Как довести работягу до Революции безо всяких немецких шпионов #1/2
Ещё о рабочих и крестьянах в РИ и об уровне жизни в РИ
Психология пролетария
К вопросу о причинах активизации рабочего движения в России в начале XX в. / Революция в Российской империи
Причины активизации революционного движения в начале XX в. - сложная проблема, требующая комплексного изучения экономических процессов, эволюции социальной структуры, сдвигов в общественном сознании. Традиционное объяснение причин массовых движений сводится к ухудшению положения социальной группы, росту ее неудовлетворенности и стремлению изменить ситуацию. ©
При этом рост неудовлетворенности и готовности к массовому действию считается автоматическим следствием объективных социально-экономических изменений.[1] Применительно к активизации рабочего движения в начале XX в. обычно отмечается отрицательное влияние экономического кризиса и Русско-японской войны.[2]
На наш взгляд, должны были произойти существенные сдвиги в жизни, сознании и психологии рабочего, чтобы он включился в революционное движение. Рабочий - элемент социальных, экономических и политических структур, которые обеспечивают ему социальную защиту и психологическую устойчивость. Его психология, сознание, поведение определяются здоровьем этих структур.
В конце XX в. немецкий экономист Шульце-Геверниц на основе анализа работ первых фабричных инспекторов России выделил четыре ступени в процессе формирования класса фабрично-заводских рабочих. В основу своей классификации он положил ряд критериев или переменных характеристик в положении рабочего. Основные из них: источники пополнения рабочей силы, связи с сельским хозяйством, жилищные условия, организация питания, обучения, другие социальные блага, получаемые рабочими от фабрики, условия для семейной жизни.[3] Предложенные им критерии, с некоторыми коррективами, наглядно показывают те структуры, которые несли на себе функцию социальной защиты и обеспечения нужд рабочего и которые мы проанализируем в рамках Владимирской, Костромской и Ярославской губерний:
1) уровень номинальной и реальной зарплаты рабочих;
2) дополнительные источники доходов, в числе которых самым крупным в России оставалась натуральная помощь продуктами из деревни ввиду сохранявшихся у значительной части рабочих связей с сельским хозяйством;
3) семья, ее характер, состояние, защитные функции, возможность семейной жизни при том уровне доходов, который обеспечивал рабочему промышленный заработок;
4) законодательная основа системы социального обеспечения рабочих и страховое обеспечение;
5) промышленное предприятие и его система социальной защиты рабочих, а также система отношений: рабочий - предприниматель;
6) эффективность системы реализации нужд и потребностей рабочих.
Рассматривая эти структуры, мы исследуем два уровня отношений с рабочим как их элементом. Первый уровень составляют материальное положение, семья, промышленное предприятие, сохранявшиеся связи рабочих с деревней - то, что непосредственно окружало рабочего, в создании чего он сам участвовал, являясь «структурообразующим элементом». Второй уровень - законодательство, система управления и реагирования на выражение рабочими своих потребностей. Это (по классификации В.В. Крамника) - элементы «инструментального» механизма поддержания стабильности власти. «Инструментальный» механизм эффективен лишь при условии наличия социально-психологического механизма поддержания стабильности, суть которого составляет авторитет власти, обеспечивающий лояльность масс.[4]
Все названные элементы испытывали влияние экономического кризиса 1900 - 1903 гг.
Как отмечалось в исследованиях советского периода, несмотря на экономический кризис, структура рабочего класса и его численность «не претерпели серьезных изменений… Численность рабочих обрабатывающей промышленности сократилась в 1902 г. менее чем на 1 %, а в 1904 г. уже превысила докризисный уровень… В целом по всем отраслям промышленности уменьшение численности рабочих к концу 1904 г. составило менее 4 %».[5] Таким образом, значительного увеличения безработицы в годы кризиса по стране не произошло.
С 1900 по 1903 гг. во Владимирской, Костромской и Ярославской губерниях число фабрично-заводских рабочих сократилось с 256 278 до 253 139, то есть всего на 3 139 человек. Вместе с тем с 1900 по 1905 гг. в регионе закрылось 326 предприятий.[6] На ряде производств произошло сокращение рабочего времени. Хотя массовой безработицы не было, значительное число рабочих столкнулось с временной потерей работы или угрозой увольнения, что вызывало если не материальные, то психологические неудобства.
Рассмотрим воздействие кризиса на динамику зарплаты.
Основу доходов рабочих составляли заработная плата и натуральное содержание от фабрики: плата за припасы из фабричных лавок, хозяйские харчи. Именно эти средства брались в расчет фабричной инспекцией при определении среднегодового содержания рабочих. Часть рабочих получала от предприятий жилье, некоторые предприятия предоставляли своим рабочим дешевые дрова, огороды. На некоторых предприятиях возникла практика наградных выплат рабочим.
Динамика номинальной и реальной заработной платы наиболее ярко отражает изменение экономического положения рабочих. Источником по изменению заработной платы служат «Своды отчетов фабричных инспекторов» за соответствующие годы. Из архивных документов особую ценность представляют сохранившиеся в фондах предприятий «расчетные книги», «табели расценочной платы», «формулярные» списки, «ведомости на выдачу зарплаты».
Как показывают источники, номинальная зарплата, несмотря на экономический кризис, продолжала расти.
Чтобы определить, ухудшилось ли положение рабочих, обратимся к анализу реальной зарплаты рабочих. Для ее вычисления нами использован Всероссийский индекс цен, предложенный С.Г. Струмилиным (за основу вычисления им приняты средние цены за 1913 г.).[8] Для сравнения результатов вычислений пересчитаем индекс цен, взяв за базисные цены 1900 г.
Таким образом, уровень реальной зарплаты рабочих России накануне революции практически не изменился.
Однако заработок рабочих удовлетворял лишь минимум их потребностей. В имеющихся обследованиях бюджетов рабочих Костромской губернии сделаны самые неутешительные выводы о питании рабочих: «пища состоит главным образом из плохо усваиваемых продуктов растительного происхождения, недостаточность хорошей пищи вызывает усиленное потребление чая», потребление белков ниже нормы, а в бедных семьях - на уровне «физиологического минимума», острый недостаток во всех семьях жиров, потребление углеводов больше, чем того требует гигиена.[10] Характерна замеченная статистиками тенденция: с ростом благосостояния «потребление пищи становится обильнее и разнообразней. Растет потребление мяса, рыбы, скоромного масла, яиц, овощей, картофеля».[11] Это свидетельствует об одном: рабочие вполне ощущали недостаточность своего питания.
Заработок рабочих не позволял большинству из них иметь отдельное жилье. Особенно тяжелыми были жилищные условия иваново-вознесенских рабочих. «В небольшой комнате помещается от 10 до 20 человек… обыкновенно в рабочих квартирах нет ни полатей, ни нар, и все квартиранты спят на полу».[12] В Вичугском промышленном районе Костромской губернии жильем служила двух- или трехкомнатная изба размером 7 на 7 аршин. В такой квартире жили 10 - 12 человек. С вечера всю мебель (столы, стулья, скамьи) выносили из комнаты, на полу расстилали половики, одеяла, платье и на эти импровизированные постели ложились мужчины, женщины и дети. При таких условиях не переводились тиф, скарлатина, корь, чесотка,[13] а иногда на квартирах проживали по два «комплекта» рабочих семей: пока одни работали, другие спали. В праздничные дни такая квартира не могла вместить всех обитателей.[14]
Владельцы крупных промышленных предприятий в Костроме, Ярославле, м. Никольском Владимирской губернии пытались смягчить остроту жилищной проблемы строительством казарм. «Для рабочих Ярославской Большой мануфактуры были построены 3 - 4-этажные жилые корпуса по 150 - 240 комнат… каменные здания имели центральное отопление, общие кухни на этажах».[15] Однако в комнату поселялось иногда по две семьи, что создавало скученность. Исключением были условия жизни на фабрике Т-ва мануфактуры Саввы Морозова, в казармах которой каждая семья занимала отдельную комнату. В больших комнатах размещались семьи до 8 человек, в средних - до 5, в малых - 2 - 3 человека. «При казармах устроены кухни, лари, кубы, ванные для детей и погреба».[16]
Получение фабричного жилья целиком зависело от администрации. Жизнь рабочих в казармах регулировалась жестким режимом, подвергалась ряду ограничений вплоть до запретов приводить в казармы родственников или даже читать. Поэтому рабочие стремились снимать на «вольных квартирах» койку, комнату за 1 - 2 руб., а если была возможность - квартиру за 5 - 6 руб. в месяц с одного жильца.[17]
Расходы на питание и жилище были самыми большими, однако обеспечение этих потребностей оставалось в неудовлетворительном состоянии. Расходы же на культурные потребности носили «случайный характер».[18] Поэтому материальное положение рабочих было постоянным источником недовольства, толкающего рабочих на выступления.
