Предположение об образе двух деревьев у древних германцев
Выкладываю статью, в которой делается предположение о существовании у древних германцев не одного единого образа Мирового Древа, а парного - Деревьев Жизни (молодости) и Смерти (страданий).
Статья написана только что, поводом послужило дописывание и переписывание перевода Рунической поэмы (да, я все еще с этим вожусь, да, лень - мой враг, и, да, меня уже ужасает тот монстр, в которого все это вырождается).
Статья, как не сложно догадаться, еще достаточно сырая, не вылежавшаяся и так далее.
Собственно, я даже не знаю, делал ли уже кто-то подобные предположения - быстрый поиск "по поверхности" ничего не дал.
Выложена - дабы встретить немного критики, каковая будет только приветствоваться. Хотите сделать приятное - ругайте, с объяснениями, почему :)
Итак, статья:
При христианизации Англии, на древнеанглийский язык было переведено некоторое количество библейских текстов. Перевод части из них был поэтический, не следовавший исходному тексту буквально. Разумеется, перевод осуществляли те, кто владел формой - то есть носители местной культуры. Поэтическая форма перевода была избрана для того, чтобы популяризировать библейские истории среди тех, кто не мог их прочитать, а значит, тех, кто не мог испытывать влияния привозной книжной культуры.
Иными словами, эти переводы создавались в рамках древнеанглийской (и, шире, древнегерманской) культуры, носителями древнеанглийской культуры и для носителей древнеанглийской культуры.
Один из наиболее любопытных подобных текстов - «Грехопадение». Это часть более обширного текста - поэтического перевода книги «Бытие». Текст «Грехопадения», вероятно, когда-то существовал как самостоятельная поэма и, видимо, является древнеанглийским переводом более раннего поэтического переложения на другой германский язык - саксонский. Саксонский вариант текста известен, краткую справку по истории текста его русский перевод можно найти в: Древнеанглийская поэзия. - М.: Наука, 1982. Перевод В. Г. Тихомирова под редакцией О. А. Смирницкой, стр.95-132 и стр.293-304.
Благодаря сравнению текста древнеанглийского перевода с исходным библейским, мы можем вычленить, что же туда было привнесено при переводе.
Разумеется, будет наивным полагать, что все без изъятия дополнения в тексте - результат влияния древнегерманской культуры. Часть концепций, безусловно, бралась из неопределенного круга ученых богословских теорий, существовавших в то время. Однако эти теории - как многие конкурирующие научные теории - часто были взаимоисключающими. И выбор одной конкретной, используемой для разъяснения темных мест переводимого текста, делался автором перевода на основе культурных предпочтений.
Так, в то время существовало две теологические теории относительно того, когда были созданы ангелы - до или после создания тварного мира. В Библии об этом ничего не сказано, но в древнеанглийском тексте «Грехопадения» четко озвучен один вариант. И он, вероятнее всего, был выбран потому, что древнему германцу была привычна концепция, что еще до сотворения земли (не важно - Богом или богами-асами) существовали некие сверхъестественные сущности, в том числе злые (в «Грехопадении» - падшие ангелы).
Некоторые же черты не могли быть ни откуда заимствованы, и это - элементы древнегерманской культуры, сохранившиеся в тексте и могущие быть из него вычленными. Так, например, посланник Сатаны, отправившийся искушать Адама и Еву, использует некий «наряд из перьев». Это - чисто германская черта (и мы находим этому подтверждение в других источниках - валькирии и Локи также используют такие наряды для превращения в птиц и это буквально «наряд», который может быть снят, передан или украден, а вовсе не иносказательное описание оперения птичьих или ангельских крыльев).
Одним из центральных образов «Грехопадения» является древо добра и зла. Или, вернее, образ двух деревьев - добра и зла и жизни. В «Грехопадении», в отличии от исходного текста, они выступают как некое единство, дополняя друг друга.
При этом их трактовка не только отличается, но и вступает в противоречие с самим текстом Библии.
Так, древо познания добра и зла в Библии действительно дает что-то познать. В частности, Адам и Ева узнают, что они наги. В «Грехопадении» же все, что они узнают и видят - лишь дьявольское наваждение, никакого отношения к съеденному плоду не имеющее. В этом тексте древо вообще позволяет «познать» только в том смысле, что с тем, кто съест его плод, случится зло (и он «узнает» его методом личного переживания). Подробно расписано и то, что же есть зло, которое случится со съевшим плод, - это страдания трудов тяжелых, лишений, усталости, старости и смерть. «Добра» ни в каком виде древо познания добра и зла в древнеанглийском тексте «познать» не дает.
Древо же жизни выступает как парная противоположность древу «познания». Фактически, мы здесь имеем пару Древо Жизни и Радости и Древо Смерти и Страданий (которое не дает никакого познания в собственном смысле этого слова, а просто причиняет смерть и не менее важные для образа страдания).
