живых, если, разумеется, он доживет до той поры, когда сумеет воспользоваться полученными уроками.
В следующий момент после того, как я спрятался, вокруг загрохотали русские бомбы, одна за другой, очень быстро. Это напоминало залп гигантских реактивных снарядов. Оглушительные взрывы сотрясали землю и воздух. В моей голове мелькнула мысль - неужели то, что я выскочил из блиндажа, не спасет мне жизнь? Странно, но при этом я не испытывал страха. Бомбы, снаряды и пули за последние годы стали постоянной частью моей жизни, и я даже успел привыкнуть к ним.
Пока бомбы пропахивали окружавшее меня пространство, мне не оставалось ничего другого, как ждать. Разум буквально онемел, в голове было пусто, мной правил лишь животный инстинкт выживания. Мой рот был по-прежнему открыт, потому что бомбы порой разрывались на расстоянии всего двух метров от меня, а я отчаянно боялся, что от нескончаемого сумасшедшего грохота навсегда лишусь слуха.
Когда бомбежка немного утихла, я понял, что мне в очередной раз повезло. Я, еще не оправившись от адского шума, неуклюже выбрался из окопа. Несмотря на незначительные ранения, недосып и скудное питание последних недель, я все еще оставался в неплохой физической форме. Мое психологическое состояние было намного хуже, но я старался изо всех сил сохранять ясность мысли. Офицерский долг требует от меня вести за собой подчиненных и заботиться о них.
Хотя упоминавшийся выше генеральский блиндаж остался цел, я понял, что у старших офицеров хватает иных забот, нежели отдавать приказы ротному командиру. Я продолжил поиски командира полка и направился в северном направлении, затем снова пересек главную дорогу.
Минут через десять я нежданно-негаданно наткнулся на подполковника Эбелинга, пытавшегося установить новую линию обороны примерно в паре километров от нас.
Обрадованный тем, что нашел его, я понял, что добился цели и могу получить новый приказ.
Из короткого разговора с подполковником я уяснил, что верховное командование отправляет нас обратно в Германию. Все оставшиеся в живых офицеры 58-й пехотной дивизии должны вернуться на родину, где станут ядром новой дивизии, которая будет формироваться в Гамбурге.
Немногие оставшиеся в живых солдаты нашей дивизии переводятся в состав 32-й пехотной дивизии, которая останется в арьергарде и будет сдерживать наступление частей Красной Армии.
Дав мне устные указания, Эбелинг сделал запись в моей солдатской книжке и расписался. Поскольку офицеры нашей дивизии будут самостоятельно добираться до Гамбурга, этот письменный приказ не позволит эсэсовцам наказать меня как дезертира, если я неожиданно наткнусь на них. Одним росчерком пера подполковник открыл мне, так сказать, дверь, через которую я смогу выйти из ада передовой и избежать смерти или русского плена...
...
Фишхаузен
13-16 апреля 1945 года
...То, что мы вынесли в предыдущие недели, было лишь прелюдией к драматическим событиям, которые произошли через два дня в десятке километров западнее. 16 апреля артиллерия четырех советских армий вместе с четырьмя сотнями самолетов обрушила на нас огонь своих орудий в мощном наступлении, имевшем целью уничтожить остатки немецких войск в Земгалии. Результатом стала катастрофа поистине огромного масштаба. Ничего подобного в годы войны я не видел.
Тем утром наша рота добралась до небольшого городка Фишхаузена. Через него проходили главные дороги, ведущие с севера и востока. Располагался он на оконечности узкого полуострова близ песчаной косы Фриш-Нерунг. К советской артиллерии, продолжавшей обстреливать нас, - она находилась в двух-трех километрах восточнее, - присоединилась авиация. Русские самолеты пролетали над нами на высоте 150-300 метров.
Уничтоженные у Фишхаузена бомбо-штурмовыми ударами нашей авиации немецкая техника и обозы
Я отправился вперед, чтобы разведать дорогу, и, оказавшись на расстоянии 20 метров перед колонной, вышел на узкую городскую улицу. В следующее мгновение обстрел из вражеских орудий значительно усилился, едва ли не в два раза по сравнению с его интенсивностью на подходе к Фишхаузену. Из-за нескончаемого заградительного огня и напиравших сзади других немецких частей колонна была вынуждена остановиться. Воцарился хаос, возницы изо всех сил пытались обуздать перепуганных лошадей.
Уничтоженные у Фишхаузена бомбо-штурмовыми ударами нашей авиации немецкая техника и обозы.
Стараясь держаться ближе к разрушенным одно- и двухэтажным домам, я не осмеливался заходить в них, опасаясь оказаться под их обломками в случае прямого попадания. Когда рядом пролетал снаряд или в моем направлении начинал двигаться вражеский самолет, я быстро прятался за угол дома или скрывался в дверном проеме.
Когда я углубился в центр Фишхаузена примерно на километр, ураган артиллерийского огня и оглушительные взрывы авиационных бомб слились в безумную какофонию. Такого адского хаоса я ни разу не видел в предыдущие годы войны.
