Шурале
Тепло бабушкиной кровати - то ли перина, впитавшая в себя испарения многих тел, пахнущая сырым дровяным духом; то ли пушок байкового платья, в котором бабушка спит - мягкая байка, младенческий пушок; подушка ли, огромная, с половину кровати; кровать сама большая, деревянная, старая, поскрипывает, добрая и страшная одновременно - и всё-таки лучше не лежать на ней близко к краю.
Дом гудит-стонет, охает печь, тонкий дымчатый отсвет, который я вижу отраженным на полу в маленьких кружочках дверцы; красный и страшный, космический огонек гудящего электрического счетчика - что он там считает? Дом опутан проводами, белыми скрученными жгутами, все они тянутся к счетчику, страшный хозяин страшного электричества, бормочет, гудит себе под нос, не спит ни днем, ни ночью. Занавески задернуты, поверх них узорчатое движение луны.
Бабушка читает Тукая. Читает на память, нараспев, забывая стихи, дополняя их своими словами. Бабушка рассказывает сказки. От другого языка звери становятся яркими и таинственными, они бродят в прекрасных лесах, полных синих и зеленых трав, в дремучих лесах, в волшебных водах. Я такой и запомню свою землю и буду вспоминать колыхающиеся великие травы в густом сумраке подлесного царства. Звери, бродящие по лесам, выгибающие шеи, движутся медленно, и травы протяжно поют, раздвигаемые плотными телами. Где-то в глубине леса - маленький несчастный Шурале, он наделает странных поступков, а потом ему юноша прищемит пальцы бревном. А юноша сам прекрасен, он похож на Тукая с обложки моей книги, у него круглое лицо с ямочками на щеках и карие глаза, расшитая тюбетейка, он красивый и ладный, он ловкий, он поймал лесное чудище, у него лицо Тукая, а тело - мальчика. Я представляю, как он скачет на антилопе из другой сказки, я начинаю грезить - и теряю нить повествования.
А сказка уже о гребне водяной ведьмы, о золотом гребне и глупом мальчике. Или девочке, которая лежит сейчас в кровати, вжимая свое тело в бабушкин живот и боится - а как ведьма придет за своими вещами? У меня полны карманы волшебных камней и странных палочек, я собрала их у ручья. Может быть, что-то из них - сокровища ведьмы, и она вот-вот явится за ними. Ветви колышутся за окном, вырисовывая то один профиль, то другой. На стуле у двери лежит бабушкин гребень, он деревянный, но я вижу что он тоже светится в лунной полосе, он не лежит на стуле, он парит над ним, а тень от умывальника тянется к нему крючковатой рукой.
Утром от печи плывет влажный запах сосны, гребня на стуле уже нет, я еще в кровати, значит, ничего не случилось. Бабушка что-то варит, на беленом боку печи - солнце. У меня есть лыжи, а огород так велик, что обойти бы его до обеда. И там, с белого пригорка - бросить взгляд на лес, на речку, ощутить радость и храбрость в маленьком сердечке.
Дом гудит-стонет, охает печь, тонкий дымчатый отсвет, который я вижу отраженным на полу в маленьких кружочках дверцы; красный и страшный, космический огонек гудящего электрического счетчика - что он там считает? Дом опутан проводами, белыми скрученными жгутами, все они тянутся к счетчику, страшный хозяин страшного электричества, бормочет, гудит себе под нос, не спит ни днем, ни ночью. Занавески задернуты, поверх них узорчатое движение луны.
Бабушка читает Тукая. Читает на память, нараспев, забывая стихи, дополняя их своими словами. Бабушка рассказывает сказки. От другого языка звери становятся яркими и таинственными, они бродят в прекрасных лесах, полных синих и зеленых трав, в дремучих лесах, в волшебных водах. Я такой и запомню свою землю и буду вспоминать колыхающиеся великие травы в густом сумраке подлесного царства. Звери, бродящие по лесам, выгибающие шеи, движутся медленно, и травы протяжно поют, раздвигаемые плотными телами. Где-то в глубине леса - маленький несчастный Шурале, он наделает странных поступков, а потом ему юноша прищемит пальцы бревном. А юноша сам прекрасен, он похож на Тукая с обложки моей книги, у него круглое лицо с ямочками на щеках и карие глаза, расшитая тюбетейка, он красивый и ладный, он ловкий, он поймал лесное чудище, у него лицо Тукая, а тело - мальчика. Я представляю, как он скачет на антилопе из другой сказки, я начинаю грезить - и теряю нить повествования.
А сказка уже о гребне водяной ведьмы, о золотом гребне и глупом мальчике. Или девочке, которая лежит сейчас в кровати, вжимая свое тело в бабушкин живот и боится - а как ведьма придет за своими вещами? У меня полны карманы волшебных камней и странных палочек, я собрала их у ручья. Может быть, что-то из них - сокровища ведьмы, и она вот-вот явится за ними. Ветви колышутся за окном, вырисовывая то один профиль, то другой. На стуле у двери лежит бабушкин гребень, он деревянный, но я вижу что он тоже светится в лунной полосе, он не лежит на стуле, он парит над ним, а тень от умывальника тянется к нему крючковатой рукой.
Утром от печи плывет влажный запах сосны, гребня на стуле уже нет, я еще в кровати, значит, ничего не случилось. Бабушка что-то варит, на беленом боку печи - солнце. У меня есть лыжи, а огород так велик, что обойти бы его до обеда. И там, с белого пригорка - бросить взгляд на лес, на речку, ощутить радость и храбрость в маленьком сердечке.