Красные исповедники, или Умер, как жил и как учил умирать других... / К 115-летию / начало
Ещё литература СССР здесь, здесь и здесь
Всей душой выбирает свет: Голиков АркадиЙ Д'АРзамас
115 лет тому назад родился Аркадий Петрович Гайдар / Проект ИА REGNUM под координацией Модеста Колерова «Ничто не забыто» посвящен людям и событиям, которые оставили глубочайший след в истории, политике и искусстве России и мира. В наше время мы видим, как они определили облик современности, задали вопросы, требующие осмысления и ответов
Среди советских писателей для детей и юношества Гайдара вспоминают в первую очередь. На его книгах выросли поколения, невозможно было представить человека, не знавшего «Чука и Гека», «Тимура и его команды» или «Голубой чашки». Мальчиш-Плохиш, продавший буржуинам Главную Военную тайну за «бочку варенья и корзину печенья», практически затмил Иуду, став в нашей детской литературе каноническим изображением предателя, как Мальчиш-Кибальчиш - идеальным героем-мучеником в коммунистических святцах. ©Ещё с А.Гайдаром
Аркадий Гайдар / Коллаж: Иван Шилов
Это уже потом во множестве издавались жития пионеров-героев, чьи имена мы, дети 70-х, знали наизусть: Зина Портнова, Володя Дубинин, Марат Казей, - но всех - и реальных, и придуманных, вроде Васька Трубачёва и Гули Королевой, - осеняла красная немеркнущая звезда Мальчиша-Кибальчиша.
Вместе с тем сам Гайдар словно бы таял под слоем легенды о нем. Всякий знал, что в 14 лет он командовал полком, а потом погиб во время Великой Отечественной. Знали, что он улыбался, ходил в гимнастерке, ездил в Артек. Был ли он женат? Были у него дети? Об этом обычно не говорилось. Кажется, был сын, Тимур, но это не точно, и даже неважно, главное - что у него был маузер, награды за храбрость и он написал много книжек и уже умер. Юные читатели в простоте душевной выстраивали биографию Гайдара из его собственных книг, принимая на веру повествование от первого лица.
После распада Советского Союза мало на кого из писателей был вылит такой густой и едкий слой грязи, как на Гайдара. Под удар попадала любая часть его биографии. Он оказывался то патологическим садистом, едва ли не единолично истребившим тысячи людей, виновником геноцида в Хакасии, то безнадежным душевнобольным графоманом, то предателем Родины, то запойным пьяницей. Печатались многочисленные статейки с разоблачениями, доходило до того, что на полном серьезе уверялось, будто под именем Гайдара был похоронен какой-то случайный, неопознанный труп: якобы надо было спешить с официальным перезахоронением, тело Гайдара в указанной местными жителями могиле не нашли, а возиться было некогда. Даже сына Тимура у него попытались отнять, объявив, что к рождению этого ребенка Гайдар не имел никакого отношения, а псевдоним отчима пасынок присвоил, чтобы легче было делать карьеру в советской печати. История повернулась так, что неожиданно Аркадий Гайдар, к тому времени уже более полувека покоящийся под могильной плитой в городе Каневе, стал заложником политических разборок нового века - клевета на деда должна была стать оружием против внука, Егора Тимуровича Гайдара. Новоявленные литературоведы снова и снова анализировали тексты гайдаровских книг, доказывая, что читать это детям категорически нельзя, что книги психопата и садиста способны вырастить лишь новых психопатов и садистов, превратить детей в фанатиков бесчеловечной идеологии. Этой волне разоблачений противостояли не только специалисты по творчеству и жизни Гайдара, терпеливо находившие документальное опровержение очередной самой нелепой и отвратительной лжи. Противостоял такому пристрастному разбору и сам Гайдар - его чудесные, честные и трудные книги, которые ничуть не устарели, не потускнели за столько времени. Некоторые вещи в его книгах уже, конечно, приходится объяснять - прогресс далеко шагнул вперед, и реалии почти столетней давности не всегда понятны нынешним школьникам, изменился и контекст. Но самое главное - гайдаровский юмор, гайдаровская непреклонность в вопросах нравственных, гайдаровская честность и чистота - остались неизменными и покоряют своих молодых читателей из XXI века так же, как и их родителей, бабушек и дедушек - и даже прабабушек и прадедушек.
Аркадий Гайдар в детстве
Аркадий Голиков родился в простой и любящей семье. Он и его три сестренки (сестришки, как звал их Аркаша) были любимы своими родителями - и в свою очередь горячо любили их. Почему-то среди русских писателей тихое и радостное детство - скорее, исключение, чем правило, но Аркадию Голикову на заре жизни повезло. Его отец, Петр Исидорович Голиков, крестьянский сын, стал первым интеллигентом в своем роду. Он закончил семинарию, а после стал народным учителем. Когда он пришел просить руки своей будущей супруги - Натальи Аркадьевны Сальковой, отец невесты, Аркадий Геннадьевич, отказал «учителишке» наотрез. Для дворянина, чей род насчитывал более 2 столетий, самовольная свадьба дочери с «мужиком» стала ударом. Сальковы не были особенно богаты, не обладали особенными связями или влиянием, но прапрадед Аркадия Салькова, Матвей Лермонтов, приходился родным братом Петру Лермонтову, чей знаменитый потомок, Михаил Юрьевич, навсегда впишет фамилию Лермонтовых в историю русской культуры. Даже рождение внука Аркадия не смягчило той неприязни, которую питал к Голиковым Аркадий Геннадьевич Сальков. Тем не менее в доме Голиковых жизнь кипела. Родители вместе преподавали в народной школе для взрослых, вместе хлопотали по хозяйству. Вместе навлекли на себя и недовольство властей: в связи с вовлеченностью Петра Исидоровича в подпольную деятельность, в доме Голиковых проводили обыск, искали нелегальную литературу. Вечернюю школу закрыли, семейство было вынуждено покинуть город Льгов и перебраться в Арзамас, где Петр Исидорович нашел скромное место чиновника. Как лицу не вполне благонадежному, Петру Исидоровичу уже нельзя было преподавать. Мать, закончив акушерские курсы, исполнила свою несбыточную ранее детскую мечту: стала медиком, фельдшерицей, принимала роды у всего Арзамаса. Когда началась Первая мировая, Петр Исидорович ушел на фронт рядовым. Аркадий в то время уже учился в Арзамасском реальном училище.
В повести «Школа» Аркадии Петрович опишет свою малую родину так: «Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами. В тех садах росло великое множество «родительской вишни», яблок-скороспелок, терновника и красных пионов. Сады, примыкая один к другому, образовывали сплошные зеленые массивы, неугомонно звеневшие пересвистами синиц, щеглов, снегирей и малиновок.
Через город, мимо садов, тянулись тихие зацветшие пруды, в которых вся порядочная рыба давным-давно передохла и водились только скользкие огольцы да поганая лягва. Под горою текла речонка Теша».
