Фестиваль "Звёзды над Донбассом" 2023. Часть 2. #ЗнД #ПФКИ
Грань 5. Как я кормила баранов
Вторая ночь прошла под гул кондиционера, который был поставлен на тепло. В пять утра я внезапно проснулась, сердце сильно билось: в комнате ощущался ядовитый запах дыма. Я вскочила и выдернула из розетки кондиционер. Выглянула в коридор - там запаха не было. Значит, кондиционер не выдержал. Ох, нехорошо. Но выхода не было: от холода, пропитавшего стены корпуса, мы и так натягивали на себя всё, что можно, и укрывались всем, чем можно.
Вышла на улицу. Там громко ворковали горлинки. Голоса их неслись со всех сторон. Я постояла в утреннем косом свете и пошла по аллее.
На ветках густой голубой ели самочка и самец - в брачном танце. Я стала подходить ближе, чтобы сфотографировать, но боялась спугнуть.
Ступеньки к площадке у другого корпуса. Наверху стоит мужчина и тоже смотрит на горлиц. Я поздоровалась, встала рядом, вглядывалась в сплетения ветвей.
- Что, нравится?
- Очень. У нас таких нет.
- Это где?
- В Москве.
Слово за слово - оказалось, что мужик из Ейска, водитель, что их тут много живёт - строителей, которые заново, с нуля, строят клиническую больницу в Мариуполе. Что каждое утро они ездят в город, работают, а вечером возвращаются. Причём строители из Питера и из Сибири. Когда узнал, что тут писатели и поэты, что в городе для детей работают, к бойцам выступать ездят, протянул мне руку:
- Алексей!
Пожал крепко.
Сказал прочно:
- Нужное дело. А то народ… Что они тут творили! Чёрное дело. В больнице всех стреляли: беременных, стариков. Просто развлекались - стреляли… Люди трупы родных во дворах ховали. - И тут же сам поправил свой суржик - без спешки: - Хоронили. Фашисты. Чёрное дело.
Из столовой выходили его товарищи, кто-то удивлённо взглянул на меня и попросил у Алексея закурить.
Мне захотелось что-нибудь сделать для этого водителя. В кармане сумки у меня был пирожок, и я ничего лучшего не нашла, чем достать его и предложить Алексею.
- Оставь себе. Там барашки пасутся - можно их покормить. Вот туда иди!
И я пошла к барашкам. Вымочила ноги в росе. Овцы ломанулись ко мне навстречу. Их было штук семь: три взрослых и четыре маленьких. Взрослые выжидающе смотрели. Я нарвала травы - свою траву они подъели. Овцы встали ногами на переплет сетки и, отталкивая друг друга, рвали у меня траву.
Накормив этих сущностей, я пошла назад, но Алексей, спешащий к своей машине, меня окликнул - как давно знакомую. Он сунул мне в руки два куска хлеба:
- Вот, покорми.
Два оставил себе и пошёл со мной к баранам - с другой стороны, где было посуше. И вдруг отдал мне эти два куска:
- Я ещё покормлю, а тебе надо.
Это он меня как ребёнка воспринял, которому удовольствие - покормить барашков.
Строители, собираясь ехать в город, подходили к баранам и протягивали им припасённые заранее для этого кусочки хлеба.
Ягнята подбегали, но овцы (жадные мамки) отталкивали их и выхватывали хлеб. Я попыталась обмануть взрослых: правую руку протягивала в одну сторону, а левую, с хлебом, в другую. Не сразу, но всё же мне удалось скормить хлеб малышам.
Строители уехали.
В аллее возле корпуса я встретила Елену Хаецкую. Мы познакомились накануне. Она записывала на видео для мужа голоса горлинок. Я рассказала ей про баранов - и мы устремились к ним. И снова я рвала траву, кормила прожорливых, а Елена снимала.
Мы ещё говорили с ней - веной 2023 года - о Ленинградской блокаде, и я рассказывала о бабушке моего мужа, пережившей первую зиму в Ленинграде и увезённой по Дороже жизни. Как её потом, в эвакуации, на Волге, с мостков сдувало, так она исхудала. И она говорила о своих родных...