Возникает вопрос, почему же рабочие мирились со столь низкими заработками, некачественным питанием, плохим жильем? Ответ следует искать в 50 - 60-х гг. XIX в., когда работа на фабрике рассматривалась крестьянами как «фабричный отход», временное занятие, дополнительный заработок, позволявший пополнить семейный бюджет. К началу XX в. ситуация стала меняться: работа на фабрике делалась постоянной, хотя рабочие долго еще сохраняли связи с сельским хозяйством, оплачивая из фабричного заработка выкупные платежи и получая натуральную помощь продуктами из деревни.
В советской историографии сохранение связей рабочих с деревней оценивалось негативно, как пережиток феодально-крепостнических отношений, отрицательно влиявший как на экономическое положение рабочих, так и на их готовность к революционной борьбе. Историки старались обосновать преодоление таких связей в начале XX в. Так, Л.М. Иванов сделал вывод о том, что большая часть рабочих порвала связь с землей, в регионах сложились кадры потомственных рабочих.[19] Более объективно, на наш взгляд, подошла к выяснению данного вопроса Э.Э. Крузе. Она поставила вопрос: является ли каждый постоянный рабочий пролетарием в полном смысле слова. И пришла к выводу, что ответить положительно на этот вопрос нельзя, «так как рабочий, постоянно занятый на фабрично-заводском предприятии, мог одновременно владеть клочком земли и с помощью членов своей семьи вести на ней хозяйство».[20] На основании материалов профессиональной переписи 1918 г. она определяет два показателя связи рабочих с землей: во-первых, наличие у рабочих земли и, во-вторых, обработка рабочим с помощью семьи имеющейся у него земли. По ее подсчетам, 20,9 % обследованных рабочих имели и обрабатывали землю.[21] В монографии В.А. Скубневского, вышедшей в 1991 г., впервые акцентировано внимание на положительных последствиях сохранения связей рабочих с землей: их наличие способствовало смягчению социальных противоречий, обеспечивало дополнительную статью дохода рабочего бюджета.[22]
На основе имеющихся данных можно выделить три формы связей рабочих с землей. Пассивная связь с землей существовала у всех рабочих, имевших землю. Действительная связь с землей осуществлялась в форме ухода на сельскохозяйственные работы (прямая, непосредственная связь) либо через членов семей и родных, оставшихся в деревне и ведущих хозяйство (косвенная связь).
Вследствие сохранения крестьянской общины и связанных с этим ограничений в распоряжении земельными наделами, а также системы круговой поруки при взимании налогов и податей, у значительной части фабричных рабочих сохранились в деревне земля, дом. По данным на 1911 г., 58,4 % семей, населявших фабричные поселки Середского фабричного района Костромской губернии, имели земельные наделы, а 45,8 % рабочих - дом в деревне.[23] Эту форму связи с землей мы не случайно считаем пассивной. По тем же источникам, лишь 23 % семей имели на своих землях посев. Это те рабочие, у которых сохранилась прямая и непосредственная связь с сельским хозяйством. Если же не ограничиваться учетом только семейных рабочих, процент рабочих, участвовавших в земледельческих работах, существенно повысится. На четырех фабриках Середского фабричного района Нерехтского уезда Костромской губернии: Клементьева, Павлова, Горбунова и Наседкина, в земледельческих работах участвовало более 40 % рабочих-мужчин и 39,3 % женщин-работниц.
Обнаруживается зависимость между преемственностью фабрично-заводского труда и участием рабочих в сельскохозяйственном производстве ради дополнительного дохода. Из 21 рабочего в третьем поколении в нем участвовало 3 (14,3 %). Из 3 019 рабочих во втором поколении - 1 289 (42,7 %). Из 6 176 рабочих, впервые поступивших на фабрику (в первом поколении), - 2 366 (38,3 %).[24]
Таким образом, разрыв рабочих с сельским хозяйством происходил в основном в третьем поколении. Для остальных рабочих характерны широкие непосредственные (прямые) связи с сельским хозяйством.
В городах прямые связи рабочих с землей были незначительны. В 1908 г. только 2,9 % мужчин и 0,5 % женщин-рабочих Костромской Большой льняной мануфактуры уходили на сельскохозяйственные работы на срок в среднем более 20 дней.[25] По данным исследований, проведенных фабричными инспекторами Владимирской губернии в 1897 г., 12,51 % рабочих-мужчин и 7,98 % работниц-женщин губернии уходили на полевые работы.[26] Однако и эти цифры не отражают истинных масштабов совмещения фабрично-заводского и сельского труда. По свидетельству современников, на предприятиях Иваново-Вознесенска «молодежь обыкновенно отпрашивается во время жатвы и сенокоса на 4 - 6 дней, крестьяне же ближайших к фабрикам деревень зачастую вовсе не отпрашиваются и (если они работают на ткацких или прядильных) предпочитают заниматься своим хозяйством до или после смены, то есть до часу или с часу дня».[27]
Итак, к оценке прямых связей рабочих с сельскохозяйственным производством следует подходить дифференцированно. Их масштаб зависел от двух главных факторов. Первый - местонахождение предприятий: связи с сельским хозяйством в сельских фабричных районах варьировались в пределах 30 - 40 %, в городских промышленных центрах были незначительны, а учет наличных связей был затруднен. Второй - преемственность фабрично-заводского труда: активное участие в сельскохозяйственных работах принимали рабочие в первом и втором поколениях, у рабочих третьего поколения связи с сельским хозяйством сильно ослабевали, но доля рабочих в третьем поколении была невелика.
Значительная часть рабочих сохраняла косвенные связи с деревней, где у них оставались родители, семьи. Рабочий мог уходить в деревню на праздники, получал оттуда продукты питания. Особенно крепкие косвенные связи с землей сохранялись у рабочих фабричных сел. В Середском фабричном районе 49,9 % рабочих имели в деревне отца или мать, 23,6 % - получали продукты из деревни.[28] По свидетельству корреспондента газеты «Костромской листок», в 1905 г. 80 % рабочих вели одновременно крестьянское хозяйство.[29] По данным фабричной инспекции за 1901 г., на фабрике С. Сидорова в селе Яковлевское Нерехтского уезда из 1 901 рабочего только 400 живут в селе, «остальные, пользуясь ближайшим расстоянием от фабрики, ходят домой».[30] Из числа городских рабочих (Большой Костромской льняной мануфактуры) 20,6 % мужчин и 8,4 % женщин уходили на праздники в деревни.[31] Из числа семей, живущих в Середе, 73 % заняты на фабричном производстве менее 15 лет[32], то есть 3/4 рабочих фабричных сел втянулись в фабричное производство в 1895 - 1905 гг. и было знакомо с сельскохозяйственным трудом.
