В. И. Дмитревский. "Бей, барабан!" Глава 7
Глава седьмая
Человек вернулся с фронта
Мы работали целый месяц и театр удался на славу. Сцена занимала треть зала. Она была такая высокая, что мы все ходили под ней даже не нагибаясь.
Очень трудно достались нам доски. Если бы не Валька Федоров, то, пожалуй, никакой сцены мы бы и не построили.
Но он проник в каретный сарай, в темную его глубину, где вдоль стены, мохнатые от многолетней пыли, выстроились остовы колясок, каких-то ландо, возков и даже карет, принадлежавших дедушкам и бабушкам помещиков Челищевых. Эта часть сарая отделена была высокой перегородкой, сбитой из великолепных широких и длинных досок.
Мы разобрали перегородку и перетащили все доски в зал, а вечером Александр Иванович зашел к нам и рассказал маме, откуда добыто такое богатство.
- Что ж, Александр Иванович, - сказала мама, - поскольку дело уже сделано, я не возражаю. Боюсь только, что, когда вернется Иван Сергеевич, у вас будут крупные семейные неприятности. Ведь эти доски отлично подошли бы для перекладки пола на кухне.
- Ей-богу, я не виноват, что отец такой близорукий, - улыбаясь, пожал плечами Александр Иванович. - Важно, что мы с вами принципиально согласовали этот вопрос.
Мама специально съездила в Унаробраз, получила там несколько пакетов клеевой краски, и самое главное добилась разрешения выдать нам материю на занавес.
Мы пошли в кладовую и долго препирались с Иваном Сергеевичем, который страшно жадничал и норовил подсунуть нам желтенькую, редкую, как марля, материю. Из нее когда-то пробовали шить белье, но ничего хорошего не вышло - штаны и рубашонки распадались на части уже после первой стирки. Понятно, что он хотел сбыть нам эту дрянь.
- Нет, батя, ваш номер не пройдет! - почтительно, но твердо возражал Александр Иванович. - Повесить такую желтую тряпицу на сцену - значит сразу же угробить всю затею. А вот тот кусок вполне подходит!
И он отвернул край штуки голубого ситца. На ярком, как летнее небо, фоне были разбросаны некрупные золотистые веточки.
- Сама просится на занавес, - сказал Александр Иванович и потянул всю штуку с полки.
- Это же будет такая красота! - восторженно выдохнул Андрюша Устинович, назначенный главным художником театра.
- Этой красоты вам не видать, как своих ушей! - сердито сказал Иван Сергеевич и попробовал вырвать материю из рук Александра Ивановича. Но тот был сильнее.
- Не применяйте физическую силу, папахен. Резолюция товарища Успенского гласит: выдать столько-то материала для занавеса... Но ведь там не сказано, что материя должна быть скверного желтого цвета.
- Ты, Саша, не прекословь! Ты - воспитатель, а я - заведующий хозяйством... Из голубой будем шить к Первому мая платья девочкам... Берите желтую - и кончен разговор.
Тогда Александр Иванович ухмыльнулся, мгновенно завладел всей штукой и отдал команду:
- Разведчики, экспроприированные ценности живо на сцену! А я веду арьегардные бои.
Мы с Андрюшей и Кругликовым вцепились в материю как голодные собаки в кость, и торжествующе уволокли ее из кладовой.
Пока мы бежали по коридору, из дверей кладовой несся гневный рык Ивана Сергеевича. Голоса Александра Ивановича не было слышно.
По указанию Александра Ивановича, Катя Леденева, Наташа Фуллер и Лиза Овечкина шили занавес, а мы плели из шпагата шнур, натирая его для крепости смолой.
Потом приступили к механизации сцены.
В нашем распоряжении оказалось два старых сепаратора.
Тот, что поменьше, с колесом, окрашенным в голубую краску, раздергивал занавес, а большой красный приводил в действие площадку, при необходимости опускающуюся в люк в глубине сцены.
Каждый из нас, конечно, норовил первым побывать в «преисподней».
Встанешь на квадратную площадку люка, крикнешь: «Давай!» - и вдруг завизжат тросы, и пол выскочит у тебя из-под ног.
Мы перевернули весь дом - с подвалов до чердака - в поисках бумаги. Ведь надо было «одеть сцену», как выражался Александр Иванович, то есть сделать и расписать декорации. Их великолепно нарисовал главный художник театра - Андрюша: на одной стороне изобразил густой лес, а на другой - комнату, очень похожую на настоящую.
Не хватало только пьесы, которую можно было бы разыграть.
- Пьеса будет, - пообещал Александр Иванович.
- «Разбойники»? - спросил я.
Ведь командир Прошин говорил именно о каких-то «Разбойниках» Шиллера, и Андрюша нарисовал лес, чтобы разбойники могли в нем скрываться.
- «Разбойники», - подтвердил Александр Иванович.
- Но когда же? Когда?
- Всякому овощу свое время, - загадочно отвечал своей любимой поговоркой Александр Иванович.
С того дня, как театр был совершенно готов, прошло, наверное, около двух недель. Жить становилось скучно.
Кажется, Колька Давыдов поступил правильно, уехав с артиллеристами на фронт. Ему теперь уж во всяком случае скучать некогда.
Мы часто вспоминали своего исчезнувшего друга.
- Может, он там уже из пушки стреляет... «Огонь!» - а он за шнур дерг, а оно ка-ак ахнет... Здорово! - мечтательно говорил Валька Федоров, и его маленькие глазки начинали сверкать.
- Ты всегда ляпнешь, Валька, - возражал Кругликов. - Из орудия не каждый стрельнуть может. Сперва надо целую артиллерийскую науку пройти.
- Он ее прошел. Всю как есть, - убежденно говорил Федоров, будто только что получил письмо от Давыдова и отлично знает, чем занимается тот на фронте.
- Из винтовки стрелять легче, чем из орудия, - вмешался Андрюша. - Я один раз выстрелил из отцовского охотничьего ружья. И ничего! Только плечо очень отшибло.
- Отдача, - заметил Кругликов.
Валька стал уверять, что он в своей жизни часто стрелял из разных охотничьих ружей - одноствольных, двуствольных и даже трехствольных - и совершенно не боялся отдачи.
А мне казалось, что Коля Давыдов сделался разведчиком. Ведь он такой ловкий, быстрый. Бегает как ветер, может продержаться под водой целую минуту, а ползает на брюхе действительно как ящерица. Конечно, комиссар Мельников обратил внимание на эти его способности и назначил Кольку в разведку. Прокрасться в расположение белых, достать там важнейшие сведения, обмануть всех часовых - и назад, к своим... Вот здорово!
Я тут же сказал ребятам, что Коля Давыдов, конечно, записан в разведчики и, наверное, выполняет сейчас какое-нибудь важное поручение товарища комиссара. И Катя Леденева, всегда обо всем спорившая со мной, кивнула головой:
- Я тоже так думаю, что Коля в разведчиках. И ему там очень интересно, не то, что нам.
Александр Иванович слышал наш разговор. Через несколько дней он приказал мне:
- Собери на сцене всех красных разведчиков. На сбор - десять минут.
Надо сказать, что Александр Иванович очень редко пользовался своим правом командира красной разведки отдавать приказы. Поэтому я даже не стал его спрашивать, в чем дело, и помчался из комнаты в комнату с криком:
- Разведчики! Всем сейчас же на сцену!