В 14 лет Голиков не командовал никаким полком. Он носился по Арзамасу, выполняя поручения своих новых друзей - и старых, открывшихся с неожиданной стороны, - арзамасских большевиков. Конечно, он не желал оставаться в стороне от кипящих событий и неоднократно пробовал убежать на фронт. В конце концов мать, махнув рукой, чтобы не было хуже, попросила через знакомых о протекции: в городе формировался арзамасский коммунистический батальон. Его командиром был назначен Ефим Осипович Ефимов. Аркадий ему понравился - и был взят в адъютанты. Мать так надеялась, что некоторое время сын будет дома, при ней, хотя и на службе (и паёк Аркадия был существенным подспорьем для семьи). Аркадий показал себя толковым и смышленым помощником: грамотно разбирался с документами, был легок на подъем, писал под диктовку командира письма, распоряжения, сопровождал Ефимова в командировках. Потому, когда Ефимов был внезапно назначен командующим войсками по охране железных дорог Республики, своего адъютанта он взял с собой, в Москву. Карьера Аркадия началась головокружительно. Фактически Голиков работал у Ефимова «новостным агрегатором» - с раннего утра и до позднего вечера собирал у дежурных и телеграфистов всю информацию, скопившуюся за ночь, аккумулировал ее, докладывал о новостях, рассортировывал депеши - приходилось работать с колоссальным объемом информации. Если это было необходимо, составлял схемы движения поездов, подготавливал карты для доклада. Под руководством Ефимова Голиков мог рассчитывать на стремительное продвижение. Но он хотел «настоящего дела», писал рапорт за рапортом об отправке на фронт, и наконец Ефимов согласился, но поставил ему одно условие: сперва окончи московские командные курсы Красной Армии. Конечно, Аркадий никогда бы не попал туда без протекции Ефимова. Он был слишком юн и не участвовал до того в боевых операциях, как полагалось для приема. О том, как жили красные курсанты-командиры, он впоследствии напишет в первом своем романе - «В дни поражений и побед». Роман окажется практически автобиографическим.
Буквально сразу же после поступления, в марте 1919, Аркадий покинул Москву: курсы перевели в Киев. Программа, которую предстояло освоить будущим командирам, была весьма обширной: русский язык, арифметика, природоведение. История, география, геометрия, пехотные уставы, фортификация, пулеметное дело, тактика, топография, основы артиллерии, военная администрация. А после обеда занимались строевыми учениями, топографией на местности, практиковались в верховой езде, учились владеть холодным оружием и осваивали всевозможные виды «огнестрела»: винтовки, револьверы разных систем, пулеметы «максим», «льюис» и «гочкис». В 1940-м в партизанском отряде Гайдар окажется едва ли не самым опытным пулеметчиком. Курс обучения был рассчитан на полгода, и при этом все понимали, что этих 6 месяцев у курсантов, скорее всего, не будет: настолько велика нужда в хоть сколько-то обученных молодых офицерах. 20 августа 1919 года пришел приказ о досрочном производстве курсантов в командиры. После получения документов их предполагалось направить в места боевых действий, практически - заткнуть ими дыры. На плацу их стояло 180 человек, и в сущности, они понимали, насколько мал будет процент тех, кто выживет. Понимал это и нарком по военным и морским делам Украины Николай Ильич Подвойский. Он обратился к курсантам с речью:
«Вы отправляетесь в тяжелые битвы. Многие из вас никогда не вернутся из грядущих боев. Так пусть же в память тех, кто не вернется, кому предстоит великая честь умереть за Революцию, - тут он выхватил шашку, - оркестр сыграет «Похоронный марш».
Оркестр начал играть… Мурашки бежали по телу. Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти».
Аркадий Гайдар
Аркадию Голикову было всего 15 лет. Спустя совсем немногое время он заменит в бою своего друга - командира их полуроты Яшку Оксоза, и переломит растерянность товарищей под огнем. Так Голиков, младший из всех, окажется командиром полуроты. Примерно в то же время он будет ранен в ногу - и контужен в голову. Врачи подлатают его, как смогут, он распростится с костылем довольно быстро, не зная еще, что контузия, полученная в это время, превратится в проклятие и кошмар всей его жизни. Еще через некоторое время Голиков был отправлен на Кавказ, а оттуда - опять в Москву, на сей раз - в Высшую стрелковую школу «Выстрел», учиться на командира. Именно оттуда в 1921 году 17-летний Голиков выйдет с корочками «комполка».
Он писал отцу: «Пишу тебе из Воронежа… сейчас сижу и размышляю над работой, которая предстоит с завтрашнего дня мне, вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около 4000 штыков… при первой же возможности постараюсь взять немного ниже - помкомполка или же полк полевой стрелковой дивизии не такого количества…»
Никто бы и не дал юнцу такую высокую должность, если бы не одно «но»: практически весь прежний командный состав пошел под суд за измену. Распоряжения Голикова были далеки от изыскания предателей и показательной казни. Они касались в основном постройки солдатских сортиров, наведения порядка в вопросах гигиены, способов истребления платяных вшей - настоящего бича солдат. Дизентерия, холера и тиф косили людей страшнее, чем пули. Семнадцатилетний комполка, сын фельдшерицы, понимал это слишком хорошо. Запасной полк участия в боевых действиях не принимал, а через некоторое время и вовсе был расформирован.
Аркадий Гайдар
Но самое главное его боевое крещение состоится, когда в конце июня 1921 года командующий войсками Тамбовской губернии М. Н. Тухачевский назначил Аркадия командиром 58 отдельного полка, поставив ему под руку 4000 бойцов. Через некоторое время Голиков стал и. о. командующего боевым участком. В его распоряжении оказалось 6000 человек. Голиков, 17-летний краском и комполка, на Тамбовщине принимал участие в подавлении Антоновского мятежа. Это восстание крестьян, возмущенных зверствами продразверстки, не принимавшей во внимание лютого неурожая и обрекавшей деревни на голод и вымирание, постепенно переросло в полномасштабное сопротивление, когда во главе его встал Александр Степанович Антонов, левый эсер, о котором его противники, военачальники Красной Армии, отзывались как об «энергичном и опытном партизане», «недюжинной фигуре с большими организаторскими способностями». Кроме того, за Антонова горой стояло все местное население, видя в нем своего заступника, и потому изловить «бандитов», пользующихся авторитетом и поддержкой крестьян, не представлялось возможным. Это была не война с шайками всегда пьяных и бешено-жестоких атаманов-одиночек, по образцу петлюровских банд с Украины. Это была полномасштабная партизанская война - притом страшная, жестокая и изматывающая. Молниеносные, отлично организованные удары партизан попадали исключительно в цель. Пленные, оказавшиеся в руках «антоновцев», могли лишь мечтать о быстрой смерти - но этого счастья им как раз не полагалось. Сопротивление разворачивалось с беспримерной быстротой, Тамбовщина полыхала - и со дня на день могли вспыхнуть Воронеж и Саратов. Упорство и военные успехи Антонова вынудил Советскую власть отменить продразверстку - и ввести прод. налог. Крестьяне ликовали - и считали, что победа уже одержана. Антонов понимал, что это - начало конца, как понимал и то, что ни о какой амнистии для «отцов-командиров» не может быть и речи. Он был прав. На разгром антоновщины были брошены самые отборные силы. Командовал операцией М. Н. Тухачевский, а кроме него на Тамбовщину прибыли легендарные военачальники Н. Е. Какурин, И. П. Уборевич, Г. И. Котовский. Карательными отрядами руководили Г. Г. Ягода, В. В. Ульрих, Я. А. Левин. Численность красноармейцев увеличили до 100 тысяч человек. Началось жестокое, планомерное уничтожение восставших, а по сути - собственного народа. Чтобы победить «антоновщину», был устроен прямой террор мирного населения (поскольку М. Н. Тухачевский не без оснований полагал, что мирного населения как такового здесь нет, а только бандиты и их пособники): хозяйство и жилища участников мятежа и их семей уничтожались, брали заложников - в том числе детей, устраивались концентрационные лагеря, за неповиновение, за укрывательство «бандитов» и оружия полагался расстрел. Леса, где скрывались «антоновцы», заливали ядовитыми газами с таким расчетом, чтобы ничего живого там остаться не могло. Деревни и села стирались с лица земли. Восстание было подавлено, братья Антоновы, Александр и Дмитрий, в конце концов убиты - во время последнего их боя. Комполка Голикову при этом приходилось туго вдвойне, поскольку на него из-за его возраста и положения косо смотрели его же собственные офицеры, вынужденные подчиняться «мальчишке» и едва ли не саботировавшие его приказы. Когда все кончилось, он мечтал продолжить обучение - на сей раз в Академии, - но его отослали в Сибирь. Получив опыт партизанской войны, он должен был применить его в боях с бандой Соловьева, в Хакасии, где Гражданская война все еще продолжалась.
