Фестиваль "Звёзды над Донбассом" 2023. Часть 3. #ЗнД #ПФКИ
Грань 9. Преломить хлеб
В моём романе «Сказание об Иргень» есть глава «Преломившие хлеб». У древних народов совместная трапеза, питие из одной братины, вкушание хлеба - ритуалы важнейшие, скрепляющие братство. И того, кто преломил с тобой хлеб, предать - невозможно.
И вот заключительный концерт фестиваля - он начинается с выступления Петра Лундстрема, произнесшего необходимые слова о единстве и борьбе, которая не ограничивается фронтом. Потому что накануне был взорвана машина Прилепина, он ранен, погиб водитель - Александр Шубин, Злой.
Затем - танцы ансамбля из Сартаны, греческие мотивы. Девушка в красивом народном костюме спускается в зал и дарит на вышитом рушнике большой хлеб. Не русский каравай, а пышный, высокий, в виде кулича, белый хлеб.
Вскоре в первых рядах слева возникла какая-то возня, и минуты через три-четыре нам передали этот самый хлеб с рушником, причём рушник отдельно, а хлеб чуть не уронили - ну неудобно же передавать по рядам и при этом отрывать от этого душистого хлеба куски. (К тому же в этот день у нас не было обеда, и народ решил, что пора проголодаться.)
Взяла я тогда в свои руки - инициативу. То есть хлеб. Ухватила его крепко, чтобы не выпал, когда будут тянуть. И пошла с ним дальше по рядам, давая оторвать по кусочку всем. Народ потянулся к хлебу.
Окинув зал взглядом и оценив количество народу (а было больше трёхсот человек), я поняла: если я хочу, чтобы хватило всем, надо ограничивать страстность жаждущих приобщиться.
Я продвигалась от ряда к ряду, протягивая хлеб, и приговаривала:
- Рвём по кусочку!
И шипела на тех, кто ухватывал слишком много:
- Символически! Символически рвём!
Не отказался никто! И почти все говорили:
- Как вкусно!
У верхних рядов меня поймала хореограф и сказала с опаской:
- Рушник только верните!
Вернула, конечно.
Удивительно, но этого пышного хлеба с изюмом хватило на всех! Даже мне в самом конце кусочек достался.
И важнейшее было вот это - ощущение приобщения, причастности, причащения.
Грань 10. Здравствуй, миф!
С первых недель ковида, когда Сергей Борисович Переслегин начал с Натальей Луковниковой записывать свои видео - философские, злободневные, исторические, и выкладывать в сеть, а мы начали эти видео смотреть, в моём доме он стал мифологической фигурой. Дети видели и слышали, что я смотрю и слушаю Переслегина, и привыкли к нему на экране, и стал он восприниматься как мифологический персонаж. И даже то, что я была лично знакома с Сергеем Шиловым, не мешало мне воспринимать Переслегина не просто как миф, а как мифологему.
И тут на фестивале мы оказывается в одном флаконе. И я подошла к нему - он сидел на скамейке возле «Купола», и мы разговаривали, а Ольга Вавилина снимала, как мы беседуем, а в это время фотограф фестиваля снимал, как Ольга снимает, как мы беседуем.
Через два дня на третий я сидела на террасе пансионата в Урзуфе и слушала лекцию Переслегина (он говорил без микрофона). И по студенческой привычке (как приятно оказалось вспомнить студенческие привычки!) конспектировала.
Как он сформулировал тему выступления, я пропустила, пришла на минуту позже начала. Для себя записала так: «Культурные коды: алгоритм вычисления» или «Культурный код: способ решения когнитивных задач». Сейчас рада, что вела эту запись: тогда было слишком много того, что отчаянно привлекало внимание помимо размеренно-привычного голоса лектора.
Что же отвлекало-привлекало?
Терраса эта находилась на самом берегу Азовского моря, на бетонном основании над белым песчаным пляжем. День был солнечный, тёплый, совершенно спокойное ласковое лазоревое море сияло миллионами бликов. На газоне вразброс цвели крупные алые тюльпаны. Солнце грело правое плечо моё, обращённое в сторону моря, я сняла обувь и наслаждалась теплом после холодной ночи в номере.