Вопросов не было. Все мы считали себя военными людьми, а у военных, как известно, нерушимое правило - выполнять приказ своего командира.
Только начальник штаба, пробегая рядом со мною по коридору нижнего этажа, рискнул осведомиться:
- Что случилось, Митя?
- Там узнаешь, - бросил я, и Андрюша быстрее заработал своими длинными тонкими ногами.
Мы бежали по коридору уже целой гурьбой. Заглядывали в спальни, забежали в столовую и на кухню и, как стадо буйволов, спешащих на водопой, прогромыхали по широким пролетам парадной лестницы.
- Что у нас происходит? - холодно спросила Надежда Власьевна, выросшая как из-под земли на площадке второго этажа. - Остановитесь и отвечайте.
Я коротко объяснил ей, что собирается весь отряд красных разведчиков, что это приказ самого Александра Ивановича и что на сбор дано десять минут.
Надежда Власьевна погрозила мне длинным костлявым пальцем:
- Так, Муромцев, бегут только на пожар. Пожалуйста, осторожнее, не ушибите маленьких.
Александр Иванович ждал нас на сцене. Он взглянул на часы:
- Шесть минут! Молодцы!
Мы сделали перекличку по патрулям.
Не пришел только Яшка Бледненький. У него, по обыкновению, болел живот.
- Так вот, ребята, то есть, я хотел сказать, красные разведчики, какое дело... - Александр Иванович вытащил из необъятного кармана своего бархатного френча тетрадь. - Прежде всего садитесь.
Приказ был выполнен мгновенно. Мы сели на гладко выструганные светлые доски пола нашей сцены.
- Последней боевой операцией красной разведки было устройство этого театра.
Александр Иванович окинул взглядом сцену, и по выражению его лица я понял, что он тоже гордится нашим театром.
- Какая же это боевая операция, если театр?! - возразил Валька Федоров.
Андрюша, вспомнив свои обязанности начальника штаба, возмущенно зашипел:
- Молчи, когда командир говорит! Дисциплины не знаешь!
- Да, именно боевая операция, - отчеканил Александр Иванович и так посмотрел на Вальку, что тот, наверное, готов был проглотить свой язык. - Я не шучу, ребята. С этой сцены вы будете помогать комиссару Мельникову, о котором вы мне так много рассказывали, побеждать белогвардейцев.. И для этого вам не надо будет тайно от всех бежать на фронт, как это сделал Коля Давыдов. Со сцены театра вы расскажете о революции, которая произошла в России, о героях и трусах, о хороших и плохих людях. Но только в театр играть нельзя. Театр - настоящее дело!
Я никогда не видел Александра Ивановича таким взволнованным. На его обычно бледном лице выступил румянец. Рука, державшая тетрадь, чуть вздрагивала.
Мы совершенно примолкли и смотрели на Александра Ивановича во все глаза.
- Ну, а теперь, - сказал Александр Иванович, - я прочту вам пьесу. И если она вам понравится, мы попробуем ее поставить.
Он раскрыл тетрадь и негромко начал.
Пьеса называлась «Три разбойника».
По трем дорогам - с севера, востока и юга - пришли в лес три разбойника-генерала. Их звали Кол, Ден и Юд.
Больше всех разбойники ненавидели одного кузнеца, жившего в маленькой хижине недалеко от леса. Кузнец был умным и смелым человеком. Он подговорил солдат прогнать генералов и соединиться с народом. Вот разбойники и решили расправиться с семьей кузнеца, благо сам кузнец отправился далеко на запад, чтобы и там поднять простой народ против Золотого царя. Над двумя маленькими дочками кузнеца нависла страшная опасность. Но тут как раз появился один мальчик - Эрл Бесстрашный. Он пробрался в древний лес, в самое разбойничье логово, и, узнав про намерения Кола, Дена и Юда, нашел кузнеца и предупредил его о кровавом замысле разбойников. И песенка трех разбойников была спета.
Когда я слушал эту замечательную пьесу, мне показалось, что Эрл Бесстрашный очень похож на нашего Кольку Давыдова. Но откуда мог знать Шиллер о Кольке?
Александр Иванович захлопнул тетрадь и выжидающе посмотрел на нас.
- Ну как?
- Здорово интересно! - восторженно воскликнул Федоров. - Я буду играть Эрла, потому что тоже ничего не боюсь и умею ползать и вообще пробираться.
- Как хорошо, что у нас есть лес. Только его придется сделать немного погуще... - размышлял вслух Андрюша.
- Это и есть «Разбойники» Шиллера? - спросил я.
И вдруг Александр Иванович густо покраснел.
- Нет, нет! Какой же Шиллер... Это я вспомнил и записал одну старую сказку. Только и всего.
Сказка или не сказка, но всем нам она очень понравилась.
Распределили роли. И тут же выяснилось, что у всех красных разведчиков не стало ни минуты свободного времени. Надо было переписывать роли, делать сабли и эполеты для разбойников, уговаривать Ивана Сергеевича, чтобы он отдал нам все старые тряпки для шитья театральных костюмов, и помогать Андрюше делать из обыкновенного леса разбойничий, то есть густой и страшный.
Начались репетиции, и прошло добрых полтора месяца, прежде чем Александр Иванович «выпустил» спектакль.
Кроме всех своих детдомовцев, на премьеру были приглашены федяшовские ребята. Пришли и взрослые крестьяне.
Сцена освещалась тремя лампами- «молниями», взятыми из деревенской школы; от них было светло и жарко.
Через всю грудь каждого из разбойников проходила широкая лента с надписью «Колчак», «Деникин», «Юденич»... Усы и бакенбарды генералов-разбойников были сделаны из бараньей шкуры; каждый из них по ходу действия обязательно проваливался в люк, и всякий раз зрители наши громко хохотали и аплодировали. Ведь мы играли без суфлера!
К счастью, даже Валька Федоров не забыл ни одного словечка и очень похоже изображал Эрла Бесстрашного.
Мы повторили этот спектакль три раза. И каждый раз все больше приходило на него зрителей. Не только из Федяшова, но и из других окрестных деревень.
После невероятного успеха «Трех разбойников» мы начали готовить драму из времен французской революции - «Марат».
Александр Иванович поручил мне играть самого Марата, и я теперь часами стоял в зале перед трюмо в позолоченной раме и выкрикивал ужасным голосом: «Да, я Жан Поль Марат! Но живой Марат не дастся в руки версальским холопам!» - после чего прикладывал к виску огромный дуэльный пистолет, обнаруженный среди старья, оставшегося после помещиков.
Но и помимо репетиций, у нас теперь была уйма дел.
Александр Иванович, собрав всю красную разведку, объявил ее распущенной и предложил организовать революционный детский клуб под названием «Красный луч».
Он сказал, что при клубе, кроме театра, должны быть организованы всякие кружки: в них мы получим знания и навыки, необходимые для каждого революционного бойца.
Тут же избрали правление клуба, и ребята проголосовали за то, чтобы я стал его председателем.