Мальчиш-Плохиш / Кадр из к/ф «Сказка о Мальчише-Кибальчише». Реж. Евгений Шерстобитов. 1964. СССР
Сибирь отличалась от Тамбовщины буквально всем - в том числе огромной, непроходимой тайгой. Отыскать там отряд Соловьева было делом почти безнадежным. И в Сибири - так же, как и в Тамбовщине, на Голикова, совсем еще мальчишку, давил огромный груз ответственности, власти, крови. Любая ошибка, которую он мог допустить, была бы оплачена жизнью не только его, но и вверенных ему людей. Он, командир, был в ответе за них, за их настрой, за их обеспечение, - и он, командир, должен был отправлять их на смерть. Людей катастрофически не хватало. Если при подавлении Антоновского мятежа, на Тамбовщину стягивались все силы, то здесь, в условиях бесконечной Сибири, рассчитывать приходилось на себя. Кроме того, медленно, но верно подступали последствия контузии. Добавлялись и новые ранения, и чудовищное перенапряжение - физическое и моральное, непосильное для юношеских сил Аркадия. Разделить груз ответственности ему было практически не с кем. И здесь тоже за ним наблюдали - кто с сочувствием, кто с завистью, а кто - с ненавистью. Нельзя забывать и того, что школа, которую Голиков прошел на Тамбовщине, была, в общем-то, бесчеловечной по отношению к мирному населению, и хотя вопрос стоял: мы их - или они нас, но методы, которые молодой комбат почерпнул из предыдущего своего опыта, были довольно далеки от «интеллигентного ведения войны». В «Днях поражений и побед» герои говорят о зверствах белобандитов, изуверски пытавших раненых пленников.
- Сволочи какие! - заметил Сергей.
- Ничего не сволочи, - возразил Владимир. - Были бы наши на их месте - то же самое сделали бы.
- То есть как это?
- А так. Поживешь вот, увидишь. Потому что враги-то мы уж очень непримиримые, - пояснил он. - Конечно, издеваться - вон как петлюровцы: шомполами, нагайками да четвертования шашками, - это мы не будем, но ведь я и сам не задумался бы уничтожить при удобном случае всякого врага.
- Но раненый?
- Раненый? - усмехнулся Владимир. - Посмотрел бы ты, как этот раненый всаживал пулю за пулей из нагана в дверь, когда к нему ломились. Офицер так и тюхнулся. Жаль только, что своя последняя осечку дала. Вот и попался. Нет, брат, - прибавил он, немного подумавши. - Коммунист может быть или у своих - живым, или у врагов - мертвым. А… раненый? Слишком уж это дорого будет ему стоить…
Такова была логика времени, такова была школа Тухачевского и философия Гражданской войны. Банда Соловьева была ликвидирована - ценой неимоверных усилий. Притом сам Соловьев ушел: людей, чтобы усилить патруль, элементарно не хватило.
В Сибири Аркадий Голиков начал писать. Самый простой способ все разложить по полочкам, обрести некую точку опоры и отсчета был открыт и понятен: изложить словами на бумаге всё, что творилось за день, всё, что тревожит и не дает сосредоточиться. Кроме того, он тайно лелеял самолюбивую мысль, что великое делание истории, которое сейчас происходит на его глазах и с его непосредственным участием, не должно забыться даже в малых мелочах. Что, может быть, однажды его дневниковые записи лягут в основу романа. И может быть, этот роман напишет он сам. Постепенно писательство захватывало его - и в свое редчайшее свободное время, когда не приходилось решать, принимать просителей, распоряжаться и бросаться в бой, он садился за стол и начинал работать. Это время он крал у самого же себя - судорожно сокращая часы необходимого сна, тем самым еще более расшатывая здоровье - и физическое, и душевное.
Чук и Гек / Кадр из к/ф «Чук и Гек». реж. Иван Лукинский. 1953. СССР
Нервное расстройство - последствие контузии 1919 года - прогрессировало - и однажды, во время тяжелейшего нервного срыва, потеряв всякий контроль над собой, комбат отдал приказ расстрелять без суда и следствия пятерых мужиков, схваченных по подозрению в участии в банде Соловьева. За это самоуправство 3 июня 1922 г. Особым отделом губернского отдела ГПУ было заведено дело № 274. Аркадия Голикова обвиняли в злоупотреблении служебным положением. Во время следствия Голиков убедительно доказал, что расстреляные им люди несомненно являлись бандитами, и виновным его признали в нарушении оформления соответствующей документации, которой все равно в отряде некому и некогда было бы заниматься. Были доносы, письма, содержавшие перечень всех его ошибок, просчетов и промахов. Но среди тщательно конспектируемых грехов Аркадия Голикова нет приписываемых ему массовых уничтожений хакасов, нет отчетов о психопатических садистских выходках «свихнувшегося» комбата. Все эти обвинения возникли существенно позже - и в совершенно иных головах. А в то время командующий В. Н. Какоулин начальник 6-го сводного отряда ЧОН, наложил свою резолюцию: «Арестовать ни в коем случае, заменить и отозвать»…
Представляя себе юного комполка, сияющего улыбкой, в ладной командирской форме «с разговорами», с красной пятиконечной звездочкой и шашкой на боку, обычно люди и не подозревают, как же раскатал всю душу Гайдару этот страшный, непосильный для подростка опыт - 5 лет постоянного жуткого стресса, чудовищных нагрузок, ощущения полной власти и постоянного присутствия смерти. С тех пор как в 15 лет он получил право зваться командиром и послушал похоронный марш, возможно, по себе самом, он практически не выходил из войны. Ну разве что во время восстановления после ранений, когда получал недолгие увольнительные - и ехал в Арзамас. На войне он встретил свою любовь - 16-летнюю медсестричку Марусю, Марию Николаевну Плаксину, которая вскоре стала его женой. Как практически все слишком ранние и скоропалительные браки, этот брак был недолговечным. Их ребенок, Женя, умер в младенчестве. После одной из внезапно возникших ссор, спровоцированных все той же контузией - и вспышками мучительного гнева и отвращения ко всему, - Маруся ушла. Сам Голиков, фиксируя своё состояние, отмечал, что во время приступов «появилась раздражительность, злобность. Появилось ухарство, наплевательское отношение ко всему, развинченность… Стали появляться приступы тоскливой злобности, спазмы в горле, сонливость, плакал». После разгрома банды Соловьева, когда сопротивление сошло на нет, Голикова с новой силой охватила жажда продолжать идти дорогой красного командира. Стать как Тухачевский, как его учителя в военном деле. Он хотел поступить в Академию - и получил необходимые рекомендации, оставалось пройти медкомиссию.
Но врачи были единодушны, и их слова звучали как приговор: по результатам обследования Голиков Аркадий Петрович в Академию поступить не сможет. А скорее всего, и продолжать службу - тоже.