Война была рядом. И та. И эта.
Грань 6. Правило двух стен
На четвёртый день, сидя в столовой, мы услышали гул вертолётов. Я обратилась к Нелли Владимировне, заведующей столовой: что это?
Она, неизменно улыбающаяся, ответила:
- Не бойтесь, это учения. Если просто гудит - живите спокойно. А если гудит и бабах - то в подвал.
Я снова почувствовала, что ко мне обращаются, как к ребёнку.
- А у столовой есть подвал?
- А как же! И в каждом корпусе. Правило двух стен! У меня даже внуки - 4 и 5 лет - все знают правило двух стен.
Мне стало стыдно: я смутно слышала об этом правиле, но не помнила наверняка. И когда мы заселились, мне даже в голову не пришла мысль спросить про бомбоубежище.
Мы душой, мыслями - не на войне. А они несут её в своём сердце, как занозу.
Вспомнила Геннадия Исааковича Беленького, прошедшего всю войну - Великую Отечественную. (Ещё недавно, говоря о человеке, прошедшем войну, мы понимали, что речь именно о Великой Отечественной. Теперь требуется уточнять.) Под Сталинградом он был командиром противотанкового взвода. Он говорил, что даже спустя 15 лет после войны не мог воспринимать пейзаж. Сразу начинал прикидывать, где поставить орудия, где рыть окопы, откуда танки пойдут.
Нелли Владимировна, с лицом некрасивым, но одухотворённым, обаяла нас своей заботой обо всех голодных писателях и поэтах. Она так распоряжалась кормёжкой, что никто подолгу не сидел и не ждал, когда ему принесут. Она показывала подавальщикам количество порций - и они быстро обслуживали приходящих.
Когда мы уезжали, Нелли Владимировна нарвала огромный букет сирени - белой и густо-фиолетовой, которые еле влез в трёхлитровую банку. Я попросила разрешения вынести сирень на веранду, и мы фотографировали её и фотографировались с ней.
- Приезжайте к нам, когда всё кончится.
- Обязательно!
Грань 7. Валентина Петровна
Я не решилась её расспрашивать.
Она была горничной в нашем корпусе. Комната её - первая на втором этаже. Она там жила постоянно. Ей мы сдавали ключи, когда уходили куда-то, чтобы второй жилец комнаты, у которого были свои дела, мог вовремя взять ключи. В тёплые дни она часто сидела на лавочке у подъезда - с мягкой и как будто чуть виноватой улыбкой, полная, круглолицая, приятная. Улыбалась нам. Я старалась сказать ей что-нибудь ласковое.
На второй день вечером я, когда вернулась из столовой, почувствовала запах гари. Валентины Петровны уже не было - она рано ложилась спать и нас об этом предупреждала. Но сначала я об этом не знала и разбудила её, постучав в дверь.
- Пожар был! - сказала она. - Один мужчина ушёл и забыл выключить кипятильник. И холодильник загорелся.
Наутро я подсела к ней.
- Я пожаров боюсь. Я ведь не всегда была горничной, я долго жила в Москве. Мы с девочками снимали комнату на первом этаже в доме, где почти все жильцы были - полиция. И вот нам однажды в окно кинули - зажгли.
Она чуть не заплакала.
- За что? - причитала она.
- Может, думали, кто из полиции живёт, хотели им навредить, - неуверенно предположила я.
Угостила её орехами с изюмом.
…В этом пансионате жили фашисты-азовцы перед тем, как уйти на «Азовсталь».
Говорила она на чистом русском языке. Я живала в Днепропетровской области, знаю, как звучит суржик. Здесь суржика не было - да, кстати, суржика не слышала ни от одного местного человека, с которым общалась. Чистая русская речь, без акцента и регионализмов.
Ольга Вавилина в день перед отъездом, когда вдруг стало жарко, купила белую шляпку от солнца - и как только купила, сразу набежали тучи и задул ветер. И ещё в первый же день эта женщина, которая привыкла решить проблемы самостоятельно, купила в магазине обогреватель. Без него на первом этаже она бы просто не выжила.