А наступившая зима оказалась не только ужасно холодной, но и трудной. Красная Армия все еще сражалась с белогвардейцами. Где-то в Венгрии рабочие захватили власть в свои руки и выбрали Бела Куна председателем Совета Народных Комиссаров. Я видел его фотографию в газете. У Бела Куна были темные задорные глаза и остроконечная бородка, такая же, как у нашего Владимира Ильича Ленина. Но где была теперь эта новая Венгрия, которая прежде называлась «Австро-Венгрией», мы не имели представления. Еще совершилась революция в Тюрингии и Саксонии… Но там ее задавил «кровавый пес» Носке, и опять получилась ерунда, потому что Тюрингия и Саксония, как объяснял Александр Иванович, не были самостоятельными государствами, а входили в Германию, как, скажем, наша Тульская губерния в РСФСР.
И, наверное, потому, что враги революции были еще сильны, с питанием в нашем детском доме стало совсем плохо.
Иван Сергеевич возвращался из города замерзший и злой. Он приходил к маме и, разглаживая негнущимися багровыми пальцами какие-то бумаги, говорил с отчаянием:
- Успенский опять ничего не дал. На складе только свекольное повидло и кровельная краска. Чем будем кормить детей, Софья Александровна?
Тогда в Тулу ехала моя мать. В Губнаробраз, к самому товарищу Гожанскому. Обычно Гожанский приходил на помощь.
Однажды мама привезла полные сани жирных гусиных тушек. Весь детский дом пропах гусятиной, а у нас три дня болели животы. Еще как-то Губнаробраз отпустил мешок крупчатки и несколько высоких жестяных банок лазоревого цвета с карамелью «Ландрин». Бабушка Марфа испекла маленькие булочки - по штуке на брата, а желудевый кофе мы пили вприкуску с разноцветными кисленькими карамельками. Словом, пировали вовсю!
Но помощь товарища Гожанского была каплей в море. После редких пиршеств мы плотно садились на кислую капусту - единственное, что в изобилии хранилось в подвале у Ивана Сергеевича, и безнадежно мечтали о душистой печеной картошке.
Еще хорошо, что благодаря огромному запасу дров, сделанному батарейцами, мы не мерзли. С раннего утра и до ночи во всех спальнях, в столовой и зале пылали березовые поленья в могучих кафельных печах.
И с утра до вечера мы были заняты множеством разнообразных и важных дел.
После организации клуба перед нами встала задача получить для него подходящее помещение. Я несколько раз говорил на эту тему с мамой.
- В вашем полном распоряжении зал, - возражала мама. - Кажется, места там достаточно.
Конечно, зал был огромен и для театра подходил как нельзя лучше. Но в нем целый день толкались маленькие: водили хороводы, играли в кошки-мышки, горелки, дрались, ябедничали друг на друга воспитательницам и совершенно не считались с нами.
Более того, нам все время приходилось быть начеку и охранять сцену от разрушительного вторжения мелюзги под водительством неустрашимого Саньки Дыни. Они, например, были убеждены, что сцена построена специально для того, чтобы там прятаться. А так как декорации Андрюша рисовал на склеенных клейстером газетных листах, то после очередного «налета» младших на сцену они превращались в жалкие лохмотья, и наш главный художник только за голову хватался.
- Ты только смотри, что они сделали! Не ребята, а настоящие варвары… А где мы возьмем бумаги и красок? Нет, так просто невозможно!
По совету Александра Ивановича на Витю Кругликова была возложена полная ответственность за порядок на сцене. Он был назначен комендантом театра, а весь бывший его патруль преобразовался в команду пожарных. Витя получил нарукавную повязку с жирной красной надписью «Комендант», а пожарным были выданы картонные значки с изображением каски и двух скрещивающихся топориков.
Началась форменная война, с ревом и в кровь разбитыми носами. Мелюзгу энергично поддерживали Лидия Алексеевна и обе няньки. Я сам слышал, как Лидия Алексеевна говорила моей маме:
-Он не имеет никакого педагогического опыта (речь, как я понял, шла об Александре Ивановиче), держится со старшими ребятами запанибрата и на каждом шагу попирает наш авторитет… Я не понимаю, Софья Александровна, что у нас, в конце концов, - детский дом нормального типа или какое-то театральное училище?!
К счастью, мама не поддалась, только категорически запретила Кругликову и его помощникам прибегать к кулачной расправе.
Но так как при клубе организовался географический кружок, а Семен Ильич побывал в Унаробразе и, выпросив там на складе столярные инструменты, пообещал сделать кажлого желающего настоящим столяром, мама ясно увидела, что одним залом клуб обойтись не может. И тут нам неслыханно повезло. Оказалось, что муж и жена Капрановы, нанявшиеся в наш детский дом воспитателями, очень недовольны сократившимся пайком и берут в расчет. В освободившуюся после Капрановых комнату переехали Полюбины - тут Александру Ивановичу пришлось поднажать на своего отца, а в их квартире разместился наш клуб.
Прежде всего на входную дверь мы прибили большую вывеску: «Революционный детский клуб «Красный луч». Вход только по билетам».
Билетов пока не было, но Андрюша обещал их сделать при условии, если ему дадут тонкий картон.
Потом мы принялись за внутреннее убранство двух наших комнат. В первой, большой, поставили длинный стол из плохо оструганных сосновых досок, скамейки и два смешных креслица с изогнутыми тонкими, как паучьи лапки, ножками и резными спинками - их мы раздобыли на чердаке,
На одну из стен повесили наши музыкальные инструменты. На другую - полочку с книгами, двадцать три штуки.
Во второй комнате стоял только ломберный стол с белесым и проеденным молью сукном и две обыкновенные табуретки.
- Что-то больно пусто в нашем распрекрасном клубе! - разочарованно воскликнул Васька Федоров, озирая голые и не очень-то опрятные стены.
Катя Леденева и Наташа Фуллер, отлично справившиеся с мытьем полов и окон, предложили развесить на стенах «для красоты» разные вышивки.
Мы подумали и отказались, потому что ничего путного девчата не вышивали: все больше какие-то цветочки и листики.
Александр Иванович только ухмылялся.
- Не могу поверить, чтобы пятьдесят таких здоровых ребят, как вы, нуждались в няньке. Ну, пойдите к Надежде Власьевне или к Лидочке и расплачьтесь: мол, получили вот помещение под клуб, а как его украсить, не знаем. Они и скажут, что никакого помещения давать вам не следовало... Спрашиваете, как поступить? Вот Катя и Наташа предлагали принести свои вышивки... Чем плохо? Устройте уголок рукоделия. Скажите девчатам, что лучшие их работы будут выставлены в клубе. Пусть стараются. А главхуд (так называли мы Андрюшу Устиновича) нарисует несколько хороших картин. Да ведь и ты, Дмитрий, рисовать умеешь?
- Стоп! Придумал! - закричал Андрюша и торжествующе блеснул своими глазищами. - Устроим красноармейский уголок! Вот... У нас есть панорама, которую мы с тобой, Митя, рисовали для товарища комиссара. Повесим ее. Кругликов даст походный котелок, который ему дядя Василий подарил... Дашь, Витя?
- Пусть висит, - согласился «китаец». - Все равно без надобности. Картохи нет, и варить нечего.
- Ну вот! - все более возбуждаясь, кричал Андрюша. - У меня есть открытка - на ней красноармеец пальцем на кого-то показывает. А у Мити есть красноармейская звездочка.
- Так она же маленькая. Ее на стене никто и не заметит, - поспешно перебил я, так как совсем не хотел расставаться с подарком товарища комиссара.