И в тексте это достаточно прямо подтверждается - оба древа посажены в саду затем, чтобы Адам имел возможность свободного выбора и осуществил свободу воли - выбрал, от какого древа вкусить.
Древнеанглийская поэзия. - М.: Наука, 1982. Перевод В. Г. Тихомирова под редакцией О. А. Смирницкой, стр.109-111 (русский перевод «Грехопадения», строки 226-254):
Тут же высились
два древа,
и были они
весьма изобильны,
плодами богаты,
как всемогущий бог
там возрастил их,
небовластитель вышний,
230 ради людского рода,
дабы сами избрали
зло или благо
люди по своему желанью,
счастье или печаль;
различались плоды:
были весьма приятны,
смачны и достохвальны,
свежи, хороши на вкус
те, что на древе жизни, -
235 мог бы не ведать смерти
человек в этом мире,
и пребывал бы вечно,
этого плода отведав,
и стал бы он недоступен
старости пагубной,
ни болезням телесным
по милости всевластного
и долго владел бы
доброй долей,
240 жил бы в счастье
на земле беспечальной,
а потом ему было бы
уготовано место
на небесах высоких,
когда вознесется;
древо второе
мрачно произрастало,
черно и смутно
смертное древо,
245 печалью отягощенное,
злосчастье роду земному
несло оно, чтобы люди
зла и добра изведали
смену в этом мире,
чтобы муку познали,
чтобы в лишеньях жили,
в трудах тяжелых,
в страданиях несметных
из-за дерева смерти,-
250 усталость и старость
поставят предел человеку,
счастью, трудам его и почету,
ибо смертная часть ему уготована,
и недолго ему наслаждаться жизнью,
ибо ждет его край темнейший,
где он в пламени послужит диаволам, -
то великая будет пагуба
человеку на вечное время.
Такая трактовка, разумеется, снимает вопросы о том, зачем Бог посадил в саду такое древо. Однако, как уже отмечалось, она прямо противоречит исходному библейскому тексту.
Можно предположить, что выбор именно такой трактовки, был вызван какими-то причинами. И наиболее вероятным вариантом представляется, что в древнегерманской культуре уже было представление о двух деревьях - жизни и смерти.
Собственно, хорошим кандидатом на роль «древа смерти» является Иггдрасиль. Это дерево, обреченное погибнуть, само страдает (см. Речи Гримнира, где говорится, что его ветви ест олень, корни гложут змеи, а ствол гибнет от гнили) и, сверх того, является источником страданий и смерти. Само его имя - Иггдрасиль - переводится как «ужасный скакун», т.е. виселица (а вовсе не «скакун Игга», т.е. Одина - этому препятствуют формальные признаки). Один из немногих эпизодов, когда оно появляется в мифах - эпизод с саможертвоприношением Одина, который висел на нем, страдая (и в имевшихся целью этого висения страданиях обрел озарение).
О том, что, в принципе, было представление и о некоем втором дереве, древе жизни, говорит миф о яблоках Идунн (причем эти яблоки - источник молодости, как и плоды дерева жизни в «Грехопадении»).
Об особом (и, очевидно, положительном) отношении германцев к плодовым деревьям свидетельствует и описание гаданий у Тацита.
О плодах Иггдрасиля мы знаем только из «Речей Свипдага II» (Fjölsvinnsmál (Svipdagsmál II)), строфа 22:
"Út af hans aldni
skal á eld bera
fyr kelisjúkar konur;
útar hverfa
þats þær innar skyli,
sá er hann með mönnum mjötuðr."
В переводе Гимранова Т.В. (http://norse.ulver.com/person/tild/hrafnagaldr.html):
22 «Плод его взят
и в жар положен
при тяжести жен;
выйдет тогда то,
что было в утробе,
то мера судеб людей».
Перевод Гимранова полностью следует переводу Eysteinn Björnsson (https://notendur.hi.is//~eybjorn/ugm/svipdag2.html):
22:1 Its fruit is taken
22:2 and laid upon a fire
22:3 for women in labour;
22:4 out then will come
22:5 that which they carry inside;
22:6 thus it metes out fate among men.
Два других рассмотренных английских перевода - Benjamin Thorpe и Amos Simon Cottle.
Thorpe, Benjamin. (Trans.). Edda Sæmundar Hinns Fróða: The Edda of Sæmund the Learned from the Old Norse Or Icelandic (2 vols.) London: Trübner & Co. 1866.:
23. Its fruit shall
on the fire be laid,
for labouring women;
out then will pass
what would in remain:
so it is a creator of mankind.
Cottle, A. S. (Trans.). Icelandic poetry: Or the Edda of Saemund. Bristol: N. Biggs.1923:
32. "Women, sick with child, shall seek
Its fruit to the flames to bear;
Then out shall come what within was hid,
And so is it mighty with men."
