Дмитревский Владимир Иванович. "Бей, барабан!" Глава 13
Глава тринадцатая
В зеленой комнате
Вот и Москва. Как и год назад, на Курском вокзале пахнет не то керосином, не то карболкой. В прошлом году мы приезжали в Москву с Ваней Новиковым. Обширные залы Курского вокзала были забиты мешочниками в рваной, никудышной одежде. Сейчас тоже полным-полно: на скамейках, на полу, возле стен дожидаются поезда пассажиры, но внешний вид у них изменился: приличнее одеты, физиономии больше бритые, а вместо простых холщовых мешков - рюкзаки и фанерные чемоданы. Все понятно: новое время. Нэп!
Ну, здравствуй, Москва! Я вышел на площадь, и мне показалось, что она стала не такой нестерпимо серой и тусклой, как в прошлом году.
Да, посветлела Москва. И вывесок стало больше, и стекла сверкают почти во всех окнах. И лошади извозчиков уже не плетутся шагом, уныло покачивая головами, а бегут рысью, звонко цокая подковами по булыжной мостовой.
Мне надо было найти Протопопова. В адресном бюро я легко узнал его местожительство и телефон. Хотел было прямо ехать на Арбат, найти там нужный переулочек и вручить Владимиру Александровичу письмо от Пружинина. Но вдруг его нет дома или, может, он нездоров и не захочет поговорить со мной. Уж лучше я позвоню.
Зашел в телефонную будочку и насмерть сцепился с упрямым автоматом. Назвал номер: барышня сказала: «Соединяю, опустите монетку». Монетка провалилась в ящик, а соединение не получилось. И так несколько раз.
Наконец, меня соединили, и далекий женский голос осведомился, что мне угодно. Мне было угодно говорить с Владимиром Александровичем. И не только «угодно», но необходимо и очень срочно, так как ночевать мне в Москве решительно негде, разве что на Курском вокзале, и потому мне хотелось уже сегодня уехать домой на каком-нибудь товарнячке. Но женщине на том конце провода я просто сказал, что мне очень нужно повидать Владимира Александровича.
- И, пожалуйста, спросите, могу ли я сейчас к нему прийти.
- Видите ли, вкрадчиво сказал женский голос, - Владимир Александрович вообще очень занят. Потом, он гораздо охотнее встречается с теми, кого знает. Быть может, вы согласитесь назвать себя?
- Ну, конечно… извините, пожалуйста…Я - Муромцев. Юкскаутмастер из Тулы.
- Как вы сказали? Юк… - она запнулась.
- Юкскаутмастер. Это, видите ли, обозначает: юный коммунистический скаутмастер. Но получается слишком длинно…
- И вы хотите повидаться с Владимиром Александровичем? - с непонятным для меня изумлением переспросила женщина.
- Обязательно, непременно. У меня к нему письмо от начальника нашего отряда.
- А кто он, ваш начальник?
Это напоминало настоящий допрос. А может, у них - скаутов - так положено: пароль, ответ, тайные знаки и все такое прочее.
Я вежливо объяснил, что начальником отряда является Михаил Васильевич Пружинин, преподаватель истории и один из руководителей Тульского общества «Сокол».
- Одну минутку.
И уже совсем иным, паточным голоском телефонная трубка сообщила:
- Владимир Александрович очень рад с вами повидаться. Он будет ждать вас сегодня в десять вечера в Военно-историческом музее. Вы знаете адрес? Трехсвятительский тупик. Владимир Александрович просит вас не опаздывать.
Все. Вот, наконец, встречусь я сегодня с Владимиром Александровичем Протопоповым, одним из главных организаторов скаутского движения в России, поговорю с ним - и все наши сомнения рассеются.
Кто, в самом деле, сказал, что скаутские отряды не могут существовать в рабоче-крестьянской республике? Конечно, теперь должны быть не просто бойскауты, то есть мальчики-разведчики, а юкскауты - юные коммунистические разведчики. Разведчик революции. Очень хорошее название! Напоминает ту самую красную разведку, которую мы организовали еще тогда, в федяшовском детском доме. Правда, мы были маленькими и ставили перед собой только одну задачу - выслеживать казаков генерала Мамонтова, прорвавшегося к Туле. Теперь нет ни Мамонтова, ни белоказаков. Вообще гражданская война кончилась, и надо придумать для себя какое-то новое дело. Разведывать будущее очень интересно. А вот в Тульском губкоме комсомола просто не хотят слышать о скаутах.
- Буржуазная детская организация, враждебная коммунистическим идеям, - цедит сквозь зубы Кузин. Конечно, я не скрыл от него, что один юкскаутский отряд уже существует, что организовал его я и что опекается он гимнастическим обществом «Сокол».
- Нашел опекуна! Ты знаешь, что такое сокольское общество? Пристанище для всяких недовольных интеллигентиков. Ясно?
Горячась. Я стал растолковывать Васе Кузину, которого за его непримиримость детпролеткультовцы прозвали Робеспьером, что сокольское общество меня совсем не интересует, но что помещение у них хорошее и что кое-кто из младших ребят охотно записался в юкскауты.
Ты стал совсем взрослым парнем, Муромцев, а все тянешься к индейщине. То великие змеи, то красные разведчики, то скауты.
- Юкскауты, Кузин.
- Все равно романтическая чушь. Надо создавать детские коммунистические группы.
- Да в них силком никого не затащишь. Скучища ужасная!
- Политика существует не только для весельчаков. Пора бы тебе, Муромцев, это усвоить.
Да, он продолжал разговаривать со мной через плечо, с пренебрежительной усмешечкой, притаившейся в уголках его крупного рта. Словно и не прошло трех лет с нашей первой встречи, словно мне не шел уже пятнадцатый год,
и я не был избран членом Привокзального райкома комсомола.
Именно потому, что ничего толкового от Кузина я не мог добиться - детские коммунистические группы существовали только в его воображении и в его же пламенных статьях, появляющихся на страницах газеты «Коммунар», - а Михаил Юрьевич Пружинин не хотел разворачивать юкскаутское движение, пока нам не будет обеспечена «солидная поддержка», я и приехал в Москву, чтобы встретиться с Протопоповым.
Целый день я мотался по Москве, вдыхая колбасно-селедочные ароматы Охотного ряда, заглядываясь на зеркальные витрины роскошных магазинов на Тверской, в которых вдруг появились точно такие же вещи, как и те, что продавались в магазинах и лавочках в старое, царское время.
Около булочной Филиппова девушки в фартучках и смешных черных кепи продавали горячие жареные пирожки. И хотя у меня оставались еще два куска хлеба, чуть помазанные смальцем, которые мне приготовила на дорогу мама, я не выдержал и купил два пирожка с капустой и яйцами и истратил на это значительную часть своих капиталов, но, честное слово, нисколечко не пожалел… Такие хрустящие, такие пахучие были эти пирожки!
Я ел пирожки очень долго, стараясь протянуть время. Ну что ж, минут пять-шесть я занимался этим приятным делом, а потом опять бродил по Москве: по Тверской, Столешникову переулку и Кузнецкому мосту, глазея на примелькавшиеся уже витрины, поглядывая на часы, висевшие на перекрестках. Стрелки их едва ковыляли. И почему Владимиру Александровичу Протопопову пришло в голову назначать встречу в десять часов вечера? Неужели он занят с утра и до ночи?
