Подросток в МДТ
12 мая
Премьера
Артист МДТ Олег Дмитриев все чаще выступает в Малом драматическом за режиссера. Похоже, что теперь в театре действует отлаженный междусобойчик: на малой сцене активно пробуют собственные режиссерские силы чуть не все актеры театра, особенно молодые и на все готовые - по-видимому, чтобы не тратиться на режиссеров со стороны. Стареет, видно, Лев Додин: обычно, начиная со Станиславского и продолжая Товстоноговым, большой режиссер не терпел рядом каких-то там молодых. Или, скорее, не воспринимает Додин этих "подростков" за конкурентов, здраво оценивая их продукцию.
Дмитриев, очень неудачно заменивший Сергея Бехтерева в Верховенском-младшем из"Бесов" (вся роль на одной противной интонации, без нюансов и лишних сложностей), по-видимому, посчитал себя крупным знатоком творчества Достоевского. Поставить "Подростка" - задача очень непростая. Не знаю ни одной удачи, бывали полуудачи (например, у Любимова на Таганке). Можно было предположить, что и на сцене МДТ "Подросток" не получится. Но такого провального спектакля совершенно не ожидал. В инсценировке, лично сбацанной господином Дмитриевым, отсутствует персонаж по фамилии Версилов. А если Версилова нет, то что разгадывать главному герою, да и нам всем? Дальше - больше. Во второй части Аркадию Долгорукову передан текст и юродческий поступок Версилова (он разбивает икону на две половинки), отчего совершенно теряется всякая логика персонажа: он только что ныл от несовершенства мира, а теперь оказывается способен на смелый поступок, теологический бунт. Кроме того, центральная - как часто бывает у Достоевского - "идея Ротшильда", с которой начинается развитие главного героя в романе, в спектакле переставлена в финал. Если Аркадий у Достоевского на протяжении всего романа изживает гибельную идею, приходит к ее несостоятельности, то в примитивной поделке Дмитриева - это и есть вершина его пути.
Олег Дмитриев решил не осмыслить Достоевского, а осмыслить - в меру своей актерской мыслишки, привыкшей всю жизнь быть под режиссером - сегодняшнее наше безвременье. Для этого в текст Достоевского вводятся речи о разграблении российских недр, о патриотизме - подлинном и мнимом, о том, что надо ругать Россию, если желаешь ей добра и прочее. Пару раз герой-подросток даже свысока упоминает Достоевского (как бы освобождаясь от власти автора и тут же, без Достоевского, погрязает в собственной банальности - зеркалом горе-режиссера) В свете этих вставочек разбивание образа начинает напоминать не о Василии Блаженном (как у Достоевского), а об опытах Тер-Оганьяна; самоубийство Крафта теряет свою философскую идею (а Крафт, наряду с Кирилловым, у Достоевского - философ-самоубийца) и сводится к неверию в Россию, "размагниченность" Сергея Сокольского (князя Сережи) оборачивается политическим доносом (придуманный сценаристом ход, для чего? - чтобы осмыслить поступок Константина Лебедева, что ли?), а разговоры молодых интеллигентов - банальной болтовней.
Как связаны все эти дела со сложным семейным положением Аркадия Долгорукого, остается совершенно не ясно, как не ясно зрителям, в большинстве своем не читавшим роман, почему главный герой постоянно подчеркивает, что он не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарыч (ведь Андрей Версилов изъят из сценической версии, как и Макар Долгорукий). Впрочем, и внутри этой словесной конструкции, в которую Дмитриев превратил роман Достоевского, остается совершенно не ясным: как к этому всему относиться? Судя по факту финального превращения Подростка в начинающего олигарха, относиться надо плохо. Ни к чему не приведут пустые интеллигентские разговоры о России и справедливости. Разве что к революции, когда молодые люди станут чудотворные образы разбивать и рушить красоту. Про то же поет и княжна Ахмакова - неожиданно применяя белогвардейскую песню Вертинского "Мальчики" к молодым героям, стоящим на сцене. Показательно, что театр Прохорова (или теперь предпринимателя Юрия Борисова - учредившего стипендию для половины артистов, занятых в постановке; видимо, зарплаты у Додина, как везде в Петербурге) проводит-таки прохоровскую идеологию Жирафа-провокатора.
В полном соответствии с замыслом создана декорация. Это некая конструкция, внутрь которой то и дело запихивают себя персонажи. Сценическое движение практически отстуствует, артисты не играют, а декламируют, меняясь местами - на первый план выходит тот, кому сейчас говорить. Все это напоминает оперу в концертном исполнении.
Артисты плохо понимают, что им надо играть. И тут их понять можно. Впрочем, Олег Дмитриев, сам актер одного амплуа, того же требует и от других. Додинским ученикам не привыкать: им нашли интонацию - и с этой самой интонацией они декламируют всю свою роль. Олег Рязанцев, играющий Аркадия, пытается сыграть сложнее. Но, поскольку в Аркадия режиссер втиснул нескольких персонажей, у Рязанцева и получается механистическое соединение совершенно несоединимых психологических черт. Упрекать его за это вряд ли стоит. Впрочем, реакция зрителей (из которых на премьерном спектакле примерно половину составляли актеры и сотрудники МДТ - апофеоз междусобойчика!) такова, что кажется, на сцене по меньшей мере Качалов.
Редко когда театр расписывался столь очевидно в своем полнейшем бескультурии. Интересен новый спектакль МДТ только одним: это самая яркая за последние годы иллюстрация той банальности и приземленности, которую являет современный русский театр, мир его праху.