Пословный перевод, следуя словарю Cleasby/Vigfusson:
22. Прочь от него плод (древесный)
Брошен на огонь лежать
Из-за истеричных женщин;
Наружу отправится
То, что внутри «защитника» (или «убежища»),
Это есть он меж людей mjötuðr.
Последнее слово вызывает затруднение. В самом словаре эта строка переводится: «such a guardian (helper) is he among men». Guardian (helper) - очевидно, адаптация по смыслу строфы от значения Бог - в гомилиях оно переводится как God, Dispenser (Бог, Вершитель правосудия). Однако в метафорическом значении оно может иметь и очень негативный смысл: bane (губитель) - mjötuðr Heimdals, the bane of Heimdal; sverð heitir manns-mjötuðr, a sword is the bane of men.
Kelisjúkar переведено как «истерия», потому что так в словаре: kéli-sjúkr, adj. hysterical; fyrir kelisjúkar konur, Fsm. 23.
Однако, как можно отметить, большинство переводчиков предпочитает переводить это слово по предполагаемому смыслу строфы - labouring, тягость. Т.е. беременность. Второй элемент слова sjúkr в любом случае означает болезнь.
В любом случае здесь мы имеем описание какого-то обряда, построенного на принципах симпатической магии.
Если речь идет все-таки о беременности, то смысл в том, что «ради» беременных женщин, а возможно и «перед» ними - слово fyr многозначно, и может иметь и такое значении (его общий смысл - предшествование в пространстве, времени, причинно-следственной связи и т.д.) - на огонь бросается некий древесный плод. От жара он открывается, как шишки некоторых хвойных, или лопается, как например, каштан. То, что внутри плода (семена шишек и т.п.) выходит наружу. Этот процесс, происходящий ради беременной женщины или даже у нее перед глазами должен заставить ее чрево, по подобию, раскрыться и «отправить» ребенка выйти наружу.
Если эта трактовка верна, то тут имеется даже некая игра слов, так как bera может иметь разные значения - нести, обременять, поддерживать и так далее, и, в том числе, рождать. Т.е. плод брошен не просто лежать в огне - он брошен на огне рождать (как и женщина).
Оценку самому плоду и его роли дает слово mjötuðr.
Разумеется, так как манипуляции с плодом позволяют добиться благополоучного исхода родов, это слово может переводиться в положительном смысле - даже как «защитник».
Однако оценка могла быть и совсем другой - ведь этот плод, фактически, определяет, выживет ли роженица. Он - вершитель ее судьбы, судия, определяющий жить или умереть. И судия отнюдь не благосклонный - ведь чтобы вынудить плод поступить так, чтобы роды прошли успешно, его приходится бросать в огонь. Т.е. в ту самую стихию, которая, как мы знаем из Эдды, погубит мир, а значит и само мировое древо, от которого и взят этот плод.
Другой вариант истолкования - что речь идет о какой-то болезни, причину которой полагали во вторжении злого духа в тело больного. Болезнь, видимо, преимущественно женская. Это объяснило бы, почему сначала говорится о женщинах, а потом плод называется mönnum mjötuðr, т.е. речь идет о людях вообще, а не только женщинах. Нечто подобное есть в прозаической части древнеанглийского заклинания «против карлика» - в этом заклинании, также направленном на изгнание зловредного существа из больного, сначала о больном говорится вообще, однако впоследствии о нем несколько раз говорится как о девушке.
В этом случае сожжение плода - попытка причинить вред причине болезни, и определение mjötuðr, безусловно, следует переводить как «губитель».
Любопытно, что буквально воспроизвести описанный обряд в принципе невозможно - ведь Мимамейд (он же Иггдрасиль, Лерад и так далее) объект мифический, а значит и его плоды тоже. В реальном обряде мог использоваться только какой-то заместитель. Можно провести параллель с языческими богами - их идолы в некотором смысле были ими самими, а не просто их изображениями или даже иконами. Часто когда в сагах говорится о «богах», речь идет всего лишь об их идолах, хотя понять это можно только по контексту.
Сага о людях с Песчаного Берега: «Он разобрал капище и взял большую часть бревен с собой вместе с землей из-под жертвенника, на котором сидел Тор», - очевидно, что Тор там сидеть не мог, мог только стоять его идол.
Сага о Храфнкеле Годи Фрейра: «Он посрывал с богов все ценности, а потом велел поджечь капище».
Сага о Ньяле: «Ночью Храпп Убийца прокрался к капищу ярла и Гудбранда и вошел в него. Там он увидел сидящую Торгерд, Жену Хёльги. Она была ростом со взрослого мужчину. На руке у нее было большое золотое запястье, а на голове - убор из полотна. Он сорвал с нее убор и снял золотое запястье. Тут он увидел Тора на колеснице и снял с него другое золотое запястье. Третье он снял с Ирпы. Затем он вытащил всех богов из капища и снял с них все убранство. Потом поджег капище и спалил его. После этого он ушел. В это время уже начало светать.