В конце концов я так оттопал ноги, что решил минутку посидеть на одной из скамеек Цветного бульвара. Сел, привалился к спинке и, лениво прислушиваясь к шмелиному гуду в ногах, неожиданно и почти мгновенно заснул.
Я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Будто кто-то настойчиво шептал мне в ухо: «Пора». Открыл глаза, оглянулся и пришел в ужас - наверное, прошло часа два, по меньшей мере, ибо надо мною было темно-лиловое небо, и дома, обступившие меня, были лиловыми и туманными, а вспыхнувшие фонари лежали своими отражениями - желтыми махровыми цветами - на блестящем и темном асфальте. Прошел дождь. Куртка на моих плечах стала влажной и теплой, как согревающий компресс.
Я провел пальцами по мокрым волосам, обдернул куртку и ринулся на поиски Военно-исторического музея. Ведь Владимир Александрович очень просил не опаздывать.
Трехсвятительский тупик показался мне узкой черной щелью.
В огромном здании Военно-исторического музея светились только три окна: маленькое в первом этаже и два просторных венецианских - в третьем. Я долго дергал дверной колокольчик и через толстую дубовую дверь вслушивался в его надрывный зов. Никто на него не откликался. Совершенно отчаявшись, я стал лупить в двери каблуком. Почти сразу же заскрипели засовы и дверь приоткрылась.
- Вам что надобно? Музей закрыт, - пробурчал хриплый старческий голос.
- Мне назначил встречу Протопопов. Его зовут Владимир Александрович, и вы должны его знать. Пожалуйста, разрешите войти, - вежливо попросил я.
- А-а-а… Ученый хранитель скаутского отдела… Коли назначил, проходите.
Дверь открылась пошире. Совсем близко от моего лица очутился фонарь «летучая мышь», оранжевое, с каемкой копоти, пламя трепыхалось за треснутым, потемневшим стеклом. Фонарь держал в левой руке очень старый человек с лицом суворовского солдата. Только вместо зеленого мундира с отворотами на нем был рваный полушубок, накинутый на плечи.
- Владимир Александрович пригласили? - тщательно рассматривая меня, спросил старик.
- Конечно, пригласил. Так что вы, дедушка, можете не сомневаться, - сказал я.
- А дорогу-то найдете?
- Я никогда здесь не был.
- Пойдемте тогда, посвечу.
Мы шли по какой-то просторной комнате со спрятанными во тьме углами. Я скорее догадывался, нежели различал, что тусклым зеленоватым блеском отсвечивают медные дула старинных пушек, что у подножий колонн застыли закованные в железо фигуры рыцарей, что всюду на стенах, между окнами, над дверями оружие, оружие, оружие… Гулко звучали наши шаги - сапоги деда были подкованы, и какой-то неповторимый, волнующий запах оружия - железный запах - щекотал мои ноздри.
Мы поднялись по широкой каменной лестнице со ступенями, выщербленными временем, на третий этаж и прошли по неосвещенному длинному коридору в конец его. Там перед небольшой дверью мы остановились.
- Сюда вам, - сказал сторож и поднял фонарь на уровень своего пышноусого сердитого лица. Только теперь я увидел, что у него нет правой руки.
- Постучать надо, - сказал старик.
Я постучал, и дверь мгновенно, точно от робкого моего стука, распахнулась.
В ярко освещенной комнате со множеством стеллажей и витрин властвовал зеленый цвет. На квадрате изумрудного шелка, распластанном по стене, выступали шитые золотом лепестки лилии. У старика в широкополой шляпе с лицом охотника или старорежимного морского капитана, пронзительно смотрящего на меня из овальной рамы, - зеленый галстук… И треугольный флажок с силуэтом волчьей морды - тоже зеленый… И все надписи сделаны зеленой краской. Зеленый - это цвет надежды… Так, кажется, говорила нам в детском доме Надежда Власьевна. А вот красный цвет в этой комнате вовсе отсутствует. Даже нет ни одного революционного лозунга… Довольно странно!
Кроме старика на портрете, меня еще очень внимательно разглядывали два молодых человека, находящихся в комнате. Было им, наверное, лет по двадцать. Один высокий, с надменным бледным лицом и прищуренными карими глазами. Другой - пониже, широкоплечий, с круглой лобастой головой и стреляющим взглядом. Оба очень хорошо одеты в открытые на груди синие френчи, в шелковых зеленых галстуках, а штаны вроде как галифе, но не такие широкие, а до колен, на них натянуты пестрые шерстяные чулки.
Я отдал неполный салют. Они вытянулись и щелкнули каблуками, как царские офицеры, и тоже подбросили ладони с вытянутыми тремя пальцами к плечам.
- Ты Муромцев? - спросил тот, что пониже ростом.
- Да, Митя Муромцев, из Тулы, - сказал я.
- Я скаутмастер Шарыгин. А он, - кивок головы в сторону высокого, - скаутмастер Балдрамайтис.
- Вот это здорово! - обрадовался я. - Вы мне все…
- Подожди, - оборвал меня Шарыгин и, посмотрев в глаза, напористо спросил: - Зачем тебе нужен Вап?
- Вап… Какой такой Вап?
- Господи, неужели ты не знаешь?! Вапом мы все зовем Владимира Александровича. Ты скаут?
- Юкскаутмастер, - гордо ответил я.
Скаутмастер Балдрамайтис приподнял правую бровь - тонкую, изогнутую, словно нарисованную кисточкой, и промямлил:
- Получается что-то вроде овцебыка… Из красного зверинца.
- Не горячись, Костас, - поморщился Шарыгин. - Надо сначала узнать, что для него главное: юк или скаут. И это, любезный друг, дело самого Вапа.
Затем, положив мне на плечо тяжелую короткопалую руку, предложил:
- Ты пока посмотри наш музей. Здесь собраны осколки славной истории русского скаутизма. Костас, ты объясни ему, а я…
Шарыгин подошел к двери, видимо, ведущей в другую комнату скаутского отдела, и трижды постучал в нее.
Балдрамайтис и не подумал показывать мне музей. В синем, отлично отутюженном френче, в красиво завязанном галстуке, в почти новых, отливающих серебряным блеском ботинках, стоял он, забросив руки за спину, ритмично покачиваясь на носках, и в упор сверху вниз разглядывал меня. И правая бровь его ползла все выше.
- Что вы на меня так смотрите? - спросил я, внезапно ощутив непонятную острую неприязнь к этому франтоватому молодому человеку.
- Меня интересует ваше генеалогическое древо, о брат мой, скаут с приставкой «юк». Ваш папа от станка или от сохи?
Он говорил ужасно вежливо и мелодично, точно ронял костяные шарики на стекло, а сам продолжал нахально разглядывать меня прищуренными глазами.
- А ты что за спрашивальщик! - крикнул я, поняв, что Балдрамайтис старается меня оскорбить.
- Скаут всегда вежлив и почтителен в обращении со старшими, - нравоучительно начал он и вдруг словно рассек воздух хлыстом: - Шпионить подослали!
Меня испугало его лицо, мгновенно побелевшее и перекошенное злобой. А может, здесь нет никакого Протопопова? Ловушка? Вот этот тонкобровый, в лакированных ботиночках, схватит меня сейчас за горло и начнет душить… Оружие… Где взять оружие? Весь дом набит оружием. Мечи, сабли, ятаганы, бердыши, секиры, кинжалы… Весь дом пропах оружием. Но здесь-то его нет! Ага! В углу у двери хорошая дубовая палка. У скаутов она называется посохом. Сойдет и посох!