Таким образом, связи рабочих с сельским хозяйством оставались довольно значительными и они могут рассматриваться как стабилизирующий фактор, смягчавший недостаток фабричных заработков. Однако в результате экономического кризиса 1900 - 1903 гг. ситуация резко обострилась. Как уже отмечалось, была закрыта масса мелких предприятий, в основном расположенных в сельской местности. Рабочих поглощали крупные фабрики. Им приходилось бросать свои деревни, перебираться все дальше от родных мест, селиться в казармах. Вследствие этого стала обостряться жилищная проблема, а недостаточность зарплаты становилась все более очевидной.
Семья также служила стабилизирующим общественным организмом. Ее состояние прямо отражалось на общественном поведении рабочих.
Семья рабочего как социальный организм изучена слабо.[33] Нет исследований о воздействии экономического развития конца XIX - начала XX в. на структуру и функции семьи промышленного рабочего. Неизвестно, как менялись в связи с этим ценностные ориентации и поведенческие реакции в рабочей среде. Современники (фабричные инспектора, предприниматели) обращали внимание на проблемы рабочей семьи. Тем большее удивление вызывает недостаток серьезных исследований по данному вопросу. Источниками для его изучения могут служить труды фабричных инспекторов, обсчеты состава рабочих по итогам переписи, отчасти обследования рабочих бюджетов.
Нас в изучении рабочей семьи интересуют два вопроса: каковы были условия для развития рабочей семьи в регионе в конце XIX - начале XX в. и насколько хорошо семья исполняла одну из основных психологических и социальных функций - функцию социальной защиты членов семьи.
Согласно бюджетным исследованиям С.Н. Прокоповича, рабочий России мог содержать семью только при заработке 400 - 500 руб. в год. При среднем заработке по России в 240 - 250 руб. «для большинства русских рабочих семейная жизнь была недоступной роскошью». Однако, по его же расчетам, лишь 34 % рабочих Московской губернии, получавших менее 400 руб. в год, были одиноки. Остальные 66 % имели семьи.[34]
Доля семейных рабочих может быть установлена лишь для отдельных предприятий. На Новой Костромской льняной мануфактуре женаты или замужем были 51,9 % рабочих, на Анненской мануфактуре Кинешемского уезда - 56,5 %, на фабрике братьев Горбуновых в Нерехтском уезде Костромской губернии - 79 %. Статистические материалы по Середскому фабричному району уезда за 1911 г. позволяют определить долю семейных рабочих в зависимости от размера заработка на фабрике братьев Горбуновых.
Наблюдаются две тенденции. Во-первых, с увеличением заработка повышалась доля семейных рабочих, что вполне естественно. Однако семейные были и в группах с явно недостаточным заработком. Понять это явление поможет анализ другой тенденции: увеличения доли семейных рабочих на предприятиях, расположенных в сельской местности.
Там был дополнительный источник пополнения семейного бюджета. Изучая крестьянские хозяйства Костромской губернии, Р. Джонсон отметил, что из числа обследованных две трети взрослого сельского населения старше 15 лет (261 человек) занимались разными формами несельскохозяйственных работ, 48 из них занимались свыше одной приносящей доход деятельностью, в том числе работой на фабриках, вывозом дров, оказанием транспортных услуг, ремеслом.[36]
Если это верно для крестьянских хозяйств, то так же верно и для рабочих семей. Рабочая семья могла существовать, только имея несколько источников дохода. Кроме фабричного заработка, рабочие извлекали дополнительные доходы, ведя свое хозяйство в деревне или пользуясь огородами по месту жительства, и получали продукты из деревни от семьи или родных. Существенным источником доходов служила сдача части жилого помещения, а также доходы от других занятий: плотничьих, прачечных работ. Так, рабочие Гусевской бумагопрядильной и ткацкой фабрики Ю.С. Нечаева-Мальцева получали от фабрики огороды и луга, имея возможность вести подсобное хозяйство и содержать скот. 15 рабочих фабрики более 10 лет «содержали лошадей и посылали их на станцию железной дороги и другие работы, тем самым пополняя свой заработок». Содержателю постоялого двора удалось при содействии управляющего фабрикой лишить конкурентов их промысла. Это стало одной из причин недовольства рабочих управляющим предприятия.[37] Часть рабочих Т-ва мануфактур Викулы Морозова с сыновьями в м. Никольском зарабатывала продажей сельскохозяйственной продукции.[38] Дополнительные доходы от ведения сельского хозяйства получали рабочие текстильных фабрик Швецова в Суздальском уезде, А.М. Кочеткова и П.Е. Кучина в Ковровском уезде, братьев Моргуновых в г. Шуе, Т-ва Никанора Дербенева Сыновья в г. Иваново-Вознесенске, металлических заводов Т-ва Кольчугина в Юрьевском уезде и других предприятий Владимирской губернии, Вичугского и Середского промышленных районов Костромской губернии.[39]
Структура доходов различалась у рабочих, имевших собственные дома или снимавших квартиры, от рабочих, которые жили в углах или фабричных жилых помещениях. По оценкам В.А. Андреева, исследовавшего рабочие бюджеты в Середском фабричном районе, в семьях, имеющих квартиры, фабричный заработок составлял лишь 55 - 73 % всех доходов. От постояльцев они получали 13 - 31 % доходов, от других занятий - до 19,5 %. У семей, живущих в углах или фабричных помещениях, нефабричный доход составлял всего 3 %, а также включал неучтенную в бюджете помощь продуктами из деревни.[40]
Домовладельцы и квартирохозяева среди рабочих составляли в с. Середе около 41 % рабочих,[41] на Новой Костромской льняной мануфактуре таких рабочих было 15,8 %, на Анненской мануфактуре Кинешемского уезда - 28 %.[42] Эта часть рабочих обладала определенной защищенностью за счет значительных нефабричных источников доходов, составлявших 1/4 - 1/2 части их бюджета.
Все это позволяло смягчить удары экономической конъюнктуры по и без того низкому заработку рабочих. С другой стороны, наличие дополнительных источников доходов объясняет, за счет чего рабочие региона выдержали длительные забастовки периода 1905 г. Внефабричные доходы обеспечивали возможность участия рабочих в стачечной борьбе. Но следует подчеркнуть, что совмещение рабочим нескольких видов деятельности было вынужденным, проистекало из невозможности содержать семью на зарплату.
Показателем недостаточности заработной платы для содержания семьи рабочего служит соотношение работавших и не работавших членов рабочих семей. Оно показывает, какое количество иждивенцев могла содержать рабочая семья, могла ли она обеспечить образование детям, содержание и уход больным, старикам и инвалидам.
Подсчеты показывают ограниченность ресурсов семьи рабочего. Отсутствовала возможность дать продолжительное образование детям вследствие их занятости на производстве. Семьи не выполняли защитной функции в отношении стариков и инвалидов. Срок лечения при временной утрате трудоспособности составлял в среднем свыше 20 дней на одного пострадавшего. При постоянной утрате трудоспособности - свыше 70 дней.[44] Расходы на лечение, убытки от зарплаты за время болезни, обеспечение инвалидов ложилось на плечи семьи.
Итак, семья рабочего как социальный организм находилась в состоянии кризиса. Доля семейных рабочих на предприятиях была велика, но зарплата была явно недостаточна для содержания семьи. Недостаточность семейного бюджета заставляла отдавать на работу 15 - 40 % малолетних, большинство подростков, лишавшихся возможности получить хорошее образование. Семья не справлялась с функцией социальной защиты в отношении детей, больных, инвалидов и стариков.