Так вот: позвали мы Валентину Петровну в комнату, и Ольга подарила ей шляпку - поднесла зеркало, чтобы та посмотрелась, и Валентина Петровна, примеривая её, улыбнулась не печально, а чуть кокетливо, по-женски. И обогреватель её тоже подарили. От меня - шоколадка.
Со стыдом думаю, что в круговерти прощальных сборов я машинально отдала ей ключ от комнаты. А моя соседка не уезжала в этот день насовсем, она должна была вернуться поздно вечером! Надо было ей отдать!
И я с горечью думала, что Ксении придётся будить Валентину Петровну…
Одинокую женщину, для которой комната горничной - её единственное жильё.
А подробно расспрашивать её я не решилась.
Грань 8. Бумбараш
На второй вечер после ужина мы вышли на песчаный берег. Полная луна вставала над совершенно тихим, умиротворённым морем. Даже лунная дорожка в волнах не дробилась, не бликовала. Ещё не стемнело окончательно, и небо отражалось в водах всеми оттенками лилового и дымчато-синего.
Тихо шли мы втроём по берегу, в ту сторону, где стоял одинокий рыбак. Спросив (наверное, мы были в этот день сотые, кто его об этом спросил), что здесь ловится, мы двинулись дальше, и Ольга внезапно запела «День Победы». Мы подхватили, по дороге прихватив Елену Хаецкую, которая довершила квартет. Затем Оля завела «Дан приказ - ему на запад…», и ещё, и ещё.
Когда мы дошли до городского пляжа и надо было поворачивать в город, я даже расстроилась: так хорошо, слаженно нам пелось, что хоть сейчас концерт давай.
Елена Хаецкая отстала - фотографировала луну.
Дмитрий Федотов неожиданно упомянул о песнях из «Бумбараша». И пели (на торговой узкой улочке, где закрыты все ставни и нет деревьев, звук множился): «А вот я на фронте был.», «Журавль по небу летит…» и, уже входя в пансионат, «Ходят кони…».
…Туго скрученная энергия того вечера - живёт во мне.
Вторая ночь прошла под гул кондиционера, который был поставлен на тепло. В пять утра я внезапно проснулась, сердце сильно билось: в комнате ощущался ядовитый запах дыма. Я вскочила и выдернула из розетки кондиционер. Выглянула в коридор - там запаха не было. Значит, кондиционер не выдержал. Ох, нехорошо. Но выхода не было: от холода, пропитавшего стены корпуса, мы и так натягивали на себя всё, что можно, и укрывались всем, чем можно.
Вышла на улицу. Там громко ворковали горлинки. Голоса их неслись со всех сторон. Я постояла в утреннем косом свете и пошла по аллее.
На ветках густой голубой ели самочка и самец - в брачном танце. Я стала подходить ближе, чтобы сфотографировать, но боялась спугнуть.
Ступеньки к площадке у другого корпуса. Наверху стоит мужчина и тоже смотрит на горлиц. Я поздоровалась, встала рядом, вглядывалась в сплетения ветвей.
- Что, нравится?
- Очень. У нас таких нет.
- Это где?
- В Москве.
Слово за слово - оказалось, что мужик из Ейска, водитель, что их тут много живёт - строителей, которые заново, с нуля, строят клиническую больницу в Мариуполе. Что каждое утро они ездят в город, работают, а вечером возвращаются. Причём строители из Питера и из Сибири. Когда узнал, что тут писатели и поэты, что в городе для детей работают, к бойцам выступать ездят, протянул мне руку:
- Алексей!
Пожал крепко.
Сказал прочно:
- Нужное дело. А то народ… Что они тут творили! Чёрное дело. В больнице всех стреляли: беременных, стариков. Просто развлекались - стреляли… Люди трупы родных во дворах ховали. - И тут же сам поправил свой суржик - без спешки: - Хоронили. Фашисты. Чёрное дело.
Из столовой выходили его товарищи, кто-то удивлённо взглянул на меня и попросил у Алексея закурить.
