Под дождем суп можно есть вечно (с)
Села под настроение посмотреть все-таки "Трудно быть богом" Германа. Ну, все-таки умер... величайший... шесть лет съемок, семь лет монтажа... Я вообще-то знаю, что такое Герман. Бог с ней, с прекрасной "Проверкой на дорогах", но "Хрусталев, машину!" я тоже видела, несмотря на мою кромешную ненависть ко всякого рода киноизвращениям "не для всех". И я понимала, что ничего хорошего в общепринятом смысле я смотреть сейчас не собираюсь. Но покойный превзошел самого себя - судя по тому, что "Хрусталева" я хотя бы досмотрела.
Значит, вот представьте себе. Все черно-белое. Идет дождь. Грязь. Лохмотья. Рожи какие-то - господи, где он набрал таких уродов? Такой обесцвеченный Босх, который, кстати, меня никогда не пугал. Потом долго ходят, жгут какие-то грязные листки. Уроды без зубов долго-долго тыкают в выгребную яму палками, обсуждая местами, что не, не хватит. При этом звук никакой, нереально понять, что эти люди там бормочут себе. Сидит тощий чувак. Мычит. Рядом ходит толстый чувак, набирает грязь с говном с земли. Потом неразборчиво что-то вопит тощему, что ты мол обижал мою книгу. Уроды прерывают эти разборки в Доме писателя методом "тычоваще", берут тощего, он с лицом идиота куда-то тычется, они его все равно берут - и топят в выгребной яме вниз головой. Это не показывается, а просто понятно, потому что звуки - а показывают реку, мостки, и там какой-то толстый урод держит рыбу. Дождь.
Параллельно с этим долго и мучительно под голос за кадром просыпается Ярмольник, в смысле Румата. Будит его еще один урод, но без оружия и в колодке на шее. Под единственный внятный голос - за кадром - Румата кое-как встает на фоне тотальной грязи, пиздеца и объедков, находит на столе сапоги, под ними некий музыкальный духовой инструмент. И потом идет и дудит в него сквозь то ли паутину, то ли мочалку, сопровождаемый все теми же уродами. На нем, прошу заметить, белоснежные штаны и белоснежное полотенце, что как бы символизирует. Тут я я ставлю на паузу и смотрю хронометраж.
Десять минут из трех часов.
Я не очень удивляюсь, что некрореализм образовался именно в конце 80-х. Но мне как человеку темному всегда казалось, что две части этого слова вместе - это какой-то бредовый оксюморон, потому что даже процесс смерти весьма разнообразен и даже не всегда пессиместичен. "Трудно быть богом" очень цветная книга. Она смешная, трогательная, страшная, до слез невыносимая. Она как радуга, там всего много. А у Германа кругом густопсовая вязкая материя, и посреди всего этого он бродит с камерой и мрачно показывает куски: вот ослиный хуй, вот выбитые зубы, вот кто-то срет, вот белая рубашка, вот болото, вот мочало-паутина, вот стремя, вот кожа в заклепках. Это даже не страшно. Это смертельно скучно, как в гостях у старухи в квартире, пропахшей кошками, рассматривать альбомы с фотографиями каких-то непонятных событий и неизвестных людей - с непременным выслушиванием историй, как и когда эта фотография была сделана, сколько было детей, когда умер, "от гриппа... а, не, не от гриппа, от воспаления... нет, не воспаление, не помню... или воспаление...". Давно отмершая жизнь, по которой с бормотанием в беспамятстве бродит один человек - а ты смотришь на это, и у тебя склеивается мозг.
Вспомнила сейчас своего старого приятеля Себиана, с которым мы в голос договаривали фразу: "Кто-то же должен снимать нормальные фильмы для нормальных людей".