Какую политику проводило государство в целях социальной защиты рабочих? Правительство законодательными мероприятиями пыталось преодолеть противоречия, возникающие на почве быстрого развития промышленности и неразвитости социальной инфраструктуры. Законом 1 июня 1882 г. «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» фабрикантам было вменено в обязанность предоставлять возможность малолетним посещать школу. Продолжительность рабочего дня подростков была установлена в 8 часов в сутки.[45] Однако этот закон был в значительной мере дезавуирован актом от 24 апреля 1890 г. «Об изменении постановлений о работе малолетних, подростков и лиц женского пола на фабриках, заводах и мануфактурах и о распространении правил о работе и обучении малолетних на ремесленные заведения»: была разрешена 2-сменная работа для 12 - 15-летних по 9 часов (вместо прежних 8 часов) в сутки, по 4,5 часа в смену, или непрерывная 6-часовая работа.[46]
К каким результатам привело это «изменение» на практике, показано в отчете старшего фабричного инспектора Владимирской губернии за 1908 г.: «Малолетние, работающие двумя сменами, после 4½-часовой работы вынуждены «отдыхать», а правильнее сказать - толкаться по фабричному двору, в мало приспособленном, тесном и антисанитарном помещении, так как специальных помещений для отдыха не имеется. Уходить домой на столь короткое время, нередко за две-четыре версты, и делать вместо четырех-восьми верст в день восемь-шестнадцать - им нет смысла: они износят больше обуви и одежды и устанут, а в ненастье и холод рискуют здоровьем. Таким образом, вместо 9 часов в сутки им приходится быть занятыми 13 с половиной часов, да еще полтора часа проходить в оба конца, а всего - 15 часов. Понятно, что при таких условиях о возможности какого-либо обучения нельзя и мечтать».[47] Таким образом, законы, отвечающие условиям развития столичной и городской крупной промышленности, не отвечали потребности русской провинции, где значительная часть предприятий располагалась в сельской местности и далеко не все даже крупные предприятия имели возможность для обучения малолетних.
До 1903 г. не существовало законодательной основы обеспечения больных, стариков и лишившихся трудоспособности. Дела о несчастных случаях в промышленности рассматривались в судебном порядке на основании ст. 684 общегражданских законов, согласно которой «всякий обязан вознаграждать за вред и убытки, причиненные кому-нибудь его деянием и упущением». Но вину хозяина предприятия на суде доказать было чрезвычайно трудно.[48] Поэтому доля потерпевших, получивших вознаграждение, по подсчетам историка И.И. Шелымагина, не составляла по России и 10 %. Существовал и иной путь: обращение к страховым обществам. Однако доля рабочих, получивших вознаграждение от страховых обществ, неуклонно снижалась: с 42 % от всех потерпевших в 1890 г. до 28,6 % в 1900 г.[49] Это свидетельствует об отставании развития страховых учреждений от развития промышленности. Лишь в период кризиса, когда развитие промышленности замедлилось, а страхование продолжало развиваться, удалось остановить увеличение разрыва между числом пострадавших и получивших материальную помощь.
В то время как эту острую проблему можно было решить лишь кардинальными мерами, правительство избрало путь постепенных изменений. 15 мая 1901 г. были приняты «Временные правила о пенсиях рабочим казенных заводов и рудников, утратившим трудоспособность на заводских и рудничных работах». Он касался лишь 30 777 рабочих и имел экспериментальное значение.[50] 2 июня 1903 г. был принят закон «О вознаграждении владельцами промышленных предприятий рабочих и служащих, утративших работоспособность вследствие несчастных случаев» (вступил в силу 1 января 1904 г.).[51] Этот закон касался только несчастных случаев, то есть смерти и увечья рабочего на производстве. Что касается болезней, старости, общей инвалидности, то правительство обошло эти вопросы. Предприниматели освобождались от ответственности, если докажут, что причиной несчастного случая была грубая неосторожность рабочего.[52] Действие закона не распространялось на казенные промышленные предприятия, мастерские и иные промышленные заведения частных железнодорожных и паровозных предприятий, на предприятия сельского и лесного хозяйства, мельницы, строительных рабочих, ремесленные заведения, мелкую промышленность. В результате из 18 279 заведений, подчиненных надзору фабричной инспекции, 7 224 не подпадали под действие закона.[53]
Правительство, издавая его, старалось не нанести ущерба предпринимателям, максимально оградить их интересы. Записка фабричного инспектора 4-го участка Костромской губернии показывает, что закон вызывал массу недоразумений и раздражение рабочих. «Каждый рабочий, получающий самое незначительное повреждение, не преминул два-три раза обратиться к фабричному инспектору с просьбами: следует ли ему получить что-либо за время болезни; следует ли ему какая-либо пенсия или пособие; сколько процентов утраты трудоспособности признал утраченной у него фабричный доктор; почему фабричный доктор признает пострадавшего совершенно здоровым».[54] Возмещение по данному закону получало не более 20 % пострадавших на производстве.[55]
Указом от 12 декабря 1904 г. закон 2 июня 1903 г. был распространен на рабочих и служащих казенных железных дорог, 9 июня 1904 г. правила о пенсиях от 15 мая 1901 г. были распространены на мастеровых и рабочих технических заведений Артиллерийского управления. Это все, что успели сделать законодатели к началу революции в сфере социальной защиты рабочих.
Законодательство развивалось в направлении, диктуемом потребностями бурного промышленного роста, но законы отличались непоследовательностью, обременялись массой оговорок и ограничений. Законодатели пытались придать им универсальный характер, без учета местной специфики, многообразия условий развития промышленности. Кроме того, принятых мер было явно недостаточно. На это указывали в своих отчетах фабричные инспектора.
По мнению фабричной инспекции, необходимо было законодательно: 1) установить ответственность за невыдачу или задержку заработка; 2) ужесточить меры техники безопасности на производстве и установить ответственность за ее нарушение (В отчете старшего фабричного инспектора Костромской губернии за 1903 г. указано: «…Котлы построены для давления не свыше 5 - 7 атмосфер, работают в настоящее время при 10 - 12 и даже 15 атмосферах. Не разрешить работать при указанных давлениях нет законных оснований... рано или поздно этот недостаток закона и правил приведет к большим несчастьям и виновных не будет».[56]); 3) ограничить работу малолетних шестью часами в сутки; 4) воспретить ночную работу женщин во всех производствах без исключений; 5) заменить гражданской ответственностью уголовное наказание за самовольный уход с работы (Дисциплина на предприятиях оставляла желать лучшего, а самовольный уход с работы был настолько распространен, что привлечь всех виновных к уголовной ответственности было невозможно. Строгость, но неосуществимость закона вела к его дискредитации.). Причем для успешной же реализации принятых законов инспектора считали необходимым повысить культурный и образовательный уровни рабочих.[57]
Законодательным порядком могли быть решены проблемы, вызвавшие многие требования бастовавших рабочих. Начавшаяся революция активизировала работу над рабочим законодательством, однако она не охватила все поставленные вопросы и не имела практического результата.
В такой правовой ситуации развивались отношения между рабочими и предпринимателями. Министр финансов Н.Х. Бунге сформулировал задачи патерналистской политики в отношении рабочих. Политика патернализма нашла отклик в предпринимательской среде.[58] Одним из наиболее последовательных ее идеологов был промышленник, впоследствии политический деятель, владелец текстильных фабрик в Кинешемском уезде Костромской губернии А.И. Коновалов. Он считал патерналистскую политику предпринимателей в отношении наемных рабочих основой «социального мира». Его подход к проблеме заключен во фразе: «Рабочий класс должен быть опорой государства, а не враждебной ему силой».[59] Не чужды были идеи классового сотрудничества и некоторым иваново-вознесенским фабрикантам.