- Эх, ты! Ее же надо перерисовать на бумагу и потом наклеить на картон. Понимаешь, такая большая красная звезда!
Постепенно комнаты нашего клуба преобразились. Красноармейский уголок занял целую стену второй маленькой комнаты. А рядом с ним мы устроили индейский уголок. Все, что хранилось в башне: головные уборы из перьев, томагавки и охотничьи ножи, луки и разукрашенные колчаны со стрелами, даже наш священный камень с голубой черепахой - было перенесено в клуб и теперь украшало собой целую стену. И, пожалуй, индейский уголок получился самым красивым. В центре его находились тотемы трех великих вождей: синий, с изображением бегущего оленя, желтый с оскаленной мордой рыси и темно-красный, на котором извивалась толстая зеленая змея.
Мы с Андрюшей говорили еще иногда между собой, что вот, может, весной опять будем играть в индейцев, но и сами мало в это верили.
Какие уж тут индейцы, когда есть настоящий клуб!
Но все же было приятно смотреть на наше индейское обмундирование и вспоминать о том далеком времени, когда все три великих вождя были неразлучны. А теперь Коля Давыдов геройски сражается с белогвардейцами, и, может быть, мы никогда больше его не увидим.
С Андрюшей мы сдружились еще крепче. Просыпались с одной мыслью - а ведь наш клуб действует! - и засыпали, думая о том, что принесет нам завтрашний день.
Шли репетиции «Марата»: Катя Леденева кралась по сцене с кинжалом в руке. Я, в зеленом платке на голове и в блузе, сшитой из старой бархатной портьеры, выбегал на авансцену и поднимал руку так, как учил меня Александр Иванович: «Граждане солдаты! Вы обмануты...»
Кругликов стрелял в «аристократишку» - Андрюшу - из винтовки, а Андрюша самоотверженно падал задолго до гулкого выстрела, производящегося за кулисами с помощью широкой доски.
- Опять Федоров Валентин опоздал с выстрелом! Ну-ка, всю сцену сначала, - хладнокровно говорил Александр Иванович, и Кругликов снова тщательно целился Андрюше в спину, тот опять падал, а Валька кричал из-за кулис:
- Что же вы мне сигнал не даете?!
И бухал доской.
Работал географический кружок, и Надежда Власьевна, стоя перед картой Европы, нарисованной Андрюшей, рассказывала о далеких странах. Звучные слова - Рона, Сен-Готард, Барселона, Люксембург - волновали наше воображение.
Мы жили весело и интересно. Жили так, что почти забывали о своих пустых желудках. Голод не имел билета для входа в наш революционный клуб.
В самый разгар подготовки «Марата» произошло невероятное событие. В детский дом вернулся … Коля Давыдов.
Я ничего об этом не знал до тех пор, пока в зал, где мы репетировали, не вошла мама и пожилой красноармеец с левой рукой на перевязи и Коля Давыдов в не по росту длинной солдатской шинели.
Что тут поднялось!
Мы забыли о репетиции и, как тигры стали прыгать со сцены.
- Колька!
- Коля приехал!
- Ты прямо с фронта?..
- Ребята, это же Коля Давыдов!
- Откуда ты, Коля?
- Тебя ранили?
Но мама подняла руку и велела нам всем замолчать. Я был уверен, что мама страшно обрадуется возвращению Давыдова. Ведь я-то сам видел, как она мучилась, когда узнала, что он куда-то убежал. Но она почему-то сердилась.
- Дети! - сказала она громко.- Товарищ красноармеец, получивший после ранения отпуск, взялся доставить в детский дом Давыдова. Вместо того, чтобы побыть лишний день со своей семьей, Никита Степанович должен возиться с мальчишкой, который доставил нам всем столько горя...
- Зря вы об этом беспокоитесь, - перебил красноармеец и положил здоровую руку на Колькино плечо. - Николай-то в общем и целом хороший малый. И комиссар наш такое же мнение о нем имеет.
Колька стоял хмурый, глядя себе в ноги. Он показался мне выросшим, похудевшим и каким-то далеким.
- Иван Данилович Мельников тяжело ранен и направлен в госпиталь, - продолжала мама. - Он написал мне письмо... Пишет, что, не зная, как сложится его жизнь, не может больше брать ответственности за судьбу Коли Давыдова и потому направляет его в детский дом.
«Если написал письмо, - значит, уже не умрет», - с невыразимым облегчением подумал я. Трудно представить себе нашего комиссара - такого сильного, веселого и доброго - беспомощно лежащим на койке.
- Наказывать Давыдова мы не будем. Он сам наказал себя тем, что доставил столько забот и беспокойства такому человеку, как Иван Данилович. Но пусть и Давыдов запомнит и вы все тоже, что война - тяжкий кровавый труд людей, защищающих свою свободу. Это не забава!
- Я не забавлялся, - угрюмо буркнул Давыдов.
- Помолчи. Мальчику в двенадцать лет...
- Мне уже четырнадцать, - опять буркнул Колька.
- Это все равно. Мальчику твоего возраста рано быть там, где люди убивают друг друга. Ты только мешал своим присутствием Ивану Даниловичу и всем красноармейцам.
- Да нет... Он ничего, толковый! - добродушно возразил раненый красноармеец. - Мы его к нашей кухне приставили. Повару нашему помогал.
Помогал повару?! Только и всего? Значит, варил щи и кашу... А стрельба из орудия? А разведка?
Раненый красноармеец сам того не ведал, что совершил. Никакие самые строгие слова моей мамы не могли бы так подавить Давыдова. Он сжался в комок. Его голова ушла в плечи, из-за поднятого воротника шинели едва выглядывало белое как мел лицо.
Мама быстро посмотрела на Давыдова и тотчас же отвела глаза.
- Иван Данилович, между прочим, пишет, что Давыдов вел себя в батарее дисциплинированно и храбро, - сказала она. - А что касается его работы на кухне. То это важное дело! Голодным воевать трудно. Я даже рада, что Давыдов, оказавшись там, на фронте, выполнял обязанности взрослого человека.
Колька не поднял головы, не переменил своей напряженной позы.
- А теперь занимайтесь своими клубными делами. И вовлеките своего фронтового товарища - Колю Давыдова, - улыбнулась мама.
Мы окружили Колю. Хлопали его по плечу, теребили за шинель, жали его холодную, вялую руку. Расспрашивали о войне, о комиссаре Мельникове. Видел ли он своими глазами беляков? Научился ли стрелять из винтовки?
Колька оттаивал. Синие, продолговатые глаза его сверкнули.
- Эх, ребята, вот где настоящая жизнь, скажу я вам...- начал было он
И вдруг Санька Дыня подошел к нему вплотную и, глядя снизу вверх, совершенно серьезно спросил:
- Теперь ты будешь помогать бабушке Марфе?
Коля толкнул Саньку в грудь так, что тот отлетел на целых три шага и заорал на оба этажа, и, круто повернувшись, ни на кого больше не глядя, выбежал из зала.
Он отказался принимать участие в нашем спектакле. Он отверг мою дружбу и нагрубил Александру Ивановичу, когда тот предложил ему заведовать театром. Он даже сказал, что наш клуб «Красный луч» - нестоящая детская забава.
