(no subject)
Люди мои! Встречи с вами - мёд и горячее вино. Я стеснялась это написать, только тихонько носила в голове. Но когда получаешь отклик - нежданный, немечтанный, невероятный - то уже не стесняешься ничего. Друзья мои, вы - моё опьянение в эту весну...
И какая же радость расколдовать сад, который стал кладбищем, расколдовать куст, который превратился в могилу... Расколдовать дорожки и поляны пролесок.
- Здесь крокусы, они спят, - говорю я, а она послушно понижает голос и переспрашивает шёпотом. Смеёмся. "Так Маринка выходит из детской".
И как дожить до утра, а потом - до сумерек, до дроздиных переливов, чтобы прийти, посидеть у пруда в японском садике, чтобы увидеть наши старые корпуса как увидела она - добавив ноток дачного уютного сидения, горьковатых запахов прошлогодней листвы, золотого света. Чтобы согреть пальцами шафраны - нет, такое удаётся только доброй и самоотверженной волшебнице - не эльфу, не фэйри, а человеку, моему давнему другу. У неё в маленьких руках - ключи к небытовому, трепетному миру, её глазами я могу увидеть его краски, оттенки и полутона, поверить и пытаться снова найти это умение видеть в себе.
А потом сидеть всю ночь на кухне и голос в голос читать Тарковского, каждая со своей болью и каждая - приняв чужую как свою. Разговор ветвится, он хочет расти во все стороны сразу, он цветёт, ему тесно на кухне. В два голоса перебираем боль, мечты, имена и образы наших дорогих людей, разлуки, и то, что не становится разлукой, что бы ни случилось, и снова мечты - самые важные. И уже засыпая, загораемся новой безумной идеей...
И какая же радость расколдовать сад, который стал кладбищем, расколдовать куст, который превратился в могилу... Расколдовать дорожки и поляны пролесок.
- Здесь крокусы, они спят, - говорю я, а она послушно понижает голос и переспрашивает шёпотом. Смеёмся. "Так Маринка выходит из детской".
И как дожить до утра, а потом - до сумерек, до дроздиных переливов, чтобы прийти, посидеть у пруда в японском садике, чтобы увидеть наши старые корпуса как увидела она - добавив ноток дачного уютного сидения, горьковатых запахов прошлогодней листвы, золотого света. Чтобы согреть пальцами шафраны - нет, такое удаётся только доброй и самоотверженной волшебнице - не эльфу, не фэйри, а человеку, моему давнему другу. У неё в маленьких руках - ключи к небытовому, трепетному миру, её глазами я могу увидеть его краски, оттенки и полутона, поверить и пытаться снова найти это умение видеть в себе.
А потом сидеть всю ночь на кухне и голос в голос читать Тарковского, каждая со своей болью и каждая - приняв чужую как свою. Разговор ветвится, он хочет расти во все стороны сразу, он цветёт, ему тесно на кухне. В два голоса перебираем боль, мечты, имена и образы наших дорогих людей, разлуки, и то, что не становится разлукой, что бы ни случилось, и снова мечты - самые важные. И уже засыпая, загораемся новой безумной идеей...