Окончание
Психология пролетария
К вопросу о причинах активизации рабочего движения в России в начале XX в. / Революция в Российской империи
Причины активизации революционного движения в начале XX в. - сложная проблема, требующая комплексного изучения экономических процессов, эволюции социальной структуры, сдвигов в общественном сознании. Традиционное объяснение причин массовых движений сводится к ухудшению положения социальной группы, росту ее неудовлетворенности и стремлению изменить ситуацию. ©
При этом рост неудовлетворенности и готовности к массовому действию считается автоматическим следствием объективных социально-экономических изменений.[1] Применительно к активизации рабочего движения в начале XX в. обычно отмечается отрицательное влияние экономического кризиса и Русско-японской войны.[2]
На наш взгляд, должны были произойти существенные сдвиги в жизни, сознании и психологии рабочего, чтобы он включился в революционное движение. Рабочий - элемент социальных, экономических и политических структур, которые обеспечивают ему социальную защиту и психологическую устойчивость. Его психология, сознание, поведение определяются здоровьем этих структур.
В конце XX в. немецкий экономист Шульце-Геверниц на основе анализа работ первых фабричных инспекторов России выделил четыре ступени в процессе формирования класса фабрично-заводских рабочих. В основу своей классификации он положил ряд критериев или переменных характеристик в положении рабочего. Основные из них: источники пополнения рабочей силы, связи с сельским хозяйством, жилищные условия, организация питания, обучения, другие социальные блага, получаемые рабочими от фабрики, условия для семейной жизни.[3] Предложенные им критерии, с некоторыми коррективами, наглядно показывают те структуры, которые несли на себе функцию социальной защиты и обеспечения нужд рабочего и которые мы проанализируем в рамках Владимирской, Костромской и Ярославской губерний:
1) уровень номинальной и реальной зарплаты рабочих;
2) дополнительные источники доходов, в числе которых самым крупным в России оставалась натуральная помощь продуктами из деревни ввиду сохранявшихся у значительной части рабочих связей с сельским хозяйством;
3) семья, ее характер, состояние, защитные функции, возможность семейной жизни при том уровне доходов, который обеспечивал рабочему промышленный заработок;
4) законодательная основа системы социального обеспечения рабочих и страховое обеспечение;
5) промышленное предприятие и его система социальной защиты рабочих, а также система отношений: рабочий - предприниматель;
6) эффективность системы реализации нужд и потребностей рабочих.
Рассматривая эти структуры, мы исследуем два уровня отношений с рабочим как их элементом. Первый уровень составляют материальное положение, семья, промышленное предприятие, сохранявшиеся связи рабочих с деревней - то, что непосредственно окружало рабочего, в создании чего он сам участвовал, являясь «структурообразующим элементом». Второй уровень - законодательство, система управления и реагирования на выражение рабочими своих потребностей. Это (по классификации В.В. Крамника) - элементы «инструментального» механизма поддержания стабильности власти. «Инструментальный» механизм эффективен лишь при условии наличия социально-психологического механизма поддержания стабильности, суть которого составляет авторитет власти, обеспечивающий лояльность масс.[4]
Все названные элементы испытывали влияние экономического кризиса 1900 - 1903 гг.
Как отмечалось в исследованиях советского периода, несмотря на экономический кризис, структура рабочего класса и его численность «не претерпели серьезных изменений… Численность рабочих обрабатывающей промышленности сократилась в 1902 г. менее чем на 1 %, а в 1904 г. уже превысила докризисный уровень… В целом по всем отраслям промышленности уменьшение численности рабочих к концу 1904 г. составило менее 4 %».[5] Таким образом, значительного увеличения безработицы в годы кризиса по стране не произошло.
С 1900 по 1903 гг. во Владимирской, Костромской и Ярославской губерниях число фабрично-заводских рабочих сократилось с 256 278 до 253 139, то есть всего на 3 139 человек. Вместе с тем с 1900 по 1905 гг. в регионе закрылось 326 предприятий.[6] На ряде производств произошло сокращение рабочего времени. Хотя массовой безработицы не было, значительное число рабочих столкнулось с временной потерей работы или угрозой увольнения, что вызывало если не материальные, то психологические неудобства.
Рассмотрим воздействие кризиса на динамику зарплаты.
Основу доходов рабочих составляли заработная плата и натуральное содержание от фабрики: плата за припасы из фабричных лавок, хозяйские харчи. Именно эти средства брались в расчет фабричной инспекцией при определении среднегодового содержания рабочих. Часть рабочих получала от предприятий жилье, некоторые предприятия предоставляли своим рабочим дешевые дрова, огороды. На некоторых предприятиях возникла практика наградных выплат рабочим.
Динамика номинальной и реальной заработной платы наиболее ярко отражает изменение экономического положения рабочих. Источником по изменению заработной платы служат «Своды отчетов фабричных инспекторов» за соответствующие годы. Из архивных документов особую ценность представляют сохранившиеся в фондах предприятий «расчетные книги», «табели расценочной платы», «формулярные» списки, «ведомости на выдачу зарплаты».
Как показывают источники, номинальная зарплата, несмотря на экономический кризис, продолжала расти.
Чтобы определить, ухудшилось ли положение рабочих, обратимся к анализу реальной зарплаты рабочих. Для ее вычисления нами использован Всероссийский индекс цен, предложенный С.Г. Струмилиным (за основу вычисления им приняты средние цены за 1913 г.).[8] Для сравнения результатов вычислений пересчитаем индекс цен, взяв за базисные цены 1900 г.
Таким образом, уровень реальной зарплаты рабочих России накануне революции практически не изменился.
Однако заработок рабочих удовлетворял лишь минимум их потребностей. В имеющихся обследованиях бюджетов рабочих Костромской губернии сделаны самые неутешительные выводы о питании рабочих: «пища состоит главным образом из плохо усваиваемых продуктов растительного происхождения, недостаточность хорошей пищи вызывает усиленное потребление чая», потребление белков ниже нормы, а в бедных семьях - на уровне «физиологического минимума», острый недостаток во всех семьях жиров, потребление углеводов больше, чем того требует гигиена.[10] Характерна замеченная статистиками тенденция: с ростом благосостояния «потребление пищи становится обильнее и разнообразней. Растет потребление мяса, рыбы, скоромного масла, яиц, овощей, картофеля».[11] Это свидетельствует об одном: рабочие вполне ощущали недостаточность своего питания.
Заработок рабочих не позволял большинству из них иметь отдельное жилье. Особенно тяжелыми были жилищные условия иваново-вознесенских рабочих. «В небольшой комнате помещается от 10 до 20 человек… обыкновенно в рабочих квартирах нет ни полатей, ни нар, и все квартиранты спят на полу».[12] В Вичугском промышленном районе Костромской губернии жильем служила двух- или трехкомнатная изба размером 7 на 7 аршин. В такой квартире жили 10 - 12 человек. С вечера всю мебель (столы, стулья, скамьи) выносили из комнаты, на полу расстилали половики, одеяла, платье и на эти импровизированные постели ложились мужчины, женщины и дети. При таких условиях не переводились тиф, скарлатина, корь, чесотка,[13] а иногда на квартирах проживали по два «комплекта» рабочих семей: пока одни работали, другие спали. В праздничные дни такая квартира не могла вместить всех обитателей.[14]
Владельцы крупных промышленных предприятий в Костроме, Ярославле, м. Никольском Владимирской губернии пытались смягчить остроту жилищной проблемы строительством казарм. «Для рабочих Ярославской Большой мануфактуры были построены 3 - 4-этажные жилые корпуса по 150 - 240 комнат… каменные здания имели центральное отопление, общие кухни на этажах».[15] Однако в комнату поселялось иногда по две семьи, что создавало скученность. Исключением были условия жизни на фабрике Т-ва мануфактуры Саввы Морозова, в казармах которой каждая семья занимала отдельную комнату. В больших комнатах размещались семьи до 8 человек, в средних - до 5, в малых - 2 - 3 человека. «При казармах устроены кухни, лари, кубы, ванные для детей и погреба».[16]
Получение фабричного жилья целиком зависело от администрации. Жизнь рабочих в казармах регулировалась жестким режимом, подвергалась ряду ограничений вплоть до запретов приводить в казармы родственников или даже читать. Поэтому рабочие стремились снимать на «вольных квартирах» койку, комнату за 1 - 2 руб., а если была возможность - квартиру за 5 - 6 руб. в месяц с одного жильца.[17]
Расходы на питание и жилище были самыми большими, однако обеспечение этих потребностей оставалось в неудовлетворительном состоянии. Расходы же на культурные потребности носили «случайный характер».[18] Поэтому материальное положение рабочих было постоянным источником недовольства, толкающего рабочих на выступления.