У кромки воды гомонили четыре подвыпивших фантаста, они то с воплями залезали в море, то вылезали из него. Акустика была такова, что в какой-то момент эти товарищи совершенно заглушили Переслегина. Я тихо сидела (надо быть скромной) и ждала, пока кто-то из мужчин, слушающих лекцию, таки одёрнет распоясавшихся, точнее, растелешившихся товарищей. Но все молчали, и пришлось мне опять, мысленно проклиная свою неспособность выносить такие ситуации, брать инициативу в свои руки. Я попросила Переслегина остановиться, подошла к бортику веранды и обратила внимание выпивших на то, что рядом проходит лекция, а они заглушают выступающего. (Здесь надо вчитать самоиронию.)
Переслегин закончил в спокойной обстановке.
Он ещё провёл пару лекций, но я на них не попала: он жил в другом пансионате и там выступал уже вечером, после девяти. А мне возвращаться одной по комендантскому часу, по почти неосвещённому посёлку было неуютно. Но я рада, что послушала его вживую.
Он не сидел в пансионате, у него с группой была своя программа, и он ещё сумел съездить в Бердянск. Если бы я знала о предполагаемом маршруте, я бы попросила Наталью узнать, сохранились ли в Бердянске на набережной старинная пушка, из которой в 1915, кажется, году выстрелил смышлёный мальчик Ваня Ефремов, после чего пушку залили (или это называется «запаяли»?). Но я не знала о поездке, и загадка бердянской пушки пока осталась нераскрытой.
По итогам нашего первого разговора я отправила Переслегину текст своего романа «Не страшимся!», посвящённого осаде Троице-Сергиева монастыря. Мы говорили о том, что явилось дикой картой для разрешения той - неразрешимой, казалось бы, - ситуации. Я утверждаю, что это был Давыд Жеребцов. Прочтёт ли Переслегин роман (пробежит ли глазами, это не суть важно) - время покажет.
Грань 11. Драгоценное
В поезд мы сели в Москве - нашим оказался почти целый вагон. В моё купе оказалось три женщины и один мужчина - писатель и одновременно врач-кардиолог Дмитрий Федотов. Женщины - не писательницы: одна - актриса, режиссёр, преподаватель ВГИКа Татьяна Бондаренко, другая - заведующая библиотеками города Тольятти (моё детство!) моя двойная тёзка с красивой фамилией Вавилина.
Мы подружились. Татьяну на фестивале унесло в сторону людей театральных, а мы втроём так и держались вместе всю дорогу. Да так крепко держались, что мне потом некоторые с удивлением говорили: как, вы разве не жена Федотова? - Спокойный, хитрый сибиряк, гедонист и философически настроенный человек.
Ольга Александровна - феерия. Это я, какой я могла бы быть, если бы моя жизнь в самом начале сложилась немного иначе, если бы отец вопреки моему желанию не увёз меня, двенадцатилетнюю, из моего любимого вольного города Тольятти в мещанскую мелкотравчатую Калугу. Что заставило меня на пороге подросткового возраста много плакать и много думать. И изменило мой мир.
Общаться со своим зеркалом - объёмным, многоцветно-витражным - удивительное ощущение.
Из тех, с кем полтора десятка лет была знакома заочно и один раз очно встречалась на вручении АБС-премии - Антон Первушин и его жена Елена. Пообщались - но мало, мало. Елена рассказывала о своём выступлении перед школьниками Мариуполя, как она им про Пушкина вещала. С такими интересными людьми хочется говорить - свободно проходя под звёздами среди цветущей сирени - долго-долго. Мы уже вернулись в наш пансионат после ужина, Первушин повернулся в сторону левее от входа и - коротко воскликнул, будто увидел старого знакомого:
- О! Марс!
Я сначала и вправду подумала (по интонации), что это у какого-то человека позывной - Марс. Оказалось, над горизонтом встал и смотрел на нас красным глазом Бог войны.
Елена Хаецкая. Я могла бы спеть: «Она сказал - все вас знают, а я так вижю в первый раз!» Вечером я проходила по коридору к комнате Ольги - её дверь была закрыта - зато открыта дверь в комнату, где видно было женщину с детским лицом и пышными белыми волосами. У неё на холодильничке стоял чайник. Я зверски хотела чаю - и заглянула, попросила её о милости (в номерах у нас не было чайников, а у неё - на опыте - был личный). И мы немного поговорили. Вскоре вернулась с гуслями в чехле из поездки к бойцам Мария Семёнова (та, которая «Волкодав»). Её я тоже не знала. Мы поговорили немного. А в шесть утра я встретила Елену в аллее - записывающей голос горлинок. И мы говорили - на утреннем свежем ветерке - о блокаде, о родственниках, эту блокаду переживших. А потом фотографировали цветущую возле дальнего корпуса жёлтую, похожую на золотые шары, но на кустарнике, японскую керрию и кормили баранов, которые овцы.