Я метнулся к дверям.
- Что, шапка загорелась? - злорадно выкрикнул Балдрамайтис.
Посох оказался тяжелым. Его скользкая, отполированная поверхность приятно холодила ладони.
- Только попробуй! - выдохнул я, вздымая посох над головой.
- Что такое? Костас, стыдно! Муромцев, успокойся, здесь друзья.
Я перевел дыхание и медленно опустил посох.
Вошедший с Шарыгиным невысокий стройный человек во френче цвета хаки с гигантскими карманами говорил совсем негромко, но так, точно каждым словом вбивал гвоздь.
Балдрамайтис щелкнул каблуками. Лицо его медленно наливалось кровью, а губы кривились в улыбку.
- Я пошутил с ним, Владимир Александрович! Виноват. Быть может, не учел уровень интеллекта…
- Он обозвал меня шпионом и каким-то овечьим быком!
- Я предупреждал тебя, Костас! - гневно воскликнул Шарыгин. - Слепая ярость - плохая помощница в наших трудных делах.
- Тебе придется уйти, - повелительно сказал вошедший.
На левом кармане френча сверкнула большая золотая лилия, а из-под черных, коротко подстриженных усиков - недобрая усмешка.
Балдрамайтис вновь щелкнул каблуками, отдал салют, бросил на меня ненавидящий взгляд и, повернувшись кругом, вышел из комнаты.
- А теперь давай познакомимся, Муромцев. Я - Владимир Александрович Протопопов.
Я тоже лихо щелкнул каблуками и отдал салют.
Протопопов, по всем правилам отвечая на приветствие, сверкнул лилией и улыбкой, на этот раз нежной, как у барышни.
- Итак, юкскаутмастер из Тулы, что привело тебя в это смутное, тревожное время к Протопопову? - спросил он меня.
- Вот письмо от начальника нашего отряда.
Аккуратно вскрывая конверт, он сказал, обращаясь к Шарыгину:
- Ну, скажи, бога ради, что я могу для них сделать?
Со всех сторон они протягивают ко мне руки и умоляют о помощи. Он просят меня провести их через ночь отчаяния к рассвету надежды. Но для этого надо быть титаном, а я…
- Вы - единственный хранитель белой лилии, - почтительно перебил Шарыгин.
- Да, да, конечно, ты прав…
Протопопов внимательно прочел письмо и передал его Шарыгину.
- Садись, Митя, и давай поговорим, - предложил он мне, показывая на маленький, обитый зеленой кожей диванчик. И сам сел рядом со мною и ласково положил на плечо руку.
- Ты знаешь, что мне пишет твой начальник?
Я кивнул головой. Еще бы не знать! Пружинин-то не был настоящим начальником, потому что отряд организовал я и только пригласил его, как вполне взрослого человека, считаться нашим начальником. Но стоит ли объяснять все это Владимиру Александровичу Протопопову? Вот почему я только кивнул головой.
- Он ставит передо мной два вопроса, - продолжал Протопопов, чуть постукивая меня по плечу кончиками пальцев. - Кардинальный - что делать - и, так сказать, приватный, - чем руководствоваться в работе. Сперва я хотел бы ответить на второй, несравнимо более легкий.
Руководствоваться, дружок, надо указаниями Роберта Баден-Поуэлла, - он торжественно простер руку к портрету старика в широкополой шляпе, - легшими в основу организованного им великого братства скаутов. Как видишь, тут твой начальник получает ясный и четкий ответ. Кстати, я могу дать тебе несколько книг. Они помогут вам… Но только…- Он быстро взглянул на меня. - Есть ли у тебя деньги, чтобы заплатить за них? Увы, я лишен возможности раздавать их бесплатно.
- Немного денег у меня осталось, - пробормотал я, в душе негодуя и издеваясь над самим собой: ведь вот не удержался, истратился на эти проклятые жареные филипповские пирожки.
Протопопов встал, подошел к шкафу и, открыв дверцу, завешанную тоже зеленой материей, стал доставать книги.
Здесь была и книга Роберта Баден-Поуэлла и очень толстая «Юные разведчики», написанная самим Владимиром Александровичем, и всякие справочники бойскаута и юного разведчика и еще памятки и, наконец, «Рольф среди лесов» Сетона-Томпсона, моего старого знакомца, написавшего замечательную книгу «Два маленьких дикаря».
- А сколько все это стоит? - спросил я.
Протопопов достал из кармана тонко очиненный карандаш и на клочке бумаги быстро подсчитал стоимость книг. И - о радость! - оказалось, что за все эти необходимейшие и великолепнейшие книги мне придется заплатить денег меньше, чем за те два пирожка.
Я удивился, с какой ловкостью Протопопов сначала пересчитал кучу дензнаков, которую я вывернул из кармана, а затем завернул проданные мне книги в плотную желтую бумагу и перевязал пакет бечевкой, сделав удобную петельку.
Потом он на мгновение задумался.
¬- Это тоже стоит денег, - молвил он нерешительно. - Но пусть уж будет моим подарком.
И из того же шкафа, только из верхнего ящика, достал что-то совсем маленькое и, зажав в ладони, повернулся ко мне.
- Встань. Полный салют.
Я вскочил и поднял руку на уровень лба, почти прижав к нему три пальца.
- Ты, Дмитрий Муромцев, награждаешься значком скаута первого разряда.
Пальцы Протопопова сжимали небольшую лилию. Только не золотую, как у него, а наверное, серебряную. Протопопов отдал мне значок, и я хотел было привинтить его к кармашку моей гимнастерки.
- Нет, нет! Лучше сделаем вот так.
И он сам привинтил мне значок к кармашку, но так, что виден был только винтик с гаечкой, а лилия оказалась спрятанной внутри кармана.
- Но ты не огорчайся. Поносишь так до лучших времен, а они обязательно наступят! И тут, Муромцев, я попробую ответить на тот главный вопрос, который задает в письме твой начальник: что делать? Гм… - Протопопов задумчиво провел указательным пальцем по тонким остриям усов. - Так вот, передай от моего имени Михаилу Васильевичу, - кажется, так зовут твоего начальника? - что я вполне одобряю вашу мимикрию. Вы наименовали себя юкскаутами… Юными комму-нис-тическими скаутами. Превосходно! Таким образом, цвет лилии - белоснежный, чистейший - временно уступил место цвету… гм… крови. Но красное неустойчиво. Кровь смывается обыкновенной водой… Оставайтесь неразгаданными. Храните белую лилию в сердце, и она расцветет весной. Непременно расцветет! А писать я ничего не буду. Все, сказанное мною, запомни и передай Пружинину на словах.
Он опять потрогал свои франтовские усики, скользнул похолодевшим взглядом где-то возле моего виска, затем вынул из кармана письмо Пружинина и стал неторопливо разрывать его на крошечные клочочки. Зажал их в левой ладони и упруго встал.
- С Иннокентием Жуковым встречаться тебе не следует. Ни под каким видом. Этот седобородый комсомолец, - с горькой иронией продолжал Протопопов, - принес и еще принесет нашему движению неисчислимые бедствия. Он тщится высосать из пальца какую-то промежуточную детскую организацию. Нечто розовенькое.
- Обыкновенный предатель, - мрачно отрезал Шарыгин.