Возникает вопрос, почему же рабочие мирились со столь низкими заработками, некачественным питанием, плохим жильем? Ответ следует искать в 50 - 60-х гг. XIX в., когда работа на фабрике рассматривалась крестьянами как «фабричный отход», временное занятие, дополнительный заработок, позволявший пополнить семейный бюджет. К началу XX в. ситуация стала меняться: работа на фабрике делалась постоянной, хотя рабочие долго еще сохраняли связи с сельским хозяйством, оплачивая из фабричного заработка выкупные платежи и получая натуральную помощь продуктами из деревни.
В советской историографии сохранение связей рабочих с деревней оценивалось негативно, как пережиток феодально-крепостнических отношений, отрицательно влиявший как на экономическое положение рабочих, так и на их готовность к революционной борьбе. Историки старались обосновать преодоление таких связей в начале XX в. Так, Л.М. Иванов сделал вывод о том, что большая часть рабочих порвала связь с землей, в регионах сложились кадры потомственных рабочих.[19] Более объективно, на наш взгляд, подошла к выяснению данного вопроса Э.Э. Крузе. Она поставила вопрос: является ли каждый постоянный рабочий пролетарием в полном смысле слова. И пришла к выводу, что ответить положительно на этот вопрос нельзя, «так как рабочий, постоянно занятый на фабрично-заводском предприятии, мог одновременно владеть клочком земли и с помощью членов своей семьи вести на ней хозяйство».[20] На основании материалов профессиональной переписи 1918 г. она определяет два показателя связи рабочих с землей: во-первых, наличие у рабочих земли и, во-вторых, обработка рабочим с помощью семьи имеющейся у него земли. По ее подсчетам, 20,9 % обследованных рабочих имели и обрабатывали землю.[21] В монографии В.А. Скубневского, вышедшей в 1991 г., впервые акцентировано внимание на положительных последствиях сохранения связей рабочих с землей: их наличие способствовало смягчению социальных противоречий, обеспечивало дополнительную статью дохода рабочего бюджета.[22]
На основе имеющихся данных можно выделить три формы связей рабочих с землей. Пассивная связь с землей существовала у всех рабочих, имевших землю. Действительная связь с землей осуществлялась в форме ухода на сельскохозяйственные работы (прямая, непосредственная связь) либо через членов семей и родных, оставшихся в деревне и ведущих хозяйство (косвенная связь).
Вследствие сохранения крестьянской общины и связанных с этим ограничений в распоряжении земельными наделами, а также системы круговой поруки при взимании налогов и податей, у значительной части фабричных рабочих сохранились в деревне земля, дом. По данным на 1911 г., 58,4 % семей, населявших фабричные поселки Середского фабричного района Костромской губернии, имели земельные наделы, а 45,8 % рабочих - дом в деревне.[23] Эту форму связи с землей мы не случайно считаем пассивной. По тем же источникам, лишь 23 % семей имели на своих землях посев. Это те рабочие, у которых сохранилась прямая и непосредственная связь с сельским хозяйством. Если же не ограничиваться учетом только семейных рабочих, процент рабочих, участвовавших в земледельческих работах, существенно повысится. На четырех фабриках Середского фабричного района Нерехтского уезда Костромской губернии: Клементьева, Павлова, Горбунова и Наседкина, в земледельческих работах участвовало более 40 % рабочих-мужчин и 39,3 % женщин-работниц.
Обнаруживается зависимость между преемственностью фабрично-заводского труда и участием рабочих в сельскохозяйственном производстве ради дополнительного дохода. Из 21 рабочего в третьем поколении в нем участвовало 3 (14,3 %). Из 3 019 рабочих во втором поколении - 1 289 (42,7 %). Из 6 176 рабочих, впервые поступивших на фабрику (в первом поколении), - 2 366 (38,3 %).[24]
Таким образом, разрыв рабочих с сельским хозяйством происходил в основном в третьем поколении. Для остальных рабочих характерны широкие непосредственные (прямые) связи с сельским хозяйством.
В городах прямые связи рабочих с землей были незначительны. В 1908 г. только 2,9 % мужчин и 0,5 % женщин-рабочих Костромской Большой льняной мануфактуры уходили на сельскохозяйственные работы на срок в среднем более 20 дней.[25] По данным исследований, проведенных фабричными инспекторами Владимирской губернии в 1897 г., 12,51 % рабочих-мужчин и 7,98 % работниц-женщин губернии уходили на полевые работы.[26] Однако и эти цифры не отражают истинных масштабов совмещения фабрично-заводского и сельского труда. По свидетельству современников, на предприятиях Иваново-Вознесенска «молодежь обыкновенно отпрашивается во время жатвы и сенокоса на 4 - 6 дней, крестьяне же ближайших к фабрикам деревень зачастую вовсе не отпрашиваются и (если они работают на ткацких или прядильных) предпочитают заниматься своим хозяйством до или после смены, то есть до часу или с часу дня».[27]
Итак, к оценке прямых связей рабочих с сельскохозяйственным производством следует подходить дифференцированно. Их масштаб зависел от двух главных факторов. Первый - местонахождение предприятий: связи с сельским хозяйством в сельских фабричных районах варьировались в пределах 30 - 40 %, в городских промышленных центрах были незначительны, а учет наличных связей был затруднен. Второй - преемственность фабрично-заводского труда: активное участие в сельскохозяйственных работах принимали рабочие в первом и втором поколениях, у рабочих третьего поколения связи с сельским хозяйством сильно ослабевали, но доля рабочих в третьем поколении была невелика.
Значительная часть рабочих сохраняла косвенные связи с деревней, где у них оставались родители, семьи. Рабочий мог уходить в деревню на праздники, получал оттуда продукты питания. Особенно крепкие косвенные связи с землей сохранялись у рабочих фабричных сел. В Середском фабричном районе 49,9 % рабочих имели в деревне отца или мать, 23,6 % - получали продукты из деревни.[28] По свидетельству корреспондента газеты «Костромской листок», в 1905 г. 80 % рабочих вели одновременно крестьянское хозяйство.[29] По данным фабричной инспекции за 1901 г., на фабрике С. Сидорова в селе Яковлевское Нерехтского уезда из 1 901 рабочего только 400 живут в селе, «остальные, пользуясь ближайшим расстоянием от фабрики, ходят домой».[30] Из числа городских рабочих (Большой Костромской льняной мануфактуры) 20,6 % мужчин и 8,4 % женщин уходили на праздники в деревни.[31] Из числа семей, живущих в Середе, 73 % заняты на фабричном производстве менее 15 лет[32], то есть 3/4 рабочих фабричных сел втянулись в фабричное производство в 1895 - 1905 гг. и было знакомо с сельскохозяйственным трудом.
Таким образом, связи рабочих с сельским хозяйством оставались довольно значительными и они могут рассматриваться как стабилизирующий фактор, смягчавший недостаток фабричных заработков. Однако в результате экономического кризиса 1900 - 1903 гг. ситуация резко обострилась. Как уже отмечалось, была закрыта масса мелких предприятий, в основном расположенных в сельской местности. Рабочих поглощали крупные фабрики. Им приходилось бросать свои деревни, перебираться все дальше от родных мест, селиться в казармах. Вследствие этого стала обостряться жилищная проблема, а недостаточность зарплаты становилась все более очевидной.
Семья также служила стабилизирующим общественным организмом. Ее состояние прямо отражалось на общественном поведении рабочих.
Семья рабочего как социальный организм изучена слабо.[33] Нет исследований о воздействии экономического развития конца XIX - начала XX в. на структуру и функции семьи промышленного рабочего. Неизвестно, как менялись в связи с этим ценностные ориентации и поведенческие реакции в рабочей среде. Современники (фабричные инспектора, предприниматели) обращали внимание на проблемы рабочей семьи. Тем большее удивление вызывает недостаток серьезных исследований по данному вопросу. Источниками для его изучения могут служить труды фабричных инспекторов, обсчеты состава рабочих по итогам переписи, отчасти обследования рабочих бюджетов.
Нас в изучении рабочей семьи интересуют два вопроса: каковы были условия для развития рабочей семьи в регионе в конце XIX - начале XX в. и насколько хорошо семья исполняла одну из основных психологических и социальных функций - функцию социальной защиты членов семьи.
Согласно бюджетным исследованиям С.Н. Прокоповича, рабочий России мог содержать семью только при заработке 400 - 500 руб. в год. При среднем заработке по России в 240 - 250 руб. «для большинства русских рабочих семейная жизнь была недоступной роскошью». Однако, по его же расчетам, лишь 34 % рабочих Московской губернии, получавших менее 400 руб. в год, были одиноки. Остальные 66 % имели семьи.[34]
Доля семейных рабочих может быть установлена лишь для отдельных предприятий. На Новой Костромской льняной мануфактуре женаты или замужем были 51,9 % рабочих, на Анненской мануфактуре Кинешемского уезда - 56,5 %, на фабрике братьев Горбуновых в Нерехтском уезде Костромской губернии - 79 %. Статистические материалы по Середскому фабричному району уезда за 1911 г. позволяют определить долю семейных рабочих в зависимости от размера заработка на фабрике братьев Горбуновых.
Наблюдаются две тенденции. Во-первых, с увеличением заработка повышалась доля семейных рабочих, что вполне естественно. Однако семейные были и в группах с явно недостаточным заработком. Понять это явление поможет анализ другой тенденции: увеличения доли семейных рабочих на предприятиях, расположенных в сельской местности.
Там был дополнительный источник пополнения семейного бюджета. Изучая крестьянские хозяйства Костромской губернии, Р. Джонсон отметил, что из числа обследованных две трети взрослого сельского населения старше 15 лет (261 человек) занимались разными формами несельскохозяйственных работ, 48 из них занимались свыше одной приносящей доход деятельностью, в том числе работой на фабриках, вывозом дров, оказанием транспортных услуг, ремеслом.[36]
Если это верно для крестьянских хозяйств, то так же верно и для рабочих семей. Рабочая семья могла существовать, только имея несколько источников дохода. Кроме фабричного заработка, рабочие извлекали дополнительные доходы, ведя свое хозяйство в деревне или пользуясь огородами по месту жительства, и получали продукты из деревни от семьи или родных. Существенным источником доходов служила сдача части жилого помещения, а также доходы от других занятий: плотничьих, прачечных работ. Так, рабочие Гусевской бумагопрядильной и ткацкой фабрики Ю.С. Нечаева-Мальцева получали от фабрики огороды и луга, имея возможность вести подсобное хозяйство и содержать скот. 15 рабочих фабрики более 10 лет «содержали лошадей и посылали их на станцию железной дороги и другие работы, тем самым пополняя свой заработок». Содержателю постоялого двора удалось при содействии управляющего фабрикой лишить конкурентов их промысла. Это стало одной из причин недовольства рабочих управляющим предприятия.[37] Часть рабочих Т-ва мануфактур Викулы Морозова с сыновьями в м. Никольском зарабатывала продажей сельскохозяйственной продукции.[38] Дополнительные доходы от ведения сельского хозяйства получали рабочие текстильных фабрик Швецова в Суздальском уезде, А.М. Кочеткова и П.Е. Кучина в Ковровском уезде, братьев Моргуновых в г. Шуе, Т-ва Никанора Дербенева Сыновья в г. Иваново-Вознесенске, металлических заводов Т-ва Кольчугина в Юрьевском уезде и других предприятий Владимирской губернии, Вичугского и Середского промышленных районов Костромской губернии.[39]
Структура доходов различалась у рабочих, имевших собственные дома или снимавших квартиры, от рабочих, которые жили в углах или фабричных жилых помещениях. По оценкам В.А. Андреева, исследовавшего рабочие бюджеты в Середском фабричном районе, в семьях, имеющих квартиры, фабричный заработок составлял лишь 55 - 73 % всех доходов. От постояльцев они получали 13 - 31 % доходов, от других занятий - до 19,5 %. У семей, живущих в углах или фабричных помещениях, нефабричный доход составлял всего 3 %, а также включал неучтенную в бюджете помощь продуктами из деревни.[40]
Домовладельцы и квартирохозяева среди рабочих составляли в с. Середе около 41 % рабочих,[41] на Новой Костромской льняной мануфактуре таких рабочих было 15,8 %, на Анненской мануфактуре Кинешемского уезда - 28 %.[42] Эта часть рабочих обладала определенной защищенностью за счет значительных нефабричных источников доходов, составлявших 1/4 - 1/2 части их бюджета.
Все это позволяло смягчить удары экономической конъюнктуры по и без того низкому заработку рабочих. С другой стороны, наличие дополнительных источников доходов объясняет, за счет чего рабочие региона выдержали длительные забастовки периода 1905 г. Внефабричные доходы обеспечивали возможность участия рабочих в стачечной борьбе. Но следует подчеркнуть, что совмещение рабочим нескольких видов деятельности было вынужденным, проистекало из невозможности содержать семью на зарплату.
Показателем недостаточности заработной платы для содержания семьи рабочего служит соотношение работавших и не работавших членов рабочих семей. Оно показывает, какое количество иждивенцев могла содержать рабочая семья, могла ли она обеспечить образование детям, содержание и уход больным, старикам и инвалидам.
Подсчеты показывают ограниченность ресурсов семьи рабочего. Отсутствовала возможность дать продолжительное образование детям вследствие их занятости на производстве. Семьи не выполняли защитной функции в отношении стариков и инвалидов. Срок лечения при временной утрате трудоспособности составлял в среднем свыше 20 дней на одного пострадавшего. При постоянной утрате трудоспособности - свыше 70 дней.[44] Расходы на лечение, убытки от зарплаты за время болезни, обеспечение инвалидов ложилось на плечи семьи.
Итак, семья рабочего как социальный организм находилась в состоянии кризиса. Доля семейных рабочих на предприятиях была велика, но зарплата была явно недостаточна для содержания семьи. Недостаточность семейного бюджета заставляла отдавать на работу 15 - 40 % малолетних, большинство подростков, лишавшихся возможности получить хорошее образование. Семья не справлялась с функцией социальной защиты в отношении детей, больных, инвалидов и стариков.