Ярл Хакон и Гудбранд пошли в тот день рано утром на капище и увидели, что оно сожжено, а боги стоят на дворе, и все убранство с них снято.»
Сага о Хёрде и островитянах: «Но едва он вошел в капище, боги все задвигались и стали срываться с алтарей». Там же: «Гримкель вышел и был в великом гневе на богов. Он принес из дому огня и сжег капище и всех богов, сказав, что они больше не будут пророчить ему беду», - хотя сама сага содержит сверхъестественный элементы (в частности, Гримкель, видящий это, спрашивает божество, что это значит, и оно ему отвечает), описание самого события вполне реалистично - по какой-то причине падают идолы. Возможно, что и пересказ диалога Гримкеля и Торгерд, Жены Хёльги есть не более чем приукрашенное изложение гадания. Ср. фрагмент из Саги о людях с Песчаного Берега: «Торольв Бородач с Мостра устроил большое жертвоприношение и стал вопрошать Тора, своего закадычного друга, мириться ли ему с конунгом, или же уезжать из страны и искать иного пристанища. Жребий указал Торольву плыть в Исландию».
Можно предположить, что и у Иггдрасиля мог быть своего рода «идол», в качестве которого вполне могло выступать какое-то реальное дерево подходящей породы.
Собственно, мы знаем, что культ священных деревьев у германцев был.
Они поклонялись как целым рощам, вроде описанных у Тацита или той рощи, которой поклонялся Торир из «Книга о занятии земли» (часть 3).
Так и отдельно стоящим деревьям, вроде roborem quendam mirae magnitudinis, qui prisco paganorum vocabulo appellatur robor Iobis «дуба необычайных размеров, чье древнее языческое название Дуб Юпитера» из истории св.Бонифация Винфреда (см. Levison, Wilhelmus. Vitae Sancti Bonifatii archiepiscopi moguntini. Impensis bibliopolii Hahniani, 1905 pp.80-82)
В «Деяния архиепископов Гамбургской церкви», книга IV Адама Бременского в описании языческого храма Упсалы упомянуты как роща (27«Тела же этих животных развешиваются в близлежащей роще. Эта роща священна для свеонов, потому что, согласно поверью, благодаря смерти и разложению жертв ее деревья становятся божественными.»), так и отдельное дерево («Схолия 134. Около святилища растет большое дерево с раскидистыми ветвями, зеленеющее и зимой, и летом, и никто не знает, какова природа этого дерева»), хотя, возможно, речь идет об одном объекте, например, священном дереве с окружающей его рощей (подобная же путаница есть с числом жертв - в главке 27 число 72 указано как сообщение о единичном случае, а в схолии 137 оно же - как постоянная практика).
Возможно, что отдельные такие деревья и были своего рода «идолами» Мирового Древа.
Итак, можно предположить, что у древних германцев вообще и у древних англичан в частности было представление о двух мифических деревьях, выступающих как связанные противоположности друг друга.
Их воплощениями или своего рода идолами считались отдельные священные деревья подходящих пород.
Одно из них - некое плодовое дерево (в Скандинавии - яблоня), древесина которого считалась хорошей для изготовления жребия (возможно, для избежания «дурных» предсказаний), а плоды наделяли юностью и силой.
Возможно, в Англии таким деревом вполне могла быть груша - как плод по умолчанию («Интересно, что когда в тексте упоминается неопределенный фрукт, то во Франции под ним подразумевается яблоко, а в Англии - груша.» Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола / Мишель Пастуро; пер. с фр. М. О. Гончар; науч. ред., коммент. и послесл. Т. Д. Сергеевой; предисл. А. П. Левандовского. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Молодая гвардия, 2009. - 230 [10] с: ил. - (Живая история: Повседневная жизнь человечества). - разумеется, М. Пастуро пишет о конце 12 - начале 13 веков, однако то, что «фрукт по умолчанию» иной, нежели во Франции, означает, что вряд ли эта особенность была завезена при Завоевании, а значит, имеет местное происхождение).
Второе дерево было негативной парой к первому, однако, благодаря эсхатологической ориентации сохранившихся источников, мы знаем о нем больше. Оно само страдает от множества напастей и обречено погибнуть в огне. Его плоды также надлежит сжигать для избавления людей от страданий и смерти (при определенной болезни). Его имя - «Ужасный скакун», т.е. виселица. На нем сам себя повесил Один для обретения магического знания - смерть и сон германцы воспринимали как путешествия, в которых можно узнать что-то новое. Последнее возвращает нас к образу соответствующего дерева в «Грехопадении», где ложное видение, насланное после съедения его плода, названо сном.
В целом, это дерево должно было восприниматься как связанное со страданиями и смертью.
