Много букв не жж-формата - текстовому погружению посвещается.
Текстовый прорыв всё-таки случился, и теперь нас всех затопит. В общем-то, я это сделала совершенно умышленно: у меня накопилось огромное количество долгов и большинство из них как раз относится к обещанным и ненаписанным текстам. К примеру, по мнению учредителей Широкополоски, написание различных рефлексий, эссе и прочего в том же духе по всем пройденным модулям - это основное развлечение приличного студента (после того, как он вернулся из лагеря, пришёл с проектирования следующего лагеря или игры, а может быть - вынырнул из «погружения», где в идеале находился с раннего утра до закрытия метро несколько дней подряд). Я ворчу, конечно, не всерьёз, с большой нежностью ко всему происходящему и некоторым чувством вины - уж на идеального студента я никак не похожа. Примерно так, как ворчит Альма, когда приходит ко мне вечером, утыкаясь лбом или норовя пристроить на колени как можно больше головы и лап...
Однако, возможно, именно на фоне постоянного ожидания текстов у меня развилась текстофобия нешуточной силы - вещь для меня в обычных условиях несвойственная, елси речь не идёт, конечно, о реферате по философии. Но если то, что ты породил, не должно походить на «просто отзыв», а должно быть то ли эссе с элементами научного исследования, то ли рефлексией, то начинаешь очень серьёзно задумываться, а что ты вообще порождаешь - и тогда уже зависаешь даже над обычным отзывом. Апофеозом новоприобретённого страха стало отсутствие даже пары строчек во время циркового лагеря. Каждый час происхождила масса всего, а я ни разу не взяла в руки блокнот, ну разве что ночью перед первым театральным занятием у старших, когда страх смешался с вдохновением в удачной пропорции, и я набрасывала схему тренингов и смысловой костяк, по монументальности способный соперничать со скелетом плезиозавра.
Я молчу о письмах в Москву (обычно лентой этой писанины можно обернуть получателя с головы до ног, и только хоббичьи открытки действуют на меня дисциплинирующе, Хоббит не дал бы соврать, если бы пробегал мимо), о почеркушках на любом доступном листочке, о графомании в жж и ещё больше - в ворде. Единственное, что я записывала более-менее регулярно после того, как вернулась с Кавказа - это дневник уроков, всяческие успехи и неуспехи мои и учеников и планы будущих занятий - и то потому, что не запишешь - утонешь, проверено.
И, пожалуй, мне так не нравится. Я теряю мгновения безнадёжно, как разбросанные носки в деревенском доме, где живут девятнадцать детей. Я забываю маленькое, но важное - детали, которые согревают и оживляют всё («великий бог деталей», я по-прежнему поклоняюсь тебе, когда ты даёшь о себе знать, и давай условимся, что я молчу о твоих маленьких дарах, миру достаточно триады мадленки, неровности плит и звяканья ложечки - о, какое счастье, что я всё-таки прочитала «Обретённое время», лучше, чем там, всё равно никому не сказать). Я уже запинаюсь, рассказывая чудесной К. о её дочке Люсе (а Люся, по огромному секрету, была ребёнком, с которым у меня во время лагеря возник, наверное, самый сильный эмоциональный контакт, плюс фокус внимания у меня всё время был на ней - такую я себе поставила задачу, плюс удивляла меня она на каждом шагу - по скорости адаптации, по степени раскрытости на занятиях. Плюс она напомнила мне моего первого зеркалятско-театрального птенца - сейчас-то она уже студент-медик, а тогда ей было 9, а мне 15, и сложности и «зоны роста» у неё были похожи на Люськины, так что я несколько раз за лагерь порывалась Люсю назвать Валей).
Моему незаписыванью, кстати, есть ещё одно объяснение: полнота проговаривания того, что происходило с детьми и с нами - мы садились вечером, перетекающим в ночь, компанией взрослых, будили заснувших и честно пытались обсудить всё по каждому ребёнку, по общей динамике, по тому, кто и как проявил себя на каких занятиях (поскольку система занятий и их количество, которое мы напихивали в день, почти не позволяли нам бывать друг у друга). Традиция разговоров-рефлексий особенно тщательно поддерживалась в первые дни, потом она стала проседать. Меня вынесло ровно на середине лагеря с ротавирусом, который я пережила вместе с мальчишками. Эта штука по силе и характеру воздействия напоминает морскую болезнь в девятибалльный шторм, так что от идеи вести занятия на день пришлось совсем отказаться и залечь в трюмы... Эти рефлексии - причина, по которой я прониклась лагерем Дома, несмотря на моменты неорганизованности (впрочем, я же являюсь и участником, и со-создателем всего на лагере - значит, и это на мне). Взрослые Дома, совершенно разные, тем не менее все несут в себе традицию разговора - а дети Дома неоднократно поражали меня своей готовностью слушать, когда ситуация совсем, казалось бы, этому не способствует: когда все носятся и орут, когда обида и сопли, когда ты со всех ног бежишь на улицу, потому что тебе срочно надо опробовать новый лук - но нет, кто-то из проходящих мимо что-то негромко сказал, и его услышали, возникла договорённость, и ситуация поменялась, иногда на диаметрально противоположную.