И мы так и не узнали тогда, что Коля делал на фронте.
Человек вернулся с фронта
Мы работали целый месяц и театр удался на славу. Сцена занимала треть зала. Она была такая высокая, что мы все ходили под ней даже не нагибаясь.
Очень трудно достались нам доски. Если бы не Валька Федоров, то, пожалуй, никакой сцены мы бы и не построили.
Но он проник в каретный сарай, в темную его глубину, где вдоль стены, мохнатые от многолетней пыли, выстроились остовы колясок, каких-то ландо, возков и даже карет, принадлежавших дедушкам и бабушкам помещиков Челищевых. Эта часть сарая отделена была высокой перегородкой, сбитой из великолепных широких и длинных досок.
Мы разобрали перегородку и перетащили все доски в зал, а вечером Александр Иванович зашел к нам и рассказал маме, откуда добыто такое богатство.
- Что ж, Александр Иванович, - сказала мама, - поскольку дело уже сделано, я не возражаю. Боюсь только, что, когда вернется Иван Сергеевич, у вас будут крупные семейные неприятности. Ведь эти доски отлично подошли бы для перекладки пола на кухне.
- Ей-богу, я не виноват, что отец такой близорукий, - улыбаясь, пожал плечами Александр Иванович. - Важно, что мы с вами принципиально согласовали этот вопрос.
Мама специально съездила в Унаробраз, получила там несколько пакетов клеевой краски, и самое главное добилась разрешения выдать нам материю на занавес.
Мы пошли в кладовую и долго препирались с Иваном Сергеевичем, который страшно жадничал и норовил подсунуть нам желтенькую, редкую, как марля, материю. Из нее когда-то пробовали шить белье, но ничего хорошего не вышло - штаны и рубашонки распадались на части уже после первой стирки. Понятно, что он хотел сбыть нам эту дрянь.
- Нет, батя, ваш номер не пройдет! - почтительно, но твердо возражал Александр Иванович. - Повесить такую желтую тряпицу на сцену - значит сразу же угробить всю затею. А вот тот кусок вполне подходит!
И он отвернул край штуки голубого ситца. На ярком, как летнее небо, фоне были разбросаны некрупные золотистые веточки.
- Сама просится на занавес, - сказал Александр Иванович и потянул всю штуку с полки.
- Это же будет такая красота! - восторженно выдохнул Андрюша Устинович, назначенный главным художником театра.
- Этой красоты вам не видать, как своих ушей! - сердито сказал Иван Сергеевич и попробовал вырвать материю из рук Александра Ивановича. Но тот был сильнее.
- Не применяйте физическую силу, папахен. Резолюция товарища Успенского гласит: выдать столько-то материала для занавеса... Но ведь там не сказано, что материя должна быть скверного желтого цвета.
- Ты, Саша, не прекословь! Ты - воспитатель, а я - заведующий хозяйством... Из голубой будем шить к Первому мая платья девочкам... Берите желтую - и кончен разговор.
Тогда Александр Иванович ухмыльнулся, мгновенно завладел всей штукой и отдал команду:
- Разведчики, экспроприированные ценности живо на сцену! А я веду арьегардные бои.
Мы с Андрюшей и Кругликовым вцепились в материю как голодные собаки в кость, и торжествующе уволокли ее из кладовой.
Пока мы бежали по коридору, из дверей кладовой несся гневный рык Ивана Сергеевича. Голоса Александра Ивановича не было слышно.
По указанию Александра Ивановича, Катя Леденева, Наташа Фуллер и Лиза Овечкина шили занавес, а мы плели из шпагата шнур, натирая его для крепости смолой.
Потом приступили к механизации сцены.
В нашем распоряжении оказалось два старых сепаратора.
Тот, что поменьше, с колесом, окрашенным в голубую краску, раздергивал занавес, а большой красный приводил в действие площадку, при необходимости опускающуюся в люк в глубине сцены.
Каждый из нас, конечно, норовил первым побывать в «преисподней».
Встанешь на квадратную площадку люка, крикнешь: «Давай!» - и вдруг завизжат тросы, и пол выскочит у тебя из-под ног.
Мы перевернули весь дом - с подвалов до чердака - в поисках бумаги. Ведь надо было «одеть сцену», как выражался Александр Иванович, то есть сделать и расписать декорации. Их великолепно нарисовал главный художник театра - Андрюша: на одной стороне изобразил густой лес, а на другой - комнату, очень похожую на настоящую.
Не хватало только пьесы, которую можно было бы разыграть.
- Пьеса будет, - пообещал Александр Иванович.
- «Разбойники»? - спросил я.
Ведь командир Прошин говорил именно о каких-то «Разбойниках» Шиллера, и Андрюша нарисовал лес, чтобы разбойники могли в нем скрываться.
- «Разбойники», - подтвердил Александр Иванович.
- Но когда же? Когда?
- Всякому овощу свое время, - загадочно отвечал своей любимой поговоркой Александр Иванович.
С того дня, как театр был совершенно готов, прошло, наверное, около двух недель. Жить становилось скучно.
Кажется, Колька Давыдов поступил правильно, уехав с артиллеристами на фронт. Ему теперь уж во всяком случае скучать некогда.
Мы часто вспоминали своего исчезнувшего друга.
- Может, он там уже из пушки стреляет... «Огонь!» - а он за шнур дерг, а оно ка-ак ахнет... Здорово! - мечтательно говорил Валька Федоров, и его маленькие глазки начинали сверкать.
- Ты всегда ляпнешь, Валька, - возражал Кругликов. - Из орудия не каждый стрельнуть может. Сперва надо целую артиллерийскую науку пройти.
- Он ее прошел. Всю как есть, - убежденно говорил Федоров, будто только что получил письмо от Давыдова и отлично знает, чем занимается тот на фронте.
- Из винтовки стрелять легче, чем из орудия, - вмешался Андрюша. - Я один раз выстрелил из отцовского охотничьего ружья. И ничего! Только плечо очень отшибло.
- Отдача, - заметил Кругликов.
Валька стал уверять, что он в своей жизни часто стрелял из разных охотничьих ружей - одноствольных, двуствольных и даже трехствольных - и совершенно не боялся отдачи.
А мне казалось, что Коля Давыдов сделался разведчиком. Ведь он такой ловкий, быстрый. Бегает как ветер, может продержаться под водой целую минуту, а ползает на брюхе действительно как ящерица. Конечно, комиссар Мельников обратил внимание на эти его способности и назначил Кольку в разведку. Прокрасться в расположение белых, достать там важнейшие сведения, обмануть всех часовых - и назад, к своим... Вот здорово!
Я тут же сказал ребятам, что Коля Давыдов, конечно, записан в разведчики и, наверное, выполняет сейчас какое-нибудь важное поручение товарища комиссара. И Катя Леденева, всегда обо всем спорившая со мной, кивнула головой:
- Я тоже так думаю, что Коля в разведчиках. И ему там очень интересно, не то, что нам.
Александр Иванович слышал наш разговор. Через несколько дней он приказал мне:
- Собери на сцене всех красных разведчиков. На сбор - десять минут.
Надо сказать, что Александр Иванович очень редко пользовался своим правом командира красной разведки отдавать приказы. Поэтому я даже не стал его спрашивать, в чем дело, и помчался из комнаты в комнату с криком:
- Разведчики! Всем сейчас же на сцену!
