Антисемит старшина Курячий
Глава двенадцатая.
Антисемит старшина Курячий
Щуплый, хливкий старшина Курячий, заложив руки за спину, прохаживался влево-вправо перед ротным строем. Рота внимала его грязным словам, буквально впитывая, притягивая к себе эту грязь, накачиваясь ею, как надутый использованный презерватив.
Лицом к строю, стоял Вовка Винницкий. Глаза его опущены, плечи подрагивают от бессильной ярости. Казалось, он дрожит на октябрьском промозглом ветру от холода, возникшем, как магнитное поле между двумя полюсами, старшиной позади него и ротой впереди.
- Вот, полюбуйтесь на этого, с позволения сказать, сержанта. Только хитрый еврей мог пролезть к етому, с позволения сказать, советскому званию. А почему он пролез? Потому что как старался влезнуть в душу нашему замполиту. Картинки он ему в ленинскую комнату рисовал, мазило, с позволения сказать. Лучше б он кальсоны свои постирал! Вы кальсоны евойные видели? Они-ж у его третью неделю не менятые. От своей еврейской, с позволения сказать, мамочки далеко не ушел. Эти евреи все такие, грязные, вонючие.
Рота - сто человек, а в ней пять евреев. И двое из них - я и Вовка. И мы оба из Донецка. Даже если бы я не был евреем, я бы ненавидел старшину Курячего. Судя по крепко сжатым кулакам, и Вовка сейчас с удовольствием хряснул бы по этой мелкой, остроносой старшинской мордочке, напоминающей куриную головку. Но тогда неумолимый суд и штрафбат. Господи! Хоть бы он сдержался!
После отбоя мы, все пять евреев, и двое русских, тоже дончанина, сидим в душевой. На шухаре стоит салага и сторожит приход старшины или капитана - комроты. На грубой, крашеной краснокоричневым суриком табуретке, баночка с черной тушью, две иголки обмотанные нитками, мисочка с водой, сухая тряпочка. В перевернутой крышечке немного туши. Иголки обмакивают в тушь и затем колют руку. Снова обмакивают и снова колют. Тряпочкой промокают кровь, смешанную с тушью, и снова колют. На моей руке постепенно вырисовывается магендовид. Больно, но я терплю, ведь и предыдущие молча терпели, доказывая свое еврейство.
На утреннем построении у пяти человек перебинтованные левые запястья. Кто-то уже разнес новость и вся рота ждет спектакля. Курячий появляется в воротах части, чуть не бегом несется к плацу, за ним дежурный по части, на бегу докладывая о происшествиях. Курячий его не слушает, видимо он уже осведомлен.
Рядовой Винницкий! Выйти из строя! Что у тебя с рукой? Разбинтуй!!!
Вовка не торопясь разбинтовывает татуировку и протягивает руку старшине. У того глаза так выпучиваются, что даже когда он моргает, веки не закрывают полностью глазных яблок. Ну точно - курица.
Боуден! Выйти из строя!
Я строевым шагом выхожу из строя, четко отмеряю три шага, делаю резкий поворот налево, подхожу к старшине, и так же четко поворачиваюсь лицом к роте. Как и Вовка медленно-медленно разбинтовываю свой магендовид. Поднимаю руку с ним кверху и демонстрирую застывшей роте. Да-а. Что-то сегодня смешков не слышно.
Через несколько минут все ротные евреи стоят с поднятыми руками. И у всех на запястьях красуется магендовид. Странное зрелище.
Ошарашенный Курячий хватает ртом воздух. Он не знает что с нами делать. Наконец визжит:
- Опустить руки! Кто зачинщик?
Пять голосов:
- Я!
Снова хватание ртом воздуха. Снова визг:
- Три наряда вне очереди! Я доложу начальству - будете сидеть на губе!!! Пожизненно. А еще за антисоветчину вас судить будут!
...
Нет, нас не судили. Начальство сочло за лучшее умолчать о произошедшем. А Курячего на пару недель, от греха подальше, отослали из расположения роты. Его заменял страшина Иванов, полный и добродушный.
Вся рота относилась к нам как к героям. С тех пор тема нашего еврейства больше никогда перед строем не обсуждалась. Зато нам хватало антисемитизма своих "товарищей" который подогревался, особенно среди грузин и азербайджанцев, армейским руководством. Однако крепкие кулаки и крепкая дружба в конце концов победили антисемитизм, а моя гитара, Высоцкий и Окуджава даже завоевали некую любовь и почитание.
Объявили приказ маршала Гречко о переходе с трех лет службы на два. Но как же медленно тянулось армейское время. И вот соседние части летчиков и танкистов нашего призыва уже начали разъезжаться в "дембель", а наша перешитая, зауженная, с вшитыми в подворотничок проволочками, с белыми окантовками погон стройбатовская "дембельская форма" все еще лежала в чемоданах, а дембельские фотоальбомы уже начали от ежедневного просматривания потихоньку истрепываться. Видно стройбат был самой важной составляющей советской армии, раз его на почти на полгода задержали с демобилизацией.
Лейтенант Тутов объявил, что если наберется "дембельская" бригада для строителства взлетной площадки вертолеторемонтного завода, то ей дадут аккордный наряд, по окончанию которого мы получим много денег и долгожданную демобилизацию. И мы взялись. Да еще как! Были задействованы левые грузовики, салаги пахали на нас с ночи до зари, замешивая и развозя бетон, а мы, по уши в растворе, отхаркиваясь зацемментировавшимся в носу и в глотке бетоном, забыв о сне, пахали как папы Карло. И вот уж почти все окончено. Еще день-два, максимум три, и домой! Домой!
Больше половины роты уже демобилизовалась.
Лейтенант Тутов, приказал дембелям собираться и построиться на плацу. Туда пригнали крытые машины, и нам приказали садиться в них. Все думали - на вокзал, до которого было езды максимум двадцать минут.
Через несколько часов нас высадили в Конотопе. Тутов объявил, что нам дается новый аккордный наряд, по окончанию которого теперь уж точно дембель.
И мы сломались.Прожженные "старики" хлюпали носами, как мальчишки.
Наш "аккорд" состоял в выкапывании огромной, выше человеческого роста канавы, и прокладки в ней теплотрассы.
Вера в дембель улетучилась и мы больше загорали под ласковым украинским солнышком или же ходили в девчачье общежития слушать "Голубые гитары" и Ободзинского. Траншея продвигалась очень медленно, а затем и вовсе, упершись в огород одной бабульки, остановилась. Бабулька кормила нас украинским борщом, поила неплохим самогоном за то, чтобы мы "скривили" трассу так, чтоб она прошла мимо ее огорода.
Начальство разрывалось в криках и угрозах, но мы были какие-то потухшие. На все было наплевать. Зато бабкин самогон спасал нас от реальности.
Спускались осенние сумерки. Затуманенные самогоном, в прекрасном настроении мы пробирались сквозь яблоневый сад, в 7 солдатских глоток горланя:
- Расцветали яблони и груши,
- Поплыли туманы над рекой.
Хрупкий, худенький Санька отстал и плелся где-то позади. Вдруг раздался его крик:
- Ребята, бьют!
Ребята бросились на выручку. Кто-то держал Саньку за шиворот и тряс его, иногда стегая по щекам:
- Ах, ты, жидовская морда! Ты еще пить вздумал! Иди сиську у своей грязной еврейки соси, а не водку пей!
Я не успел разглядеть его лицо, потому что мой кулак свернул его набок, расквасил в момент. Подоспел и здоровенный Арвеладзе, с которым мы здорово сдружились во время "аккорда". Нападающий взлетел в воздух, потом, как мешок с чем-то мягким, шлепнулся на землю. Лежачего бить не стали, но наподдавали ему сапогами под задницу.
С чувством выполненного долга и нерушимой дружбы, вернулись в казарму, добавили немного из бабкиного "с собой" и завалились спать.
Проснулся от того, что в казарме было необычно солнечно и тихо.
- Дневальный, который час?
- Почти девять!
- Ну, блин! Завтрак проспали! Салага, почему нас на завтрак не подняли? Совсем оборзели?!
- Вас приказано из-за вчерашнего не трогать. А завтрак в Ленинской комнате вас дожидается.
Ну, ничего себе! С каких это пор завтрак в Ленинскую комнату подают?
- Салага, а старшина где?
- Вы что, ничего не помните? Вчера Курячего кто-то перестрел и морду набил. Так его с перелом ребер и носа увезли в госпиталь. Не вы?
Стал припоминаться вчерашний вечер. Это что ли мы его так? Так это он был? Ма-ма!!!
Все семеро были в казарме. Последние семь дембелей. Плакал наш дембель! Плачет по нам дисбат! Потому и на "аккорд" не подняли.
Около двенадцати появился литер Тутов.
- Собирайте вещи, вы возвращаетесь в расположение части, в Чернигов.
- Товарищ лейтенант, а что там?
- Приедете - увидите.
Дорога тянулсь жутко долго, но кончилась неожиданно быстро. Часть встречала нас на плацу. Нас повели мимо застывших салаг, впустили в ленинскую комнату, заперли снаружи. Мы старались не говорить о произошедшем, зато пытались шутить. Правда улыбки получались какими-то кривыми. Смех вызвало лишь чье-то замечание, что у него всегда ленинская комната ассоциировалась с тюремной камерой.
Щелкнул замок.
- Винницкий! С вещами на выход.
Пятнадцать или двадцать минут напряженного ожидания.
- Шрайдер! С вещами на выход.
Напряженность возрастает.
- Арвеладзе! На выход.
Наконец
- Боуден! На выход.
Я иду по части, по дорожкам, посыпанным гравием, по вылизанным тротуарам, мимо щитов с бравыми советскими солдатами, с призывыми защищать нашу Советскую Родину, и думаю что буду сидеть в тюрьме, и еще о том, как об этом помягче сообщить маме. Да и вообще, как сообщить? Ведь мобильных телефонов у нас тогда не было.
Майор Окунев, по прозвищу Красный нос, сидел в кабинете командира части. Я прокручивал в мозгу оправдательные слова, размышлял как бы соврать поправдивее.
Однако Красный нос ни о чем меня не спросил. Подсунул какие-то документы, ткнул пальцем где подписать. Попросил отдать ему военный билет.
Перед глазами плыло, непрошенные слезы катились по лицу. Я понимал, что это конец.
В комнате, в которую меня завели сидели мои друзья, которых вызвали раньше. Вид, конечно, у всех был еще тот. Сидели, как в воду обпущенные. Вскоре там уже были все семеро.
Сновы вывели. Построили. Подъехал крытый грузовик. Мы влезли в кузов, лейтенант сел в кабину и нас повезли. Пытаясь сориентироваться куда нас везут мы пытались подтянуться к узкому окошечку вверху, но машину качало, руки скользили по брезенту и мы раз за разом срывались. Минут через 15 машина остановилась. Мы спрыгнули на землю. Вокзал.
Объявили поезд на Ростов. Лейтенант вручил нам какие-то конверты и велел садиться в вагон. Странно как-то. Где же конвой? А когда допросы? Поезд тронулся и вдруг лейтенант спрыгнул со ступенек на перрон. Он немного пробежал, что-то пытаясь прокричать нам, затем остановился и стал махать нам вслед рукой.
Поезд набрал ход и лейтенант остался где-то позади, все уменьшаясь и уменьшаясь. Мы в полном недоумении уставились друг на друга. Кто-то оторвал от конверта кромку и вытащил его содержимое. Деньги! Военный билет! Билет на поезд!
Каждый повторил ту же процедуру. У всех одинаково!
Я открыл военный билет, пролистал его... На какой-то странице, четким канцелярским почерком, черной тушью было выведено "В соответствии с приказом №... уволен из рядов Советской армии... "
Мы прыгали, обнимались, орали...Мы сошли с ума.
Но почему у нас билет в Ростов? Почему не в Донецк? Стали думать и вспомнили, что около года назад в часть приезжал представитель ростовских шахт и вербовал нас. Обещал громадные подъемные, общежитие, а вскоре и свою квартиру для каждого. Обещал громадные зарплаты. А, главное, обещал, что всех завербованных демобилизуют раньше всех.
Мы сошли в Киеве. Торжественно порвали на мелкие клочки билеты в Ростов. В туалете переоделись в дембельскую форму и пошли в ресторан. Денег у нас было немеренно, и потому вокруг нас буквально летали несколько официантов.
Через полчаса мы уже были "ну очень веселые" и тут в ресторан вошел комендантский патруль.
- Солдаты, почему вы в этом месте? Почему у вас водка? А что это за форма? Мы вас арестуем!
- Капитан! (две мелких звездочки на погонах говорили о звании младшего лейтенанта). Капитан, мы дембеля!
- Какие нахрен дембеля в сентябре? А ну предъявите ваши военные билеты!
- Через пять минут "капитан" вел нас под охраной трех молодых солдатиков "тут недалеко, к одной подруге". И праздник продолжился.
Наутро, поправив здоровье, мы с помощью "капитана" приобрели билеты каждый в свою сторону. На прощанье мы выпили за здоровье старшины-антисемита Курячего, и посетовали, что не прибили его еще в мае. Может тогда нас отпустили бы сразу.
С донецкого вокзала я приехал прямо в родной двор на самом шикарном такси. Хлопнув дверцей, остановился. Прямо передо мной, на лавочке, с еще двумя соседками, сидела мама.
- Белла, посмотри! Кажется твой вернулся.
Мама, не веря себе, медленно поднялась, близоруко сощурилась в мою сторону.
- Боже! Гена! Геночка!
Я шагнул к ней и она повисла у меня в руках.
Содержание:
- Глава первая. Пусть ты останешься только в сердце моем
- Глава вторая. Праздничный обед и солдатские истины
- Глава третья. Мировая
- Глава четвертая. Оркестр
- Глава пятая. Баржа и гуси
- Глава шестая. Самоволка и Чехословакия
- Глава седьмая. Пожар
- Глава восьмая. Проститутка
- Глава девятая. Увольнительная и Запырыч
- Глава десятая. Несчастливый дом
- Глава одиннадцатая. Баптист
- Глава двенадцатая. Антисемит старшина Курячий