Мне захотелось что-нибудь сделать для этого водителя. В кармане сумки у меня был пирожок, и я ничего лучшего не нашла, чем достать его и предложить Алексею.
- Оставь себе. Там барашки пасутся - можно их покормить. Вот туда иди!
И я пошла к барашкам. Вымочила ноги в росе. Овцы ломанулись ко мне навстречу. Их было штук семь: три взрослых и четыре маленьких. Взрослые выжидающе смотрели. Я нарвала травы - свою траву они подъели. Овцы встали ногами на переплет сетки и, отталкивая друг друга, рвали у меня траву.
Накормив этих сущностей, я пошла назад, но Алексей, спешащий к своей машине, меня окликнул - как давно знакомую. Он сунул мне в руки два куска хлеба:
- Вот, покорми.
Два оставил себе и пошёл со мной к баранам - с другой стороны, где было посуше. И вдруг отдал мне эти два куска:
- Я ещё покормлю, а тебе надо.
Это он меня как ребёнка воспринял, которому удовольствие - покормить барашков.
Строители, собираясь ехать в город, подходили к баранам и протягивали им припасённые заранее для этого кусочки хлеба.
Ягнята подбегали, но овцы (жадные мамки) отталкивали их и выхватывали хлеб. Я попыталась обмануть взрослых: правую руку протягивала в одну сторону, а левую, с хлебом, в другую. Не сразу, но всё же мне удалось скормить хлеб малышам.
Строители уехали.
В аллее возле корпуса я встретила Елену Хаецкую. Мы познакомились накануне. Она записывала на видео для мужа голоса горлинок. Я рассказала ей про баранов - и мы устремились к ним. И снова я рвала траву, кормила прожорливых, а Елена снимала.
Мы ещё говорили с ней - веной 2023 года - о Ленинградской блокаде, и я рассказывала о бабушке моего мужа, пережившей первую зиму в Ленинграде и увезённой по Дороже жизни. Как её потом, в эвакуации, на Волге, с мостков сдувало, так она исхудала. И она говорила о своих родных...
Война была рядом. И та. И эта.
Грань 6. Правило двух стен
На четвёртый день, сидя в столовой, мы услышали гул вертолётов. Я обратилась к Нелли Владимировне, заведующей столовой: что это?
Она, неизменно улыбающаяся, ответила:
- Не бойтесь, это учения. Если просто гудит - живите спокойно. А если гудит и бабах - то в подвал.
Я снова почувствовала, что ко мне обращаются, как к ребёнку.
- А у столовой есть подвал?
- А как же! И в каждом корпусе. Правило двух стен! У меня даже внуки - 4 и 5 лет - все знают правило двух стен.
Мне стало стыдно: я смутно слышала об этом правиле, но не помнила наверняка. И когда мы заселились, мне даже в голову не пришла мысль спросить про бомбоубежище.
Мы душой, мыслями - не на войне. А они несут её в своём сердце, как занозу.
Вспомнила Геннадия Исааковича Беленького, прошедшего всю войну - Великую Отечественную. (Ещё недавно, говоря о человеке, прошедшем войну, мы понимали, что речь именно о Великой Отечественной. Теперь требуется уточнять.) Под Сталинградом он был командиром противотанкового взвода. Он говорил, что даже спустя 15 лет после войны не мог воспринимать пейзаж. Сразу начинал прикидывать, где поставить орудия, где рыть окопы, откуда танки пойдут.
Нелли Владимировна, с лицом некрасивым, но одухотворённым, обаяла нас своей заботой обо всех голодных писателях и поэтах. Она так распоряжалась кормёжкой, что никто подолгу не сидел и не ждал, когда ему принесут. Она показывала подавальщикам количество порций - и они быстро обслуживали приходящих.
Когда мы уезжали, Нелли Владимировна нарвала огромный букет сирени - белой и густо-фиолетовой, которые еле влез в трёхлитровую банку. Я попросила разрешения вынести сирень на веранду, и мы фотографировали её и фотографировались с ней.
- Приезжайте к нам, когда всё кончится.
- Обязательно!