Вероятно, его реальными воплощениями считались тис и ясень, м.б. какие-то еще. Возможно, некоторые из священных деревьев, на которых вешали жертвы Одину (например, в роще при храме в Упсале), считались такими воплощениями.
Статья написана только что, поводом послужило дописывание и переписывание перевода Рунической поэмы (да, я все еще с этим вожусь, да, лень - мой враг, и, да, меня уже ужасает тот монстр, в которого все это вырождается).
Статья, как не сложно догадаться, еще достаточно сырая, не вылежавшаяся и так далее.
Собственно, я даже не знаю, делал ли уже кто-то подобные предположения - быстрый поиск "по поверхности" ничего не дал.
Выложена - дабы встретить немного критики, каковая будет только приветствоваться. Хотите сделать приятное - ругайте, с объяснениями, почему :)
Итак, статья:
При христианизации Англии, на древнеанглийский язык было переведено некоторое количество библейских текстов. Перевод части из них был поэтический, не следовавший исходному тексту буквально. Разумеется, перевод осуществляли те, кто владел формой - то есть носители местной культуры. Поэтическая форма перевода была избрана для того, чтобы популяризировать библейские истории среди тех, кто не мог их прочитать, а значит, тех, кто не мог испытывать влияния привозной книжной культуры.
Иными словами, эти переводы создавались в рамках древнеанглийской (и, шире, древнегерманской) культуры, носителями древнеанглийской культуры и для носителей древнеанглийской культуры.
Один из наиболее любопытных подобных текстов - «Грехопадение». Это часть более обширного текста - поэтического перевода книги «Бытие». Текст «Грехопадения», вероятно, когда-то существовал как самостоятельная поэма и, видимо, является древнеанглийским переводом более раннего поэтического переложения на другой германский язык - саксонский. Саксонский вариант текста известен, краткую справку по истории текста его русский перевод можно найти в: Древнеанглийская поэзия. - М.: Наука, 1982. Перевод В. Г. Тихомирова под редакцией О. А. Смирницкой, стр.95-132 и стр.293-304.
Благодаря сравнению текста древнеанглийского перевода с исходным библейским, мы можем вычленить, что же туда было привнесено при переводе.
Разумеется, будет наивным полагать, что все без изъятия дополнения в тексте - результат влияния древнегерманской культуры. Часть концепций, безусловно, бралась из неопределенного круга ученых богословских теорий, существовавших в то время. Однако эти теории - как многие конкурирующие научные теории - часто были взаимоисключающими. И выбор одной конкретной, используемой для разъяснения темных мест переводимого текста, делался автором перевода на основе культурных предпочтений.
Так, в то время существовало две теологические теории относительно того, когда были созданы ангелы - до или после создания тварного мира. В Библии об этом ничего не сказано, но в древнеанглийском тексте «Грехопадения» четко озвучен один вариант. И он, вероятнее всего, был выбран потому, что древнему германцу была привычна концепция, что еще до сотворения земли (не важно - Богом или богами-асами) существовали некие сверхъестественные сущности, в том числе злые (в «Грехопадении» - падшие ангелы).
Некоторые же черты не могли быть ни откуда заимствованы, и это - элементы древнегерманской культуры, сохранившиеся в тексте и могущие быть из него вычленными. Так, например, посланник Сатаны, отправившийся искушать Адама и Еву, использует некий «наряд из перьев». Это - чисто германская черта (и мы находим этому подтверждение в других источниках - валькирии и Локи также используют такие наряды для превращения в птиц и это буквально «наряд», который может быть снят, передан или украден, а вовсе не иносказательное описание оперения птичьих или ангельских крыльев).
Одним из центральных образов «Грехопадения» является древо добра и зла. Или, вернее, образ двух деревьев - добра и зла и жизни. В «Грехопадении», в отличии от исходного текста, они выступают как некое единство, дополняя друг друга.
При этом их трактовка не только отличается, но и вступает в противоречие с самим текстом Библии.
Так, древо познания добра и зла в Библии действительно дает что-то познать. В частности, Адам и Ева узнают, что они наги. В «Грехопадении» же все, что они узнают и видят - лишь дьявольское наваждение, никакого отношения к съеденному плоду не имеющее. В этом тексте древо вообще позволяет «познать» только в том смысле, что с тем, кто съест его плод, случится зло (и он «узнает» его методом личного переживания). Подробно расписано и то, что же есть зло, которое случится со съевшим плод, - это страдания трудов тяжелых, лишений, усталости, старости и смерть. «Добра» ни в каком виде древо познания добра и зла в древнеанглийском тексте «познать» не дает.
Древо же жизни выступает как парная противоположность древу «познания». Фактически, мы здесь имеем пару Древо Жизни и Радости и Древо Смерти и Страданий (которое не дает никакого познания в собственном смысле этого слова, а просто причиняет смерть и не менее важные для образа страдания).
И в тексте это достаточно прямо подтверждается - оба древа посажены в саду затем, чтобы Адам имел возможность свободного выбора и осуществил свободу воли - выбрал, от какого древа вкусить.