Обломки военного снаряжения четырех или пяти разбитых немецких дивизий были беспорядочно разбросаны по всему городу. На улицах лежали обугленные трупы людей и животных. Лишь грохот взрывов не давал мне слышать жалобные стоны раненых и умирающих лошадей.
Разбитая техника и обозы на улицых Фишхаузена
Жуткое зрелище погибающего города притупило все мои чувства, ввело в состояние бездумного оцепенения и невыразимого отчаяния. Я понимал, что могу погибнуть в любую секунду.
Однако я был не готов к смерти. Моей главной целью стало бегство из этого кошмара и необходимость собрать вместе всех оставшихся в живых солдат нашей роты.
К этому времени бомбежка усилилась настолько, что мне стало ясно - нужно побыстрее уйти с главной дороги, иначе меня ждет неминуемая гибель. Не имея возможности связаться с моими людьми в этой кровавой кутерьме, я лишь надеялся, что они поймут, что смогут спастись, только если бросят лошадей и орудия и попытаются самостоятельно выбраться из Фишгаузена.
Скользнув в какой-то переулок слева от меня, я пробежал два квартала и оказался на краю города. Когда я вышел к южной окраине, то свернул на запад и стал двигаться вперед по дороге, параллельной главному шоссе, которое находилось справа на расстоянии примерно 30 метров. Все так же стараясь держаться ближе к домам, я осторожно шел по местности, которая медленно поднималась вверх метрах в ста от гавани. Хотя бомбежка здесь была не такая интенсивная, как на шоссе, осколки все равно падали достаточно близко от меня.
Когда я достиг самого края города, то вернулся на центральную улицу Фишхаузена примерно в километре от того места, где я отошел от берега. В эту минуту в небе появился советский истребитель «Як», летевший к центру города. Приблизившись к главной дороге, он принялся огнем пулеметов поливать скопление немецких солдат и транспортных средств.
Заметив ряд траншей рядом с улицей, я мгновенно нырнул в одну из них. Вместо того чтобы залечь на дно полутораметрового окопа, я нашел удобное и относительно безопасное место, откуда смог наблюдать за происходящим. Мое неистребимое любопытство в те дни неизменно преобладало над чувством опасности.
Пилот «Яка», по всей видимости, заметивший меня, тут же изменил курс и полетел в моем направлении. Я почувствовал себя загипнотизированным яркими вспышками пулеметных очередей русского самолета, когда тот помчался в сторону моего окопа.
Пули со свистом впивались в землю передо мной, вздымая фонтанчики пыли, летевшей прямо мне в глаза. В лицо мне впилась пригоршня мелкой шрапнели. Когда «Як» с ревом пролетел прямо над моей головой, я вскрикнул от боли, отпрянул назад и повалился на дно траншеи.
Через секунду мозг принялся оценивать ситуацию. У меня явно было легкое ранение, но когда я открыл зажмуренные глаза, то ничего не увидел, одну только черноту. Я лихорадочно размышлял о том, что могло со мной случиться. Неужели я навсегда ослеп?
Прошло несколько тяжелых мрачных минут, прежде чем ко мне стало возвращаться зрение, правда, частично. Мои глаза были залеплены грязью и кровью, и я различал лишь смутные силуэты того, что окружало меня.
Выбравшись из окопа, я заковылял по главной улице, стараясь разглядеть происходящее сквозь дымку, застилавшую мой взор. Несмотря на непрекращающийся дождь снарядных осколков, несколько наших солдат пытались привести в негодность орудия, чтобы они не достались врагу.
Прошел всего час с тех пор, как я вошел в Фишхаузен, однако за это короткое время была почти полностью уничтожена немецкая армейская группировка «Земгалия». Зная, что захват города Красной Армией - дело решенное, я понимал, что сейчас нужно найти уцелевших солдат моей роты и ждать нового приказа начальства. Катастрофа в Фишхаузене означала конец многому, но в то же время стала началом моего удивительного спасения от русского плена.
Двигаясь на запад под огнем вражеских снарядов, я вскоре отыскал несколько своих солдат возле пустого блиндажа, в котором раньше хранились боеприпасы. Это было примерно в трех километрах от города.
Моя попытка отыскать подполковника Эбелинга едва не закончилась трагедией, потому что на то место, где я искал его, налетела эскадрилья русских бомбардировщиков. Я в последнюю секунду успел спрятаться в траншее, чудесным образом избежав нового ранения.
Минут через десять я, наконец, нашел Эбелинга, который пытался организовать новую линию обороны, чтобы остановить надвигающегося с востока неприятеля. Я получил достаточно иллюзорный приказ отправиться в Гамбург и войти в состав формирующейся там новой дивизии. Этот приказ давал мне возможность вернуться в центральную Германию, но также требовал от меня отправить уцелевших солдат моей роты в другую дивизию. Последнее было мне особенно неприятно и горько, потому что я знал, что их ждет неминуемая смерть или плен.
Два дня спустя, 18 апреля, под переменным артиллерийским огнем мы с гауптфельдфебелем Юхтером отправились на запад, в направлении Пиллау. Затем свернули на юг, к берегу Данцигской бухты, где сели на паром и переплыли в порт Хель...."