Андрей Лисьев. Холодные звёзды и цветущие сады. Его короткий рассказ о себе: я был богат. А потом - рак. Понял, что у гроба карманов нет. И стал писателем. Присыпанные пеплом глаза: воевал. Чтобы суметь написать правду.
Наталья Луковникова - полчаса: море сияет от солнца, ноги мои на горячем песке, я сижу на деревянной ступеньке, Наталья, миниатюрная, с непроницаемым лицом, стоит рядом, чертит ногой по песку. Говорим о роли языка в современной культуре. Потом я замечаю два цветущих мака на песке, нанесённом на бетонную балку стены, ограждающей пляж, малюсеньких мака с длинными стебельками. Вспоминаю рассказ Платонова «Неизвестный цветок». Фотографируем эти маки.
Тезаурус наш во многом общий.
На прощание - совсем прощание - обнимаемся тепло.
Борис Лукин. В автобусе рядом сидели. Наверное, ему хотелось помолчать, но начали разговор - он, вероятно, задавал вопросы сначала из вежливости. Я сказала, что раньше очень много писала методических разработок для учителей литературы. Он спросил - как фамилия? - Ерёмина. - Да, Ерёмина была, - после короткого раздумья отвечает он. Я поняла, что ему приходилось преподавать литературу в школе. - Спасибо, - сказал мне Борис, - это были хорошие методички, они помогали.
Он рассказывал мне об многотомной антологии поэзии, посвящённой Великой Отечественной войне. Об идее пройти по годам: деды - отцы - внуки. Война в восприятии тех, кто был зрелым поэтом, когда она началась. - В восприятии молодых на момент войны. - В восприятии родившихся в войну и после неё. Я внутренне восхитилась, понимая, какая это огромная работа и как это на самом деле необходимо! И вновь убедилась, что самые важные культурные дела в нашей стране делают не государственные структуры, не кафедры с коллективом учёных, а отдельные люди. Подвижники. Горящие.
Необходимо, чтобы в каждой библиотеке была эта антология, в каждой школе.
Я спросила у этого сурового седого человека, какие мероприятия он будет проводить здесь. Он ответил, что у него свои дела будут в Донецке и Луганске. Что он везёт бойцам книги - подарить.
Уже выйдя из автобуса, он остановил меня - говорит, хочу книгу подарить. Я было засмущалась, вдруг она бойцам больше нужна. Но что-то было в голосе Бориса, что меня остановило. Некая печальная властность. Он протянул мне маленькую книжечку - такую, что её удобно положить в мужской карман.
- Это - моего сына. Возьмите. Он тоже учился по вашим методичкам.
И я всё поняла. И захлебнулась бедой.
На книге было написано:
«Поэт-воин
морпех
Иван Лукин».
И дата гибели - 14 марта 2022 года.
Дмитрий Артис. Читал свои стихи на презентации во второй день. И я увидела, насколько он не похож на всех других - волчара, глаза пепельные. Ничего о нём не знала, и в сети не могла посмотреть - не было у меня там симки. Когда вернулись в пансионат - увидела: сидит на скамейке, курит - словно стремиться справиться с наваждением. Я подсела, стала рассказывать о своих любимых воеводах XV века. О Смуте, о том, что и тогда воевали, - и были доблести, подвиги и слава. О трёх тактах борьбы в поляками. В первом тогда погибли от предательства лучше воеводы - Скопин-Шуйский и Жеребцов. А потом понадобилось Первое ополчение с Прокопием Ляпуновым, затем - второе с Мининым и князем Пожарским. И сейчас - всё сходится: первый такт - гибель по его окончании Мозгового, Моторолы и Гиви; сейчас - второй такт. И помню про себя: Прокопия-то Ляпунова предали. Поляки подставили под удар своих же. И он погиб…
Уже потом до меня дошло, что Леонид Краснов - «Одолеем Бармалея» - брат Дмитрия. Артис - поэтический псевдоним, фамилия - Краснов-Немарский.
Люди - самое драгоценное моё сокровище этих дней.
Грань 12. «Белогривые лошадки»
2 мая. Время заполночь. Мы кружим по Мариуполю на двух автобусах - водители не здешние, на знают дороги. Навигаторы не работают. Узнаю даже в полной темноте проспект, который многократно год назад видела в репортажах, с теми самыми пирамидальными тополями. Тот, на котором по многу дней лежали без погребения убитые мирные, пытавшиеся добыть еды и воды.