Древнеанглийская поэзия. - М.: Наука, 1982. Перевод В. Г. Тихомирова под редакцией О. А. Смирницкой, стр.109-111 (русский перевод «Грехопадения», строки 226-254):
Тут же высились
два древа,
и были они
весьма изобильны,
плодами богаты,
как всемогущий бог
там возрастил их,
небовластитель вышний,
230 ради людского рода,
дабы сами избрали
зло или благо
люди по своему желанью,
счастье или печаль;
различались плоды:
были весьма приятны,
смачны и достохвальны,
свежи, хороши на вкус
те, что на древе жизни, -
235 мог бы не ведать смерти
человек в этом мире,
и пребывал бы вечно,
этого плода отведав,
и стал бы он недоступен
старости пагубной,
ни болезням телесным
по милости всевластного
и долго владел бы
доброй долей,
240 жил бы в счастье
на земле беспечальной,
а потом ему было бы
уготовано место
на небесах высоких,
когда вознесется;
древо второе
мрачно произрастало,
черно и смутно
смертное древо,
245 печалью отягощенное,
злосчастье роду земному
несло оно, чтобы люди
зла и добра изведали
смену в этом мире,
чтобы муку познали,
чтобы в лишеньях жили,
в трудах тяжелых,
в страданиях несметных
из-за дерева смерти,-
250 усталость и старость
поставят предел человеку,
счастью, трудам его и почету,
ибо смертная часть ему уготована,
и недолго ему наслаждаться жизнью,
ибо ждет его край темнейший,
где он в пламени послужит диаволам, -
то великая будет пагуба
человеку на вечное время.
Такая трактовка, разумеется, снимает вопросы о том, зачем Бог посадил в саду такое древо. Однако, как уже отмечалось, она прямо противоречит исходному библейскому тексту.
Можно предположить, что выбор именно такой трактовки, был вызван какими-то причинами. И наиболее вероятным вариантом представляется, что в древнегерманской культуре уже было представление о двух деревьях - жизни и смерти.
Собственно, хорошим кандидатом на роль «древа смерти» является Иггдрасиль. Это дерево, обреченное погибнуть, само страдает (см. Речи Гримнира, где говорится, что его ветви ест олень, корни гложут змеи, а ствол гибнет от гнили) и, сверх того, является источником страданий и смерти. Само его имя - Иггдрасиль - переводится как «ужасный скакун», т.е. виселица (а вовсе не «скакун Игга», т.е. Одина - этому препятствуют формальные признаки). Один из немногих эпизодов, когда оно появляется в мифах - эпизод с саможертвоприношением Одина, который висел на нем, страдая (и в имевшихся целью этого висения страданиях обрел озарение).
О том, что, в принципе, было представление и о некоем втором дереве, древе жизни, говорит миф о яблоках Идунн (причем эти яблоки - источник молодости, как и плоды дерева жизни в «Грехопадении»).
Об особом (и, очевидно, положительном) отношении германцев к плодовым деревьям свидетельствует и описание гаданий у Тацита.
О плодах Иггдрасиля мы знаем только из «Речей Свипдага II» (Fjölsvinnsmál (Svipdagsmál II)), строфа 22:
"Út af hans aldni
skal á eld bera
fyr kelisjúkar konur;
útar hverfa
þats þær innar skyli,
sá er hann með mönnum mjötuðr."
В переводе Гимранова Т.В. (http://norse.ulver.com/person/tild/hrafnagaldr.html):
22 «Плод его взят
и в жар положен
при тяжести жен;
выйдет тогда то,
что было в утробе,
то мера судеб людей».
Перевод Гимранова полностью следует переводу Eysteinn Björnsson (https://notendur.hi.is//~eybjorn/ugm/svipdag2.html):
22:1 Its fruit is taken
22:2 and laid upon a fire
22:3 for women in labour;
22:4 out then will come
22:5 that which they carry inside;
22:6 thus it metes out fate among men.
Два других рассмотренных английских перевода - Benjamin Thorpe и Amos Simon Cottle.
Thorpe, Benjamin. (Trans.). Edda Sæmundar Hinns Fróða: The Edda of Sæmund the Learned from the Old Norse Or Icelandic (2 vols.) London: Trübner & Co. 1866.:
23. Its fruit shall
on the fire be laid,
for labouring women;
out then will pass
what would in remain:
so it is a creator of mankind.
Cottle, A. S. (Trans.). Icelandic poetry: Or the Edda of Saemund. Bristol: N. Biggs.1923:
32. "Women, sick with child, shall seek
Its fruit to the flames to bear;
Then out shall come what within was hid,
And so is it mighty with men."
Пословный перевод, следуя словарю Cleasby/Vigfusson:
22. Прочь от него плод (древесный)
Брошен на огонь лежать
Из-за истеричных женщин;
Наружу отправится
То, что внутри «защитника» (или «убежища»),
Это есть он меж людей mjötuðr.