Это был конец всему. Ему выписали полугодовой отпуск, с сохранением жалования и всех привилегий, чтобы он за полгода подлечился, отдохнул - и на сей раз поступил. Но через полгода лучше ему не стало - все последствия контузии - тремор, звон в ушах, острое нервное расстройство - оставались с ним. И 1 апреля 1924 года бывший командир 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом Голиков А. П. был зачислен в резерв, приказ подписал лично тов. М. Фрунзе. Ему было двадцать лет, у него были целы и руки, и ноги - и все же он был инвалидом, ему диагностировали «травматический невроз», не дававший ему спокойно жить и порой укладывавший Гайдара в клиники.
Аркадий Гайдар
В эти годы Красная Армия решительно сокращалась. Все, кто по каким-то причинам мог быть комиссован, отправлялись «на покой». Для многих это был путь во тьму. Слова «вьетнамский» (а в нашем случае - «афганский») синдром еще не были изобретены, а понятия эти - открыты и изучены, но суть самого явления никуда не девалась. Люди, прошедшие войну, выкованные и выращенные войной, после ее окончания были оставлены на произвол судьбы. Им предстояло самим найти себе место в жизни. В случае Голикова проблема состояла еще и в том, что на войну он ушел, будучи еще совсем юнцом, и возвращаться ему было некуда. Все, что он умел, - это воевать. Его ровесники (ну или чуть постарше) и знакомые, оказавшиеся в подобной ситуации, постепенно спивались, кончали с собой, кое-кто продолжал войну, применяя полученные знания в мирной жизни. Одни становились бандитами, другие - теми, кто воевал с бандитами, - и те и другие действовали с той же непримиримостью и крайней жестокостью, как привыкли на войне. Голиков решил для себя, что алкоголь - не метод, а пуля в лоб из собственного оружия, - слишком дорогое удовольствие. Он придумал для себя дело. Он должен был написать свой роман, чтобы рассказать все, что носит в себе. Он даже придумал название: «В дни поражений и побед». Он настолько уверовал в то, что писательство - спасение, что не желал продумывать никакого запасного варианта. Напрасно отец, Петр Исидорович, уговаривал его смириться, поступить на какое-нибудь посильное место - неужто ему, краскому, не приискали бы чего-нибудь, чтоб можно было пропитаться, а писательством никто не мешает заниматься в свободное от работы время. В собственном садике. Тихо и уютно. Аркадий наотрез отказался, он уже построил план своего будущего сражения: поедет в Ленинград, где напечатает свой роман… а там видно будет. Он читал свой роман матери и сестрам, мать его к тому времени в Алупке, в курортных условиях, умирала от туберкулеза. Он должен был прославиться и удержаться на ногах - хотя бы для того, чтобы порадовать ее.
В Ленинграде внезапно оказалось, что такой прекрасный план дал осечку. Деньги, оставшиеся после увольнения, таяли стремительно. Работа над рукописью приводила к тому, что каждое предложение приходилось править, зачеркивать, править снова… Рукопись приобретала все более распухший и неопрятный вид. На то, чтобы перепечатать ее на машинке, не было ни сил, ни средств. С каждым днем его решимость угасала, приходили в голову все новые и новые аргументы, почему сейчас с его романом никто возиться не станет. В конце концов он решился - и отправился на Невский, в дом с большим стеклянным шаром, вознесшимся над проспектом. В шаре скрывалась швейная машинка «Зингер». В доме - издательство, и не одно.
В сущности, благая судьба, спасшая Гайдара от увечья, устроившая ему такую невозможную, полную приключений и немыслимых взлетов биографию, еще раз сыграла в этих коридорах на его стороне. На него практически случайно натолкнулся, проходя мимо, писатель Константин Федин, и посетитель, один из множества, толпившихся в коридоре, чем-то его привлек. Слово за слово - Федин взял папку и, полистав исчирканную, неперебеленную рукопись бывшего комполка, попросил через час зайти в такой-то кабинет.
Когда Голиков вошел туда, его встретили трое. Рукопись он положил перед ними на стол. Слова, с которыми Гайдар вошел в литературу, в определенных кругах известны не менее, чем «со щитом или на щите». Он сказал коротко и ясно: «Это мой роман… Я хочу, чтобы вы его напечатали».
Ему несказанно повезло, что Федин обратил на него внимание в коридоре. Ему повезло, что рядом был Михаил Слонимский, воевавший в Первую мировую, автор сборника военных рассказов «Шестой стрелковый». И самое большое везение - что третьим при этом разговоре был писатель Сергей Семенов, служивший в Монголии и Заполярье, человек, с которым Гайдара свяжет тесная дружба. Именно Сергей Семенов вызвался прочитать «В дни поражений и побед», и когда Голиков пришел через неделю, готовясь услышать, что роман его никуда не годен - и его швырнули в мусорную корзину, Федин встретил его словами: «Писать вы не умеете. Но писать вы можете и писать будете! А мы вам поможем».
И Федин (Брат без прозвища), и Слонимский (Брат-Виночерпий) были членами литературного объединения «Серапионовы братья», которое заботливо опекал М. Горький - и совершенно заслуженно опекал, поскольку «Серапионы», возможно, были наиболее интересным на те поры образованием в тогдашнем литературном Петрограде. Не так давно Горький, приветствуя дебютанта-Федина, возвратил ему рукопись со словами: «Писать вы можете…», и тем окрылил начинающего прозаика. Сейчас Федин «вернул свой долг», приняв участие в этом большом, с виду спокойном, но таком взвинченном и юном человеке. А Семенов вызвался помочь молодому и явно неискушенному в писательском деле Голикову. Разумеется, роман был откровенно слаб. И все же в нем было что-то такое, что заставляло читать его, не выпуская, веря автору, любя его немного неловких персонажей. Рукопись отдали в перепечатку за счет редакции. Голикову выписали аванс, что было очень кстати, так как в последнее время есть ему было не на что. А Сергей Семенов с того дня садился с Голиковым за его рукопись - и старательно, тщательно и по возможности деликатно выправлял все неловкости, неудачные фразы, вычеркивал лишнее, в сложных случаях призывая на помощь Слонимского или Федина. Разумеется, роман был полон штампов. Конечно же, сразу было видно, что в литературе автор новичок. Но когда через год, в 1925, повесть, сильно сокращенная, вышла в альманахе, а еще через год - в отдельном издании, Голиков, благодаря этой последовательной школе с редакторским карандашом в руке, был уже куда более закаленным бойцом литературного фронта. Одна беда - практически весь его личный опыт упирался в войну. Этого было катастрофически мало для полноценной писательской жизни, коль скоро Аркадий Голиков не намеревался на всю жизнь приковать себя к одной-единственной теме. Время требовало новых слов - описания молодого, растущего, фантасмагорического мира, глобального эксперимента, поставленного над целой страной. Новый мир надо было описывать новым, веселым языком. «Писать вы можете», - обнадежил Гайдара Федин и был совершенно прав. В бурной сутолоке 20-х гг в Ленинграде Голиков получил такую школу писательства, какую не мог бы пройти ни в одном Литературном институте. Он присутствовал как гость на собраниях «Серапионов», слушал их чтения и дальнейшее обсуждение, иной раз вполне безжалостное. Он варился в литературном котле, у него появились друзья, теплый дом Семеновых, где Голиков отогрелся сердцем и полюбил все это чудесное семейство. Надо было не останавливаться - продолжать писать, работать… И тут-то и случился некоторый затор, который потом у Гайдара будет все чаще и чаще. То ли от неуверенности в себе, то ли от никуда не девшегося нервного расстройства он не мог почувствовать себя до конца свободным. Он злился, бесился - становилось только хуже.