Грань 7. Валентина Петровна
Я не решилась её расспрашивать.
Она была горничной в нашем корпусе. Комната её - первая на втором этаже. Она там жила постоянно. Ей мы сдавали ключи, когда уходили куда-то, чтобы второй жилец комнаты, у которого были свои дела, мог вовремя взять ключи. В тёплые дни она часто сидела на лавочке у подъезда - с мягкой и как будто чуть виноватой улыбкой, полная, круглолицая, приятная. Улыбалась нам. Я старалась сказать ей что-нибудь ласковое.
На второй день вечером я, когда вернулась из столовой, почувствовала запах гари. Валентины Петровны уже не было - она рано ложилась спать и нас об этом предупреждала. Но сначала я об этом не знала и разбудила её, постучав в дверь.
- Пожар был! - сказала она. - Один мужчина ушёл и забыл выключить кипятильник. И холодильник загорелся.
Наутро я подсела к ней.
- Я пожаров боюсь. Я ведь не всегда была горничной, я долго жила в Москве. Мы с девочками снимали комнату на первом этаже в доме, где почти все жильцы были - полиция. И вот нам однажды в окно кинули - зажгли.
Она чуть не заплакала.
- За что? - причитала она.
- Может, думали, кто из полиции живёт, хотели им навредить, - неуверенно предположила я.
Угостила её орехами с изюмом.
…В этом пансионате жили фашисты-азовцы перед тем, как уйти на «Азовсталь».
Говорила она на чистом русском языке. Я живала в Днепропетровской области, знаю, как звучит суржик. Здесь суржика не было - да, кстати, суржика не слышала ни от одного местного человека, с которым общалась. Чистая русская речь, без акцента и регионализмов.
Ольга Вавилина в день перед отъездом, когда вдруг стало жарко, купила белую шляпку от солнца - и как только купила, сразу набежали тучи и задул ветер. И ещё в первый же день эта женщина, которая привыкла решить проблемы самостоятельно, купила в магазине обогреватель. Без него на первом этаже она бы просто не выжила.
Так вот: позвали мы Валентину Петровну в комнату, и Ольга подарила ей шляпку - поднесла зеркало, чтобы та посмотрелась, и Валентина Петровна, примеривая её, улыбнулась не печально, а чуть кокетливо, по-женски. И обогреватель её тоже подарили. От меня - шоколадка.
Со стыдом думаю, что в круговерти прощальных сборов я машинально отдала ей ключ от комнаты. А моя соседка не уезжала в этот день насовсем, она должна была вернуться поздно вечером! Надо было ей отдать!
И я с горечью думала, что Ксении придётся будить Валентину Петровну…
Одинокую женщину, для которой комната горничной - её единственное жильё.
А подробно расспрашивать её я не решилась.
Грань 8. Бумбараш
На второй вечер после ужина мы вышли на песчаный берег. Полная луна вставала над совершенно тихим, умиротворённым морем. Даже лунная дорожка в волнах не дробилась, не бликовала. Ещё не стемнело окончательно, и небо отражалось в водах всеми оттенками лилового и дымчато-синего.
Тихо шли мы втроём по берегу, в ту сторону, где стоял одинокий рыбак. Спросив (наверное, мы были в этот день сотые, кто его об этом спросил), что здесь ловится, мы двинулись дальше, и Ольга внезапно запела «День Победы». Мы подхватили, по дороге прихватив Елену Хаецкую, которая довершила квартет. Затем Оля завела «Дан приказ - ему на запад…», и ещё, и ещё.
Когда мы дошли до городского пляжа и надо было поворачивать в город, я даже расстроилась: так хорошо, слаженно нам пелось, что хоть сейчас концерт давай.
Елена Хаецкая отстала - фотографировала луну.
Дмитрий Федотов неожиданно упомянул о песнях из «Бумбараша». И пели (на торговой узкой улочке, где закрыты все ставни и нет деревьев, звук множился): «А вот я на фронте был.», «Журавль по небу летит…» и, уже входя в пансионат, «Ходят кони…».
…Туго скрученная энергия того вечера - живёт во мне.