- Ну, ну, не так сильно, - забеспокоился Протопопов. - Весьма вероятно, что дело идет не о предательстве, а о недомыслии или, в худшем случае, о чудовищном властолюбии. - Затем, обращаясь ко мне, сказал: - Инструкции получишь от скаутмастера Шарыгина. Будь готов!
- Всегда готов! - машинально ответил я, подкидывая руку к плечу.
К чему же это я всегда готов? Хранить белую лилию в сердце? А на что она мне, эта белая лилия, сдалась? Ишь ты, белая… Белое воинство. Белогвардейцы. Белые генералы: Колчак, Деникин, Юденич… Разбойники: Кол, Ден и Юд… Красный цвет - цвет крови… Красная гвардия. Красноармейцы. Красная звездочка Мельникова. Его кровь. Кровь Колькиного отца. Колькина кровь… Кровь всех, кто сражался за революцию… А в их комнате красного нет - она зелено-белая… Значит?!.
Еще раз сверкнула золотая лилия на нагрудном, обширном, как портфель, кармане френча и прямой шнурочек пробора на смоляных, с синеватым отливом волосах. Протопопов проследовал в комнату, из которой недавно появился.
Жуков - бородатый комсомолец. Значит, Жуков с комсомолом. Обязательно надо встретиться с Жуковым…
Шарыгин подсел ко мне на диванчик.
- Слушай меня внимательно, Муромцев. Скаутов жестоко преследуют. Наша организация, по существу, объявлена вне закона.
- Как это вне закона?
- Очень просто. Комсомол не может простить, что скаут живет под своим девизом: «Будь верен богу и родине». И скаут всегда готов положить за этот девиз свою жизнь. Нас обвиняют, что во время гражданской войны мы помогли белой армии. Что же! Скауты всегда с теми, кому дорога великая Россия.
- Я хотел возразить Шарыгину. Ведь белогвардейцы были готовы растерзать на куски великую Россию и преподнести кровоточащую добычу в дар своим хозяевам: английским, французским, американским капиталистам. Неужели Шарыгин этого не знает! Но что-то удержало меня, и я опустил голову и так стиснул кулаки, что ногти вонзились в мякоть ладони.
- Первая задача - сохранить самых лучших, самых верных. Передай Пружинину: ни в коем случае не расширяться. Иначе в ваших рядах окажется всякая дрянь, так называемые пролетарские дети. Они неизбежно расколют единство ваших рядов, а потом предадут святую идею.
Кому предадут? Какую идею? Что говорит этот Шарыгин? Мне становится немыслимо жарко в этой прохладной зеленой комнате - скаутском отделе Военно-исторического музея… Ах, вот этого я еще не видел… На огромном белом коне с удлиненной, похожей на змеиную мордой, восседает святой Георгий Победоносец в серебряных доспехах. Он погружает свое светоносное копье в пасть поверженного дракона. И поломанные остроугольные крылья чудовища красные - единственное красное пятно в этой комнате. А кровь, черная как смола, хлещет из пасти… Нет, нет, надо скорее уходить отсюда. Немедленно. Сказать, что я комсомолец, и уйти. У Шарыгина круглые желтоватые глаза. Как у большого кота. Нет, как у рыси. Он положил мне на колено ладонь. Круглая ладонь с короткими сильными пальцами… Мне кажется, что в заднем кармане брюк у Шарыгина обязательно припрятан револьвер. Черный плоский браунинг. Сейчас сунет руку в карман, вытащит браунинг и застрелит. Обязательно застрелит! И никто не узнает. Ведь, кроме древнего сторожа, в музее никого нет. Даже Протопопов ушел. Я и Шарыгин. Сидим рядом, и его тяжелая ладонь давит на мое колено. А сказать надо, обязательно надо!
- Связь со мной будете поддерживать не прямо, а через орловское центральное информбюро. Там есть такой скаутмастер Демидович…
- Демидович? - переспрашиваю я только для того, чтобы не сразу сказать самое главное.
- Именно Демидович. Запомни его адрес… Впрочем, можешь записать. Демидовича пока не трогают. Он официально систематизирует материал по истории скаутизма для этого музея.
Я достал записную книжку, карандаш и тщательно записал продиктованный Шарыгиным адрес.
- Вот так. Только не потеряй. Все важные письма должны быть с пометкой «Вап» в левом нижнем углу листа. Именно в нижнем. Знать об этом, кроме Пружинина, будешь только ты. А теперь, Муромцев, пора разойтись. Надеюсь, тебе все ясно?
Вот оно. Пришло. Наступило… Я должен сказать ему все это сейчас. А может, промолчать? Нет, никак нельзя промолчать! Я должен встать и сказать…
- Мне все ясно, - сказал я, отлепляя свое тело от дивана. Все-таки встал… Горло вдруг сжало, и я кашлянул в кулак. Осипшим голосом спросил: - А вот тебе, наверное, не ясно?
Шарыгин чуть приоткрыл рот.
- Мне не ясно? - протянул он. - Но что же именно?
- То, что я комсомолец.
- Боже мой, и отлично, и превосходно! Ты же слышал, Владимир Александрович полностью одобряет мимикрию.
- К черту вашу мимикрию! Я настоящий комсомолец. А вы, а ты… собрались здесь всякие контрики. И Протопопов ваш самый настоящий контрик!
Я думал, что Шарыгин тут же начнет убивать меня; в крайнем случае, схватит за плечо, за руку, дернет к себе. И я напряг все свои мускулы, готовясь к драке, к борьбе, к сопротивлению. Конечно, Шарыгин был вдвое сильнее меня, и надежд на победу у меня не было… Но Шарыгин стоял около дивана словно восковая фигура и таращил на меня свои желтоватые, рысьи глаза. Он не сказал ни слова, и когда я шарил по дивану, разыскивая кепку, и когда я схватил со стола пакет с книгами, и когда я устремился к дверям. Молчал, как глухонемой. Ну, а я расхрабрился и, встретившись взглядом со стариком на портрете - сэром Робертом Баден-Поуэллом, плюнул на пол. Рот был совсем сухим, и плевок получился неважный. «Вот тебе, сэр, белая лилия!» - мысленно выкрикнул я.
Шарыгин громко, трудно дышал и смотрел мне в спину.
Выстрелит?... Я схватился за дверную ручку. Не выстрелил. Я шаркнул дверью, и меня сразу же проглотил бесконечный черный коридор.
Когда я, громыхая, вихрем мчался по лестнице вниз, где однорукий суворовский солдат и оранжевый огонек фонаря, мне вдруг показалось, что латники и стрельцы, преображенцы и гренадеры, кирасиры и гусары устремились за мною следом, лязгая оружием, звеня шпорами и топоча каблуками. Эхо моих шагов грохотало по всему музею.
Сторож с фонарем в руке вышел откуда-то из-под лестницы.
- Чего топочешь? - спросил он ворчливо. - Здесь тихо полагается. Как в божьем храме. Здесь, парень, слава русского оружия заключена.
- Здесь у вас контрики развелись, а вы чего, спрашивается, смотрите? - закричал я в лицо старику.
Пышные седые усы ощетинились.
- Я к экспонатам приставлен, я их охраняю, - пробурчал он угрюмо. - А ты, парень, вот что, налаживайся-ка отсюда, пока в беду не попал.
Он поставил фонарь на пол и стал один за другим открывать засовы и запоры выходной двери.
Чертова белая лилия жгла мне грудь. Вообще-то я очень люблю всякие значки, но этот… Я отвинтил его, положил на тротуар прямо перед входом в музей и на совесть растоптал каблуком.