Вопросов не было. Все мы считали себя военными людьми, а у военных, как известно, нерушимое правило - выполнять приказ своего командира.
Только начальник штаба, пробегая рядом со мною по коридору нижнего этажа, рискнул осведомиться:
- Что случилось, Митя?
- Там узнаешь, - бросил я, и Андрюша быстрее заработал своими длинными тонкими ногами.
Мы бежали по коридору уже целой гурьбой. Заглядывали в спальни, забежали в столовую и на кухню и, как стадо буйволов, спешащих на водопой, прогромыхали по широким пролетам парадной лестницы.
- Что у нас происходит? - холодно спросила Надежда Власьевна, выросшая как из-под земли на площадке второго этажа. - Остановитесь и отвечайте.
Я коротко объяснил ей, что собирается весь отряд красных разведчиков, что это приказ самого Александра Ивановича и что на сбор дано десять минут.
Надежда Власьевна погрозила мне длинным костлявым пальцем:
- Так, Муромцев, бегут только на пожар. Пожалуйста, осторожнее, не ушибите маленьких.
Александр Иванович ждал нас на сцене. Он взглянул на часы:
- Шесть минут! Молодцы!
Мы сделали перекличку по патрулям.
Не пришел только Яшка Бледненький. У него, по обыкновению, болел живот.
- Так вот, ребята, то есть, я хотел сказать, красные разведчики, какое дело... - Александр Иванович вытащил из необъятного кармана своего бархатного френча тетрадь. - Прежде всего садитесь.
Приказ был выполнен мгновенно. Мы сели на гладко выструганные светлые доски пола нашей сцены.
- Последней боевой операцией красной разведки было устройство этого театра.
Александр Иванович окинул взглядом сцену, и по выражению его лица я понял, что он тоже гордится нашим театром.
- Какая же это боевая операция, если театр?! - возразил Валька Федоров.
Андрюша, вспомнив свои обязанности начальника штаба, возмущенно зашипел:
- Молчи, когда командир говорит! Дисциплины не знаешь!
- Да, именно боевая операция, - отчеканил Александр Иванович и так посмотрел на Вальку, что тот, наверное, готов был проглотить свой язык. - Я не шучу, ребята. С этой сцены вы будете помогать комиссару Мельникову, о котором вы мне так много рассказывали, побеждать белогвардейцев.. И для этого вам не надо будет тайно от всех бежать на фронт, как это сделал Коля Давыдов. Со сцены театра вы расскажете о революции, которая произошла в России, о героях и трусах, о хороших и плохих людях. Но только в театр играть нельзя. Театр - настоящее дело!
Я никогда не видел Александра Ивановича таким взволнованным. На его обычно бледном лице выступил румянец. Рука, державшая тетрадь, чуть вздрагивала.
Мы совершенно примолкли и смотрели на Александра Ивановича во все глаза.
- Ну, а теперь, - сказал Александр Иванович, - я прочту вам пьесу. И если она вам понравится, мы попробуем ее поставить.
Он раскрыл тетрадь и негромко начал.
Пьеса называлась «Три разбойника».
По трем дорогам - с севера, востока и юга - пришли в лес три разбойника-генерала. Их звали Кол, Ден и Юд.
Больше всех разбойники ненавидели одного кузнеца, жившего в маленькой хижине недалеко от леса. Кузнец был умным и смелым человеком. Он подговорил солдат прогнать генералов и соединиться с народом. Вот разбойники и решили расправиться с семьей кузнеца, благо сам кузнец отправился далеко на запад, чтобы и там поднять простой народ против Золотого царя. Над двумя маленькими дочками кузнеца нависла страшная опасность. Но тут как раз появился один мальчик - Эрл Бесстрашный. Он пробрался в древний лес, в самое разбойничье логово, и, узнав про намерения Кола, Дена и Юда, нашел кузнеца и предупредил его о кровавом замысле разбойников. И песенка трех разбойников была спета.
Когда я слушал эту замечательную пьесу, мне показалось, что Эрл Бесстрашный очень похож на нашего Кольку Давыдова. Но откуда мог знать Шиллер о Кольке?
Александр Иванович захлопнул тетрадь и выжидающе посмотрел на нас.
- Ну как?
- Здорово интересно! - восторженно воскликнул Федоров. - Я буду играть Эрла, потому что тоже ничего не боюсь и умею ползать и вообще пробираться.
- Как хорошо, что у нас есть лес. Только его придется сделать немного погуще... - размышлял вслух Андрюша.
- Это и есть «Разбойники» Шиллера? - спросил я.
И вдруг Александр Иванович густо покраснел.
- Нет, нет! Какой же Шиллер... Это я вспомнил и записал одну старую сказку. Только и всего.
Сказка или не сказка, но всем нам она очень понравилась.
Распределили роли. И тут же выяснилось, что у всех красных разведчиков не стало ни минуты свободного времени. Надо было переписывать роли, делать сабли и эполеты для разбойников, уговаривать Ивана Сергеевича, чтобы он отдал нам все старые тряпки для шитья театральных костюмов, и помогать Андрюше делать из обыкновенного леса разбойничий, то есть густой и страшный.
Начались репетиции, и прошло добрых полтора месяца, прежде чем Александр Иванович «выпустил» спектакль.
Кроме всех своих детдомовцев, на премьеру были приглашены федяшовские ребята. Пришли и взрослые крестьяне.
Сцена освещалась тремя лампами- «молниями», взятыми из деревенской школы; от них было светло и жарко.
Через всю грудь каждого из разбойников проходила широкая лента с надписью «Колчак», «Деникин», «Юденич»... Усы и бакенбарды генералов-разбойников были сделаны из бараньей шкуры; каждый из них по ходу действия обязательно проваливался в люк, и всякий раз зрители наши громко хохотали и аплодировали. Ведь мы играли без суфлера!
К счастью, даже Валька Федоров не забыл ни одного словечка и очень похоже изображал Эрла Бесстрашного.
Мы повторили этот спектакль три раза. И каждый раз все больше приходило на него зрителей. Не только из Федяшова, но и из других окрестных деревень.
После невероятного успеха «Трех разбойников» мы начали готовить драму из времен французской революции - «Марат».
Александр Иванович поручил мне играть самого Марата, и я теперь часами стоял в зале перед трюмо в позолоченной раме и выкрикивал ужасным голосом: «Да, я Жан Поль Марат! Но живой Марат не дастся в руки версальским холопам!» - после чего прикладывал к виску огромный дуэльный пистолет, обнаруженный среди старья, оставшегося после помещиков.
Но и помимо репетиций, у нас теперь была уйма дел.
Александр Иванович, собрав всю красную разведку, объявил ее распущенной и предложил организовать революционный детский клуб под названием «Красный луч».
Он сказал, что при клубе, кроме театра, должны быть организованы всякие кружки: в них мы получим знания и навыки, необходимые для каждого революционного бойца.
Тут же избрали правление клуба, и ребята проголосовали за то, чтобы я стал его председателем.