Премьера
Артист МДТ Олег Дмитриев все чаще выступает в Малом драматическом за режиссера. Похоже, что теперь в театре действует отлаженный междусобойчик: на малой сцене активно пробуют собственные режиссерские силы чуть не все актеры театра, особенно молодые и на все готовые - по-видимому, чтобы не тратиться на режиссеров со стороны. Стареет, видно, Лев Додин: обычно, начиная со Станиславского и продолжая Товстоноговым, большой режиссер не терпел рядом каких-то там молодых. Или, скорее, не воспринимает Додин этих "подростков" за конкурентов, здраво оценивая их продукцию.
Дмитриев, очень неудачно заменивший Сергея Бехтерева в Верховенском-младшем из"Бесов" (вся роль на одной противной интонации, без нюансов и лишних сложностей), по-видимому, посчитал себя крупным знатоком творчества Достоевского. Поставить "Подростка" - задача очень непростая. Не знаю ни одной удачи, бывали полуудачи (например, у Любимова на Таганке). Можно было предположить, что и на сцене МДТ "Подросток" не получится. Но такого провального спектакля совершенно не ожидал. В инсценировке, лично сбацанной господином Дмитриевым, отсутствует персонаж по фамилии Версилов. А если Версилова нет, то что разгадывать главному герою, да и нам всем? Дальше - больше. Во второй части Аркадию Долгорукову передан текст и юродческий поступок Версилова (он разбивает икону на две половинки), отчего совершенно теряется всякая логика персонажа: он только что ныл от несовершенства мира, а теперь оказывается способен на смелый поступок, теологический бунт. Кроме того, центральная - как часто бывает у Достоевского - "идея Ротшильда", с которой начинается развитие главного героя в романе, в спектакле переставлена в финал. Если Аркадий у Достоевского на протяжении всего романа изживает гибельную идею, приходит к ее несостоятельности, то в примитивной поделке Дмитриева - это и есть вершина его пути.
Олег Дмитриев решил не осмыслить Достоевского, а осмыслить - в меру своей актерской мыслишки, привыкшей всю жизнь быть под режиссером - сегодняшнее наше безвременье. Для этого в текст Достоевского вводятся речи о разграблении российских недр, о патриотизме - подлинном и мнимом, о том, что надо ругать Россию, если желаешь ей добра и прочее. Пару раз герой-подросток даже свысока упоминает Достоевского (как бы освобождаясь от власти автора и тут же, без Достоевского, погрязает в собственной банальности - зеркалом горе-режиссера) В свете этих вставочек разбивание образа начинает напоминать не о Василии Блаженном (как у Достоевского), а об опытах Тер-Оганьяна; самоубийство Крафта теряет свою философскую идею (а Крафт, наряду с Кирилловым, у Достоевского - философ-самоубийца) и сводится к неверию в Россию, "размагниченность" Сергея Сокольского (князя Сережи) оборачивается политическим доносом (придуманный сценаристом ход, для чего? - чтобы осмыслить поступок Константина Лебедева, что ли?), а разговоры молодых интеллигентов - банальной болтовней.
Как связаны все эти дела со сложным семейным положением Аркадия Долгорукого, остается совершенно не ясно, как не ясно зрителям, в большинстве своем не читавшим роман, почему главный герой постоянно подчеркивает, что он не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарыч (ведь Андрей Версилов изъят из сценической версии, как и Макар Долгорукий). Впрочем, и внутри этой словесной конструкции, в которую Дмитриев превратил роман Достоевского, остается совершенно не ясным: как к этому всему относиться? Судя по факту финального превращения Подростка в начинающего олигарха, относиться надо плохо. Ни к чему не приведут пустые интеллигентские разговоры о России и справедливости. Разве что к революции, когда молодые люди станут чудотворные образы разбивать и рушить красоту. Про то же поет и княжна Ахмакова - неожиданно применяя белогвардейскую песню Вертинского "Мальчики" к молодым героям, стоящим на сцене. Показательно, что театр Прохорова (или теперь предпринимателя Юрия Борисова - учредившего стипендию для половины артистов, занятых в постановке; видимо, зарплаты у Додина, как везде в Петербурге) проводит-таки прохоровскую идеологию Жирафа-провокатора.
В полном соответствии с замыслом создана декорация. Это некая конструкция, внутрь которой то и дело запихивают себя персонажи. Сценическое движение практически отстуствует, артисты не играют, а декламируют, меняясь местами - на первый план выходит тот, кому сейчас говорить. Все это напоминает оперу в концертном исполнении.
Артисты плохо понимают, что им надо играть. И тут их понять можно. Впрочем, Олег Дмитриев, сам актер одного амплуа, того же требует и от других. Додинским ученикам не привыкать: им нашли интонацию - и с этой самой интонацией они декламируют всю свою роль. Олег Рязанцев, играющий Аркадия, пытается сыграть сложнее. Но, поскольку в Аркадия режиссер втиснул нескольких персонажей, у Рязанцева и получается механистическое соединение совершенно несоединимых психологических черт. Упрекать его за это вряд ли стоит. Впрочем, реакция зрителей (из которых на премьерном спектакле примерно половину составляли актеры и сотрудники МДТ - апофеоз междусобойчика!) такова, что кажется, на сцене по меньшей мере Качалов.
Редко когда театр расписывался столь очевидно в своем полнейшем бескультурии. Интересен новый спектакль МДТ только одним: это самая яркая за последние годы иллюстрация той банальности и приземленности, которую являет современный русский театр, мир его праху.