Какую политику проводило государство в целях социальной защиты рабочих? Правительство законодательными мероприятиями пыталось преодолеть противоречия, возникающие на почве быстрого развития промышленности и неразвитости социальной инфраструктуры. Законом 1 июня 1882 г. «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» фабрикантам было вменено в обязанность предоставлять возможность малолетним посещать школу. Продолжительность рабочего дня подростков была установлена в 8 часов в сутки.[45] Однако этот закон был в значительной мере дезавуирован актом от 24 апреля 1890 г. «Об изменении постановлений о работе малолетних, подростков и лиц женского пола на фабриках, заводах и мануфактурах и о распространении правил о работе и обучении малолетних на ремесленные заведения»: была разрешена 2-сменная работа для 12 - 15-летних по 9 часов (вместо прежних 8 часов) в сутки, по 4,5 часа в смену, или непрерывная 6-часовая работа.[46]
К каким результатам привело это «изменение» на практике, показано в отчете старшего фабричного инспектора Владимирской губернии за 1908 г.: «Малолетние, работающие двумя сменами, после 4½-часовой работы вынуждены «отдыхать», а правильнее сказать - толкаться по фабричному двору, в мало приспособленном, тесном и антисанитарном помещении, так как специальных помещений для отдыха не имеется. Уходить домой на столь короткое время, нередко за две-четыре версты, и делать вместо четырех-восьми верст в день восемь-шестнадцать - им нет смысла: они износят больше обуви и одежды и устанут, а в ненастье и холод рискуют здоровьем. Таким образом, вместо 9 часов в сутки им приходится быть занятыми 13 с половиной часов, да еще полтора часа проходить в оба конца, а всего - 15 часов. Понятно, что при таких условиях о возможности какого-либо обучения нельзя и мечтать».[47] Таким образом, законы, отвечающие условиям развития столичной и городской крупной промышленности, не отвечали потребности русской провинции, где значительная часть предприятий располагалась в сельской местности и далеко не все даже крупные предприятия имели возможность для обучения малолетних.
До 1903 г. не существовало законодательной основы обеспечения больных, стариков и лишившихся трудоспособности. Дела о несчастных случаях в промышленности рассматривались в судебном порядке на основании ст. 684 общегражданских законов, согласно которой «всякий обязан вознаграждать за вред и убытки, причиненные кому-нибудь его деянием и упущением». Но вину хозяина предприятия на суде доказать было чрезвычайно трудно.[48] Поэтому доля потерпевших, получивших вознаграждение, по подсчетам историка И.И. Шелымагина, не составляла по России и 10 %. Существовал и иной путь: обращение к страховым обществам. Однако доля рабочих, получивших вознаграждение от страховых обществ, неуклонно снижалась: с 42 % от всех потерпевших в 1890 г. до 28,6 % в 1900 г.[49] Это свидетельствует об отставании развития страховых учреждений от развития промышленности. Лишь в период кризиса, когда развитие промышленности замедлилось, а страхование продолжало развиваться, удалось остановить увеличение разрыва между числом пострадавших и получивших материальную помощь.
В то время как эту острую проблему можно было решить лишь кардинальными мерами, правительство избрало путь постепенных изменений. 15 мая 1901 г. были приняты «Временные правила о пенсиях рабочим казенных заводов и рудников, утратившим трудоспособность на заводских и рудничных работах». Он касался лишь 30 777 рабочих и имел экспериментальное значение.[50] 2 июня 1903 г. был принят закон «О вознаграждении владельцами промышленных предприятий рабочих и служащих, утративших работоспособность вследствие несчастных случаев» (вступил в силу 1 января 1904 г.).[51] Этот закон касался только несчастных случаев, то есть смерти и увечья рабочего на производстве. Что касается болезней, старости, общей инвалидности, то правительство обошло эти вопросы. Предприниматели освобождались от ответственности, если докажут, что причиной несчастного случая была грубая неосторожность рабочего.[52] Действие закона не распространялось на казенные промышленные предприятия, мастерские и иные промышленные заведения частных железнодорожных и паровозных предприятий, на предприятия сельского и лесного хозяйства, мельницы, строительных рабочих, ремесленные заведения, мелкую промышленность. В результате из 18 279 заведений, подчиненных надзору фабричной инспекции, 7 224 не подпадали под действие закона.[53]
Правительство, издавая его, старалось не нанести ущерба предпринимателям, максимально оградить их интересы. Записка фабричного инспектора 4-го участка Костромской губернии показывает, что закон вызывал массу недоразумений и раздражение рабочих. «Каждый рабочий, получающий самое незначительное повреждение, не преминул два-три раза обратиться к фабричному инспектору с просьбами: следует ли ему получить что-либо за время болезни; следует ли ему какая-либо пенсия или пособие; сколько процентов утраты трудоспособности признал утраченной у него фабричный доктор; почему фабричный доктор признает пострадавшего совершенно здоровым».[54] Возмещение по данному закону получало не более 20 % пострадавших на производстве.[55]
Указом от 12 декабря 1904 г. закон 2 июня 1903 г. был распространен на рабочих и служащих казенных железных дорог, 9 июня 1904 г. правила о пенсиях от 15 мая 1901 г. были распространены на мастеровых и рабочих технических заведений Артиллерийского управления. Это все, что успели сделать законодатели к началу революции в сфере социальной защиты рабочих.
Законодательство развивалось в направлении, диктуемом потребностями бурного промышленного роста, но законы отличались непоследовательностью, обременялись массой оговорок и ограничений. Законодатели пытались придать им универсальный характер, без учета местной специфики, многообразия условий развития промышленности. Кроме того, принятых мер было явно недостаточно. На это указывали в своих отчетах фабричные инспектора.
По мнению фабричной инспекции, необходимо было законодательно: 1) установить ответственность за невыдачу или задержку заработка; 2) ужесточить меры техники безопасности на производстве и установить ответственность за ее нарушение (В отчете старшего фабричного инспектора Костромской губернии за 1903 г. указано: «…Котлы построены для давления не свыше 5 - 7 атмосфер, работают в настоящее время при 10 - 12 и даже 15 атмосферах. Не разрешить работать при указанных давлениях нет законных оснований... рано или поздно этот недостаток закона и правил приведет к большим несчастьям и виновных не будет».[56]); 3) ограничить работу малолетних шестью часами в сутки; 4) воспретить ночную работу женщин во всех производствах без исключений; 5) заменить гражданской ответственностью уголовное наказание за самовольный уход с работы (Дисциплина на предприятиях оставляла желать лучшего, а самовольный уход с работы был настолько распространен, что привлечь всех виновных к уголовной ответственности было невозможно. Строгость, но неосуществимость закона вела к его дискредитации.). Причем для успешной же реализации принятых законов инспектора считали необходимым повысить культурный и образовательный уровни рабочих.[57]
Законодательным порядком могли быть решены проблемы, вызвавшие многие требования бастовавших рабочих. Начавшаяся революция активизировала работу над рабочим законодательством, однако она не охватила все поставленные вопросы и не имела практического результата.
В такой правовой ситуации развивались отношения между рабочими и предпринимателями. Министр финансов Н.Х. Бунге сформулировал задачи патерналистской политики в отношении рабочих. Политика патернализма нашла отклик в предпринимательской среде.[58] Одним из наиболее последовательных ее идеологов был промышленник, впоследствии политический деятель, владелец текстильных фабрик в Кинешемском уезде Костромской губернии А.И. Коновалов. Он считал патерналистскую политику предпринимателей в отношении наемных рабочих основой «социального мира». Его подход к проблеме заключен во фразе: «Рабочий класс должен быть опорой государства, а не враждебной ему силой».[59] Не чужды были идеи классового сотрудничества и некоторым иваново-вознесенским фабрикантам.
Окончание