А наступившая зима оказалась не только ужасно холодной, но и трудной. Красная Армия все еще сражалась с белогвардейцами. Где-то в Венгрии рабочие захватили власть в свои руки и выбрали Бела Куна председателем Совета Народных Комиссаров. Я видел его фотографию в газете. У Бела Куна были темные задорные глаза и остроконечная бородка, такая же, как у нашего Владимира Ильича Ленина. Но где была теперь эта новая Венгрия, которая прежде называлась «Австро-Венгрией», мы не имели представления. Еще совершилась революция в Тюрингии и Саксонии… Но там ее задавил «кровавый пес» Носке, и опять получилась ерунда, потому что Тюрингия и Саксония, как объяснял Александр Иванович, не были самостоятельными государствами, а входили в Германию, как, скажем, наша Тульская губерния в РСФСР.
И, наверное, потому, что враги революции были еще сильны, с питанием в нашем детском доме стало совсем плохо.
Иван Сергеевич возвращался из города замерзший и злой. Он приходил к маме и, разглаживая негнущимися багровыми пальцами какие-то бумаги, говорил с отчаянием:
- Успенский опять ничего не дал. На складе только свекольное повидло и кровельная краска. Чем будем кормить детей, Софья Александровна?
Тогда в Тулу ехала моя мать. В Губнаробраз, к самому товарищу Гожанскому. Обычно Гожанский приходил на помощь.
Однажды мама привезла полные сани жирных гусиных тушек. Весь детский дом пропах гусятиной, а у нас три дня болели животы. Еще как-то Губнаробраз отпустил мешок крупчатки и несколько высоких жестяных банок лазоревого цвета с карамелью «Ландрин». Бабушка Марфа испекла маленькие булочки - по штуке на брата, а желудевый кофе мы пили вприкуску с разноцветными кисленькими карамельками. Словом, пировали вовсю!
Но помощь товарища Гожанского была каплей в море. После редких пиршеств мы плотно садились на кислую капусту - единственное, что в изобилии хранилось в подвале у Ивана Сергеевича, и безнадежно мечтали о душистой печеной картошке.
Еще хорошо, что благодаря огромному запасу дров, сделанному батарейцами, мы не мерзли. С раннего утра и до ночи во всех спальнях, в столовой и зале пылали березовые поленья в могучих кафельных печах.
И с утра до вечера мы были заняты множеством разнообразных и важных дел.
После организации клуба перед нами встала задача получить для него подходящее помещение. Я несколько раз говорил на эту тему с мамой.
- В вашем полном распоряжении зал, - возражала мама. - Кажется, места там достаточно.
Конечно, зал был огромен и для театра подходил как нельзя лучше. Но в нем целый день толкались маленькие: водили хороводы, играли в кошки-мышки, горелки, дрались, ябедничали друг на друга воспитательницам и совершенно не считались с нами.
Более того, нам все время приходилось быть начеку и охранять сцену от разрушительного вторжения мелюзги под водительством неустрашимого Саньки Дыни. Они, например, были убеждены, что сцена построена специально для того, чтобы там прятаться. А так как декорации Андрюша рисовал на склеенных клейстером газетных листах, то после очередного «налета» младших на сцену они превращались в жалкие лохмотья, и наш главный художник только за голову хватался.
- Ты только смотри, что они сделали! Не ребята, а настоящие варвары… А где мы возьмем бумаги и красок? Нет, так просто невозможно!
По совету Александра Ивановича на Витю Кругликова была возложена полная ответственность за порядок на сцене. Он был назначен комендантом театра, а весь бывший его патруль преобразовался в команду пожарных. Витя получил нарукавную повязку с жирной красной надписью «Комендант», а пожарным были выданы картонные значки с изображением каски и двух скрещивающихся топориков.
Началась форменная война, с ревом и в кровь разбитыми носами. Мелюзгу энергично поддерживали Лидия Алексеевна и обе няньки. Я сам слышал, как Лидия Алексеевна говорила моей маме:
-Он не имеет никакого педагогического опыта (речь, как я понял, шла об Александре Ивановиче), держится со старшими ребятами запанибрата и на каждом шагу попирает наш авторитет… Я не понимаю, Софья Александровна, что у нас, в конце концов, - детский дом нормального типа или какое-то театральное училище?!
К счастью, мама не поддалась, только категорически запретила Кругликову и его помощникам прибегать к кулачной расправе.
Но так как при клубе организовался географический кружок, а Семен Ильич побывал в Унаробразе и, выпросив там на складе столярные инструменты, пообещал сделать кажлого желающего настоящим столяром, мама ясно увидела, что одним залом клуб обойтись не может. И тут нам неслыханно повезло. Оказалось, что муж и жена Капрановы, нанявшиеся в наш детский дом воспитателями, очень недовольны сократившимся пайком и берут в расчет. В освободившуюся после Капрановых комнату переехали Полюбины - тут Александру Ивановичу пришлось поднажать на своего отца, а в их квартире разместился наш клуб.
Прежде всего на входную дверь мы прибили большую вывеску: «Революционный детский клуб «Красный луч». Вход только по билетам».
Билетов пока не было, но Андрюша обещал их сделать при условии, если ему дадут тонкий картон.
Потом мы принялись за внутреннее убранство двух наших комнат. В первой, большой, поставили длинный стол из плохо оструганных сосновых досок, скамейки и два смешных креслица с изогнутыми тонкими, как паучьи лапки, ножками и резными спинками - их мы раздобыли на чердаке,
На одну из стен повесили наши музыкальные инструменты. На другую - полочку с книгами, двадцать три штуки.
Во второй комнате стоял только ломберный стол с белесым и проеденным молью сукном и две обыкновенные табуретки.
- Что-то больно пусто в нашем распрекрасном клубе! - разочарованно воскликнул Васька Федоров, озирая голые и не очень-то опрятные стены.
Катя Леденева и Наташа Фуллер, отлично справившиеся с мытьем полов и окон, предложили развесить на стенах «для красоты» разные вышивки.
Мы подумали и отказались, потому что ничего путного девчата не вышивали: все больше какие-то цветочки и листики.
Александр Иванович только ухмылялся.
- Не могу поверить, чтобы пятьдесят таких здоровых ребят, как вы, нуждались в няньке. Ну, пойдите к Надежде Власьевне или к Лидочке и расплачьтесь: мол, получили вот помещение под клуб, а как его украсить, не знаем. Они и скажут, что никакого помещения давать вам не следовало... Спрашиваете, как поступить? Вот Катя и Наташа предлагали принести свои вышивки... Чем плохо? Устройте уголок рукоделия. Скажите девчатам, что лучшие их работы будут выставлены в клубе. Пусть стараются. А главхуд (так называли мы Андрюшу Устиновича) нарисует несколько хороших картин. Да ведь и ты, Дмитрий, рисовать умеешь?
- Стоп! Придумал! - закричал Андрюша и торжествующе блеснул своими глазищами. - Устроим красноармейский уголок! Вот... У нас есть панорама, которую мы с тобой, Митя, рисовали для товарища комиссара. Повесим ее. Кругликов даст походный котелок, который ему дядя Василий подарил... Дашь, Витя?
- Пусть висит, - согласился «китаец». - Все равно без надобности. Картохи нет, и варить нечего.
- Ну вот! - все более возбуждаясь, кричал Андрюша. - У меня есть открытка - на ней красноармеец пальцем на кого-то показывает. А у Мити есть красноармейская звездочка.
- Так она же маленькая. Ее на стене никто и не заметит, - поспешно перебил я, так как совсем не хотел расставаться с подарком товарища комиссара.