Окончание
Всей душой выбирает свет: Голиков АркадиЙ Д'АРзамас
115 лет тому назад родился Аркадий Петрович Гайдар / Проект ИА REGNUM под координацией Модеста Колерова «Ничто не забыто» посвящен людям и событиям, которые оставили глубочайший след в истории, политике и искусстве России и мира. В наше время мы видим, как они определили облик современности, задали вопросы, требующие осмысления и ответов
Среди советских писателей для детей и юношества Гайдара вспоминают в первую очередь. На его книгах выросли поколения, невозможно было представить человека, не знавшего «Чука и Гека», «Тимура и его команды» или «Голубой чашки». Мальчиш-Плохиш, продавший буржуинам Главную Военную тайну за «бочку варенья и корзину печенья», практически затмил Иуду, став в нашей детской литературе каноническим изображением предателя, как Мальчиш-Кибальчиш - идеальным героем-мучеником в коммунистических святцах. ©Ещё с А.Гайдаром
Аркадий Гайдар / Коллаж: Иван Шилов
Это уже потом во множестве издавались жития пионеров-героев, чьи имена мы, дети 70-х, знали наизусть: Зина Портнова, Володя Дубинин, Марат Казей, - но всех - и реальных, и придуманных, вроде Васька Трубачёва и Гули Королевой, - осеняла красная немеркнущая звезда Мальчиша-Кибальчиша.
Вместе с тем сам Гайдар словно бы таял под слоем легенды о нем. Всякий знал, что в 14 лет он командовал полком, а потом погиб во время Великой Отечественной. Знали, что он улыбался, ходил в гимнастерке, ездил в Артек. Был ли он женат? Были у него дети? Об этом обычно не говорилось. Кажется, был сын, Тимур, но это не точно, и даже неважно, главное - что у него был маузер, награды за храбрость и он написал много книжек и уже умер. Юные читатели в простоте душевной выстраивали биографию Гайдара из его собственных книг, принимая на веру повествование от первого лица.
После распада Советского Союза мало на кого из писателей был вылит такой густой и едкий слой грязи, как на Гайдара. Под удар попадала любая часть его биографии. Он оказывался то патологическим садистом, едва ли не единолично истребившим тысячи людей, виновником геноцида в Хакасии, то безнадежным душевнобольным графоманом, то предателем Родины, то запойным пьяницей. Печатались многочисленные статейки с разоблачениями, доходило до того, что на полном серьезе уверялось, будто под именем Гайдара был похоронен какой-то случайный, неопознанный труп: якобы надо было спешить с официальным перезахоронением, тело Гайдара в указанной местными жителями могиле не нашли, а возиться было некогда. Даже сына Тимура у него попытались отнять, объявив, что к рождению этого ребенка Гайдар не имел никакого отношения, а псевдоним отчима пасынок присвоил, чтобы легче было делать карьеру в советской печати. История повернулась так, что неожиданно Аркадий Гайдар, к тому времени уже более полувека покоящийся под могильной плитой в городе Каневе, стал заложником политических разборок нового века - клевета на деда должна была стать оружием против внука, Егора Тимуровича Гайдара. Новоявленные литературоведы снова и снова анализировали тексты гайдаровских книг, доказывая, что читать это детям категорически нельзя, что книги психопата и садиста способны вырастить лишь новых психопатов и садистов, превратить детей в фанатиков бесчеловечной идеологии. Этой волне разоблачений противостояли не только специалисты по творчеству и жизни Гайдара, терпеливо находившие документальное опровержение очередной самой нелепой и отвратительной лжи. Противостоял такому пристрастному разбору и сам Гайдар - его чудесные, честные и трудные книги, которые ничуть не устарели, не потускнели за столько времени. Некоторые вещи в его книгах уже, конечно, приходится объяснять - прогресс далеко шагнул вперед, и реалии почти столетней давности не всегда понятны нынешним школьникам, изменился и контекст. Но самое главное - гайдаровский юмор, гайдаровская непреклонность в вопросах нравственных, гайдаровская честность и чистота - остались неизменными и покоряют своих молодых читателей из XXI века так же, как и их родителей, бабушек и дедушек - и даже прабабушек и прадедушек.
Аркадий Гайдар в детстве
Аркадий Голиков родился в простой и любящей семье. Он и его три сестренки (сестришки, как звал их Аркаша) были любимы своими родителями - и в свою очередь горячо любили их. Почему-то среди русских писателей тихое и радостное детство - скорее, исключение, чем правило, но Аркадию Голикову на заре жизни повезло. Его отец, Петр Исидорович Голиков, крестьянский сын, стал первым интеллигентом в своем роду. Он закончил семинарию, а после стал народным учителем. Когда он пришел просить руки своей будущей супруги - Натальи Аркадьевны Сальковой, отец невесты, Аркадий Геннадьевич, отказал «учителишке» наотрез. Для дворянина, чей род насчитывал более 2 столетий, самовольная свадьба дочери с «мужиком» стала ударом. Сальковы не были особенно богаты, не обладали особенными связями или влиянием, но прапрадед Аркадия Салькова, Матвей Лермонтов, приходился родным братом Петру Лермонтову, чей знаменитый потомок, Михаил Юрьевич, навсегда впишет фамилию Лермонтовых в историю русской культуры. Даже рождение внука Аркадия не смягчило той неприязни, которую питал к Голиковым Аркадий Геннадьевич Сальков. Тем не менее в доме Голиковых жизнь кипела. Родители вместе преподавали в народной школе для взрослых, вместе хлопотали по хозяйству. Вместе навлекли на себя и недовольство властей: в связи с вовлеченностью Петра Исидоровича в подпольную деятельность, в доме Голиковых проводили обыск, искали нелегальную литературу. Вечернюю школу закрыли, семейство было вынуждено покинуть город Льгов и перебраться в Арзамас, где Петр Исидорович нашел скромное место чиновника. Как лицу не вполне благонадежному, Петру Исидоровичу уже нельзя было преподавать. Мать, закончив акушерские курсы, исполнила свою несбыточную ранее детскую мечту: стала медиком, фельдшерицей, принимала роды у всего Арзамаса. Когда началась Первая мировая, Петр Исидорович ушел на фронт рядовым. Аркадий в то время уже учился в Арзамасском реальном училище.
В повести «Школа» Аркадии Петрович опишет свою малую родину так: «Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами. В тех садах росло великое множество «родительской вишни», яблок-скороспелок, терновника и красных пионов. Сады, примыкая один к другому, образовывали сплошные зеленые массивы, неугомонно звеневшие пересвистами синиц, щеглов, снегирей и малиновок.
Через город, мимо садов, тянулись тихие зацветшие пруды, в которых вся порядочная рыба давным-давно передохла и водились только скользкие огольцы да поганая лягва. Под горою текла речонка Теша».
