«Я - проявление жизни, которая дает мне силы сопротивляться всему недуховному»
Сергей Сергеевич Прокофьев родился 11 (23) апреля 1891 года в украинском селе Сонцовка (Солнцевка).
Имя малой родины стало для Сергея Прокофьева определяющим.
Когда Евгения Кисина в одном из интервью спросили, что ему особенно близко в наследии Прокофьева, известный пианист ответил: «Сказать, что мне особенно близко, трудно: все грани его музыки прекрасны. Но есть здесь одна совершенно необычная вещь. У нас у всех, видимо, бывают какие-то неудачи, сомнения, просто плохое настроение. И вот в такие минуты, даже если я не играю и не слушаю Прокофьева, а просто думаю о нем, я получаю невероятный заряд энергии, испытываю огромное желание жить, действовать». Творчество Прокофьева все обращено «к солнцу, к полноте жизни», к полноте бытия. Где истоки этой гармонии? Может быть, в личности композитора, в его мировосприятии, а может быть, в атмосфере детства, в его Сонцовке, само название которой символично (позже оно откликнется в названии альбома, который, как известно, вел Прокофьев,- «Что вы думаете о солнце?»).
Этот солнечный свет Прокофьев пронес через все коллизии своей нелегкой жизни.
Да, у Прокофьева был «Солнечный альбом», куда он просил друзей вписывать, что они думают о Солнце. Среди прочих - автографы Артура Рубинштейна, Рауля Капабланки, Фёдора Шаляпина.
Маяковский оставил в альбоме знаменитое
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз.
А Константин Бальмонт написал сонет «Ребёнку богов, Прокофьеву»
Ты солнечный богач. Ты пьешь, как мед, закат.
Твое вино - рассвет. Твои созвучья в хоре,
Торопятся принять, в спешащем разговоре,
Цветов загрезивших невнятный аромат.
Вдруг в золотой поток ты ночь обрушить рад,
Там где-то далеко рассыпчатые зори,
Как нитка жемчугов, и в световом их споре
Темнеющий растет с угрозным гулом сад.
И ты, забыв себя, но сохранивши светы
Степного ковыля, вспоенного весной,
В мерцаниях мечты, все новой, все иной, -
С травинкой поиграл в вопросы и ответы,
И, в звук свой заронив поющие приметы,
В ночи играешь в мяч с серебряной Луной.
Фрагменты эссе Андрея ВОЗНЕСЕНСКОГО о Прокофьеве:
Наивные и иронические дети нового времени, мы пили из кофейников Прокофьева и Кафки.
В те годы мне открылась новизна Прокофьева, его Первого концерта, нерифмованной музыки, присутствием трёх кубических апельсинов над снежной спячкой; гениальности в чистом виде, новой гармонии.
Шесть раз, добыв билетик у колонн Большого, а то и на прорыв, столбенел я от его «Ромео и Джульетты», стиснутый на 2-м или 3-м ярусе поклонниками Улановой, ожидая конвульсивных тактов смерти Тибальда - страшный прокофьевский кайф.
Click to viewНейгауз считал, что в нём 90 % музыканта, 10% человека, но эти 10% ценнее, «человечнее», чем у иного все 100.
Подписывался он одними согласными - «ССПРКФВ». Гласные как бы выпаривались из него. В согласных иронически проблёскивала аббревиатура концернов, а то и РСФСР. Великий шахматист, он как бы проигрывал всю партию в уме, а нам записывал лишь коронные ходы. Он доводил музыку до кристалла в операх и балетах ГННННГЛ, РМДЖЛТТ, ЛБВКТРМПЛСНМ, СМНКТК и ВНМР. Он довёл музыку до режущего кристалла.
Алмазодобытчик в Мирном говорил мне, что алмаз выдерживает любую прессовую нагрузку, лишь вминается в любой пресс, но хрупок на боковой удар. Надо знать, куда ударить.
Система знала, где ударить. Полуграмотный, труднопроизносимый волапюк Постановления - ПстнвлнЦКплжнвмзкфрмлзмсхзпрнцпсцрлзм1948гд - не нёс никакого смысла, кроме смертельного бокового удара в сердце гения. Гигантская кофемолка перемалывала зёрна гармонии в растворимый суррогат.
Сын его Олег вспоминает: «Идейные родственники убеждали отца поехать на Совещание, делали большие глаза: «Сам Жданов будет!» Я, мальчик тогда, понимал, что ему ходить туда не надо. «Жданов-подожданов», - сказал я. Отцу это понравилось. Он обычно ко мне прислушивался. Но тут пошёл»
Прощаясь, Олег написал мне на мемуарах отца, изданных «Синтаксисом»: «Лучший в мире дневник композитора». Воспоминания описывают краткий приезд в Россию в 1927г. В изданных у нас дневниках этот приезд сжат до двух страничек. Здесь же целая книга, со всеми гласными - Большевизией, оболваниванием, с нашими радостью и тоской. Слог его точен, не зря он музицировал прозу. Почему он, всё понимая, вернулся? Для того ли, чтобы быть «с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был»?
Пусть читатель прикоснётся к этим страничкам жизни отечественного гения новой гармонии.
15-минутный ролик, где собраны ценные кадры кинохроники и фотографии:
Музыку Прокофьева исследователи называют звучащей метафизикой света.
Финал Первой симфонии долгие годы был заставкой популярной радиопередачи "Музыканты смеются".
Эта остроумная, искристо-юморная музыка словно выиграла в негласном конкурсе на самое весёлое музыкальное произведение.
«Угнетенное состояние (депрессия) является обманом, порожденным смертным мозгом, - пишет Прокофьев, - следовательно, оно не властно надо мной, ибо я - проявление жизни, то есть духовной силы»
И ещё:
«Являясь проявлением Разума, я способен к сильному творческому мышлению. Я - проявление Любви, которая поддерживает мой постоянный интерес к моему творчеству. Индивидуальность дана мне для создания Красоты»
«Я радуюсь, несмотря на превратности судьбы, так как обладаю возможностью удостовериться в их нереальности»
Показателен диалог Прокофьева с Демчинским (в Москве в 1932 г.), в котором он сам объясняет источник своего оптимизма:
«Завтрак с Демчинским. Он пробует произвести атаку на бодрость и радостность. Музыка должна передать общую тревогу, когда ни наука, ни общественность не дает исхода. Я: если море бушует, то тем ценнее твёрдая скала среди волн. Он: но никто ее не поймет; и на чем основано это спокойствие - на здоровье, на самоуверенности, на личном я? Я: на упоре в Бога"
Объективный трагизм судьбы Прокофьева кроется в отрицании трагического как высшего жизненного критерия, ибо благодаря этому трагическое становится вдвое сильнее и убедительнее. Оставалось, следовательно, лишь мужественно одолевать всю эту огромную, многогранную катастрофическую проблематику собственной жизни в сознательном обращении к формам и понятиям так называемых объективных условий времени и смягчать трагизм объективностью внешних манер, форм выражения. Оставалось внимание к деталям, ко всему, имеющему точный временной и пространственный адресат и помогающему преодолеть реальный трагизм жизни. Оставалось как бы не замечать, не допускать плохого, ежедневно изгонять из собственного бытия все темное. Прокофьев дает нам пример того, как можно остаться человеком в условиях, когда это почти немыслимо, как можно сделать жизненной целью преодоление повседневно-человеческого ради идеальной человечности.
Альфред ШНИТКЕ
*
Михаил Плетнёв исполняет 2-ю и 3-ю части Седьмой сонаты: