все та же
Состоялось заседание суда, на котором решался вопрос о моей виновности по статьям принятия участия в несанкционированном митинге и невыполнения требований полиции. Второе серьезнее. До пятнадцати суток. Передо мной судья оправдала девочку, с молодым человеком которой имел удовольствие побеседовать в коридоре. Я удивился.
Впрочем, одного взгляда на эту девочку было достаточно, чтобы понять ее абсолютную невиновность. Правильная такая, мухи не обидит. Смущенная привлеченным к ней вниманием. Если б я был судьей, я бы так решения и выносил: «Подозреваемая в процессе заседания неожиданно смутилась и покраснела. Заседание прекращаю в виду очевидности непорочия подследственной. Следующее дело!»
То есть должна была произойти несправедливость, а она не произошла. Какое невероятное торжество правосудия!
Тем не менее, насколько я понял, девочка съехала с темы на том основании, что де на площади она занималась социологией, проводила исследования. Ее мальчик, пока сидели, пытался исследовать и меня, типа, несколько слов о себе, только коротко, в общих чертах, так как у него графы всего четыре. Бедняга даже не понимает, насколько это неприлично, задавать взрослому человеку вопросы в такой форме. Я понимаю, он не со зла, это от общей неразвитости, принципиальной, кстати, социология, одним словом. Любопытно было бы его самого порасспросить, что он понял в Достоевском, которого конечно читал, мальчик-то вполне симпатичный, что же он в нем вычитал?
Как бы то ни было, а судья, по видимому, не стала противиться «съезжанию» и меч правосудия вложила обратно в ножны.
В моем случае все несколько иначе. Помогать сохранить карму судье я не имею намерения. Я был прохожим, таковым предпочитаю оставаться. Тем более, что так оно и было. Таким образом, я имею честь желать получить свою порцию правосудия на общих основаниях, за общим столом, а не за отдельным столиком, дикси.
Они ушли, а я остался в коридоре ждать свидетеля, «прапорщика Данько». И он пришел. С опозданием почти на час.
Прапорщик оказался сержантом, совсем юным, круглолицым и очень похожим на одного из тех, кто меня брал. Я думал, что в крайнем случае это второй, который был постарше и мрачный. И даже поначалу расстроился. По-военному отрапортовав в дверях о прибытии, сержант получил приказ ожидать в коридоре, после чего уселся рядом. Тщетно пытаясь раздуть в душе неприязнь, я молчал сколько мог и наконец не выдержал, обратился к своему гонителю: «Савл, почто…» шучу-шучу.
Я позволил себе поинтересоваться, не по моему ли делу он прибыл. Услышав фамилию, он легко согласился. Отвечал вполне охотно, просто. Оказалось, никакой он не омоновец, сержант патрульно-постовой службы Калининского района. В милиции три с половиной года. Сержанта получил уже здесь, демобилизовался рядовым. Посетовал, что все надоело.
То есть нормальный такой парень. Не без достоинств. Во всяком случае, следов проказы на лице я не заметил. Предупредил, что будет врать. Государев человек, а чего вы хотите, делает как положено. Тоже устает. Людей в клетку сажать кто-то же должен. А сидеть? Каково тем кто сидит? Пожимает плечами, неинтересно. Замкнулся, замолчал.
5 марта им выдали омоновскую амуницию, повезли на Исаакиевскую, пресекать беспорядки. Представляю, что он чувствовал на площади, в ряду бойцов, в латах, в броннике, в каске с опущенным забралом. Дубинкой себя по руке в такт:«Груп-па крови на-ру-ка-ве!..» резвитесь, ребята, война все спишет, комбат, батяня, работаем, работаем!
А в глаза этим людям посмотреть? А потом дома, когда все стихнет, себе - в зеркале?
Уважение к старшим, да и к людям вообще - сама по себе религия.
Я понял, он бедняжка, его пожалеть нужно. Только со спины заходите, тихонечко, а то можете огрести, если не повезет, по полной.
Достоевский насупился и отошел покурить в сторонку.