В 14 лет Голиков не командовал никаким полком. Он носился по Арзамасу, выполняя поручения своих новых друзей - и старых, открывшихся с неожиданной стороны, - арзамасских большевиков. Конечно, он не желал оставаться в стороне от кипящих событий и неоднократно пробовал убежать на фронт. В конце концов мать, махнув рукой, чтобы не было хуже, попросила через знакомых о протекции: в городе формировался арзамасский коммунистический батальон. Его командиром был назначен Ефим Осипович Ефимов. Аркадий ему понравился - и был взят в адъютанты. Мать так надеялась, что некоторое время сын будет дома, при ней, хотя и на службе (и паёк Аркадия был существенным подспорьем для семьи). Аркадий показал себя толковым и смышленым помощником: грамотно разбирался с документами, был легок на подъем, писал под диктовку командира письма, распоряжения, сопровождал Ефимова в командировках. Потому, когда Ефимов был внезапно назначен командующим войсками по охране железных дорог Республики, своего адъютанта он взял с собой, в Москву. Карьера Аркадия началась головокружительно. Фактически Голиков работал у Ефимова «новостным агрегатором» - с раннего утра и до позднего вечера собирал у дежурных и телеграфистов всю информацию, скопившуюся за ночь, аккумулировал ее, докладывал о новостях, рассортировывал депеши - приходилось работать с колоссальным объемом информации. Если это было необходимо, составлял схемы движения поездов, подготавливал карты для доклада. Под руководством Ефимова Голиков мог рассчитывать на стремительное продвижение. Но он хотел «настоящего дела», писал рапорт за рапортом об отправке на фронт, и наконец Ефимов согласился, но поставил ему одно условие: сперва окончи московские командные курсы Красной Армии. Конечно, Аркадий никогда бы не попал туда без протекции Ефимова. Он был слишком юн и не участвовал до того в боевых операциях, как полагалось для приема. О том, как жили красные курсанты-командиры, он впоследствии напишет в первом своем романе - «В дни поражений и побед». Роман окажется практически автобиографическим.
Буквально сразу же после поступления, в марте 1919, Аркадий покинул Москву: курсы перевели в Киев. Программа, которую предстояло освоить будущим командирам, была весьма обширной: русский язык, арифметика, природоведение. История, география, геометрия, пехотные уставы, фортификация, пулеметное дело, тактика, топография, основы артиллерии, военная администрация. А после обеда занимались строевыми учениями, топографией на местности, практиковались в верховой езде, учились владеть холодным оружием и осваивали всевозможные виды «огнестрела»: винтовки, револьверы разных систем, пулеметы «максим», «льюис» и «гочкис». В 1940-м в партизанском отряде Гайдар окажется едва ли не самым опытным пулеметчиком. Курс обучения был рассчитан на полгода, и при этом все понимали, что этих 6 месяцев у курсантов, скорее всего, не будет: настолько велика нужда в хоть сколько-то обученных молодых офицерах. 20 августа 1919 года пришел приказ о досрочном производстве курсантов в командиры. После получения документов их предполагалось направить в места боевых действий, практически - заткнуть ими дыры. На плацу их стояло 180 человек, и в сущности, они понимали, насколько мал будет процент тех, кто выживет. Понимал это и нарком по военным и морским делам Украины Николай Ильич Подвойский. Он обратился к курсантам с речью:
«Вы отправляетесь в тяжелые битвы. Многие из вас никогда не вернутся из грядущих боев. Так пусть же в память тех, кто не вернется, кому предстоит великая честь умереть за Революцию, - тут он выхватил шашку, - оркестр сыграет «Похоронный марш».
Оркестр начал играть… Мурашки бежали по телу. Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти».
Аркадий Гайдар
Аркадию Голикову было всего 15 лет. Спустя совсем немногое время он заменит в бою своего друга - командира их полуроты Яшку Оксоза, и переломит растерянность товарищей под огнем. Так Голиков, младший из всех, окажется командиром полуроты. Примерно в то же время он будет ранен в ногу - и контужен в голову. Врачи подлатают его, как смогут, он распростится с костылем довольно быстро, не зная еще, что контузия, полученная в это время, превратится в проклятие и кошмар всей его жизни. Еще через некоторое время Голиков был отправлен на Кавказ, а оттуда - опять в Москву, на сей раз - в Высшую стрелковую школу «Выстрел», учиться на командира. Именно оттуда в 1921 году 17-летний Голиков выйдет с корочками «комполка».
Он писал отцу: «Пишу тебе из Воронежа… сейчас сижу и размышляю над работой, которая предстоит с завтрашнего дня мне, вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около 4000 штыков… при первой же возможности постараюсь взять немного ниже - помкомполка или же полк полевой стрелковой дивизии не такого количества…»
Никто бы и не дал юнцу такую высокую должность, если бы не одно «но»: практически весь прежний командный состав пошел под суд за измену. Распоряжения Голикова были далеки от изыскания предателей и показательной казни. Они касались в основном постройки солдатских сортиров, наведения порядка в вопросах гигиены, способов истребления платяных вшей - настоящего бича солдат. Дизентерия, холера и тиф косили людей страшнее, чем пули. Семнадцатилетний комполка, сын фельдшерицы, понимал это слишком хорошо. Запасной полк участия в боевых действиях не принимал, а через некоторое время и вовсе был расформирован.
Аркадий Гайдар
Но самое главное его боевое крещение состоится, когда в конце июня 1921 года командующий войсками Тамбовской губернии М. Н. Тухачевский назначил Аркадия командиром 58 отдельного полка, поставив ему под руку 4000 бойцов. Через некоторое время Голиков стал и. о. командующего боевым участком. В его распоряжении оказалось 6000 человек. Голиков, 17-летний краском и комполка, на Тамбовщине принимал участие в подавлении Антоновского мятежа. Это восстание крестьян, возмущенных зверствами продразверстки, не принимавшей во внимание лютого неурожая и обрекавшей деревни на голод и вымирание, постепенно переросло в полномасштабное сопротивление, когда во главе его встал Александр Степанович Антонов, левый эсер, о котором его противники, военачальники Красной Армии, отзывались как об «энергичном и опытном партизане», «недюжинной фигуре с большими организаторскими способностями». Кроме того, за Антонова горой стояло все местное население, видя в нем своего заступника, и потому изловить «бандитов», пользующихся авторитетом и поддержкой крестьян, не представлялось возможным. Это была не война с шайками всегда пьяных и бешено-жестоких атаманов-одиночек, по образцу петлюровских банд с Украины. Это была полномасштабная партизанская война - притом страшная, жестокая и изматывающая. Молниеносные, отлично организованные удары партизан попадали исключительно в цель. Пленные, оказавшиеся в руках «антоновцев», могли лишь мечтать о быстрой смерти - но этого счастья им как раз не полагалось. Сопротивление разворачивалось с беспримерной быстротой, Тамбовщина полыхала - и со дня на день могли вспыхнуть Воронеж и Саратов. Упорство и военные успехи Антонова вынудил Советскую власть отменить продразверстку - и ввести прод. налог. Крестьяне ликовали - и считали, что победа уже одержана. Антонов понимал, что это - начало конца, как понимал и то, что ни о какой амнистии для «отцов-командиров» не может быть и речи. Он был прав. На разгром антоновщины были брошены самые отборные силы. Командовал операцией М. Н. Тухачевский, а кроме него на Тамбовщину прибыли легендарные военачальники Н. Е. Какурин, И. П. Уборевич, Г. И. Котовский. Карательными отрядами руководили Г. Г. Ягода, В. В. Ульрих, Я. А. Левин. Численность красноармейцев увеличили до 100 тысяч человек. Началось жестокое, планомерное уничтожение восставших, а по сути - собственного народа. Чтобы победить «антоновщину», был устроен прямой террор мирного населения (поскольку М. Н. Тухачевский не без оснований полагал, что мирного населения как такового здесь нет, а только бандиты и их пособники): хозяйство и жилища участников мятежа и их семей уничтожались, брали заложников - в том числе детей, устраивались концентрационные лагеря, за неповиновение, за укрывательство «бандитов» и оружия полагался расстрел. Леса, где скрывались «антоновцы», заливали ядовитыми газами с таким расчетом, чтобы ничего живого там остаться не могло. Деревни и села стирались с лица земли. Восстание было подавлено, братья Антоновы, Александр и Дмитрий, в конце концов убиты - во время последнего их боя. Комполка Голикову при этом приходилось туго вдвойне, поскольку на него из-за его возраста и положения косо смотрели его же собственные офицеры, вынужденные подчиняться «мальчишке» и едва ли не саботировавшие его приказы. Когда все кончилось, он мечтал продолжить обучение - на сей раз в Академии, - но его отослали в Сибирь. Получив опыт партизанской войны, он должен был применить его в боях с бандой Соловьева, в Хакасии, где Гражданская война все еще продолжалась.