В зеленой комнате
Вот и Москва. Как и год назад, на Курском вокзале пахнет не то керосином, не то карболкой. В прошлом году мы приезжали в Москву с Ваней Новиковым. Обширные залы Курского вокзала были забиты мешочниками в рваной, никудышной одежде. Сейчас тоже полным-полно: на скамейках, на полу, возле стен дожидаются поезда пассажиры, но внешний вид у них изменился: приличнее одеты, физиономии больше бритые, а вместо простых холщовых мешков - рюкзаки и фанерные чемоданы. Все понятно: новое время. Нэп!
Ну, здравствуй, Москва! Я вышел на площадь, и мне показалось, что она стала не такой нестерпимо серой и тусклой, как в прошлом году.
Да, посветлела Москва. И вывесок стало больше, и стекла сверкают почти во всех окнах. И лошади извозчиков уже не плетутся шагом, уныло покачивая головами, а бегут рысью, звонко цокая подковами по булыжной мостовой.
Мне надо было найти Протопопова. В адресном бюро я легко узнал его местожительство и телефон. Хотел было прямо ехать на Арбат, найти там нужный переулочек и вручить Владимиру Александровичу письмо от Пружинина. Но вдруг его нет дома или, может, он нездоров и не захочет поговорить со мной. Уж лучше я позвоню.
Зашел в телефонную будочку и насмерть сцепился с упрямым автоматом. Назвал номер: барышня сказала: «Соединяю, опустите монетку». Монетка провалилась в ящик, а соединение не получилось. И так несколько раз.
Наконец, меня соединили, и далекий женский голос осведомился, что мне угодно. Мне было угодно говорить с Владимиром Александровичем. И не только «угодно», но необходимо и очень срочно, так как ночевать мне в Москве решительно негде, разве что на Курском вокзале, и потому мне хотелось уже сегодня уехать домой на каком-нибудь товарнячке. Но женщине на том конце провода я просто сказал, что мне очень нужно повидать Владимира Александровича.
- И, пожалуйста, спросите, могу ли я сейчас к нему прийти.
- Видите ли, вкрадчиво сказал женский голос, - Владимир Александрович вообще очень занят. Потом, он гораздо охотнее встречается с теми, кого знает. Быть может, вы согласитесь назвать себя?
- Ну, конечно… извините, пожалуйста…Я - Муромцев. Юкскаутмастер из Тулы.
- Как вы сказали? Юк… - она запнулась.
- Юкскаутмастер. Это, видите ли, обозначает: юный коммунистический скаутмастер. Но получается слишком длинно…
- И вы хотите повидаться с Владимиром Александровичем? - с непонятным для меня изумлением переспросила женщина.
- Обязательно, непременно. У меня к нему письмо от начальника нашего отряда.
- А кто он, ваш начальник?
Это напоминало настоящий допрос. А может, у них - скаутов - так положено: пароль, ответ, тайные знаки и все такое прочее.
Я вежливо объяснил, что начальником отряда является Михаил Васильевич Пружинин, преподаватель истории и один из руководителей Тульского общества «Сокол».
- Одну минутку.
И уже совсем иным, паточным голоском телефонная трубка сообщила:
- Владимир Александрович очень рад с вами повидаться. Он будет ждать вас сегодня в десять вечера в Военно-историческом музее. Вы знаете адрес? Трехсвятительский тупик. Владимир Александрович просит вас не опаздывать.
Все. Вот, наконец, встречусь я сегодня с Владимиром Александровичем Протопоповым, одним из главных организаторов скаутского движения в России, поговорю с ним - и все наши сомнения рассеются.
Кто, в самом деле, сказал, что скаутские отряды не могут существовать в рабоче-крестьянской республике? Конечно, теперь должны быть не просто бойскауты, то есть мальчики-разведчики, а юкскауты - юные коммунистические разведчики. Разведчик революции. Очень хорошее название! Напоминает ту самую красную разведку, которую мы организовали еще тогда, в федяшовском детском доме. Правда, мы были маленькими и ставили перед собой только одну задачу - выслеживать казаков генерала Мамонтова, прорвавшегося к Туле. Теперь нет ни Мамонтова, ни белоказаков. Вообще гражданская война кончилась, и надо придумать для себя какое-то новое дело. Разведывать будущее очень интересно. А вот в Тульском губкоме комсомола просто не хотят слышать о скаутах.
- Буржуазная детская организация, враждебная коммунистическим идеям, - цедит сквозь зубы Кузин. Конечно, я не скрыл от него, что один юкскаутский отряд уже существует, что организовал его я и что опекается он гимнастическим обществом «Сокол».
- Нашел опекуна! Ты знаешь, что такое сокольское общество? Пристанище для всяких недовольных интеллигентиков. Ясно?
Горячась. Я стал растолковывать Васе Кузину, которого за его непримиримость детпролеткультовцы прозвали Робеспьером, что сокольское общество меня совсем не интересует, но что помещение у них хорошее и что кое-кто из младших ребят охотно записался в юкскауты.
Ты стал совсем взрослым парнем, Муромцев, а все тянешься к индейщине. То великие змеи, то красные разведчики, то скауты.
- Юкскауты, Кузин.
- Все равно романтическая чушь. Надо создавать детские коммунистические группы.
- Да в них силком никого не затащишь. Скучища ужасная!
- Политика существует не только для весельчаков. Пора бы тебе, Муромцев, это усвоить.
Да, он продолжал разговаривать со мной через плечо, с пренебрежительной усмешечкой, притаившейся в уголках его крупного рта. Словно и не прошло трех лет с нашей первой встречи, словно мне не шел уже пятнадцатый год,
и я не был избран членом Привокзального райкома комсомола.
Именно потому, что ничего толкового от Кузина я не мог добиться - детские коммунистические группы существовали только в его воображении и в его же пламенных статьях, появляющихся на страницах газеты «Коммунар», - а Михаил Юрьевич Пружинин не хотел разворачивать юкскаутское движение, пока нам не будет обеспечена «солидная поддержка», я и приехал в Москву, чтобы встретиться с Протопоповым.
Целый день я мотался по Москве, вдыхая колбасно-селедочные ароматы Охотного ряда, заглядываясь на зеркальные витрины роскошных магазинов на Тверской, в которых вдруг появились точно такие же вещи, как и те, что продавались в магазинах и лавочках в старое, царское время.
Около булочной Филиппова девушки в фартучках и смешных черных кепи продавали горячие жареные пирожки. И хотя у меня оставались еще два куска хлеба, чуть помазанные смальцем, которые мне приготовила на дорогу мама, я не выдержал и купил два пирожка с капустой и яйцами и истратил на это значительную часть своих капиталов, но, честное слово, нисколечко не пожалел… Такие хрустящие, такие пахучие были эти пирожки!
Я ел пирожки очень долго, стараясь протянуть время. Ну что ж, минут пять-шесть я занимался этим приятным делом, а потом опять бродил по Москве: по Тверской, Столешникову переулку и Кузнецкому мосту, глазея на примелькавшиеся уже витрины, поглядывая на часы, висевшие на перекрестках. Стрелки их едва ковыляли. И почему Владимиру Александровичу Протопопову пришло в голову назначать встречу в десять часов вечера? Неужели он занят с утра и до ночи?