Ловим машину ГИБДД. Гаишники - питерские, как нам выехать на нужную дорогу - они не знают. Водитель напряжён. Наш автобус едет первым. Никаких прохожих, никаких ночных магазинов. Комендантский час. Ещё кружим. Таки выезжаем куда надо. Едем по ровному новому асфальту. И вновь заезжаем в населёнку - в тупик. Когда становится ясно, что это тупик совершенный, пятимся назад - развернуться невозможно.
В автобусе ощутимо напряжение. Все устали, хотят есть и спать. Выезжаем назад, где кольцевое движение. Сворачиваем в другую сторону. И тут асфальт кончается - и начинается то, что было асфальтом при Советском Союзе. Местные потом так и говорили: со времён СССР эту дорогу не ремонтировали. Силы - лично мои - на исходе. И я начинаю делать то, что с детства делала всегда, когда мне было совсем трудно, - петь. Так я пела в шесть лет, двигаясь против пурги и таща с мамой на саночках брата из детского садика. Так пела на Тянь-Шане, рубя в снегу ступени на сорокапятиградусном склоне.
В этот раз в голову мне приходит только одна песня - из детского мультика:
Мимо белого яблока луны,
Мимо красного яблока заката
Облака из неведомой страны
К нам спешат и опять бегут куда-то.
Облака! Белогривые лошадки…
Дико петь про белогривых лошадок ночью на разбитой мариупольской дороге. Но Оля звонким чистым голосом подпевает мне, и неожиданно сзади вступает сильный мужской голос:
…Что вы мчитесь без оглядки!
Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
А по небу прокатите нас,
Облака!
Потом я запеваю: «Ничего на свете лучше нету…»
Тут - мне кажется - поёт уже весь автобус. Потом мне уже не надо было запевать - народ запевал сам.
Реплика сзади: «Похоже, у всех в детстве была пластинка с «Бременскими музыкантами»».
Одна за другой - это всё были песни из нашего детства. Потом «День Победы». И там мы пели почти до самого пансионата, до которого всё же добрались, кажется, в третьем часу ночи. (Сотрудники столовой дождались нас и покормили ужином!)
Главное же - под огненные звёзды Приазовья вылезли не ворчащие от усталости литераторы, а бодрый, даже весёлый коллектив.
На этом я, наверное, закончу свои заметки. Двенадцать - хорошее число.
Послесловие
Мне не удалось на фестивале выступить ни перед школьниками, ни перед студентами: я не представляла себе особенностей аудитории и указала в анкете не те мероприятия, которые могли бы заинтересовать слушателей. Я не съездила к бойцам: туда поехали в основном те, кто давно знаком друг с другом, а я была в этом обществе впервые, и никто не знал, насколько я могу быть полезной. Но я была - наблюдателем и слушателем. И нашла те точки приложения сил, которые не столь очевидны, но не менее необходимы.
Во-первых, я привезла 4 толстые книги издательства «Престиж Бук» - по две для Луганской и Донецкой библиотек. Среди них книга «Последний карантин» Геннадия Мартовича Прашкевича (лауреат АБС-премии 2020 года, я в ней обозначена как корректор) и роман Ивана Антоновича Ефремова «Час Быка». И персонально для Кофмана в подарок - «Мои женщины» Ефремова.
Во-вторых, я поговорила с поэтессой, заместителем Председателя Общественной палаты ДНР Анной Ревякиной и переслала ей книгу, которую готовила к изданию несколько лет назад. Это книга о русских добровольцах, погибших 26 мая 2014 года в Донецком аэропорту, в первый день войны. Книга по не зависящим от меня обстоятельствам не была издана. Но мне важно, чтобы имена этих ребят были сохранены. Когда будут писать историю этой войны, их имена не будут потеряна. Анна обещала мне сберечь текст и фотографии.
В-третьих, я завязала контакты с кафедрой русского языка и литературы Мариупольского государственного университета имени А. И. Куинджи. И переслала сотрудникам все свои сборники упражнений по русскому языку, тексты всех поурочных разработок по литературе, и разрешила использовать. В регионе, где 10 лет не преподавали русский язык, всё это сейчас особенно нужно.
В-четвёртых, встретилась уже в Москве с ректором МГУ им. Куинджи, и она чётко сказала, в чём именно особенно нуждается университет сейчас. Этот запрос я передала людям, которые умеют решать подобные проблемы. Возможно, здесь тоже что-то получится сделать.
Тексты мои тоже работают - не быстро, но уверенно. И связи. Фестиваль этот будет долгоиграющим.