Мальчиш-Плохиш / Кадр из к/ф «Сказка о Мальчише-Кибальчише». Реж. Евгений Шерстобитов. 1964. СССР
Сибирь отличалась от Тамбовщины буквально всем - в том числе огромной, непроходимой тайгой. Отыскать там отряд Соловьева было делом почти безнадежным. И в Сибири - так же, как и в Тамбовщине, на Голикова, совсем еще мальчишку, давил огромный груз ответственности, власти, крови. Любая ошибка, которую он мог допустить, была бы оплачена жизнью не только его, но и вверенных ему людей. Он, командир, был в ответе за них, за их настрой, за их обеспечение, - и он, командир, должен был отправлять их на смерть. Людей катастрофически не хватало. Если при подавлении Антоновского мятежа, на Тамбовщину стягивались все силы, то здесь, в условиях бесконечной Сибири, рассчитывать приходилось на себя. Кроме того, медленно, но верно подступали последствия контузии. Добавлялись и новые ранения, и чудовищное перенапряжение - физическое и моральное, непосильное для юношеских сил Аркадия. Разделить груз ответственности ему было практически не с кем. И здесь тоже за ним наблюдали - кто с сочувствием, кто с завистью, а кто - с ненавистью. Нельзя забывать и того, что школа, которую Голиков прошел на Тамбовщине, была, в общем-то, бесчеловечной по отношению к мирному населению, и хотя вопрос стоял: мы их - или они нас, но методы, которые молодой комбат почерпнул из предыдущего своего опыта, были довольно далеки от «интеллигентного ведения войны». В «Днях поражений и побед» герои говорят о зверствах белобандитов, изуверски пытавших раненых пленников.
- Сволочи какие! - заметил Сергей.
- Ничего не сволочи, - возразил Владимир. - Были бы наши на их месте - то же самое сделали бы.
- То есть как это?
- А так. Поживешь вот, увидишь. Потому что враги-то мы уж очень непримиримые, - пояснил он. - Конечно, издеваться - вон как петлюровцы: шомполами, нагайками да четвертования шашками, - это мы не будем, но ведь я и сам не задумался бы уничтожить при удобном случае всякого врага.
- Но раненый?
- Раненый? - усмехнулся Владимир. - Посмотрел бы ты, как этот раненый всаживал пулю за пулей из нагана в дверь, когда к нему ломились. Офицер так и тюхнулся. Жаль только, что своя последняя осечку дала. Вот и попался. Нет, брат, - прибавил он, немного подумавши. - Коммунист может быть или у своих - живым, или у врагов - мертвым. А… раненый? Слишком уж это дорого будет ему стоить…
Такова была логика времени, такова была школа Тухачевского и философия Гражданской войны. Банда Соловьева была ликвидирована - ценой неимоверных усилий. Притом сам Соловьев ушел: людей, чтобы усилить патруль, элементарно не хватило.
В Сибири Аркадий Голиков начал писать. Самый простой способ все разложить по полочкам, обрести некую точку опоры и отсчета был открыт и понятен: изложить словами на бумаге всё, что творилось за день, всё, что тревожит и не дает сосредоточиться. Кроме того, он тайно лелеял самолюбивую мысль, что великое делание истории, которое сейчас происходит на его глазах и с его непосредственным участием, не должно забыться даже в малых мелочах. Что, может быть, однажды его дневниковые записи лягут в основу романа. И может быть, этот роман напишет он сам. Постепенно писательство захватывало его - и в свое редчайшее свободное время, когда не приходилось решать, принимать просителей, распоряжаться и бросаться в бой, он садился за стол и начинал работать. Это время он крал у самого же себя - судорожно сокращая часы необходимого сна, тем самым еще более расшатывая здоровье - и физическое, и душевное.
Чук и Гек / Кадр из к/ф «Чук и Гек». реж. Иван Лукинский. 1953. СССР
Нервное расстройство - последствие контузии 1919 года - прогрессировало - и однажды, во время тяжелейшего нервного срыва, потеряв всякий контроль над собой, комбат отдал приказ расстрелять без суда и следствия пятерых мужиков, схваченных по подозрению в участии в банде Соловьева. За это самоуправство 3 июня 1922 г. Особым отделом губернского отдела ГПУ было заведено дело № 274. Аркадия Голикова обвиняли в злоупотреблении служебным положением. Во время следствия Голиков убедительно доказал, что расстреляные им люди несомненно являлись бандитами, и виновным его признали в нарушении оформления соответствующей документации, которой все равно в отряде некому и некогда было бы заниматься. Были доносы, письма, содержавшие перечень всех его ошибок, просчетов и промахов. Но среди тщательно конспектируемых грехов Аркадия Голикова нет приписываемых ему массовых уничтожений хакасов, нет отчетов о психопатических садистских выходках «свихнувшегося» комбата. Все эти обвинения возникли существенно позже - и в совершенно иных головах. А в то время командующий В. Н. Какоулин начальник 6-го сводного отряда ЧОН, наложил свою резолюцию: «Арестовать ни в коем случае, заменить и отозвать»…
Представляя себе юного комполка, сияющего улыбкой, в ладной командирской форме «с разговорами», с красной пятиконечной звездочкой и шашкой на боку, обычно люди и не подозревают, как же раскатал всю душу Гайдару этот страшный, непосильный для подростка опыт - 5 лет постоянного жуткого стресса, чудовищных нагрузок, ощущения полной власти и постоянного присутствия смерти. С тех пор как в 15 лет он получил право зваться командиром и послушал похоронный марш, возможно, по себе самом, он практически не выходил из войны. Ну разве что во время восстановления после ранений, когда получал недолгие увольнительные - и ехал в Арзамас. На войне он встретил свою любовь - 16-летнюю медсестричку Марусю, Марию Николаевну Плаксину, которая вскоре стала его женой. Как практически все слишком ранние и скоропалительные браки, этот брак был недолговечным. Их ребенок, Женя, умер в младенчестве. После одной из внезапно возникших ссор, спровоцированных все той же контузией - и вспышками мучительного гнева и отвращения ко всему, - Маруся ушла. Сам Голиков, фиксируя своё состояние, отмечал, что во время приступов «появилась раздражительность, злобность. Появилось ухарство, наплевательское отношение ко всему, развинченность… Стали появляться приступы тоскливой злобности, спазмы в горле, сонливость, плакал». После разгрома банды Соловьева, когда сопротивление сошло на нет, Голикова с новой силой охватила жажда продолжать идти дорогой красного командира. Стать как Тухачевский, как его учителя в военном деле. Он хотел поступить в Академию - и получил необходимые рекомендации, оставалось пройти медкомиссию.
Но врачи были единодушны, и их слова звучали как приговор: по результатам обследования Голиков Аркадий Петрович в Академию поступить не сможет. А скорее всего, и продолжать службу - тоже.