В конце концов я так оттопал ноги, что решил минутку посидеть на одной из скамеек Цветного бульвара. Сел, привалился к спинке и, лениво прислушиваясь к шмелиному гуду в ногах, неожиданно и почти мгновенно заснул.
Я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Будто кто-то настойчиво шептал мне в ухо: «Пора». Открыл глаза, оглянулся и пришел в ужас - наверное, прошло часа два, по меньшей мере, ибо надо мною было темно-лиловое небо, и дома, обступившие меня, были лиловыми и туманными, а вспыхнувшие фонари лежали своими отражениями - желтыми махровыми цветами - на блестящем и темном асфальте. Прошел дождь. Куртка на моих плечах стала влажной и теплой, как согревающий компресс.
Я провел пальцами по мокрым волосам, обдернул куртку и ринулся на поиски Военно-исторического музея. Ведь Владимир Александрович очень просил не опаздывать.
Трехсвятительский тупик показался мне узкой черной щелью.
В огромном здании Военно-исторического музея светились только три окна: маленькое в первом этаже и два просторных венецианских - в третьем. Я долго дергал дверной колокольчик и через толстую дубовую дверь вслушивался в его надрывный зов. Никто на него не откликался. Совершенно отчаявшись, я стал лупить в двери каблуком. Почти сразу же заскрипели засовы и дверь приоткрылась.
- Вам что надобно? Музей закрыт, - пробурчал хриплый старческий голос.
- Мне назначил встречу Протопопов. Его зовут Владимир Александрович, и вы должны его знать. Пожалуйста, разрешите войти, - вежливо попросил я.
- А-а-а… Ученый хранитель скаутского отдела… Коли назначил, проходите.
Дверь открылась пошире. Совсем близко от моего лица очутился фонарь «летучая мышь», оранжевое, с каемкой копоти, пламя трепыхалось за треснутым, потемневшим стеклом. Фонарь держал в левой руке очень старый человек с лицом суворовского солдата. Только вместо зеленого мундира с отворотами на нем был рваный полушубок, накинутый на плечи.
- Владимир Александрович пригласили? - тщательно рассматривая меня, спросил старик.
- Конечно, пригласил. Так что вы, дедушка, можете не сомневаться, - сказал я.
- А дорогу-то найдете?
- Я никогда здесь не был.
- Пойдемте тогда, посвечу.
Мы шли по какой-то просторной комнате со спрятанными во тьме углами. Я скорее догадывался, нежели различал, что тусклым зеленоватым блеском отсвечивают медные дула старинных пушек, что у подножий колонн застыли закованные в железо фигуры рыцарей, что всюду на стенах, между окнами, над дверями оружие, оружие, оружие… Гулко звучали наши шаги - сапоги деда были подкованы, и какой-то неповторимый, волнующий запах оружия - железный запах - щекотал мои ноздри.
Мы поднялись по широкой каменной лестнице со ступенями, выщербленными временем, на третий этаж и прошли по неосвещенному длинному коридору в конец его. Там перед небольшой дверью мы остановились.
- Сюда вам, - сказал сторож и поднял фонарь на уровень своего пышноусого сердитого лица. Только теперь я увидел, что у него нет правой руки.
- Постучать надо, - сказал старик.
Я постучал, и дверь мгновенно, точно от робкого моего стука, распахнулась.
В ярко освещенной комнате со множеством стеллажей и витрин властвовал зеленый цвет. На квадрате изумрудного шелка, распластанном по стене, выступали шитые золотом лепестки лилии. У старика в широкополой шляпе с лицом охотника или старорежимного морского капитана, пронзительно смотрящего на меня из овальной рамы, - зеленый галстук… И треугольный флажок с силуэтом волчьей морды - тоже зеленый… И все надписи сделаны зеленой краской. Зеленый - это цвет надежды… Так, кажется, говорила нам в детском доме Надежда Власьевна. А вот красный цвет в этой комнате вовсе отсутствует. Даже нет ни одного революционного лозунга… Довольно странно!
Кроме старика на портрете, меня еще очень внимательно разглядывали два молодых человека, находящихся в комнате. Было им, наверное, лет по двадцать. Один высокий, с надменным бледным лицом и прищуренными карими глазами. Другой - пониже, широкоплечий, с круглой лобастой головой и стреляющим взглядом. Оба очень хорошо одеты в открытые на груди синие френчи, в шелковых зеленых галстуках, а штаны вроде как галифе, но не такие широкие, а до колен, на них натянуты пестрые шерстяные чулки.
Я отдал неполный салют. Они вытянулись и щелкнули каблуками, как царские офицеры, и тоже подбросили ладони с вытянутыми тремя пальцами к плечам.
- Ты Муромцев? - спросил тот, что пониже ростом.
- Да, Митя Муромцев, из Тулы, - сказал я.
- Я скаутмастер Шарыгин. А он, - кивок головы в сторону высокого, - скаутмастер Балдрамайтис.
- Вот это здорово! - обрадовался я. - Вы мне все…
- Подожди, - оборвал меня Шарыгин и, посмотрев в глаза, напористо спросил: - Зачем тебе нужен Вап?
- Вап… Какой такой Вап?
- Господи, неужели ты не знаешь?! Вапом мы все зовем Владимира Александровича. Ты скаут?
- Юкскаутмастер, - гордо ответил я.
Скаутмастер Балдрамайтис приподнял правую бровь - тонкую, изогнутую, словно нарисованную кисточкой, и промямлил:
- Получается что-то вроде овцебыка… Из красного зверинца.
- Не горячись, Костас, - поморщился Шарыгин. - Надо сначала узнать, что для него главное: юк или скаут. И это, любезный друг, дело самого Вапа.
Затем, положив мне на плечо тяжелую короткопалую руку, предложил:
- Ты пока посмотри наш музей. Здесь собраны осколки славной истории русского скаутизма. Костас, ты объясни ему, а я…
Шарыгин подошел к двери, видимо, ведущей в другую комнату скаутского отдела, и трижды постучал в нее.
Балдрамайтис и не подумал показывать мне музей. В синем, отлично отутюженном френче, в красиво завязанном галстуке, в почти новых, отливающих серебряным блеском ботинках, стоял он, забросив руки за спину, ритмично покачиваясь на носках, и в упор сверху вниз разглядывал меня. И правая бровь его ползла все выше.
- Что вы на меня так смотрите? - спросил я, внезапно ощутив непонятную острую неприязнь к этому франтоватому молодому человеку.
- Меня интересует ваше генеалогическое древо, о брат мой, скаут с приставкой «юк». Ваш папа от станка или от сохи?
Он говорил ужасно вежливо и мелодично, точно ронял костяные шарики на стекло, а сам продолжал нахально разглядывать меня прищуренными глазами.
- А ты что за спрашивальщик! - крикнул я, поняв, что Балдрамайтис старается меня оскорбить.
- Скаут всегда вежлив и почтителен в обращении со старшими, - нравоучительно начал он и вдруг словно рассек воздух хлыстом: - Шпионить подослали!
Меня испугало его лицо, мгновенно побелевшее и перекошенное злобой. А может, здесь нет никакого Протопопова? Ловушка? Вот этот тонкобровый, в лакированных ботиночках, схватит меня сейчас за горло и начнет душить… Оружие… Где взять оружие? Весь дом набит оружием. Мечи, сабли, ятаганы, бердыши, секиры, кинжалы… Весь дом пропах оружием. Но здесь-то его нет! Ага! В углу у двери хорошая дубовая палка. У скаутов она называется посохом. Сойдет и посох!