А теперь хорошо бы срочно сесть за эссе, пока фонтан не иссяк.
Однако, возможно, именно на фоне постоянного ожидания текстов у меня развилась текстофобия нешуточной силы - вещь для меня в обычных условиях несвойственная, елси речь не идёт, конечно, о реферате по философии. Но если то, что ты породил, не должно походить на «просто отзыв», а должно быть то ли эссе с элементами научного исследования, то ли рефлексией, то начинаешь очень серьёзно задумываться, а что ты вообще порождаешь - и тогда уже зависаешь даже над обычным отзывом. Апофеозом новоприобретённого страха стало отсутствие даже пары строчек во время циркового лагеря. Каждый час происхождила масса всего, а я ни разу не взяла в руки блокнот, ну разве что ночью перед первым театральным занятием у старших, когда страх смешался с вдохновением в удачной пропорции, и я набрасывала схему тренингов и смысловой костяк, по монументальности способный соперничать со скелетом плезиозавра.
Я молчу о письмах в Москву (обычно лентой этой писанины можно обернуть получателя с головы до ног, и только хоббичьи открытки действуют на меня дисциплинирующе, Хоббит не дал бы соврать, если бы пробегал мимо), о почеркушках на любом доступном листочке, о графомании в жж и ещё больше - в ворде. Единственное, что я записывала более-менее регулярно после того, как вернулась с Кавказа - это дневник уроков, всяческие успехи и неуспехи мои и учеников и планы будущих занятий - и то потому, что не запишешь - утонешь, проверено.
И, пожалуй, мне так не нравится. Я теряю мгновения безнадёжно, как разбросанные носки в деревенском доме, где живут девятнадцать детей. Я забываю маленькое, но важное - детали, которые согревают и оживляют всё («великий бог деталей», я по-прежнему поклоняюсь тебе, когда ты даёшь о себе знать, и давай условимся, что я молчу о твоих маленьких дарах, миру достаточно триады мадленки, неровности плит и звяканья ложечки - о, какое счастье, что я всё-таки прочитала «Обретённое время», лучше, чем там, всё равно никому не сказать). Я уже запинаюсь, рассказывая чудесной К. о её дочке Люсе (а Люся, по огромному секрету, была ребёнком, с которым у меня во время лагеря возник, наверное, самый сильный эмоциональный контакт, плюс фокус внимания у меня всё время был на ней - такую я себе поставила задачу, плюс удивляла меня она на каждом шагу - по скорости адаптации, по степени раскрытости на занятиях. Плюс она напомнила мне моего первого зеркалятско-театрального птенца - сейчас-то она уже студент-медик, а тогда ей было 9, а мне 15, и сложности и «зоны роста» у неё были похожи на Люськины, так что я несколько раз за лагерь порывалась Люсю назвать Валей).
Моему незаписыванью, кстати, есть ещё одно объяснение: полнота проговаривания того, что происходило с детьми и с нами - мы садились вечером, перетекающим в ночь, компанией взрослых, будили заснувших и честно пытались обсудить всё по каждому ребёнку, по общей динамике, по тому, кто и как проявил себя на каких занятиях (поскольку система занятий и их количество, которое мы напихивали в день, почти не позволяли нам бывать друг у друга). Традиция разговоров-рефлексий особенно тщательно поддерживалась в первые дни, потом она стала проседать. Меня вынесло ровно на середине лагеря с ротавирусом, который я пережила вместе с мальчишками. Эта штука по силе и характеру воздействия напоминает морскую болезнь в девятибалльный шторм, так что от идеи вести занятия на день пришлось совсем отказаться и залечь в трюмы... Эти рефлексии - причина, по которой я прониклась лагерем Дома, несмотря на моменты неорганизованности (впрочем, я же являюсь и участником, и со-создателем всего на лагере - значит, и это на мне). Взрослые Дома, совершенно разные, тем не менее все несут в себе традицию разговора - а дети Дома неоднократно поражали меня своей готовностью слушать, когда ситуация совсем, казалось бы, этому не способствует: когда все носятся и орут, когда обида и сопли, когда ты со всех ног бежишь на улицу, потому что тебе срочно надо опробовать новый лук - но нет, кто-то из проходящих мимо что-то негромко сказал, и его услышали, возникла договорённость, и ситуация поменялась, иногда на диаметрально противоположную.
А теперь хорошо бы срочно сесть за эссе, пока фонтан не иссяк.