10-17 мая 2023
В моём романе «Сказание об Иргень» есть глава «Преломившие хлеб». У древних народов совместная трапеза, питие из одной братины, вкушание хлеба - ритуалы важнейшие, скрепляющие братство. И того, кто преломил с тобой хлеб, предать - невозможно.
И вот заключительный концерт фестиваля - он начинается с выступления Петра Лундстрема, произнесшего необходимые слова о единстве и борьбе, которая не ограничивается фронтом. Потому что накануне был взорвана машина Прилепина, он ранен, погиб водитель - Александр Шубин, Злой.
Затем - танцы ансамбля из Сартаны, греческие мотивы. Девушка в красивом народном костюме спускается в зал и дарит на вышитом рушнике большой хлеб. Не русский каравай, а пышный, высокий, в виде кулича, белый хлеб.
Вскоре в первых рядах слева возникла какая-то возня, и минуты через три-четыре нам передали этот самый хлеб с рушником, причём рушник отдельно, а хлеб чуть не уронили - ну неудобно же передавать по рядам и при этом отрывать от этого душистого хлеба куски. (К тому же в этот день у нас не было обеда, и народ решил, что пора проголодаться.)
Взяла я тогда в свои руки - инициативу. То есть хлеб. Ухватила его крепко, чтобы не выпал, когда будут тянуть. И пошла с ним дальше по рядам, давая оторвать по кусочку всем. Народ потянулся к хлебу.
Окинув зал взглядом и оценив количество народу (а было больше трёхсот человек), я поняла: если я хочу, чтобы хватило всем, надо ограничивать страстность жаждущих приобщиться.
Я продвигалась от ряда к ряду, протягивая хлеб, и приговаривала:
- Рвём по кусочку!
И шипела на тех, кто ухватывал слишком много:
- Символически! Символически рвём!
Не отказался никто! И почти все говорили:
- Как вкусно!
У верхних рядов меня поймала хореограф и сказала с опаской:
- Рушник только верните!
Вернула, конечно.
Удивительно, но этого пышного хлеба с изюмом хватило на всех! Даже мне в самом конце кусочек достался.
И важнейшее было вот это - ощущение приобщения, причастности, причащения.
Грань 10. Здравствуй, миф!
С первых недель ковида, когда Сергей Борисович Переслегин начал с Натальей Луковниковой записывать свои видео - философские, злободневные, исторические, и выкладывать в сеть, а мы начали эти видео смотреть, в моём доме он стал мифологической фигурой. Дети видели и слышали, что я смотрю и слушаю Переслегина, и привыкли к нему на экране, и стал он восприниматься как мифологический персонаж. И даже то, что я была лично знакома с Сергеем Шиловым, не мешало мне воспринимать Переслегина не просто как миф, а как мифологему.
И тут на фестивале мы оказывается в одном флаконе. И я подошла к нему - он сидел на скамейке возле «Купола», и мы разговаривали, а Ольга Вавилина снимала, как мы беседуем, а в это время фотограф фестиваля снимал, как Ольга снимает, как мы беседуем.
Через два дня на третий я сидела на террасе пансионата в Урзуфе и слушала лекцию Переслегина (он говорил без микрофона). И по студенческой привычке (как приятно оказалось вспомнить студенческие привычки!) конспектировала.
Как он сформулировал тему выступления, я пропустила, пришла на минуту позже начала. Для себя записала так: «Культурные коды: алгоритм вычисления» или «Культурный код: способ решения когнитивных задач». Сейчас рада, что вела эту запись: тогда было слишком много того, что отчаянно привлекало внимание помимо размеренно-привычного голоса лектора.
Что же отвлекало-привлекало?
Терраса эта находилась на самом берегу Азовского моря, на бетонном основании над белым песчаным пляжем. День был солнечный, тёплый, совершенно спокойное ласковое лазоревое море сияло миллионами бликов. На газоне вразброс цвели крупные алые тюльпаны. Солнце грело правое плечо моё, обращённое в сторону моря, я сняла обувь и наслаждалась теплом после холодной ночи в номере.
У кромки воды гомонили четыре подвыпивших фантаста, они то с воплями залезали в море, то вылезали из него. Акустика была такова, что в какой-то момент эти товарищи совершенно заглушили Переслегина. Я тихо сидела (надо быть скромной) и ждала, пока кто-то из мужчин, слушающих лекцию, таки одёрнет распоясавшихся, точнее, растелешившихся товарищей. Но все молчали, и пришлось мне опять, мысленно проклиная свою неспособность выносить такие ситуации, брать инициативу в свои руки. Я попросила Переслегина остановиться, подошла к бортику веранды и обратила внимание выпивших на то, что рядом проходит лекция, а они заглушают выступающего. (Здесь надо вчитать самоиронию.)