Я метнулся к дверям.
- Что, шапка загорелась? - злорадно выкрикнул Балдрамайтис.
Посох оказался тяжелым. Его скользкая, отполированная поверхность приятно холодила ладони.
- Только попробуй! - выдохнул я, вздымая посох над головой.
- Что такое? Костас, стыдно! Муромцев, успокойся, здесь друзья.
Я перевел дыхание и медленно опустил посох.
Вошедший с Шарыгиным невысокий стройный человек во френче цвета хаки с гигантскими карманами говорил совсем негромко, но так, точно каждым словом вбивал гвоздь.
Балдрамайтис щелкнул каблуками. Лицо его медленно наливалось кровью, а губы кривились в улыбку.
- Я пошутил с ним, Владимир Александрович! Виноват. Быть может, не учел уровень интеллекта…
- Он обозвал меня шпионом и каким-то овечьим быком!
- Я предупреждал тебя, Костас! - гневно воскликнул Шарыгин. - Слепая ярость - плохая помощница в наших трудных делах.
- Тебе придется уйти, - повелительно сказал вошедший.
На левом кармане френча сверкнула большая золотая лилия, а из-под черных, коротко подстриженных усиков - недобрая усмешка.
Балдрамайтис вновь щелкнул каблуками, отдал салют, бросил на меня ненавидящий взгляд и, повернувшись кругом, вышел из комнаты.
- А теперь давай познакомимся, Муромцев. Я - Владимир Александрович Протопопов.
Я тоже лихо щелкнул каблуками и отдал салют.
Протопопов, по всем правилам отвечая на приветствие, сверкнул лилией и улыбкой, на этот раз нежной, как у барышни.
- Итак, юкскаутмастер из Тулы, что привело тебя в это смутное, тревожное время к Протопопову? - спросил он меня.
- Вот письмо от начальника нашего отряда.
Аккуратно вскрывая конверт, он сказал, обращаясь к Шарыгину:
- Ну, скажи, бога ради, что я могу для них сделать?
Со всех сторон они протягивают ко мне руки и умоляют о помощи. Он просят меня провести их через ночь отчаяния к рассвету надежды. Но для этого надо быть титаном, а я…
- Вы - единственный хранитель белой лилии, - почтительно перебил Шарыгин.
- Да, да, конечно, ты прав…
Протопопов внимательно прочел письмо и передал его Шарыгину.
- Садись, Митя, и давай поговорим, - предложил он мне, показывая на маленький, обитый зеленой кожей диванчик. И сам сел рядом со мною и ласково положил на плечо руку.
- Ты знаешь, что мне пишет твой начальник?
Я кивнул головой. Еще бы не знать! Пружинин-то не был настоящим начальником, потому что отряд организовал я и только пригласил его, как вполне взрослого человека, считаться нашим начальником. Но стоит ли объяснять все это Владимиру Александровичу Протопопову? Вот почему я только кивнул головой.
- Он ставит передо мной два вопроса, - продолжал Протопопов, чуть постукивая меня по плечу кончиками пальцев. - Кардинальный - что делать - и, так сказать, приватный, - чем руководствоваться в работе. Сперва я хотел бы ответить на второй, несравнимо более легкий.
Руководствоваться, дружок, надо указаниями Роберта Баден-Поуэлла, - он торжественно простер руку к портрету старика в широкополой шляпе, - легшими в основу организованного им великого братства скаутов. Как видишь, тут твой начальник получает ясный и четкий ответ. Кстати, я могу дать тебе несколько книг. Они помогут вам… Но только…- Он быстро взглянул на меня. - Есть ли у тебя деньги, чтобы заплатить за них? Увы, я лишен возможности раздавать их бесплатно.
- Немного денег у меня осталось, - пробормотал я, в душе негодуя и издеваясь над самим собой: ведь вот не удержался, истратился на эти проклятые жареные филипповские пирожки.
Протопопов встал, подошел к шкафу и, открыв дверцу, завешанную тоже зеленой материей, стал доставать книги.
Здесь была и книга Роберта Баден-Поуэлла и очень толстая «Юные разведчики», написанная самим Владимиром Александровичем, и всякие справочники бойскаута и юного разведчика и еще памятки и, наконец, «Рольф среди лесов» Сетона-Томпсона, моего старого знакомца, написавшего замечательную книгу «Два маленьких дикаря».
- А сколько все это стоит? - спросил я.
Протопопов достал из кармана тонко очиненный карандаш и на клочке бумаги быстро подсчитал стоимость книг. И - о радость! - оказалось, что за все эти необходимейшие и великолепнейшие книги мне придется заплатить денег меньше, чем за те два пирожка.
Я удивился, с какой ловкостью Протопопов сначала пересчитал кучу дензнаков, которую я вывернул из кармана, а затем завернул проданные мне книги в плотную желтую бумагу и перевязал пакет бечевкой, сделав удобную петельку.
Потом он на мгновение задумался.
¬- Это тоже стоит денег, - молвил он нерешительно. - Но пусть уж будет моим подарком.
И из того же шкафа, только из верхнего ящика, достал что-то совсем маленькое и, зажав в ладони, повернулся ко мне.
- Встань. Полный салют.
Я вскочил и поднял руку на уровень лба, почти прижав к нему три пальца.
- Ты, Дмитрий Муромцев, награждаешься значком скаута первого разряда.
Пальцы Протопопова сжимали небольшую лилию. Только не золотую, как у него, а наверное, серебряную. Протопопов отдал мне значок, и я хотел было привинтить его к кармашку моей гимнастерки.
- Нет, нет! Лучше сделаем вот так.
И он сам привинтил мне значок к кармашку, но так, что виден был только винтик с гаечкой, а лилия оказалась спрятанной внутри кармана.
- Но ты не огорчайся. Поносишь так до лучших времен, а они обязательно наступят! И тут, Муромцев, я попробую ответить на тот главный вопрос, который задает в письме твой начальник: что делать? Гм… - Протопопов задумчиво провел указательным пальцем по тонким остриям усов. - Так вот, передай от моего имени Михаилу Васильевичу, - кажется, так зовут твоего начальника? - что я вполне одобряю вашу мимикрию. Вы наименовали себя юкскаутами… Юными комму-нис-тическими скаутами. Превосходно! Таким образом, цвет лилии - белоснежный, чистейший - временно уступил место цвету… гм… крови. Но красное неустойчиво. Кровь смывается обыкновенной водой… Оставайтесь неразгаданными. Храните белую лилию в сердце, и она расцветет весной. Непременно расцветет! А писать я ничего не буду. Все, сказанное мною, запомни и передай Пружинину на словах.
Он опять потрогал свои франтовские усики, скользнул похолодевшим взглядом где-то возле моего виска, затем вынул из кармана письмо Пружинина и стал неторопливо разрывать его на крошечные клочочки. Зажал их в левой ладони и упруго встал.
- С Иннокентием Жуковым встречаться тебе не следует. Ни под каким видом. Этот седобородый комсомолец, - с горькой иронией продолжал Протопопов, - принес и еще принесет нашему движению неисчислимые бедствия. Он тщится высосать из пальца какую-то промежуточную детскую организацию. Нечто розовенькое.
- Обыкновенный предатель, - мрачно отрезал Шарыгин.
- Ну, ну, не так сильно, - забеспокоился Протопопов. - Весьма вероятно, что дело идет не о предательстве, а о недомыслии или, в худшем случае, о чудовищном властолюбии. - Затем, обращаясь ко мне, сказал: - Инструкции получишь от скаутмастера Шарыгина. Будь готов!
