"Три сестры", МДТ
25 октября
Худший спектакль Додина за многие годы. Этим спектаклем Великий Режиссер завершил, наконец, свой чеховский цикл: четыре главные пьесы + "Пьеса без названия". Завершил жирным черным пятном.
Сначала положено писать о том, что понравилось. Понравилась декорация: ветхий провинциальный дом. И идея: с каждым актом чеховской пьесы дом все ближе придвигается к зрителям, в четвертом акте оставляя актерам только авансцену. Зритель, таким образом, вместе с персонажами, все больше погружается в пошлость с каждым новым действием. И это все, что понравилось.
Никогда раньше не видел, чтобы Семак сделал и провел роль столь бездарно. Даже интонации Курышева. Вершинин, который должен быть отдушиной в общей пошлости, оказывается не просто пошлым - он просто никакой. Местами его не слышно, а в те моменты, когда говорит о другой жизни через 200 лет, совершенно неубедителен.
Сам Курышев тоже есть на сцене. Когда они стоят рядом с Семаком, кажется, что воплощение всего самого худшего, что есть в МДТ, раздвоилось. Какой из него романтик? Все силы, как обычно, уходят на борьбу с заиканием - и произнесенные с давлением фразы (точно так же, как у дяди Вани) кажутся воплощением правдоискательства. В "Жизни судьбе" это, может и удачный прием. А вот ни дядя Ваня, ни, тем более, Тузенбах никакие не правдоискатели. Выбор Курышева на эти роли сильно упрощает Чехова.
Кстати, никак не могу понять, почему Маэстро сует этого артикуляционного инвалида во все спектакли на главные роли. Он ведь не Татьяна Шестакова! Курышеву просто противопоказано солировать. В четвертом акте, когда он очень долго прощается с Ириной, начинаешь рассматривать потолок.
Сестры напоминали не чеховских интеллигенток, а интеллигенток сегодняшних, особенно Ирина Тычинина (Ольга). Елена Калинина (Маша) истерила весь спектакль так, что не ясно было, почему сестры не задушили ее подушкой в детстве. Надо отдать должное Елизавете Боярской. У нее местами получалось даже убедительно - если бы не прокуренный голос и не низко-уверенная в себе интонация топ-менеджера небольшой фирмы, которая то и дело завершала реплики.
Александр Быковский (Андрей), когда произносил больше двух фраз, продолжал играть Хрюшу из "Повелителя мух". Видно, маска навсегда пристала к лицу. Кроме того, с самого начала дико: часть артистов соответствует или почти соотвествует возрасту персонажей, часть же настолько не соответствует, что диву даешься. Андрей выходит инфантильным придурком, но это упрощает Чехова уже на порядок. Он нормальный чеховский интеллигент - умный, тонкий и безвольный.
Лучше всех играла Татьяна Щуко (няня Анфиса). Думаю, только этот возраст еще помнит, что такое настоящая актерская игра. Прилично выстроил роль Игорь Черневич. Соленый, действительно, должен быть глупым взрослым ребенком, местами набитым дураком, который шутит очень серезно и неудачно. Но удача Соленого кажется верно найденным амплуа. А это в Чехове тоже неверно. Чеховские герои вообще не имеют амплуа, не укладываются в них, даже если кажется, что укладываются. Они много сложнее.
Теперь о режиссуре. Нельзя интонировать в Чехове так, как интонируют у Додина во всех чеховских спектаклях. Интонация в "Трех сестрах" ничуть не отличается от интонации в "Бесах" или "Жизни и судьбе" (только, пожалуй, в Федоре Абрамове интонация другая). Вместо плавно-интеллигентского течения речи, подчеркивающего роковое и в то же время пустое течение жизни, получается рубленная, экзальтированная, аффектная декламация. Вместо лаконичной чеховской фразы - с точно расставленными знаками препинания - приходит какая-то продвинутая фраза питерской гламурной тусовки с выделением проходных слов и невыделением главных. Наконец, основные знаки препинания у Чехова - паузы. Додин решил переписать драматурга. Ремарок "Пауза", которыми пестрит чеховский текст, он просто не заметил. Без них Чехов убит: они создавали ритм, многозначность или псевдомногозначность (которую Станиславский называл "подводным течением"), и даже чеховский рок проникает всегда через паузы - а никак не через экзальтацию, которая не вяжется с чеховской пьесой. В ней даже истерика спокойна. В первой половины пьесы Додина паузы кое-как случились - сами собой, по сюжету (после шума труб и после волчка). Во второй половине без пауз, кажется, обошлись вовсе.
Финал оставил ощущение полнейшей тягомотины. После "пожарного" третьего акта, более или менее живого, соло Курышева, а потом проблемные рыдания трех сестер, утомили так, что я пулей вылетел из зала. Аплодисменты в этот раз звучали радостно: конец.