- Эх, ты! Ее же надо перерисовать на бумагу и потом наклеить на картон. Понимаешь, такая большая красная звезда!
Постепенно комнаты нашего клуба преобразились. Красноармейский уголок занял целую стену второй маленькой комнаты. А рядом с ним мы устроили индейский уголок. Все, что хранилось в башне: головные уборы из перьев, томагавки и охотничьи ножи, луки и разукрашенные колчаны со стрелами, даже наш священный камень с голубой черепахой - было перенесено в клуб и теперь украшало собой целую стену. И, пожалуй, индейский уголок получился самым красивым. В центре его находились тотемы трех великих вождей: синий, с изображением бегущего оленя, желтый с оскаленной мордой рыси и темно-красный, на котором извивалась толстая зеленая змея.
Мы с Андрюшей говорили еще иногда между собой, что вот, может, весной опять будем играть в индейцев, но и сами мало в это верили.
Какие уж тут индейцы, когда есть настоящий клуб!
Но все же было приятно смотреть на наше индейское обмундирование и вспоминать о том далеком времени, когда все три великих вождя были неразлучны. А теперь Коля Давыдов геройски сражается с белогвардейцами, и, может быть, мы никогда больше его не увидим.
С Андрюшей мы сдружились еще крепче. Просыпались с одной мыслью - а ведь наш клуб действует! - и засыпали, думая о том, что принесет нам завтрашний день.
Шли репетиции «Марата»: Катя Леденева кралась по сцене с кинжалом в руке. Я, в зеленом платке на голове и в блузе, сшитой из старой бархатной портьеры, выбегал на авансцену и поднимал руку так, как учил меня Александр Иванович: «Граждане солдаты! Вы обмануты...»
Кругликов стрелял в «аристократишку» - Андрюшу - из винтовки, а Андрюша самоотверженно падал задолго до гулкого выстрела, производящегося за кулисами с помощью широкой доски.
- Опять Федоров Валентин опоздал с выстрелом! Ну-ка, всю сцену сначала, - хладнокровно говорил Александр Иванович, и Кругликов снова тщательно целился Андрюше в спину, тот опять падал, а Валька кричал из-за кулис:
- Что же вы мне сигнал не даете?!
И бухал доской.
Работал географический кружок, и Надежда Власьевна, стоя перед картой Европы, нарисованной Андрюшей, рассказывала о далеких странах. Звучные слова - Рона, Сен-Готард, Барселона, Люксембург - волновали наше воображение.
Мы жили весело и интересно. Жили так, что почти забывали о своих пустых желудках. Голод не имел билета для входа в наш революционный клуб.
В самый разгар подготовки «Марата» произошло невероятное событие. В детский дом вернулся … Коля Давыдов.
Я ничего об этом не знал до тех пор, пока в зал, где мы репетировали, не вошла мама и пожилой красноармеец с левой рукой на перевязи и Коля Давыдов в не по росту длинной солдатской шинели.
Что тут поднялось!
Мы забыли о репетиции и, как тигры стали прыгать со сцены.
- Колька!
- Коля приехал!
- Ты прямо с фронта?..
- Ребята, это же Коля Давыдов!
- Откуда ты, Коля?
- Тебя ранили?
Но мама подняла руку и велела нам всем замолчать. Я был уверен, что мама страшно обрадуется возвращению Давыдова. Ведь я-то сам видел, как она мучилась, когда узнала, что он куда-то убежал. Но она почему-то сердилась.
- Дети! - сказала она громко.- Товарищ красноармеец, получивший после ранения отпуск, взялся доставить в детский дом Давыдова. Вместо того, чтобы побыть лишний день со своей семьей, Никита Степанович должен возиться с мальчишкой, который доставил нам всем столько горя...
- Зря вы об этом беспокоитесь, - перебил красноармеец и положил здоровую руку на Колькино плечо. - Николай-то в общем и целом хороший малый. И комиссар наш такое же мнение о нем имеет.
Колька стоял хмурый, глядя себе в ноги. Он показался мне выросшим, похудевшим и каким-то далеким.
- Иван Данилович Мельников тяжело ранен и направлен в госпиталь, - продолжала мама. - Он написал мне письмо... Пишет, что, не зная, как сложится его жизнь, не может больше брать ответственности за судьбу Коли Давыдова и потому направляет его в детский дом.
«Если написал письмо, - значит, уже не умрет», - с невыразимым облегчением подумал я. Трудно представить себе нашего комиссара - такого сильного, веселого и доброго - беспомощно лежащим на койке.
- Наказывать Давыдова мы не будем. Он сам наказал себя тем, что доставил столько забот и беспокойства такому человеку, как Иван Данилович. Но пусть и Давыдов запомнит и вы все тоже, что война - тяжкий кровавый труд людей, защищающих свою свободу. Это не забава!
- Я не забавлялся, - угрюмо буркнул Давыдов.
- Помолчи. Мальчику в двенадцать лет...
- Мне уже четырнадцать, - опять буркнул Колька.
- Это все равно. Мальчику твоего возраста рано быть там, где люди убивают друг друга. Ты только мешал своим присутствием Ивану Даниловичу и всем красноармейцам.
- Да нет... Он ничего, толковый! - добродушно возразил раненый красноармеец. - Мы его к нашей кухне приставили. Повару нашему помогал.
Помогал повару?! Только и всего? Значит, варил щи и кашу... А стрельба из орудия? А разведка?
Раненый красноармеец сам того не ведал, что совершил. Никакие самые строгие слова моей мамы не могли бы так подавить Давыдова. Он сжался в комок. Его голова ушла в плечи, из-за поднятого воротника шинели едва выглядывало белое как мел лицо.
Мама быстро посмотрела на Давыдова и тотчас же отвела глаза.
- Иван Данилович, между прочим, пишет, что Давыдов вел себя в батарее дисциплинированно и храбро, - сказала она. - А что касается его работы на кухне. То это важное дело! Голодным воевать трудно. Я даже рада, что Давыдов, оказавшись там, на фронте, выполнял обязанности взрослого человека.
Колька не поднял головы, не переменил своей напряженной позы.
- А теперь занимайтесь своими клубными делами. И вовлеките своего фронтового товарища - Колю Давыдова, - улыбнулась мама.
Мы окружили Колю. Хлопали его по плечу, теребили за шинель, жали его холодную, вялую руку. Расспрашивали о войне, о комиссаре Мельникове. Видел ли он своими глазами беляков? Научился ли стрелять из винтовки?
Колька оттаивал. Синие, продолговатые глаза его сверкнули.
- Эх, ребята, вот где настоящая жизнь, скажу я вам...- начал было он
И вдруг Санька Дыня подошел к нему вплотную и, глядя снизу вверх, совершенно серьезно спросил:
- Теперь ты будешь помогать бабушке Марфе?
Коля толкнул Саньку в грудь так, что тот отлетел на целых три шага и заорал на оба этажа, и, круто повернувшись, ни на кого больше не глядя, выбежал из зала.
Он отказался принимать участие в нашем спектакле. Он отверг мою дружбу и нагрубил Александру Ивановичу, когда тот предложил ему заведовать театром. Он даже сказал, что наш клуб «Красный луч» - нестоящая детская забава.
И мы так и не узнали тогда, что Коля делал на фронте.