Переслегин закончил в спокойной обстановке.
Он ещё провёл пару лекций, но я на них не попала: он жил в другом пансионате и там выступал уже вечером, после девяти. А мне возвращаться одной по комендантскому часу, по почти неосвещённому посёлку было неуютно. Но я рада, что послушала его вживую.
Он не сидел в пансионате, у него с группой была своя программа, и он ещё сумел съездить в Бердянск. Если бы я знала о предполагаемом маршруте, я бы попросила Наталью узнать, сохранились ли в Бердянске на набережной старинная пушка, из которой в 1915, кажется, году выстрелил смышлёный мальчик Ваня Ефремов, после чего пушку залили (или это называется «запаяли»?). Но я не знала о поездке, и загадка бердянской пушки пока осталась нераскрытой.
По итогам нашего первого разговора я отправила Переслегину текст своего романа «Не страшимся!», посвящённого осаде Троице-Сергиева монастыря. Мы говорили о том, что явилось дикой картой для разрешения той - неразрешимой, казалось бы, - ситуации. Я утверждаю, что это был Давыд Жеребцов. Прочтёт ли Переслегин роман (пробежит ли глазами, это не суть важно) - время покажет.
Грань 11. Драгоценное
В поезд мы сели в Москве - нашим оказался почти целый вагон. В моё купе оказалось три женщины и один мужчина - писатель и одновременно врач-кардиолог Дмитрий Федотов. Женщины - не писательницы: одна - актриса, режиссёр, преподаватель ВГИКа Татьяна Бондаренко, другая - заведующая библиотеками города Тольятти (моё детство!) моя двойная тёзка с красивой фамилией Вавилина.
Мы подружились. Татьяну на фестивале унесло в сторону людей театральных, а мы втроём так и держались вместе всю дорогу. Да так крепко держались, что мне потом некоторые с удивлением говорили: как, вы разве не жена Федотова? - Спокойный, хитрый сибиряк, гедонист и философически настроенный человек.
Ольга Александровна - феерия. Это я, какой я могла бы быть, если бы моя жизнь в самом начале сложилась немного иначе, если бы отец вопреки моему желанию не увёз меня, двенадцатилетнюю, из моего любимого вольного города Тольятти в мещанскую мелкотравчатую Калугу. Что заставило меня на пороге подросткового возраста много плакать и много думать. И изменило мой мир.
Общаться со своим зеркалом - объёмным, многоцветно-витражным - удивительное ощущение.
Из тех, с кем полтора десятка лет была знакома заочно и один раз очно встречалась на вручении АБС-премии - Антон Первушин и его жена Елена. Пообщались - но мало, мало. Елена рассказывала о своём выступлении перед школьниками Мариуполя, как она им про Пушкина вещала. С такими интересными людьми хочется говорить - свободно проходя под звёздами среди цветущей сирени - долго-долго. Мы уже вернулись в наш пансионат после ужина, Первушин повернулся в сторону левее от входа и - коротко воскликнул, будто увидел старого знакомого:
- О! Марс!
Я сначала и вправду подумала (по интонации), что это у какого-то человека позывной - Марс. Оказалось, над горизонтом встал и смотрел на нас красным глазом Бог войны.
Елена Хаецкая. Я могла бы спеть: «Она сказал - все вас знают, а я так вижю в первый раз!» Вечером я проходила по коридору к комнате Ольги - её дверь была закрыта - зато открыта дверь в комнату, где видно было женщину с детским лицом и пышными белыми волосами. У неё на холодильничке стоял чайник. Я зверски хотела чаю - и заглянула, попросила её о милости (в номерах у нас не было чайников, а у неё - на опыте - был личный). И мы немного поговорили. Вскоре вернулась с гуслями в чехле из поездки к бойцам Мария Семёнова (та, которая «Волкодав»). Её я тоже не знала. Мы поговорили немного. А в шесть утра я встретила Елену в аллее - записывающей голос горлинок. И мы говорили - на утреннем свежем ветерке - о блокаде, о родственниках, эту блокаду переживших. А потом фотографировали цветущую возле дальнего корпуса жёлтую, похожую на золотые шары, но на кустарнике, японскую керрию и кормили баранов, которые овцы.