Это был конец всему. Ему выписали полугодовой отпуск, с сохранением жалования и всех привилегий, чтобы он за полгода подлечился, отдохнул - и на сей раз поступил. Но через полгода лучше ему не стало - все последствия контузии - тремор, звон в ушах, острое нервное расстройство - оставались с ним. И 1 апреля 1924 года бывший командир 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом Голиков А. П. был зачислен в резерв, приказ подписал лично тов. М. Фрунзе. Ему было двадцать лет, у него были целы и руки, и ноги - и все же он был инвалидом, ему диагностировали «травматический невроз», не дававший ему спокойно жить и порой укладывавший Гайдара в клиники.
Аркадий Гайдар
В эти годы Красная Армия решительно сокращалась. Все, кто по каким-то причинам мог быть комиссован, отправлялись «на покой». Для многих это был путь во тьму. Слова «вьетнамский» (а в нашем случае - «афганский») синдром еще не были изобретены, а понятия эти - открыты и изучены, но суть самого явления никуда не девалась. Люди, прошедшие войну, выкованные и выращенные войной, после ее окончания были оставлены на произвол судьбы. Им предстояло самим найти себе место в жизни. В случае Голикова проблема состояла еще и в том, что на войну он ушел, будучи еще совсем юнцом, и возвращаться ему было некуда. Все, что он умел, - это воевать. Его ровесники (ну или чуть постарше) и знакомые, оказавшиеся в подобной ситуации, постепенно спивались, кончали с собой, кое-кто продолжал войну, применяя полученные знания в мирной жизни. Одни становились бандитами, другие - теми, кто воевал с бандитами, - и те и другие действовали с той же непримиримостью и крайней жестокостью, как привыкли на войне. Голиков решил для себя, что алкоголь - не метод, а пуля в лоб из собственного оружия, - слишком дорогое удовольствие. Он придумал для себя дело. Он должен был написать свой роман, чтобы рассказать все, что носит в себе. Он даже придумал название: «В дни поражений и побед». Он настолько уверовал в то, что писательство - спасение, что не желал продумывать никакого запасного варианта. Напрасно отец, Петр Исидорович, уговаривал его смириться, поступить на какое-нибудь посильное место - неужто ему, краскому, не приискали бы чего-нибудь, чтоб можно было пропитаться, а писательством никто не мешает заниматься в свободное от работы время. В собственном садике. Тихо и уютно. Аркадий наотрез отказался, он уже построил план своего будущего сражения: поедет в Ленинград, где напечатает свой роман… а там видно будет. Он читал свой роман матери и сестрам, мать его к тому времени в Алупке, в курортных условиях, умирала от туберкулеза. Он должен был прославиться и удержаться на ногах - хотя бы для того, чтобы порадовать ее.
В Ленинграде внезапно оказалось, что такой прекрасный план дал осечку. Деньги, оставшиеся после увольнения, таяли стремительно. Работа над рукописью приводила к тому, что каждое предложение приходилось править, зачеркивать, править снова… Рукопись приобретала все более распухший и неопрятный вид. На то, чтобы перепечатать ее на машинке, не было ни сил, ни средств. С каждым днем его решимость угасала, приходили в голову все новые и новые аргументы, почему сейчас с его романом никто возиться не станет. В конце концов он решился - и отправился на Невский, в дом с большим стеклянным шаром, вознесшимся над проспектом. В шаре скрывалась швейная машинка «Зингер». В доме - издательство, и не одно.
В сущности, благая судьба, спасшая Гайдара от увечья, устроившая ему такую невозможную, полную приключений и немыслимых взлетов биографию, еще раз сыграла в этих коридорах на его стороне. На него практически случайно натолкнулся, проходя мимо, писатель Константин Федин, и посетитель, один из множества, толпившихся в коридоре, чем-то его привлек. Слово за слово - Федин взял папку и, полистав исчирканную, неперебеленную рукопись бывшего комполка, попросил через час зайти в такой-то кабинет.
Когда Голиков вошел туда, его встретили трое. Рукопись он положил перед ними на стол. Слова, с которыми Гайдар вошел в литературу, в определенных кругах известны не менее, чем «со щитом или на щите». Он сказал коротко и ясно: «Это мой роман… Я хочу, чтобы вы его напечатали».
Ему несказанно повезло, что Федин обратил на него внимание в коридоре. Ему повезло, что рядом был Михаил Слонимский, воевавший в Первую мировую, автор сборника военных рассказов «Шестой стрелковый». И самое большое везение - что третьим при этом разговоре был писатель Сергей Семенов, служивший в Монголии и Заполярье, человек, с которым Гайдара свяжет тесная дружба. Именно Сергей Семенов вызвался прочитать «В дни поражений и побед», и когда Голиков пришел через неделю, готовясь услышать, что роман его никуда не годен - и его швырнули в мусорную корзину, Федин встретил его словами: «Писать вы не умеете. Но писать вы можете и писать будете! А мы вам поможем».
И Федин (Брат без прозвища), и Слонимский (Брат-Виночерпий) были членами литературного объединения «Серапионовы братья», которое заботливо опекал М. Горький - и совершенно заслуженно опекал, поскольку «Серапионы», возможно, были наиболее интересным на те поры образованием в тогдашнем литературном Петрограде. Не так давно Горький, приветствуя дебютанта-Федина, возвратил ему рукопись со словами: «Писать вы можете…», и тем окрылил начинающего прозаика. Сейчас Федин «вернул свой долг», приняв участие в этом большом, с виду спокойном, но таком взвинченном и юном человеке. А Семенов вызвался помочь молодому и явно неискушенному в писательском деле Голикову. Разумеется, роман был откровенно слаб. И все же в нем было что-то такое, что заставляло читать его, не выпуская, веря автору, любя его немного неловких персонажей. Рукопись отдали в перепечатку за счет редакции. Голикову выписали аванс, что было очень кстати, так как в последнее время есть ему было не на что. А Сергей Семенов с того дня садился с Голиковым за его рукопись - и старательно, тщательно и по возможности деликатно выправлял все неловкости, неудачные фразы, вычеркивал лишнее, в сложных случаях призывая на помощь Слонимского или Федина. Разумеется, роман был полон штампов. Конечно же, сразу было видно, что в литературе автор новичок. Но когда через год, в 1925, повесть, сильно сокращенная, вышла в альманахе, а еще через год - в отдельном издании, Голиков, благодаря этой последовательной школе с редакторским карандашом в руке, был уже куда более закаленным бойцом литературного фронта. Одна беда - практически весь его личный опыт упирался в войну. Этого было катастрофически мало для полноценной писательской жизни, коль скоро Аркадий Голиков не намеревался на всю жизнь приковать себя к одной-единственной теме. Время требовало новых слов - описания молодого, растущего, фантасмагорического мира, глобального эксперимента, поставленного над целой страной. Новый мир надо было описывать новым, веселым языком. «Писать вы можете», - обнадежил Гайдара Федин и был совершенно прав. В бурной сутолоке 20-х гг в Ленинграде Голиков получил такую школу писательства, какую не мог бы пройти ни в одном Литературном институте. Он присутствовал как гость на собраниях «Серапионов», слушал их чтения и дальнейшее обсуждение, иной раз вполне безжалостное. Он варился в литературном котле, у него появились друзья, теплый дом Семеновых, где Голиков отогрелся сердцем и полюбил все это чудесное семейство. Надо было не останавливаться - продолжать писать, работать… И тут-то и случился некоторый затор, который потом у Гайдара будет все чаще и чаще. То ли от неуверенности в себе, то ли от никуда не девшегося нервного расстройства он не мог почувствовать себя до конца свободным. Он злился, бесился - становилось только хуже.
Окончание