Последнее слово вызывает затруднение. В самом словаре эта строка переводится: «such a guardian (helper) is he among men». Guardian (helper) - очевидно, адаптация по смыслу строфы от значения Бог - в гомилиях оно переводится как God, Dispenser (Бог, Вершитель правосудия). Однако в метафорическом значении оно может иметь и очень негативный смысл: bane (губитель) - mjötuðr Heimdals, the bane of Heimdal; sverð heitir manns-mjötuðr, a sword is the bane of men.
Kelisjúkar переведено как «истерия», потому что так в словаре: kéli-sjúkr, adj. hysterical; fyrir kelisjúkar konur, Fsm. 23.
Однако, как можно отметить, большинство переводчиков предпочитает переводить это слово по предполагаемому смыслу строфы - labouring, тягость. Т.е. беременность. Второй элемент слова sjúkr в любом случае означает болезнь.
В любом случае здесь мы имеем описание какого-то обряда, построенного на принципах симпатической магии.
Если речь идет все-таки о беременности, то смысл в том, что «ради» беременных женщин, а возможно и «перед» ними - слово fyr многозначно, и может иметь и такое значении (его общий смысл - предшествование в пространстве, времени, причинно-следственной связи и т.д.) - на огонь бросается некий древесный плод. От жара он открывается, как шишки некоторых хвойных, или лопается, как например, каштан. То, что внутри плода (семена шишек и т.п.) выходит наружу. Этот процесс, происходящий ради беременной женщины или даже у нее перед глазами должен заставить ее чрево, по подобию, раскрыться и «отправить» ребенка выйти наружу.
Если эта трактовка верна, то тут имеется даже некая игра слов, так как bera может иметь разные значения - нести, обременять, поддерживать и так далее, и, в том числе, рождать. Т.е. плод брошен не просто лежать в огне - он брошен на огне рождать (как и женщина).
Оценку самому плоду и его роли дает слово mjötuðr.
Разумеется, так как манипуляции с плодом позволяют добиться благополоучного исхода родов, это слово может переводиться в положительном смысле - даже как «защитник».
Однако оценка могла быть и совсем другой - ведь этот плод, фактически, определяет, выживет ли роженица. Он - вершитель ее судьбы, судия, определяющий жить или умереть. И судия отнюдь не благосклонный - ведь чтобы вынудить плод поступить так, чтобы роды прошли успешно, его приходится бросать в огонь. Т.е. в ту самую стихию, которая, как мы знаем из Эдды, погубит мир, а значит и само мировое древо, от которого и взят этот плод.
Другой вариант истолкования - что речь идет о какой-то болезни, причину которой полагали во вторжении злого духа в тело больного. Болезнь, видимо, преимущественно женская. Это объяснило бы, почему сначала говорится о женщинах, а потом плод называется mönnum mjötuðr, т.е. речь идет о людях вообще, а не только женщинах. Нечто подобное есть в прозаической части древнеанглийского заклинания «против карлика» - в этом заклинании, также направленном на изгнание зловредного существа из больного, сначала о больном говорится вообще, однако впоследствии о нем несколько раз говорится как о девушке.
В этом случае сожжение плода - попытка причинить вред причине болезни, и определение mjötuðr, безусловно, следует переводить как «губитель».
Любопытно, что буквально воспроизвести описанный обряд в принципе невозможно - ведь Мимамейд (он же Иггдрасиль, Лерад и так далее) объект мифический, а значит и его плоды тоже. В реальном обряде мог использоваться только какой-то заместитель. Можно провести параллель с языческими богами - их идолы в некотором смысле были ими самими, а не просто их изображениями или даже иконами. Часто когда в сагах говорится о «богах», речь идет всего лишь об их идолах, хотя понять это можно только по контексту.
Сага о людях с Песчаного Берега: «Он разобрал капище и взял большую часть бревен с собой вместе с землей из-под жертвенника, на котором сидел Тор», - очевидно, что Тор там сидеть не мог, мог только стоять его идол.
Сага о Храфнкеле Годи Фрейра: «Он посрывал с богов все ценности, а потом велел поджечь капище».
Сага о Ньяле: «Ночью Храпп Убийца прокрался к капищу ярла и Гудбранда и вошел в него. Там он увидел сидящую Торгерд, Жену Хёльги. Она была ростом со взрослого мужчину. На руке у нее было большое золотое запястье, а на голове - убор из полотна. Он сорвал с нее убор и снял золотое запястье. Тут он увидел Тора на колеснице и снял с него другое золотое запястье. Третье он снял с Ирпы. Затем он вытащил всех богов из капища и снял с них все убранство. Потом поджег капище и спалил его. После этого он ушел. В это время уже начало светать.