Андрей Лисьев. Холодные звёзды и цветущие сады. Его короткий рассказ о себе: я был богат. А потом - рак. Понял, что у гроба карманов нет. И стал писателем. Присыпанные пеплом глаза: воевал. Чтобы суметь написать правду.
Наталья Луковникова - полчаса: море сияет от солнца, ноги мои на горячем песке, я сижу на деревянной ступеньке, Наталья, миниатюрная, с непроницаемым лицом, стоит рядом, чертит ногой по песку. Говорим о роли языка в современной культуре. Потом я замечаю два цветущих мака на песке, нанесённом на бетонную балку стены, ограждающей пляж, малюсеньких мака с длинными стебельками. Вспоминаю рассказ Платонова «Неизвестный цветок». Фотографируем эти маки.
Тезаурус наш во многом общий.
На прощание - совсем прощание - обнимаемся тепло.
Борис Лукин. В автобусе рядом сидели. Наверное, ему хотелось помолчать, но начали разговор - он, вероятно, задавал вопросы сначала из вежливости. Я сказала, что раньше очень много писала методических разработок для учителей литературы. Он спросил - как фамилия? - Ерёмина. - Да, Ерёмина была, - после короткого раздумья отвечает он. Я поняла, что ему приходилось преподавать литературу в школе. - Спасибо, - сказал мне Борис, - это были хорошие методички, они помогали.
Он рассказывал мне об многотомной антологии поэзии, посвящённой Великой Отечественной войне. Об идее пройти по годам: деды - отцы - внуки. Война в восприятии тех, кто был зрелым поэтом, когда она началась. - В восприятии молодых на момент войны. - В восприятии родившихся в войну и после неё. Я внутренне восхитилась, понимая, какая это огромная работа и как это на самом деле необходимо! И вновь убедилась, что самые важные культурные дела в нашей стране делают не государственные структуры, не кафедры с коллективом учёных, а отдельные люди. Подвижники. Горящие.
Необходимо, чтобы в каждой библиотеке была эта антология, в каждой школе.
Я спросила у этого сурового седого человека, какие мероприятия он будет проводить здесь. Он ответил, что у него свои дела будут в Донецке и Луганске. Что он везёт бойцам книги - подарить.
Уже выйдя из автобуса, он остановил меня - говорит, хочу книгу подарить. Я было засмущалась, вдруг она бойцам больше нужна. Но что-то было в голосе Бориса, что меня остановило. Некая печальная властность. Он протянул мне маленькую книжечку - такую, что её удобно положить в мужской карман.
- Это - моего сына. Возьмите. Он тоже учился по вашим методичкам.
И я всё поняла. И захлебнулась бедой.
На книге было написано:
«Поэт-воин
морпех
Иван Лукин».
И дата гибели - 14 марта 2022 года.
Дмитрий Артис. Читал свои стихи на презентации во второй день. И я увидела, насколько он не похож на всех других - волчара, глаза пепельные. Ничего о нём не знала, и в сети не могла посмотреть - не было у меня там симки. Когда вернулись в пансионат - увидела: сидит на скамейке, курит - словно стремиться справиться с наваждением. Я подсела, стала рассказывать о своих любимых воеводах XV века. О Смуте, о том, что и тогда воевали, - и были доблести, подвиги и слава. О трёх тактах борьбы в поляками. В первом тогда погибли от предательства лучше воеводы - Скопин-Шуйский и Жеребцов. А потом понадобилось Первое ополчение с Прокопием Ляпуновым, затем - второе с Мининым и князем Пожарским. И сейчас - всё сходится: первый такт - гибель по его окончании Мозгового, Моторолы и Гиви; сейчас - второй такт. И помню про себя: Прокопия-то Ляпунова предали. Поляки подставили под удар своих же. И он погиб…
Уже потом до меня дошло, что Леонид Краснов - «Одолеем Бармалея» - брат Дмитрия. Артис - поэтический псевдоним, фамилия - Краснов-Немарский.
Люди - самое драгоценное моё сокровище этих дней.
Грань 12. «Белогривые лошадки»
2 мая. Время заполночь. Мы кружим по Мариуполю на двух автобусах - водители не здешние, на знают дороги. Навигаторы не работают. Узнаю даже в полной темноте проспект, который многократно год назад видела в репортажах, с теми самыми пирамидальными тополями. Тот, на котором по многу дней лежали без погребения убитые мирные, пытавшиеся добыть еды и воды.