- Всегда готов! - машинально ответил я, подкидывая руку к плечу.
К чему же это я всегда готов? Хранить белую лилию в сердце? А на что она мне, эта белая лилия, сдалась? Ишь ты, белая… Белое воинство. Белогвардейцы. Белые генералы: Колчак, Деникин, Юденич… Разбойники: Кол, Ден и Юд… Красный цвет - цвет крови… Красная гвардия. Красноармейцы. Красная звездочка Мельникова. Его кровь. Кровь Колькиного отца. Колькина кровь… Кровь всех, кто сражался за революцию… А в их комнате красного нет - она зелено-белая… Значит?!.
Еще раз сверкнула золотая лилия на нагрудном, обширном, как портфель, кармане френча и прямой шнурочек пробора на смоляных, с синеватым отливом волосах. Протопопов проследовал в комнату, из которой недавно появился.
Жуков - бородатый комсомолец. Значит, Жуков с комсомолом. Обязательно надо встретиться с Жуковым…
Шарыгин подсел ко мне на диванчик.
- Слушай меня внимательно, Муромцев. Скаутов жестоко преследуют. Наша организация, по существу, объявлена вне закона.
- Как это вне закона?
- Очень просто. Комсомол не может простить, что скаут живет под своим девизом: «Будь верен богу и родине». И скаут всегда готов положить за этот девиз свою жизнь. Нас обвиняют, что во время гражданской войны мы помогли белой армии. Что же! Скауты всегда с теми, кому дорога великая Россия.
- Я хотел возразить Шарыгину. Ведь белогвардейцы были готовы растерзать на куски великую Россию и преподнести кровоточащую добычу в дар своим хозяевам: английским, французским, американским капиталистам. Неужели Шарыгин этого не знает! Но что-то удержало меня, и я опустил голову и так стиснул кулаки, что ногти вонзились в мякоть ладони.
- Первая задача - сохранить самых лучших, самых верных. Передай Пружинину: ни в коем случае не расширяться. Иначе в ваших рядах окажется всякая дрянь, так называемые пролетарские дети. Они неизбежно расколют единство ваших рядов, а потом предадут святую идею.
Кому предадут? Какую идею? Что говорит этот Шарыгин? Мне становится немыслимо жарко в этой прохладной зеленой комнате - скаутском отделе Военно-исторического музея… Ах, вот этого я еще не видел… На огромном белом коне с удлиненной, похожей на змеиную мордой, восседает святой Георгий Победоносец в серебряных доспехах. Он погружает свое светоносное копье в пасть поверженного дракона. И поломанные остроугольные крылья чудовища красные - единственное красное пятно в этой комнате. А кровь, черная как смола, хлещет из пасти… Нет, нет, надо скорее уходить отсюда. Немедленно. Сказать, что я комсомолец, и уйти. У Шарыгина круглые желтоватые глаза. Как у большого кота. Нет, как у рыси. Он положил мне на колено ладонь. Круглая ладонь с короткими сильными пальцами… Мне кажется, что в заднем кармане брюк у Шарыгина обязательно припрятан револьвер. Черный плоский браунинг. Сейчас сунет руку в карман, вытащит браунинг и застрелит. Обязательно застрелит! И никто не узнает. Ведь, кроме древнего сторожа, в музее никого нет. Даже Протопопов ушел. Я и Шарыгин. Сидим рядом, и его тяжелая ладонь давит на мое колено. А сказать надо, обязательно надо!
- Связь со мной будете поддерживать не прямо, а через орловское центральное информбюро. Там есть такой скаутмастер Демидович…
- Демидович? - переспрашиваю я только для того, чтобы не сразу сказать самое главное.
- Именно Демидович. Запомни его адрес… Впрочем, можешь записать. Демидовича пока не трогают. Он официально систематизирует материал по истории скаутизма для этого музея.
Я достал записную книжку, карандаш и тщательно записал продиктованный Шарыгиным адрес.
- Вот так. Только не потеряй. Все важные письма должны быть с пометкой «Вап» в левом нижнем углу листа. Именно в нижнем. Знать об этом, кроме Пружинина, будешь только ты. А теперь, Муромцев, пора разойтись. Надеюсь, тебе все ясно?
Вот оно. Пришло. Наступило… Я должен сказать ему все это сейчас. А может, промолчать? Нет, никак нельзя промолчать! Я должен встать и сказать…
- Мне все ясно, - сказал я, отлепляя свое тело от дивана. Все-таки встал… Горло вдруг сжало, и я кашлянул в кулак. Осипшим голосом спросил: - А вот тебе, наверное, не ясно?
Шарыгин чуть приоткрыл рот.
- Мне не ясно? - протянул он. - Но что же именно?
- То, что я комсомолец.
- Боже мой, и отлично, и превосходно! Ты же слышал, Владимир Александрович полностью одобряет мимикрию.
- К черту вашу мимикрию! Я настоящий комсомолец. А вы, а ты… собрались здесь всякие контрики. И Протопопов ваш самый настоящий контрик!
Я думал, что Шарыгин тут же начнет убивать меня; в крайнем случае, схватит за плечо, за руку, дернет к себе. И я напряг все свои мускулы, готовясь к драке, к борьбе, к сопротивлению. Конечно, Шарыгин был вдвое сильнее меня, и надежд на победу у меня не было… Но Шарыгин стоял около дивана словно восковая фигура и таращил на меня свои желтоватые, рысьи глаза. Он не сказал ни слова, и когда я шарил по дивану, разыскивая кепку, и когда я схватил со стола пакет с книгами, и когда я устремился к дверям. Молчал, как глухонемой. Ну, а я расхрабрился и, встретившись взглядом со стариком на портрете - сэром Робертом Баден-Поуэллом, плюнул на пол. Рот был совсем сухим, и плевок получился неважный. «Вот тебе, сэр, белая лилия!» - мысленно выкрикнул я.
Шарыгин громко, трудно дышал и смотрел мне в спину.
Выстрелит?... Я схватился за дверную ручку. Не выстрелил. Я шаркнул дверью, и меня сразу же проглотил бесконечный черный коридор.
Когда я, громыхая, вихрем мчался по лестнице вниз, где однорукий суворовский солдат и оранжевый огонек фонаря, мне вдруг показалось, что латники и стрельцы, преображенцы и гренадеры, кирасиры и гусары устремились за мною следом, лязгая оружием, звеня шпорами и топоча каблуками. Эхо моих шагов грохотало по всему музею.
Сторож с фонарем в руке вышел откуда-то из-под лестницы.
- Чего топочешь? - спросил он ворчливо. - Здесь тихо полагается. Как в божьем храме. Здесь, парень, слава русского оружия заключена.
- Здесь у вас контрики развелись, а вы чего, спрашивается, смотрите? - закричал я в лицо старику.
Пышные седые усы ощетинились.
- Я к экспонатам приставлен, я их охраняю, - пробурчал он угрюмо. - А ты, парень, вот что, налаживайся-ка отсюда, пока в беду не попал.
Он поставил фонарь на пол и стал один за другим открывать засовы и запоры выходной двери.
Чертова белая лилия жгла мне грудь. Вообще-то я очень люблю всякие значки, но этот… Я отвинтил его, положил на тротуар прямо перед входом в музей и на совесть растоптал каблуком.