Ярл Хакон и Гудбранд пошли в тот день рано утром на капище и увидели, что оно сожжено, а боги стоят на дворе, и все убранство с них снято.»
Сага о Хёрде и островитянах: «Но едва он вошел в капище, боги все задвигались и стали срываться с алтарей». Там же: «Гримкель вышел и был в великом гневе на богов. Он принес из дому огня и сжег капище и всех богов, сказав, что они больше не будут пророчить ему беду», - хотя сама сага содержит сверхъестественный элементы (в частности, Гримкель, видящий это, спрашивает божество, что это значит, и оно ему отвечает), описание самого события вполне реалистично - по какой-то причине падают идолы. Возможно, что и пересказ диалога Гримкеля и Торгерд, Жены Хёльги есть не более чем приукрашенное изложение гадания. Ср. фрагмент из Саги о людях с Песчаного Берега: «Торольв Бородач с Мостра устроил большое жертвоприношение и стал вопрошать Тора, своего закадычного друга, мириться ли ему с конунгом, или же уезжать из страны и искать иного пристанища. Жребий указал Торольву плыть в Исландию».
Можно предположить, что и у Иггдрасиля мог быть своего рода «идол», в качестве которого вполне могло выступать какое-то реальное дерево подходящей породы.
Собственно, мы знаем, что культ священных деревьев у германцев был.
Они поклонялись как целым рощам, вроде описанных у Тацита или той рощи, которой поклонялся Торир из «Книга о занятии земли» (часть 3).
Так и отдельно стоящим деревьям, вроде roborem quendam mirae magnitudinis, qui prisco paganorum vocabulo appellatur robor Iobis «дуба необычайных размеров, чье древнее языческое название Дуб Юпитера» из истории св.Бонифация Винфреда (см. Levison, Wilhelmus. Vitae Sancti Bonifatii archiepiscopi moguntini. Impensis bibliopolii Hahniani, 1905 pp.80-82)
В «Деяния архиепископов Гамбургской церкви», книга IV Адама Бременского в описании языческого храма Упсалы упомянуты как роща (27«Тела же этих животных развешиваются в близлежащей роще. Эта роща священна для свеонов, потому что, согласно поверью, благодаря смерти и разложению жертв ее деревья становятся божественными.»), так и отдельное дерево («Схолия 134. Около святилища растет большое дерево с раскидистыми ветвями, зеленеющее и зимой, и летом, и никто не знает, какова природа этого дерева»), хотя, возможно, речь идет об одном объекте, например, священном дереве с окружающей его рощей (подобная же путаница есть с числом жертв - в главке 27 число 72 указано как сообщение о единичном случае, а в схолии 137 оно же - как постоянная практика).
Возможно, что отдельные такие деревья и были своего рода «идолами» Мирового Древа.
Итак, можно предположить, что у древних германцев вообще и у древних англичан в частности было представление о двух мифических деревьях, выступающих как связанные противоположности друг друга.
Их воплощениями или своего рода идолами считались отдельные священные деревья подходящих пород.
Одно из них - некое плодовое дерево (в Скандинавии - яблоня), древесина которого считалась хорошей для изготовления жребия (возможно, для избежания «дурных» предсказаний), а плоды наделяли юностью и силой.
Возможно, в Англии таким деревом вполне могла быть груша - как плод по умолчанию («Интересно, что когда в тексте упоминается неопределенный фрукт, то во Франции под ним подразумевается яблоко, а в Англии - груша.» Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола / Мишель Пастуро; пер. с фр. М. О. Гончар; науч. ред., коммент. и послесл. Т. Д. Сергеевой; предисл. А. П. Левандовского. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Молодая гвардия, 2009. - 230 [10] с: ил. - (Живая история: Повседневная жизнь человечества). - разумеется, М. Пастуро пишет о конце 12 - начале 13 веков, однако то, что «фрукт по умолчанию» иной, нежели во Франции, означает, что вряд ли эта особенность была завезена при Завоевании, а значит, имеет местное происхождение).
Второе дерево было негативной парой к первому, однако, благодаря эсхатологической ориентации сохранившихся источников, мы знаем о нем больше. Оно само страдает от множества напастей и обречено погибнуть в огне. Его плоды также надлежит сжигать для избавления людей от страданий и смерти (при определенной болезни). Его имя - «Ужасный скакун», т.е. виселица. На нем сам себя повесил Один для обретения магического знания - смерть и сон германцы воспринимали как путешествия, в которых можно узнать что-то новое. Последнее возвращает нас к образу соответствующего дерева в «Грехопадении», где ложное видение, насланное после съедения его плода, названо сном.
В целом, это дерево должно было восприниматься как связанное со страданиями и смертью.
Вероятно, его реальными воплощениями считались тис и ясень, м.б. какие-то еще. Возможно, некоторые из священных деревьев, на которых вешали жертвы Одину (например, в роще при храме в Упсале), считались такими воплощениями.