Ловим машину ГИБДД. Гаишники - питерские, как нам выехать на нужную дорогу - они не знают. Водитель напряжён. Наш автобус едет первым. Никаких прохожих, никаких ночных магазинов. Комендантский час. Ещё кружим. Таки выезжаем куда надо. Едем по ровному новому асфальту. И вновь заезжаем в населёнку - в тупик. Когда становится ясно, что это тупик совершенный, пятимся назад - развернуться невозможно.
В автобусе ощутимо напряжение. Все устали, хотят есть и спать. Выезжаем назад, где кольцевое движение. Сворачиваем в другую сторону. И тут асфальт кончается - и начинается то, что было асфальтом при Советском Союзе. Местные потом так и говорили: со времён СССР эту дорогу не ремонтировали. Силы - лично мои - на исходе. И я начинаю делать то, что с детства делала всегда, когда мне было совсем трудно, - петь. Так я пела в шесть лет, двигаясь против пурги и таща с мамой на саночках брата из детского садика. Так пела на Тянь-Шане, рубя в снегу ступени на сорокапятиградусном склоне.
В этот раз в голову мне приходит только одна песня - из детского мультика:
Мимо белого яблока луны,
Мимо красного яблока заката
Облака из неведомой страны
К нам спешат и опять бегут куда-то.
Облака! Белогривые лошадки…
Дико петь про белогривых лошадок ночью на разбитой мариупольской дороге. Но Оля звонким чистым голосом подпевает мне, и неожиданно сзади вступает сильный мужской голос:
…Что вы мчитесь без оглядки!
Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
А по небу прокатите нас,
Облака!
Потом я запеваю: «Ничего на свете лучше нету…»
Тут - мне кажется - поёт уже весь автобус. Потом мне уже не надо было запевать - народ запевал сам.
Реплика сзади: «Похоже, у всех в детстве была пластинка с «Бременскими музыкантами»».
Одна за другой - это всё были песни из нашего детства. Потом «День Победы». И там мы пели почти до самого пансионата, до которого всё же добрались, кажется, в третьем часу ночи. (Сотрудники столовой дождались нас и покормили ужином!)
Главное же - под огненные звёзды Приазовья вылезли не ворчащие от усталости литераторы, а бодрый, даже весёлый коллектив.
На этом я, наверное, закончу свои заметки. Двенадцать - хорошее число.
Послесловие
Мне не удалось на фестивале выступить ни перед школьниками, ни перед студентами: я не представляла себе особенностей аудитории и указала в анкете не те мероприятия, которые могли бы заинтересовать слушателей. Я не съездила к бойцам: туда поехали в основном те, кто давно знаком друг с другом, а я была в этом обществе впервые, и никто не знал, насколько я могу быть полезной. Но я была - наблюдателем и слушателем. И нашла те точки приложения сил, которые не столь очевидны, но не менее необходимы.
Во-первых, я привезла 4 толстые книги издательства «Престиж Бук» - по две для Луганской и Донецкой библиотек. Среди них книга «Последний карантин» Геннадия Мартовича Прашкевича (лауреат АБС-премии 2020 года, я в ней обозначена как корректор) и роман Ивана Антоновича Ефремова «Час Быка». И персонально для Кофмана в подарок - «Мои женщины» Ефремова.
Во-вторых, я поговорила с поэтессой, заместителем Председателя Общественной палаты ДНР Анной Ревякиной и переслала ей книгу, которую готовила к изданию несколько лет назад. Это книга о русских добровольцах, погибших 26 мая 2014 года в Донецком аэропорту, в первый день войны. Книга по не зависящим от меня обстоятельствам не была издана. Но мне важно, чтобы имена этих ребят были сохранены. Когда будут писать историю этой войны, их имена не будут потеряна. Анна обещала мне сберечь текст и фотографии.
В-третьих, я завязала контакты с кафедрой русского языка и литературы Мариупольского государственного университета имени А. И. Куинджи. И переслала сотрудникам все свои сборники упражнений по русскому языку, тексты всех поурочных разработок по литературе, и разрешила использовать. В регионе, где 10 лет не преподавали русский язык, всё это сейчас особенно нужно.
В-четвёртых, встретилась уже в Москве с ректором МГУ им. Куинджи, и она чётко сказала, в чём именно особенно нуждается университет сейчас. Этот запрос я передала людям, которые умеют решать подобные проблемы. Возможно, здесь тоже что-то получится сделать.
Тексты мои тоже работают - не быстро, но уверенно. И связи. Фестиваль этот будет долгоиграющим.
10-17 мая 2023